Шахматы для одного

– Мужчине хочется быть рядом с мудрой женщиной, – медленно говорила она,– той, которая примет его таким, какой есть, поддержит, попросит помощи, проявит слабость, позволит о себе заботиться, не станет навязывать свое мнение. Никому не хочется быть мужем «умной», той, которая замучает советами, лишит возможности принимать решения и брать ответственность, для которой собственная правота важнее отношений с другими людьми.

– Дорогая моя, чем же умная женщина отличается от мудрой? – улыбаясь, спросила Александра Михайловна у младшей дочери.

– Не знаю, наверное, мудрость приходит с годами, – задумчиво хлопая своими пушистыми чёрными ресницами, ответила Юля.

Мария и Александра Михайловна весело переглянулись, как это могут делать только мамы, когда их дети делают ещё неуклюжие первые шаги. Мария мягко продолжала отвечать на вопросы:

– Отнюдь, бывает женщина и под конец своих лет так ничему и не научилась, а бывает женщина еще юна, но уже мудра. Мудрость не зависит от возраста.

Александра Михайловна в согласии покачала головой, а потом задала ещё один вопрос:

– Например, как ведет себя мудрая женщина, когда муж совершает одну и ту же ошибку уже несколько раз подряд?

– Напомнит, что она его об этом предупреждала, – сквозь сон пробормотала Ольга.

– Так сделает умная, а мудрая женщина – поддержит, приободрит, иногда сделает вид, что ничего не заметила. В кризисной ситуации мудрая женщина очень тонко покажет ему направление и поможет в пути, и не будет хватать бразды правления и учить мужа жить правильно.

– Жить так, как ты считаешь нужным, – это любовь к себе, но указывать другим , как им жить, – эгоизм. Прав тот, что счастлив, а счастье каждый может толковать по своему. Пытаться все контролировать – задача не наша, не надо выполнять функции Бога. Когда ты начнёшь меняться сама, ты заметишь, что вокруг все тоже стали меняться.

Вечер уже спустился на землю, из приоткрытого окна повеяло прохладой и свежестью, которая заполнила все пространство дома. Горящая свеча, оставленная на деревянном резном столе, оставляла следы тёплого золотого цвета на стенах и диванах гостиной, на которых, прерываясь, танцевали тени. В дверях полутемной комнаты появился Дэниэл, он вошёл дом осторожно и тихо пробрался в гостиную, чтобы забрать Ольгу и отнести ее спящую в спальню. Александра Михайловна передала дочь в надёжные руки и отправилась поставить ещё чаю. Когда чайник запел свою арию, Дэниэл уже поправлял подушки под головой возлюбленной. Ольга открыла глаза и невольно расплылась в улыбке, увидев перед собой хлопочущего о ее удобстве и комфорте Дэниэла. Он поцеловал ее в лоб и хотел идти, но она остановилась его взглядом. Подвинув поближе к высокой белой кровати мягкое кресло, накрытое кремовым пледом, Дэйли зажёг тусклый свет прикроватной лампы и сел.

– Это интересно, – тихо сказала Ольга, приподнимаясь и подминая под спину подушки.

– Интересно что?

– То, о чем рассказывает Мария. Если бы я могла, и у меня было достаточно времени, я бы посвятила много времени изучению психологии с ее слов. Мария очаровывает меня своей женственностью и умением объяснять любые поступки людей.

– Если бы было время, – многозначительно протянул Дэниэл, – Разве твоя мама не такая?

Ольга подала плечами, сказав:

– Такая, кажется, но она никогда не преподавала мне науку быть настоящей женщиной.

На лице Дэниэла растянулась улыбка.

– Ты самая настоящая женщина.

– Занимающаяся отнюдь не женскими делами, – продолжила Ольга, с раскаянием покачивая головой.

– Женщины бывают разными. Ты очень похожа на мою мать, быть может, даже больше, чем на собственную.

– Ты хорошо ее помнишь?

В глазах Дэниэла блеснула слеза, он посмотрел куда-то в левый верхний угол комнаты – как всегда делает человек, вспоминающий что-то.

– За триста лет из памяти не исчезло ни одной ее черты, – задумчиво сказал он.

– Какой она была?

– Высокой, темноволосой, зеленоглазой, с длинным носом- иголкой и пухлыми губами цвета спелой малины. Она пахла маслом лаванды, носила странное ожерелье из драгоценных камней разных пород, чередующихся между собой: один размером с грецкий орех, а другой со спичечную головку, и у каждого был свой цвет.

