скачать книгу бесплатно
– Что за кошмар? – Майя устало опустилась на пол, хватаясь за голову. Но тут же подняла взгляд: в комнату ворвался Ярослав, мертвенно бледный и страшно злой.
Конечно, он ринулся прямиком ко мне, не замечая ни Майю, ни Аду. Сейчас только я был его главной целью. Врагом. Спасением. Надеждой. Чувство вины пришлось утопить в обливающемся горячей кровью Феникса сердце. С неожиданной силой Якша оттолкнул Аду и схватил меня за шею, сжав руки железным замком. Давил зверски, усиливая боль моего исстрадавшегося тела. А я не сопротивлялся – никакого резона сейчас убивать меня не было. Да и выдохнуться он должен был скоро. Глаза у моей сущности сверкали безумием, порожденным отчаянным желанием жить. В его взгляде мелькали страх, ненависть, но не было ни капли раскаяния.
Якша никогда и ни в чём не считал себя виноватым, отговариваясь то работой, то характером, то алкогольным или наркотическим опьянением. Целенаправленно скидывал ответственность в основном на меня, а сам никак не хотел взрослеть. Если он не работал, то развлекался. Если не развлекался, значит валялся в каком-нибудь отеле и приходил в себя. Никаких иных увлечений, никаких встреч с семьёй и никакого прогресса. Безмозглый подросток в теле взрослого, хоть и с хитрецой. Но не настолько продуманный, чтобы обвести меня вокруг пальца или заставить убиваться тем, что я толкнул его на смерть.
Вместо того, чтобы бить Якшу или пытаться оторвать от меня, Ада осторожно взялась руками за его шею и зашептала что-то на ухо. Сущность дёрнулась, но не смогла вырваться из цепких лапок Феникса. По лицу его пробежал испуг, а взгляда коснулась паника.
– Ты всё равно умрёшь, – уже громче заговорила Ада. – Проведи последние часы в спокойствии. Ты видел, что я сделала с Сашей, тебе хватит и половины от этого, чтобы наградить себя дичайшими мучениями. Ты будешь умирать медленно и страдальчески, ты станешь умолять меня о пощаде, но я буду ждать, пока последняя капля крови не коснётся сладких Сашиных губ. Сейчас я могу прожечь твоё горло сильнее, – и тут действительно чуть запахло палёной кожей, а Якша сдавленно пискнул, как щенок, – ты потеряешь способность говорить, так что корчиться от боли будешь молча. Но я знаю, что ты ещё надеешься на нашу милость. На благородие и сострадание. Ты думаешь, что мы с Сашей трусы, что не сможем довести начатое до конца. Тогда вспомни, милый Якша, – она рванула его на себя и крепко прижала к телу, одной рукой продолжая обжигать шею, а другой скользнув вниз, по направлению к штанам, – вспомни, кто убил Гершу, Истиля и Сёртуна. Все сообщества знают. Ты один дурак?
– Отпусти, – прохрипел Якша, а Майя с шумом отползла подальше.
– Обещаешь быть тихим мальчиком? – пропела сладострастно Ада.
– Ты ненормальная! – вместо ответа просипел Ярослав, за что получил подпалённый живот. – Ладно. Буду. Буду… Только у вас всё равно ничего не выйдет! Феникс никогда не сможет заменить экзистенциалисту сущность!
– Вали, – Ада вытолкнула его к двери, где он чуть не свалился на Майю. – А ты, мышь, проследи, чтобы он не мешал нам отдыхать. Иначе тебя ждёт участь повеселее.
Майя вскочила, подхватывая Якшу и потащила его в гостиную, под отчаянные глухие завывания сущности. Никому не хочется умирать, равно как и жить в ожидании скорой смерти. Я даже не хотел представлять, о чем он сейчас мог думать.
Феникс прикрыла дверь в комнату и тут же остановилась, тревожно глядя в окно. Раскат грома заставил её вздрогнуть и оцепенеть.
– Ада?
– Это уже было. Ночь. Москва. Гроза. Эта комната. Руки Льё и Дена.
– Боишься?
– Ещё больше, чем всегда.
– Иди ко мне, – мягко позвал я, ибо сам подняться не смог бы. Но Ада стояла и смотрела в окно, в томительном напряжении ожидая новую вспышку.
Кое-как совладав с болью, я сел, спустив ноги на мягкий ковёр. Перед глазами скакали огонечки, комната опасно покачивалась, а шум в ушах напоминал дождь. Поначалу мне даже подумалось, что на улице разразился ливень, но через пару секунд стало легче. Пока я подбирался к Фениксу, время словно остановилось. Никаких звуков не доносилось до нас, даже сам воздух замер. Медленно проведя по её руке, я попытался заглянуть в глаза, полные боли, отчаяния и ядовитой меланхолии. Ада всё ещё страдала, вспоминала и не могла выбраться из этого болота.
