Условности

Теодор Драйзер

Условности

Theodore Dreiser

CONVENTION

© Перевод. Е. Ильина, 2025

© Перевод. Е. Токарев, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Старый Рогаум и его Тереза

Перевод В. Агаянц

На всей Бликер-стрит не было крыльца удобнее, чем у мясника Рогаума, пусть даже первый этаж дома целиком занимала мясная лавка, в которую попадали через главный вход. Крыльцо представляло собой боковую пристройку, откуда в жилые комнаты наверху вела лестница шириной по меньшей мере пять футов. Перед ней выдавалась вперед небольшая, огражденная с обеих сторон терраска, где миссис Рогаум с детьми любила сидеть летними вечерами. Внешнюю дверь терраски никогда не запирали, чтобы не доставлять неудобство мистеру Рогауму, который не смог бы подняться наверх другим путем. Зимой, когда все в доме отправлялись спать, случалось, запоздалые путники находили здесь убежище от снега или дождя. Временами мальчишки-газетчики ночевали на крыльце, пока этому не положил конец полицейский Магуайр, который в два часа пополуночи заметил полуоткрытую дверь и решил заглянуть в нее. Он грубо растолкал мальчишек своей дубинкой, а когда те сбежали, подергал ручку внутренней двери, которая оказалась заперта.

– Вам следует запирать внешнюю дверь, Рогаум, – предостерег он невозмутимого мясника на следующий день, проходя вечером мимо его лавки. – В дом могут забраться. Прошлой ночью у вас на крыльце ночевала пара ребятишек.

– Да и пускай, неважно, – добродушно ответил Рогаум с резким немецким акцентом. – Я ведь держу на замке внутреннюю дверь. Пускай себе спят. Мне все равно.

– А все же лучше запирайте ее, – возразил полицейский в основном из желания утвердить свое главенство. – А то как бы чего не случилось. Так и до беды недалеко.

Однако дверь терраски по-прежнему не запирали, и в этот летний вечер миссис Рогаум с детьми с удовольствием отдыхала в своем тихом уголке, наблюдая, как мимо проезжают трамваи, а порой поздние подводы. Дети играли на дорожке возле дома – все, кроме Терезы, юной цветущей девушки, которой едва исполнилось восемнадцать. Она прогуливалась вдоль квартала с жившей по соседству подругой, хорошенькой дочкой Кенрихана, смеялась, стреляла глазами по сторонам и поглядывала на парней. Старая миссис Кенрихан жила в соседнем квартале, девушки иногда задерживались там. Но чаще всего они притворялись, будто стоят там, а сами разговаривали с молодыми людьми в соседнем переулке. Особым вниманием девиц в здешних окрестностях пользовались два фатоватых сердцееда, юный Конни Олмертинг и Джордж Гуджон. Эти двое познакомились с девушками в обычной своей дерзкой мальчишеской манере, и с тех пор подруг каждый вечер одолевало нестерпимое желание прогуляться вдвоем по улице после восьми и как бы ненароком задержаться там, где юноши могли бы их увидеть и подойти ближе.

Старая миссис Рогаум не подозревала об этом. Это была очень тучная пожилая немка, всецело покорная своему дородному господину и повелителю, а поскольку тот давно решил, что девять часов самое подходящее и благопристойное время для отхода ко сну, она ежедневно в этот час поднималась наверх и укладывалась в постель. Сам старый Рогаум в это время закрывал лавку и шел к себе в спальню.

Но прежде громко звали домой детей – сначала с крыльца внизу, потом из окна наверху; в первый раз кричала миссис Рогаум, во второй – сам мясник. Случалось так, что, в силу некоторой снисходительности отца – не слишком, впрочем, заметной черты его характера, – старшую дочь приходилось окликать дважды, а то и трижды. Теперь же, когда Тереза связалась с девчонкой Кенрихана, ее нужно было звать долго, много-много раз.

Она была в том возрасте, когда бездумная чувственная жизнь неизъяснимо притягательна. Ей нравилось прогуливаться по еще оживленной улице, порой залитой лунным светом, среди шума голосов и смеха. Но как обидно, что в девять ее уже звали домой. Какие же скучные старики ее родители, и вздумалось им так рано ложиться спать! Миссис Кенрихан не была так строга со своей дочерью. Терезу немало раздражало, когда Рогаум, как это часто случалось, требовательно звал ее по-немецки своим грозным хриплым голосом: «Немедленно домой».