– Красивая…

Дэниэл встал с кресла и подошёл к окну, стараясь скрыть своё лицо от глаз Ольги.

– Ты бы ей понравилась, – вздохнул Дэйли.

– Чем же я на нее похожа? – поспешно спросила Ольга, – Разве только цветом волос и ростом.

– Нет, – сделав небольшую паузу и внимательно рассмотрев сидящую на кровати Ольгу, сказал Дэниэл, – еще характером, привычками и голосом. Моя мама очень красиво пела.

Ольга улыбнулась, на душе у нее стало тепло от приятного сравнения и высокой похвалы в свой адрес от человека, чье мнение было значимым.

– Она была актрисой?

Дэниэл отрицательно повертел головой.

– Нет, моя мама была мамой, – ответил он, особенно нежно произнося последнее слово.

Ольга вскинула бровь и удивлённо спросила:

– Что это еще значит?

– Папа из знатного рода и по статусу ему положено было иметь жену из такого же богатого семейства. Мама дворянка, ее родители родом из Восточной Европы. Она умела делать все на свете- петь, танцевать, готовить, воспитывать детей, лечить, учить, играть на музыкальных инструментах.

Слова Дэниэла были пропитаны трепетом и чистой любовью, какую испытывает только маленький ребенок по отношению к своей маме, не смотря на свете ее поступки. Дэниэл все ещё стоял у окна в темноте, так что Ольга не могла видеть его лица. Она вспомнила, как ещё недавно он стоял в ее комнате также у окна и собирался похитить ее из отцовских рук.

– Она тебя всему научила?

– Она дала мне то, что может дать женщина в воспитании мужчины.

Ольга замерла с застывшим вопросом на губах.

– Любовь, – тихо ответил Дэйли, – Любовь и уважение. Она принимала с уважением любое мое решение, даже если была с ним не согласна. Восхищалась моими успехами, а мне хотелось делать все больше и больше для той, которую я так люблю и которая любит меня.

Ольгу охватило желание немедленно обнять Дэниэла, но она сочла это слишком импульсивным поступком ей не свойственным, и ограничилась лишь словами:

– Ты скучаешь по ней. Это естественно, тебе не нужно скрывать от меня свои эмоции, только статуи не чувствуют боли.

Дэниэл развел руками.

– Я и есть статуя, не живу и не умираю.

– Что стало с мамой и папой , ты знаешь?

– Папа умер в 71 год, видимо от старости, он ничем не болел, а мама через год после него от тоски.

– От тоски? – воскликнула Ольга, – А где же ты был?

– Когда меня ранили, мне было 26 лет. Мне пришлось создать миф о том, что я погиб. Как я мог появиться перед родителями в таком состоянии?

– Они считали тебя умершим? – разочаровано произнесла Трубецкая.

– Больше я не такой идеальный в твоих глазах? Я заставил пройти своих родителей через ад на земле, оставил их в одиночестве. Я приходил к маме в течение ее последнего года под видом ученика отца, каждый день я боролся с желанием сказать, что это я, ее сын, я здесь, что она не одинока. Но если бы я так сделал, она все равно не поверила бы, решила, что сходит с ума или на самом деле сошла бы с ума.

Сердце у Ольги сжалось в один маленький комочек, она встала с кровати, подошла к Дэниэла и обняла его, сожалея, что не решилась на это раньше. Он обнял ее в ответ.

– Дэниэл, твоей вины нет в том, что родители умирают, – сказала Ольга, и по щеке у нее пробежала горькая слеза.

– Моя вина в том, что они умерли в одиночестве.

– Мне жаль.

– Мне тоже.

Ольга смахивала с горящих щек непрерывно текущие слёзы и прижималась сильнее к Дэниэлу. Она не знала, хочется ему плакать или нет,но чувствовала, что единственное, что она может для него сделать сейчас – это обнять. Трубецкая встала с кровати, подошла к Дэйли, протянула руки, собираясь его обнять, но руки прошли сквозь него. Она в ужасе обернулась и поняла, что вся комната и предметы в ней стали растворяться, стираться, оставляя после себя только белый фон, только белую комнату.

Глава 4.

Столбцы матрицы , входящие в базисный минор,

образуют линейно независимую систему.

Любой столбец матрицы линейно

выражается через остальные столбцы

из базисного минора.