– Можешь ничего не говорить, Адочка… – я обнял её хрупкое тело. – Каждый, кто любил, понимает эти чувства без слов.
– Саша, – тихо выдохнула она, доверчиво опуская голову на плечо. – Мне кажется, что я должна была умереть вместе с ними. Несправедливо оставлять меня здесь одну.
– Ты не одна, моя хорошая… – нежно коснувшись ладонью её спины я вдруг понял, что Ада дрожит, снова замерзая.
– Птичка?
– Птичка…
– Хочу побыть немножко твоей птичкой. Пока не встречусь с Денебом.
– Ада…
– Я понимаю, Саш. Встретиться с ним значит умереть или жить так долго, как я не смогу. И он больше не показывается сквозь тень, как тогда, в деревне. И татуировка потускнела.
– А частичка?
– Спрятана. В самом сердце. И отозвалась тебе, – она слабо обняла меня и дёрнулась, испугавшись молнии.
– Если хочешь, будь моей птичкой. Всё равно мы почти рабочая пара уже…
– А ты? Хочешь?
– Вспомни, что было между нами?
– Кто знает, что это было. Да и я… Иногда забываю что-нибудь. Разговоры, места. Какие-то мелочи, которые кажутся несущественными, а потом оказываются важными. Они говорили, что это последствия выжига.
– Не важно. Главное не убивай меня больше, – я нашёл в себе силы улыбнуться, пусть даже Ада этого не видела, и прижал её крепче.
– Теперь и нельзя, иначе сама погибну. Я только сейчас поняла, что мы подписали кровный договор. Если живём, то живём оба, но и умирать будет вместе. Так ведь?
– Да… Ещё не поздно всё вернуть обратно.
– Нет. Новую потерю мне не пережить, – она отстранилась от меня, сжимаясь от страха перед новым раскатом грома, и всмотрелась в лицо. – Саш, тебе стоять тяжело.
– Есть такое.
Ада подхватила меня под руку, и мы добрались до спасительной постели, забыв закрыть окно и не погасив свет. С улицы дул холодный ветер, пригоняя запах скорого дождя. Молнии сверкали так часто, будто бы на Москву обрушился с десяток грозовых фронтов. Феникс жалась ко мне каждый раз, когда за окном вспыхивало и гремело. Боялась. А я испытывал удивительно острое наслаждение от того, что мог её утешать, прятать на своей груди и в объятиях. Даже забывал о боли, когда поглаживал Аду.
– В детстве, лет семь мне было, наверное, – начал я шёпотом, – мы с бабушкой как-то гостили у её брата далеко за городом. В какой-то совершеннейшей глуши. У него был большой деревенский дом с десятью комнатами, вроде. Во всяком случае тогда мне он казался настоящим лабиринтом. На каждые две комнаты были сложены небольшие печурки для отопления, старшие называли их галанками. Забавное слово. Так вот, – я сделал небольшую паузу, чтобы чуть успокоиться, ибо внутри всё странным образом задрожало. То ли от воспоминаний, то ли от жаркого дыхания Ады рядом, – я играл во дворе, пока бабушка с братом возились на огороде. Типичный вечер, типичная деревенская жизнь. Из-за горизонта выползли жуткого вида, совершенно чёрные тучи. Мне сейчас кажется, что из-за возраста они мне виделись такими ужасающими. Через минут пять уже половина неба оказалась затянута, началось полыхание. Я таких молний никогда больше не видел: разноцветные, подсвечивающие тучи откуда-то снизу. И гром! Если бы ты слышала…
– Умерла бы на месте, – шепнула она, боязливо косясь на окно.
– Ну это вряд ли… И знаешь, что случилось дальше? Меня послали в дом, закрывать движки, чтобы в печки не налился дождь. В огромный тёмный лабиринт. Свет включать не разрешили из-за соображений безопасности. И представь себе маленького мальчика, в ужасе перебегающего из комнаты в комнату! В окна залетает дикий ледяной ветер, громыхает вокруг так, что кажется, будто крыша рушится, постоянные всполохи. Я добежал до самой дальней комнаты и забился в угол на кровати, но дело своё сделал. Бабушка с охами и ахами шаркала где-то далеко, прикрывая окна. А я сидел и боялся. Лет до пятнадцати, наверное, не мог один оставаться во время грозы. Потом отпустило…
– Почему?
– На первое задание сходил, как экзистенциалист. На настоящее, не тренировочное.
– Разве можно так рано?