В конце концов она возвращалась, хмурая и несчастная, лунный свет манил ее, голоса ночи умоляли остаться. Все в ней противилось строгости родителей, зов юности заставлял ее приходить все позже и позже, и, наконец, к восемнадцатому году ее жизни она стала возвращаться домой едва ли не в десять, что неизменно приводило Рогаума в ярость.

– Я запру дверь и не впущу тебя, – грозил он на ломаном английском языке каждый раз, пока дочь пыталась проскользнуть мимо него. – Я тебе покажу. Ты должна приходить, когда я говорю. Слушайся меня.

– Не буду, – отвечала Тереза, но всегда чуть слышно.

Бедная миссис Рогаум тревожилась, слыша гнев в голосе мужа. Это напоминало ей о прежних суровых и тяжелых временах, выпавших на ее долю. И все же она не обладала достаточной властью в семье, чтобы к ее мнению прислушивались, поэтому Рогаум бушевал, и никто не решался ему возразить.

Однако шли дни, вечера сменяли друг друга, и теперь, когда разбитные юнцы из соседнего переулка привлекли внимание девушек, для Терезы настало поистине нелегкое время. Никогда еще улица не казалась ей такой красивой. Обшарпанные кирпичные стены, пыльные мостовые, широкие, выступающие на тротуар ступени магазинов и чугунные ограды представлялись ей нарядным убранством самого рая. А эти огни, автомобили, луна, уличные фонари! Терезе нравился хлыщеватый красавец Олмертинг, местный молодой бездельник и шалопай, сын торговца писчебумажными товарами, чья лавка располагалась чуть выше по улице. Какой же он славный, в самом деле! Какой у него красивый нос и подбородок! А глаза! И этот важный вид! Всякий раз при ней он появлялся с зажатой в углу рта папиросой и в чуть сдвинутой набок шляпе. Он лукаво подмигивал, дерзко брал ее под руку, бросал что-нибудь вроде: «Привет, красавица!» А еще он был силен, прекрасно сложен и работал (когда ему случалось работать) на табачной фабрике. Собственно, юный Олмертинг собирался заниматься торговлей и почти преуспел в этом, как он уверял, бренчавшие в его карманах монеты подтверждали, что у него водятся собственные деньги. В общем, он был совершенно неотразим.

– Эй, а чем бы вам хотелось заняться? – спрашивал он обычно Терезу, когда старый Рогаум звал ее домой, затем лукаво склонял голову набок, прислушиваясь, и брал ее под руку. – Скажите ему, будто вы не слышали.

– Нет, я должна идти, – говорила девушка, нежная пухлая светловолосая красавица, истинная дочь Рейна.

– Да, но вам не обязательно идти прямо сейчас. Останьтесь еще на минутку. Джордж, как звали того малого, что на днях пытался нас задирать?

– Тереза! – яростно ревел старый Рогаум. – Если ты сейчас же не придешь – пожалеешь! Ты у меня увидишь!

– Мне нужно идти, – повторяла Тереза и делала слабую попытку высвободиться. – Разве вы не слышите? Не удерживайте меня. Мне пора.

– О, как можно быть такой трусихой? Вам вовсе не нужно идти. Ничего он с вами не сделает. Мой старик тоже всегда так кричал. Только пару лет как перестал. Пускай себе шумит! Ах, малышка, какие же у вас прелестные глазки! Такие голубые! А ваш ротик…

– Перестаньте! Слышите? – мягко возражала Тереза, когда он проворно обхватывал ее за талию и притягивал к себе в попытке поцеловать, подчас тщетной, но порой успешной.

Как правило, ей удавалось втиснуть локоть между своим и его лицом, но и тогда он ухитрялся коснуться губами ее уха, щеки или шеи, а иногда и губ, пухлых и теплых, прежде чем она успевала набраться сил и решимости, чтобы его оттолкнуть и вырваться. Тогда она с притворной суровостью отчитывала его или убегала.

– Я никогда больше не заговорю с вами, если вы будете так себя вести. Отец не разрешает мне целоваться с мальчиками!

Пристыженная, Тереза бежала прочь, пряча улыбку, а он смотрел ей вслед или же, если она медлила, изображал гнев или даже негодование.

– Да бросьте! Неужто вы и вправду такая пугливая? Разве я вам не нравлюсь? Да что на вас нашло, ей-богу? Эй!