Теорема о базисном миноре

Игры, в которые с нами играет наш ум, кажутся нам безобидными только до тех пор, пока мы думаем, что знаем правила. Частые провалы в памяти Ольга осознавала лишь когда вновь оказывалась в злополучной комнате, и сейчас, стоя посреди нее, она твердо была намерена выяснить, что с ней происходит. Но у ума были другие планы – она вдруг обнаружила себя на пассажирском сидении в такси, и все, что она помнила, – это то, что она едет на кладбище к отцу.

Дни давно стали короче ночей, и к тому моменту, как Ольга добралась до кладбища, темноту уже сгустилась над городом. Черно-синее небо, смотря в которое можно было утонуть, торжественно представляло в своем обрамлении белые светящиеся звезды и желтоватую полную, круглую луну. Свет луны, смешавшийся со светом неба, осветил черные предметы на земле голубым цветом. Ветра не было, словно на это место кто-то сверху опустил прозрачный невидимый колпак, и ничто теперь не шевелилось, никто не двигался – сама жизнь здесь замерла. Один только холод, идущий от самой земли и пробирающий до костей, сновал из стороны в сторону, будто бы тоже искал выход отсюда.

Ольга шла по каменной дорожке к могиле отца, и сама собой ее память рисовала картины детства, когда отец возвращался домой и при встрече хватал ее, подбрасывал к потолку, ловил и обещал больше никуда не уходить и никогда ее не отпускать. Какая великая бесконечность пережитых драгоценных моментов покоится на кладбищах. Однако, еще большее количество зарыто не пережитых моментов, не исполненных планов, которые так и остались мечтами. Отпускать всегда тяжело, привязанность – страшная сила. Говорят, что есть две вещи, которые люди не в силах выбрать сами, – дата рождения и дата смерти. Прибывая в иллюзии контроля своей жизни, мы отнекиваемся, высмеивая подобные факты. Но здесь, около могильных плит и резкого запаха сырой земли, исчезает любая иллюзия, остается лишь горечь несбывшихся надежд. Здесь ты понимаешь, что ничто не принадлежит тебе: мир не принадлежит тебе, жизнь не принадлежит тебе. У тебя нет ничего, кроме сейчас. Так думала Трубецкая, стоя около могилы отца, и на душе у нее было невыносимо тяжело.

Она стояла около могилы отца, когда заметила, что к ней тяжёлой поступью направлялся высокий полноватый пожилой мужчина в черном пальто с поднятым воротником, препятствующим холодным каплям дождя заливаться под рубашку. Когда он приблизился настолько, чтобы она смогла рассмотреть глубокие морщины у лба, нависающего над длинным острым носом, сухие бледно-оранжевые губы, она без труда узнала рериса Фиц -Флаада, хотя он и не был таким апельсиновым, как сын, а скорее бледным, как снег, но рост выдавал в нем эдэлийца. Рерис степенно шел по воде, бегущей по каменной плитке, устремив свой орлиный взор прямо на  Ольгу. Издалека он действительно походил на орла, гордого, горного, возвышенного, холодного,  но когда подошёл к ней, то расплылся в блаженной улыбке, которая обнажила его ровные белые зубы. Ей вдруг подумалось, что если бы Дэниэл жил 2000 лет, то стал был таким же как рерис.

– Здравствуйте, рерис Фиц-Флаад! Рада с вами познакомиться, – Ольга протянула руку.

Рерис хитро посмотрел на председателя и пожал ее руку, выражая при этом все своё одобрение и восхищение. Он посмотрел на могильную плиту, на которой чёрными изящными буквами было выгравировано имя и годы жизни Петра Алексеевича, затем вернул взгляд на поникшую Ольгу, тяжело выдохнул и начал свой монолог:

– Мой путь на вашу планету занял 100 лет. К тому моменту, как мы с сыном сели в корабль, твой отец только искал свою жену. Он был молод, амбициозен, подавал большие надежды. Откровенно говоря, я всегда считал его удачей для вашей планеты, не только для вас, хранителей. Он справился со своей задачей, вы существенно продвинулись вперед в своем развитии, но совершить революцию предстоит его детям, то есть тебе и, конечно, твоим очаровательным сестрам. Евгения и Юлия не могут сидеть в стороне, как бы ты ни желала их отгородить от всего, что происходит в Совете. Это и их судьба тоже, для этого они пришли в этот мир, для этого родились, нельзя избегать своего предназначения, нельзя получить знания, не выучив урок.

– Очень знакомые речи. Вы говорите как моя мама, – улыбаясь, заметила Ольга, а помолчав добавило тихо, – и ее подруга.