– Вообще нет. Но я немного сходил с ума от собственной силы. Если кипятить молоко без присмотра, оно поднимается шапочкой над кастрюлей и бежит через край, стекает по стенкам, горит… Вот и со мной что-то подобное происходило. Учителя посоветовались с руководителем сообщества, и меня отправили уничтожить влияние. Чтобы я мог выплеснуть всю силу. Это было страшно. Нам, конечно, в школе многое рассказывали, показывали… Но реальность оказалась гораздо более ужасной, противной, иррациональной даже. Я был шокирован, напуган, опустошён. И перестал бояться дурацкой грозы, потому что понял – есть вещи пострашнее.
– Ты, значит, сильнее Льё? Так ведь говорят…
– Да. Но я не люблю об этом ни говорить, ни думать. У Льё всегда было то, чего не хватало мне. Смелость. Рассудительность. Особая экзистенциальная меланхолия. Он жил своим делом. А мне больше хотелось быть человеком, чем экзистенциалистом. Ужас же принимал себя как есть.
– Он страдал, Саш…
– Да. Но это была его жизнь. Моя же осталась где-то там, в далёком детстве. Я не ощущаю себя в полной мере экзистенциалистом. И человеком – тоже. У меня нет смыслов, нет целей. Ничего вообще, понимаешь? Поэтому моя сила ничего не стоит!
– Расскажи о ней…
– Не хочу.
– Саш, пожалуйста.
– Музыка. Я не знаю механизмов, не хочу знать. И предпочёл бы музыку исполнять, чем кого-то ей убивать.
– Твоя сила красивая… Вы оба со Льё уникальные. Совсем не похожи на других. Ты сыграешь мне? – она вдруг приподнялась и смело заглянула в мои глаза, открыто, даже с некоторым вызовом.
– Завтра, – улыбнулся я. – Давно ни для кого не играл.
Мне захотелось рассказать ей о том, как мы с бабушкой проводили вечера, но побоялся быть излишне сентиментальным. Ада же не отводила взгляда, будто бы пытаясь прочитать мысли по глазам.
– Ты ведь сказать что-то хотел.
– Не важно.
– Важно.
– О Боже, Ада! Ты меня с ума сводишь.
– Пока нет. Вот расскажешь… И тогда…
– Что будет?
– Ничего не скажу, – она приложила пальчик к своим губам и лукаво улыбнулась. В который раз я заметил, насколько быстро и резко может меняться её настроение. Когда закончим слияние, обязательно нужно подлатать сознание птички.
– У нас с бабушкой была музыкальная комната. Она пекла бисквит, покупала мороженое. И слушала, как я играю для неё. Моя первая и главная слушательница… Как ей удавалось чувствовать музыку всем сердцем, я до сих пор не могу понять. Она улавливала настроение по первым нотам и погружалась в историю целиком. А потом, когда мы пили чай, рассказывала на ходу придуманные сказки по тем мелодиям, которые я наигрывал.
– Она любила тебя, да? Больше, чем родители…
– Меня никто так не любил. Мать с отцом, когда узнали, что я буду учиться в спецшколе, ужасно возгордились, но потом быстро охладели. Мне кажется, что они никогда особо не обращали на меня внимания, много работали. Не знаю, зачем я появился на свет. Бабушка говорила, что от большой любви. Но мне не верится: когда ребенка хотят, ждут, то не забывают о его днях рождения и не отворачиваются, когда из школы сообщают о неудачах. Да и уже не важно всё это. Что-то я слишком откровенен с тобой сегодня. Не к добру.
– Мы можем представить, что я тебя люблю. По-настоящему. И навсегда.
– Это обман, Адочка… Дурацкий бессмысленный обман, ведущий к боли.
– А… – она задумалась, осторожно рисуя что-то на моей груди. – Знаешь… Так странно. Здесь мы провели нашу первую с Деном ночь. Потом – самую лучшую, вне тени… И ту ночь, которая перевернула наши жизни. Всех троих. И теперь здесь мы с тобой. Я, наверное, действительно ненормальная и помешанная. И хочу, чтобы тебе было хорошо. Чтобы ты тоже мог потом вспомнить… Эти бордовые простыни, – Ада опустилась чуть ниже в кровати и нежно поцеловала болезненную кожу на моём животе. – И грозу… – снова поцелуй. – И наш маленький секрет…
Я напрягся. Совершенно ясно было, куда и зачем направляется огненная птичка, но мне вдруг показалось, что я не готов. Что не хочу грубой замены чувств телесными ощущениями, хотя тело и утверждало вполне очевидно, что мои желания его мало волнуют. Горьковатый коктейль из удовольствия и боли туманил разум, но вся привычная развязность и откровенная развращенность в постельных утехах меня вдруг покинули. Существовали только нежные губы и язык Ады, тихие раскаты грома, свежий ветер и моё нестерпимое желание принадлежать этой женщине безраздельно, разом, целиком и полностью, сейчас и всегда. Подрагивающей рукой я добрался до её головы и осторожно пробежав по волосам, подхватил за подбородок, призывая к себе.