А тем временем их спутники, Джордж Гуджон и Миртл Кенрихан, любезничали или разыгрывали похожую сценку в сотне футов выше по улице, а то и вблизи. Однако грозный хриплый рев старого Рогаума набирал силу, Терезу охватывало смущение и страх, и она спешила вернуться домой. Часто Олмертинг с Гуджоном и Миртл Кенрихан шли с ней до угла чуть ли не на глазах у старого мясника.

– Пусть себе зовет, – настойчиво уговаривал девушку молодой Олмертинг, сжимая на прощание ее белые нежные пальцы, отчего Терезу бросало в дрожь.

– О нет, – взволнованно задыхалась она. – Я не могу.

– Что ж, тогда идите, – отвечал он, резко поворачивался на каблуках и шагал прочь, а Терезе оставалось только гадать, не оттолкнула ли она его навсегда. Затем она торопливо бежала к отцовскому дому.

– Я должен часами тебя звать, пока ты шатаешься по улицам? – гневно гремел старик Рогаум, мешая немецкие слова с английскими, и хлопал дочь мясистой ручищей пониже спины. – Вот тебе, получай! Почему не идешь, когда я зову? Живо в дом. Я тебе покажу. Попробуй еще хоть раз прийти в этот час, и мы увидим, кто в доме хозяин, так и знай! Если завтра придешь хоть на минуту позже десяти, ты у меня дождешься. Я запру дверь, и в дом ты не войдешь. Попомни мои слова! Останешься за порогом, за порогом! – И он свирепо провожал глазами удаляющуюся фигуру дочери.

Бывало, Тереза жалобно хныкала, бывало, плакала или угрюмо молчала. Она почти ненавидела отца за жестокость. «Грубый толстый дикарь», – ворчала она про себя. Ей так хотелось погулять по светлым оживленным улицам! Отец старый и тучный, уже в десять его тянет спать, но он думает, будто и все остальные должны отправляться в постель так рано. А за стенами дома было темное небо, усыпанное звездами, уличные фонари, автомобили, звон и смех иной, высшей жизни!

«Ох!» – вздыхала она, уже раздетая, и забиралась в свою аккуратно застеленную узкую кровать. Подумать только, что придется жить так до конца своих дней! Однако старый Рогаум был обозлен и настроен весьма решительно. Не то чтобы он подозревал, будто его Тереза попала в дурную компанию, скорее ему хотелось предотвратить подобную возможность. Район этот никак нельзя было назвать спокойным. Вокруг полно было отчаянных молодчиков. Он хотел, чтобы Тереза выбрала себе какого-нибудь славного серьезного юношу из тех немцев, которых подчас встречали они с женой то здесь, то там, – в лютеранской церкви, к примеру. А иначе ей вовсе не следовало выходить замуж. Отец считал, что она просто прогуливается от дверей его лавки до дома Кенриханов и обратно. Разве не так говорила ему жена? Если бы старый Рогаум задумался, куда могли занести его дочь резвые ноги, или заметил, что поблизости околачивается этот бойкий красавчик Олмертинг, вот тогда пришел бы в ярость. Пока же особого беспокойства он не испытывал.

Так и шло из вечера в вечер, и много было этих вечеров. Иногда Тереза приходила вовремя, иногда нет, но все чаще Конни Олмертинг убеждал ее задержаться своим «успокойтесь» и покупал ей мороженое. Они не выходили за пределы тесного квартала и ближайших закоулков, медленно прохаживались по тротуару, поворачивали в боковые улочки и, обойдя несколько домов, шли в обратную сторону, пока не становилось слишком поздно. Тогда провинившаяся Тереза спешила домой, и угрозы звучали вновь. Молодой Олмертинг не раз пытался уговорить ее отправиться на пикник или на загородную прогулку, предлагал всевозможные развлечения, но в ее возрасте нельзя было и помыслить о таком, по крайней мере с ним. Тереза знала, что отец никогда не согласился бы отпустить ее, и не смела даже заикнуться об этом, а уж о том, чтобы сбежать тайком, и говорить было нечего. Стоило ей немного постоять с Олмертингом на углу соседнего переулка, одного этого было довольно, чтобы отец строго ее отчитал, наградил тумаками и пригрозил, что в следующий раз вовсе не впустит в дом.

Тереза искренне старалась слушаться, но однажды светлым вечером в конце июня время пролетело слишком быстро. Луна светила так ярко, а ветерок был особенно нежен. Даже на этой пыльной улице в воздухе чувствовалось приближение лета[1]. Тереза в свеженакрахмаленном белом летнем платье медленно прогуливалась туда и обратно по улице вместе с Миртл, когда, как обычно, они повстречали Олмертинга и Гуджона. Уже настало десять часов, и послышались размеренные окрики.