Рерис стряхнул с головы капли дождя, обошел могилу вокруг, словно искал что-то, и обратился с Ольге, с хитрой, но доброй улыбкой:

– Разумеется, ты можешь позволить помочь тебе справиться с делами, например, сильного и надежного парня, который любит тебя искренне.

Трубецкая вздрогнула и спрятала свое удивление чрезмерной осведомленности рериса об их жизни. Кроме того, ее нисколько это не задевало, она даже испытывала крайнюю нужду в разговоре с человеком, который походил на ее отца.

– Вы сделали ему хорошее предложение, я думаю, он его примет в скором времени. А я не могу оставить свое наследие.

– Наследие, – протянул рерис, раскрывая зонт над головой девушки, – Это ли жизнь в вечном долгу перед всем светом? Или это ценность жизни и ее наполнение, которое приносит радость и покой? Принимать предложение будет можно сразу после того, как мы разрешим вопрос с этой группировкой, как вы их называете здесь? Террористы. Да, именно с ними.

Его манера говорить имела свойства колыбельной матери, речь была распевной, плавной, слегка монотонной, каждое слово подавалось увесисто, с нарочитой значимостью. Взгляд его болотных орлиных глаз был цепкий и благодушный, от него исходило спокойствие, он весь был пропитан умиротворением и теплотой, так что место рядом с рерисом Фиц- Флаадом казалось самым безопасным местом на земле.

Ольга встала ближе к рерису и заговорила быстро, рассеянно:

– Это представляется мне очень сложной задачей. Я не представляю, что делать. Так много зависит…

– О, вижу, – вздохнул рерис, обнимая Трубецкую, – мой сын напугал тебя своим рассказом. Он ведь уже сказал тебе, почему мы прилетели к твоему отцу.

– Да, и мне страшно от осознания того, что скрывается за звездами.

– Не надо бояться. Мы обязательно поговорим с тобой об этом, но не под проливным дождем, – с этими словами рерис повернул замерзшую девушку в сторону ждущего ее такси.

– Может быть, вы присоединитесь к нам за ужином сегодня? – поставив одну ногу в машину, спросила Ольга, – Будет вся семья.

– И братья Дэйли? – уточнил рерис, улыбаясь.

– Вся семья, – кивнула она.

– С удовольствием, госпожа председатель. Увидимся вечером, – попрощался рерис и закрыл дверь автомобиля.

Такси мчалось по улицам города, разбрызгивая текущую по асфальту воду на прохожих и проезжающих мимо машин. Крупные капли дождя ударялись о стекла и сбегали вниз одним стройным прозрачным потоком.

Ольга вернулась домой, когда ливень уже закончился, остался только приятный запах свежести и окутывающий в свои холодные одеяла легкий осенний морозец. На пороге дома ее ждал Цхавребов, он стоял с тремя пышными розовыми розами в руках и шептал какие-то слова. Он подошел к ней, стеснительный и смущенный, словно мальчишка на первом свидании, протянул цветы и сказал:

– Мне показалось, что я вел себя неправильно в нашу предыдущую встречу.

Ольга расплылась в улыбке, но быстро ее скрыла и забрала цветы. Видеть вечно беспечную и равнодушную натуру Артура столь заинтересованной и несколько ранимой было одновременно приятно и странно. На его лице отражались чувства, которые раньше ему были неизвестны, боль потери и страх перед будущим – то, что их сейчас объединяло. Предчувствую долгий и откровенный разговор, Ольга позвала Артура в беседку, построенную Петром Алексеевичем для летних семейных ужинов.

– Ты с детства знаешь, – утверждал Артур, – что такое любовь в семье, видела пример долгих и счастливых отношений между мужчиной и женщиной, а я не знал, что такое существует. Я знал, что любовь приносит разочарование, и не получал взаимности даже от матери, чего я мог ожидать от других женщин? Отец работал и одаривал мать золотом, так он научил меня тому, что женщины легко продаются, а денег у меня в наследстве было предостаточно.

– А где твоя мать? Ты никогда не говорил о ней раньше, – грустно заметила Ольга.

– Как только мне исполнилось восемнадцать, – перебирая в памяти события, безучастно рассказывал Артур, – она сбежала с каким-то бедным актёром. Могла бы и не ждать моего совершеннолетия. Я не знал любви до нее… Но и эта любовь причинила мне только страдания, а такому сильному парню, как я, не к лицу сентиментальность.