– Это только для тебя, Саш… Не потому, что унизительно, не потому, что я так привыкла. Нет. Просто я так хочу.
– А я хочу, чтобы ты смотрела мне в глаза.
Она удивленно вскинула бровь и медленно опустилась на меня сверху, осторожно положив ладони на грудь. Распахнувшийся халат явил столь желанное тело Ады, кое-где отмеченное шрамами, самый свежий из которых был хорошо мне знаком. Они нисколько её не портили, скорее наоборот, добавляли тайны и загадки, намекали, обещали, манили. Не в силах унять дрожь, я осторожно поднялся вмиг ставшими огненными ладонями от её бёдер к талии. То, что Ада делала со мной, больше походило на медленную казнь. Наслаждение душило, оказавшись слишком острым, слишком сильным. Мимоходом я успел поймать мысль, что мы почти слились, значит, уже могли чувствовать друг друга, а значит сейчас просто резонировали.
Гипнотические движения Феникса погружали нас в особый чувственный транс. И я даже не заметил, как и когда прекратилась боль. Притупилась ли она, или просто исчезла? Осторожно, с каждой новой сменой нашего положения в постели, мы подталкивали друг друга к выходу из тени, даже требовали этого. Пот с меня лился ручьями, Ада дышала часто и тяжело, не отпуская мой взгляд ни на мгновение.
Я так хотел её, что не думал, не понимал, не мог ничего сказать. Весь я – тело. Весь я – экзистенциалист Ады. Моя музыка – только для неё. Если бы она чуть отпустила меня, позволила сыграть ведущую партию, то сдержаться бы не вышло. Картины того, что могло бы произойти дальше, распаляли меня ещё больше.
Граница. Ещё шаг и мы – вне тени. Слишком рискованно в нашем состоянии незавершенного слияния.
– Птичка, – шепнул я. – Нельзя…
– Хочу. Там – другое.
– Не важно.
– Саша… Пожалуйста, – как-то по-особенному трепетно пропела она, и я услышал музыку. Тонкую, звенящую мелодию. Одинокую, но светлую. Ни один инструмент не мог бы так сыграть, только человеческая душа.
– Хочу тебя любить, Адочка, – вместо ответа выдал я, схватил её крепко, и вытолкнул нас из тени.
Жар её крыльев, яркие отблески от них на стенах, светящееся тело – это всё было и моим тоже. Мысли, которые я усиленно сдерживал, желания, которых боялся, всласть, которую дала мне она, – всё вылилось в невероятно нежное и смелое звучание. Прикосновения стали и более страстными, и более ласковыми, нежно-наивными.
– Так красиво, – на тяжёлом, горячем выдохе пролепетала Ада, подчиняясь мне.
– Как ты…
– Смотри… – она протянула мне поблескивающие ладони.
– Т-с-с… Просто наслаждайся.
Мгновения обострённых чувств, безумных желаний, неосторожных взмахов крыльев слились воедино, как и мы с Фениксом. Тот самый обмен, который был возможен между сущностью и Фениксом, теперь оказался возможен и между экзистенциалистом и Фениксом, благодаря ли частичке, или потому, что мы с Адой не совсем типичные представители сообществ. Но ощущение перетекания силы, её смешения и распределения, ощущение полнейшего слияния, безраздельного, настолько масштабного, готового охватить весь мир, затмило даже все телесные реакции. Мы оба слышали только музыку, биение наших сердец, шум горячей крови в ушах и дыхание друг друга. Близкое. Понятное. Желанное.
Выталкивала нас обратно Ада, ибо тело моё достигнув предельного наслаждения окончательно ослабло, вспомнило про ожоги, вернуло боль и потребовало покоя. Влажные простыни, раскиданные подушки, почерневшие стены – внушали ощущение полнейшего удовлетворения и правильности того, что случилось. Моя птичка самозабвенно продолжала одаривать меня нежными поцелуями и прикосновениями, ловя взгляд.
– Риск удался, – улыбнулся я ей.
– Более чем… Наш обмен – невероятный.
– Даже странно, почему никто никогда его не пробовал.
– Не думаю, что кто-нибудь до нас любил тех, кого никто и никогда…
– Свобода так близка… Ада, – я поймал её ладонь и крепко сжал. – Если всё удастся, ты бы действительно хотела остаться со мной?
– Не знаю. Наверное. С тобой хорошо. Не так, как с ними. Но… Как-то иначе.
– Это не любовь, да?
– Возможно. Но я бы хотела называть это любовью.
– Самовнушение…
– Саш…
– М?
– Не делай вечером ничего такого, о чём потом пожалеешь. Не провоцируй Марселя, будь осторожен.
– Я знаю, что стоит говорить, а что нет. Не переживай. Главное, будь рядом, не встревай, я сам всё сделаю. Ты не знаешь Марса так, как я…