– Эй, подождите минутку, – сказал Конни. – Постойте. Он не запрет перед вами дверь.

– Нет, запрет, – возразила Тереза. – Вы его не знаете.

– Ну что ж, если запрет, возвращайтесь ко мне. Я позабочусь о вас. Я буду здесь. Но он такого не сделает. Если вы немного задержитесь, отец вас впустит, будьте спокойны. Мой старик тоже пытался проделать со мной такую штуку, но ничего у него не вышло. Я не ночевал дома, и в конце концов он все же меня впустил. Не позволяйте отцу издеваться над вами. – Он позвенел мелочью в кармане.

Никогда в жизни ему не приходилось брать на себя заботы о девушке в неурочный час, но Конни не прочь был похвастаться, вдобавок в кармане у него лежал ключ от клуба «Варик-стрит рустерз», членом которого он состоял. В это время клуб был заперт и пуст, Тереза могла бы, если понадобится, остаться там до утра или переночевать у Миртл Кенрихан. Он отведет ее туда, если Тереза захочет. По лицу его скользнула зловещая усмешка.

К этому времени чувства далеко завели Терезу. Этот юноша со стройным телом, сильными изящными руками, точеным подбородком, правильно очерченными губами и жестким взглядом темных глаз, каким замечательным казался он ей! Девятнадцатилетний юнец, всего лишь годом старше Терезы, он был холодным, искушенным и дерзким. Но каким нежным виделся он ей, каким желанным! Каждый раз теперь, стоило ему поцеловать ее, Терезу охватывал трепет. В его крепких объятиях, в его сильных пальцах было нечто такое, отчего все ее тело будто пронизывало огнем. Временами он так пристально смотрел ей в глаза, что она едва выдерживала его взгляд.

– В любом случае я подожду, – настаивал он.

Тереза все медлила и медлила, но на этот раз впервые крики отца вдруг оборвались.

Девушка тотчас почувствовала: что-то неладно, – и это встревожило ее куда больше, чем голос старого Рогаума, разносившийся прежде широко окрест.

– Мне нужно идти, – сказала она.

– Вот так так! Да вы трусишка, как я погляжу! – насмешливо бросил Конни. – Отчего вы всегда так боитесь? Отец вечно грозит, что запрет дверь и не впустит вас, но никогда не выполняет своей угрозы.

– Да, но он на такое способен, – испуганно возразила Тереза. – Думаю, на этот раз он так и сделал. Вы его не знаете. Он бывает ужасным, когда по-настоящему приходит в бешенство. Ах, Конни, я должна идти!

Она в шестой или седьмой раз сделала движение, порываясь бежать, но Олмертинг удержал ее. Он обнял ее за талию и попытался поцеловать, но девушка выскользнула из его рук.

– Вот вы как! – воскликнул он. – Хотел бы я, чтоб он и вправду не пустил вас в дом!

На крыльце родительского дома Тереза на мгновение задержалась, чтобы немного отдышаться. Внешняя дверь оказалась открыта, как всегда, но не внутренняя. Девушка попыталась войти, но дверь не поддалась. Она была заперта! На миг Тереза застыла, страх ледяной волной прокатился по ее телу, потом постучала.

Ей никто не ответил.

Тереза снова заколотила в дверь, на этот раз встревоженно, и готова была закричать, но ответа так и не последовало.

Наконец она услышала хриплый, равнодушный голос отца, обращенный вовсе не к ней, но к матери.

– Пускай сейчас же уходит, – сурово бросил отец из гостиной, полагая, должно быть, что дочь его не слышит. – Я ее проучу.

– Может, все же лучше ее впустить? – робко взмолилась мать.

– Нет, – упорствовал старый Рогаум. – Ни за что! Пускай уходит. Если она и впредь собирается шататься ночами по улицам, пусть сейчас же идет прочь. Посмотрим, как ей это понравится.

Голос его звенел от гнева: отец готовился задать ей хорошую трепку, она это знала. Придется ждать, ждать и умолять, потом он наконец впустит ее, жалкую и униженную, и изобьет, устроит ей такую взбучку, какой она отроду не видывала.

Тереза снова заколотила в дверь, и снова никто не отозвался. И даже ее крик остался без ответа.