– Она умерла? – обомлела Ольга.

– Она умерла, – печально протянул Артур.

Ольга подумала о том, что за последнее время ей слишком часто приходится сталкиваться со смертью. Она хотела разглагольствовать о чем-то, но проронила лишь три слова:

– Мне очень жаль.

– Не стоит жалеть о смерти, – смело и смиренно заявил Артур, – Я не смог оправиться от потери и решил отказаться от любви, жизнь без нее кажется намного проще – ни сожалений, ни терзаний, ни тоски. И я вернулся в своё перманентное состояние эгоцентризма. Я скажу тебе честно, что совсем не помню, почувствовал ли я что-то, когда увидел тебя, но я почувствовал что-то, когда потерял тебя.

Это было искренне раскаяние и признание, которые так долго Ольга ждала от него, но получила лишь тогда, когда это перестало быть жизненно важным. Она отвечала откровенностью на откровенность:

– Ты был моей первой любовью, и как это обычно бывает с первой любовью, оказался больше вымыслом, чем реальность. Я дорисовала тебя в своём воображении идеальным, мужчиной мечты, наделила тебя всеми качествами принца и влюбилась, что было сил. Хорошо, что ты разбил все эти мечты о суровый реализм своего чёрствого сердца.

– Мне не хватает твоего внимания и твоего восхищенного взгляда, – робко признался Артур, хотя робость не была ему свойственна, – Увы, понял я это слишком поздно.

– Ты больше не мой герой, – смахнув грусть прошлых надежд, прошептала Ольга, – но ты всё ещё можешь быть моим другом. Только не совершай глупых ошибок, – строго наказала она, – и не принимай решений, ответственность за которые ты не можешь нести.

Трубецкая пригласила друга в дом, где его уже ждали Альберт и Юля, готовые взломать ноутбук пропавшего отца Цхавребова. Ольга указала ему на кухню, а сама поднялась в Кацелиум.

Артур прошел на светлую кухню, заполненную ароматом свежесваренного кофе и запекающейся шарлотки. Юля подала ему чашку горячего напитка и отрезала кусочек пирога. Альберт был мрачен и раздражен, и при входе Артур интуитивно почувствовал напряжение, растущее между ними.

– Как зовут твоего папу? – несколько небрежно спросил Альберт.

– Давид, – с той же небрежностью отвечал Артур.

– Значит, Дэвид, посмотрим, – сказал Альберт, быстро перебирая пальцами по клавиатуре ноутбука.

– Нет, – гневно прошипел Артур, и его глаза сузились, как у орла во время охоты, – моего отца зовут Давид. Через "а", ударение на второй слог.

– Понял, – не обращая внимания на реакцию Артура, сказал Альберт и снова неправильно произнёс имя, – Дэвид. Почему у вас русских такие дурацкие имена?

– Еще одно слово и ты, – разъяренно пригрозил Артур, уже занося руку над головой.

– И что я? – распетушился Альберт, и на лбу у него выступила испарина, он оставил ноутбук в стороне и говорил, глядя в красные обозленные глаза Артура, – Мы, может быть, и простили тебе твое прошлое поведение, но я все еще помню, что ты воткнул шпагу с ядом в мою девушку.

Юля вмешалась в разговор, предполагая ,что скоро дело дойдет до драки.

– Воу воу! Остыньте оба, – она встала между ними и замахали руками как в боксе, – На мне даже шрама не осталось. Сделаем вот как – мы с Артуром поедем в дом на озеро и еще раз осмотрим место. А ты, Энштейн, договорись с этой железякой, попроси ее все нам рассказать, – она поцеловала Альберта в щёку, а потом обратилась к Альберту, – Чего смотришь? Руки в ноги и бежим!

Артур посадил Юлю на пассажирское сидение своего автомобиля, и они отправились в путь. Дорогой они молчали, слушая музыку и рассматривая пейзаж, летящий за окном. Острые иголки вечно-зеленого хвойного леса сменяли голые изогнутые, сплетенные между собой ветки лиственного леса. Осень уже отцвела и теперь лежала серым полотном, ожидая первого снега. По небу хлопьями разбросались хмурые плотные облака, ватными слоями закрывавшие друг друга, они так крепко сомкнули свои ряды, что слабым лучам солнца невозможно было пробиться, и только по краям неба тонкой ниточкой сочился чистый свет небесной голубизны.

Поселок, где находился дом Цхавребовых, был построен еще в середине прошлого века, а потому не все постройки, стоящие в нем, блестели новизной и богатством. На краю поселка пылились ветхие избушки, с покосившейся на бок, обросшей мхом крышей и облезшей зеленой покраской на наспех пристроенной веранде из подручных материалов. В центре поселка красовались добротные двухэтажные дома, выложенные из красного кирпича или отделанные плиткой. Они стояли, огороженные высокими железными заборами, ворота которых крепились с двум кирпичным колоннам с пикой наверху. Окна блестели чистотой, а через приоткрывшуюся штору между растущих в керамических горшочках гераней можно увидеть мелькающие фигуры домочадцев.

Артур проехал вперед по главной заасфальтированной дороге, проехал поворот на летний пляж и поехал по прилегающей справа дороге, снизив скорость, чтобы не испортить машину на неприлично большом количестве ямок. Как только они остановились у двухэтажного деревянного дома, Юля набрала номер сестры.

– Зачем ты поехала? – разволновалась Ольга.

– Напомнить тебе, кто лучше всех находил и вскрывал мамин сундук с драгоценностями и шкаф с платьями?

– Наверное, тот единственный, кому было интересно надеть все, что имелось в этих сундуках и бегать по дому с палкой в руках, пытаясь превратить тыкву в карету, чтобы уехать на бал.

– Ожидала получить менее развернутый ответ на вопрос, – смеясь в телефонную трубку, говорила Юля.

– И мама никогда не старалась спрятать его от тебя.

– Кажется, дядя Давид тоже ничего не старался спрятать, – задумчиво произнесла Юля, когда отворила дверь в дом и переступила порог.

– Что там такое? – тревожно вскрикнула Ольга.

– Бардак. Полдома перевернуто.

– Я ставлю на громкую связь. Дэниэл скажет, что делать.

Дэниэл подошёл ближе к телефону.

– Что ты видишь?

– Разбросанные бумаги по полу, – медленно отвечала Юля, осматривая комнаты, – неубранная кровать, разорванная подушка, вещи скиданы в чемодан.

– Есть следы борьбы?

– Как же я это пойму, Дэниэл, – возмутилась Юля, – Я сейчас спущусь в лабораторию.

– Она заперта, – потирая подбородок, сказала Ольга, – Где Артур? Он говорил, что без особого ключа ее не откроешь.

Юля фыркнула и спустилась вниз к лаборатории.

– Вот видишь! – торжественно объявила она, когда замок поддался ее шпильке, – Вуаля. Готово. Шесть огромных мусорных пакетов с жидким серебром очень бросаются в глаза.

– Постарайся посмотреть в каждый ящик, осмотри все приборы, – приказал Дэниэл.

– Что мне искать?

– Что-то, чего не должно быть с обычной лаборатории.

Юля долго ходила по лаборатории, повторяя «ничего, ничего», как вдруг радостно вскрикнула:

– Черная корона с красными камнями.

– Что? – хором в удивлении переспросили Дэниэл и Ольга.

– На конверте эмблема такая, красивая, – пояснила Юля и уже собиралась искать дальше что-то важное.

– Я так и думал! – всплеснул руками Дэниэл, – Артур рядом?

– Нет, – непонимающим тоном ответила Юля.

– Этот знак на конверте значит, что Давид получил письмо от Эдмунда. Черная корона – это печать, которой подписывался Эдмунд.

– Спрячь, – скомандовала Ольга, – сделай вид что ты ничего не нашла и сейчас же возвращайтесь домой.

В ту самую минуту, как конверт исчез в кармане пиджака Юлии, в лабораторию вошёл растерянный Артур.

– Юля, ты что-то нашла?

Она убрала телефон и постаралась как можно непринужденнее вести себя.

– Нет, нет. Предлагаю вернуться в город, у ребят есть какие-то новости.

– Ладно, идем, – разочарованно сказал Артур и направился к машине.

Артур довез младшую Трубецкую до дома, где ее встречал все еще хмурый Альберт, а Ольга и Дэниэл решили отложить разбирательства и спокойно принять рериса и его сына этим вечером за ужином.

Приготовления к этому событию заняли весь оставшийся день: Александра Михайловна чистила до блеска серебро, Женя готовила блюда разных кухонь мира, Юля и Мария наглаживали шторы и освежали комнаты. По всему дому распространился сладкий запас запечённых овощей, жаренных блинов и фруктовых нарезок, громко играла музыка разных эпох, под которую женщины пели и танцевали – атмосфера волшебная.