И в этот миг чудесным образом в ее натуре проявилось нечто новое, какая-то доселе скрытая, но неизменно ей присущая внутренняя сила, словно очнулась от долгого сна Диана-охотница в сиянии своей славы. Ну почему отец всегда такой суровый? Она не сделала ничего плохого, просто задержалась чуть дольше обычного. Ему всегда хотелось держать ее при себе и подчинять своей воле. Впервые холодный страх, знакомый ей с детства, покинул ее, она задрожала от гнева.

«Ладно, – сказала Тереза; в ней вдруг проснулось извечное немецкое упрямство. – Я не стану больше стучать. Не хотите меня впустить – не нужно».

В глазах у нее стояли слезы, но она смело вышла на крыльцо и в нерешительности присела на ступени. Старый Рогаум видел, как она отходит от решетчатой двери и спускается вниз, но ничего не сказал. Наконец-то он научит дочь приходить в положенное время!

Стоявший на углу Олмертинг тоже видел Терезу. Он узнал простое белое платье и замер, взволнованный, не в силах унять странную дрожь. Ее в самом деле не впустили в дом! Ну и ну, такого еще не бывало. А пожалуй, это замечательно. Вот она, притихшая, в белом платье, перед запертой дверью, ждет на отцовском крыльце.

Какое-то время Тереза сидела и раздумывала, ее переполняла ребяческая безрассудная злость. Задета была ее гордость, ей хотелось отомстить. Так они вправду прогнали ее? Не впустили в дом? Ладно, она уйдет, и пусть они потом ломают головы, как вернуть ее домой, ворчливые старики. Найти пристанище можно было бы в доме Миртл Кенрихан, подумалось ей на миг, но потом она решила, что в этом нет пока надобности. Лучше немного подождать и посмотреть, что будет, или пойти прогуляться и напугать их. Отец побьет ее, ясное дело. Ну, может, побьет, а может, и нет. Потом она, возможно, вернется, но к чему так далеко загадывать. Сейчас это было не важно. Конни все еще ждал ее на углу. Он страстно любил ее. Тереза это чувствовала.

Она поднялась, прошла по затихшему переулку и медленно побрела по улице, однако прогулка вышла безрадостной: Терезу грызла тревога. Здесь еще ходили трамваи, светились витрины магазинов, сновали поздние пешеходы, но она знала, что скоро все это исчезнет, а ее прогнали из дому. Боковые улочки уже опустели, погрузились в безмолвие, тут не было ни души, одни лишь длинные шеренги тусклых фонарей.

На углу на нее едва ли не набросился юный обожатель.

– Так вас не впустили, верно? – спросил он. Глаза его сияли.

В первое мгновение при виде его она обрадовалась, в ее душу уже закрался невыразимый страх. Дом так много для нее значил. До сих пор в нем заключалась вся ее жизнь.

– Да, – ответила она слабым голосом.

– Что ж, давайте немного прогуляемся, – предложил юнец, еще толком не решив, что делать дальше, но ночь еще только начиналась. Так чудесно было, что Тереза здесь, рядом с ним, в его власти.

В дальнем конце улицы они обогнали полицейских Магуайра и Делаханти – те лениво покачивали дубинками и рассуждали о политике.

– Никуда это не годится, – проговорил Делаханти, но вдруг осекся и прибавил: – А это не дочка старого Рогаума там, с Олмертингом?

– Она самая, – отозвался Магуайр, глядя вслед парочке.

– Ну, думаю, надо бы старику получше за ней присматривать, – заметил Делаханти. – Слишком она юна, чтобы путаться с такими, как этот молодчик.

Магуайр согласился:

– Этот малый тот еще задира. Мне он всегда не нравился. Слишком уж наглый. Он работает здесь, на табачной фабрике Майера, и состоит в клубе «Рустерз». От него добра не жди, могу вас заверить.

– Преподайте им урок; я бы так и сделал, – говорил тем временем Терезе Олмертинг, пока они медленно прогуливались. – Мы еще немного пройдемся; пускай они поймут, что вы не шутите. Тогда уж они больше не запрут дверь. А если вас снова не впустят, когда мы вернемся, я найду для вас другое место, будьте спокойны.

Его пронзительные глаза сияли, когда он оборачивался и встречал ее взгляд. Олмертинг уже решил, что Тереза не вернется домой, если он сможет это устроить. Во всяком случае, он знал место получше, чем ее дом, где можно было бы провести эту ночь, – клуб «Рустерз». По крайней мере, там они могли бы побыть какое-то время.

Тем временем старый Рогаум, видевший, как дочь одна идет по улице, изумлялся ее дерзости, но полагал, что вскоре она вернется домой. Поразительно, что она проявила такое своеволие, но он ей покажет! Уж он задаст ей порку! Однако в половине одиннадцатого он высунул голову из окна и не увидел дочери. Не появилась она и в одиннадцать. Тогда он принялся расхаживать по комнате от стены к стене.

Вначале его обуревала ярость, затем тревога, потом тревога и ярость вместе, и, наконец, тревога вытеснила ярость, от злости не осталось и следа. Его тучная жена села на кровати и в отчаянии заломила руки.

– Ложись! – приказал он. – Мне от тебя тошно. Я знаю, что делаю!

– Она еще у двери? – робко спросила мать.

– Нет, – пробурчал отец. – Не думаю. Ей следовало прийти, когда я ее звал. – Однако нервы его уже начали сдавать и наконец не выдержали. – Она пошла вверх по улице, – обеспокоенно проговорил он какое-то время спустя. – Пойду поищу ее.

Набросив сюртук, он спустился по лестнице и вышел в ночную тьму. Час был поздний, близилась полночь, пора безмолвия и мрака. Терезы нигде не было видно. Старый Рогаум пошел сначала в одну сторону, потом в другую, где только не искал он дочь, и, наконец, горестно застонал, на лбу его выступил пот.

– Ach Gott![2]– воскликнул он. – Какого дьявола? Что это значит?

Он хотел было позвать на помощь полицейского, но никого не нашел. Магуайр давно уже отправился в один из ближайших кабачков посидеть за картами. Приятель его вернулся на время на свой участок. Но старый Рогаум продолжал поиски и все больше тревожился.

Наконец он спохватился и поспешил домой: ему пришло вдруг в голову, что Тереза, наверное, вернулась. А если нет? Миссис Рогаум тоже места себе не находит. Если дочери не окажется дома, нужно идти в полицию. Ну и ночь! А его Тереза… Нет, так больше продолжаться не может.

Он торопливо свернул в переулок, почти бегом бросился к дому и, весь мокрый, задыхающийся, поднялся на терраску, потом, тяжело отдуваясь, повернулся и едва не упал, наткнувшись на лежавшее у его ног тело – белую скорченную фигуру женщины.

– Ach Gott! – вскрикнул он громко, почти проревел в глубоком волнении и ужасе. – Тереза? Что это? Вильгельмина, посвети мне. Принеси скорее лампу, ради всего святого! Тереза hat sich umgebracht[3]. Помоги!

Он упал на колени и перевернул женщину, которая извивалась и стонала в его руках. В бледном свете уличного фонаря он смог разглядеть, что это, к счастью, не его Тереза, как ему со страху показалось вначале, а другая девушка, хотя фигурой и походившая на его дочь.

– М-м, – издала слабый возглас незнакомка. – О-о!

Платье ее было серым, а не белым, как у его Терезы, но тело – таким же округлым и пышным. Мысль о смерти молодой женщины подорвала душевные силы Рогаума, вытеснив и смятение, и страх, но в этой истории было и нечто другое, что заставило его забыть о своих несчастьях.

Миссис Рогаум, испуганная громким окриком мужа, едва ли не кубарем скатилась с лестницы. У подножия она подняла светильник, который принесла с собой: маленькую масляную лампу, – и едва не уронила ее. Перед ней на полу лежала умирающая молодая женщина, совсем еще девочка, довольно красивая, в полной мере наделенная тем особым очарованием, что отличает девушек определенного склада. Мягкие волосы ее падали на мертвенно-бледный лоб. Изящные, унизанные кольцами пальцы корчились в мучительной судороге. Кружевной ворот и синяя шелковая блузка у горла, где руки девушки цеплялись за ткань, были разорваны, на белой коже желтело пятно, похожее на след ожога. В воздухе чувствовался странный едкий запах, а в углу терраски лежал почти пустой флакон.

– Ach Gott! – воскликнула миссис Рогаум. – Это женщина! Она едва не убила себя. Беги в полицию! О господи! Господи! – заголосила она на ломаном английском языке.

Стоявший на коленях Рогаум мгновение помедлил. Почему-то у него возникло чувство, будто существует некая мистическая связь между судьбой этого несчастного создания и судьбой его дочери. Он вскочил на ноги, сбежал с крыльца и принялся громко звать полицию. Полицейский Магуайр, занятый игрой неподалеку, тотчас услышал его крик и поспешил на помощь.

– Что тут у вас на этот раз произошло? – воскликнул он, подбегая, уже готовый встретиться с убийством, грабежом, пожаром или чем угодно из обширного перечня людских бед.