скачать книгу бесплатно
– Иди, иди!
Инна уехала.
– Алечка!
– Коленька! Сделать яичницу?
– Да ну её! Ты правда не хочешь есть?
– Правда…
– Ну пойдём… В спальню… В нашу спальню.
Вошли. Включили свет.
– Подожди секундочку! – Альбина Николаевна вынула из причёски заколки, нагнулась, и волосы её рухнули до пола – и столько их, что не зажмёшь в руке, только обнять как сноп колосьев обеими руками.
Николай восхищённо ахнул. Уснули далеко за полночь.
Её разбудил крик из соседней комнаты:
– Эй! Инка! Колька! Кто есть?
Коля спал, глубоко и ровно дыша. Она подождала. Старушкин зов повторился, так и не разбудив Николая. Альбина Николаевна поднялась, пошла на зов, включила ночник.
– Ты кто? – встретила её сидевшая в постели тётя Нюра, и лицо её сразу стало злым.
– Я Альбина. Вчера приехала с Колей.
– Чего тебе здесь надо?
– Ничего. А вы что хотели?
– Есть хочу. Вы же меня вчера не кормили. Я голодная.
Альбина Николаевна вспомнила, что Инна говорила о манной каше, разыскала её в холодильнике, подогрела в микроволновке.
– Что так долго? Только за смертью тебя посылать, корова!
Аля села в кресло рядом с кроватью и долго смотрела, как, подёргиваясь шевелился ввалившийся рот, и судорожно двигались слабые челюсти. В жёлтом лице не было ни одной чёрточки, которую она помнила по тем временам, когда, встречая эту женщину, идущую на работу, кричала ей: «Здравствуйте, тётя Нюра!» А она, молодая, с румяными, круглыми как грудь снегиря щеками, с улыбкой во всё лицо отвечала: «Здравствуй, милая! Здравствуй, красавица!»
«Через двадцать лет и я буду такой, а может и раньше», – подумалось ей невольно.
Съев две ложки, старушка недовольно сказала:
– Противная каша! Готовить не умеешь! Скажу Коле, чтобы выгнал тебя! Горшок-то мой куда забесила?! Да постой! Вынесешь… А то будет здесь вонять!
Утром Альбина Николаевна спросила Николая:
– Она меня каждый день будет так оскорблять?
– Алечка! Сколько ей осталось? – Месяц, два? Потерпи уж! Впрочем, буду искать ей сиделку.
После завтрака Коля, надев рабочий халат, надвинув на глаза козырёк бейсболки, пошёл в сад, по работе в котором очень соскучился. Альбина Николаевна вышла следом. В воздухе тонко и сладко пахло розами. Сад, действительно, был роскошный: созревали жёлтые абрикосы и румяные персики, синели сливы, наливались красные яблоки и медовые груши, на лозе висели виноградные гроздья с ещё мелкими ягодками:
– Вот это столовые, а это винные сорта, – показал Николай.
– Покажи, что мне делать, – попросила Аля.
– Алечка, ты лучше с мамой посиди. Не дай бог выпадет из постели и сломает шейку бедра.
И Альбина Николаевна пошла смотреть за тётей Нюрой и готовить обед. В холодильнике она нашла судака и пожарила его, сделав гарниром картофельное пюре. Николай, нахваливая, ел с большим удовольствием, а его мать опять выругала её, назвала её блюдо помоями и есть не стала.
– Ничего страшного, проголодается – поест! И забудет, что только что говорила. У неё памяти ровно на две минуты! – сказал Коля. – Не обращай внимания!
– Коля, покажи где тут рынок и магазины.
– Зачем тебе? Скажи, что купить, и я привезу. Мать лучше не оставлять, она всё что хочешь может натворить.
После обеда Николаю стали звонить по телефону: в его агрофирме накопилась куча проблем, и подчинённые ждали-пождали его для их решения. Назавтра он уехал на работу в семь часов, сказав, чтобы не ждала его к обеду.
Альбина Николаевна нашла в холодильнике кусок грудинки, называемый соколком, и сварила к вечеру свой фирменный суп-харчо. Ей очень хотелось сделать своему Коленьке сюрприз. Готовила она с вдохновением, и сюрприз ей удался: соколок был мягким и сочным, суп огненно полыхал капельками жира, запах был такой, что даже Анна Ефимовна спросила: «Что ты там сварганила?» и даже съела полчашки, не забыв, конечно, в конце выругать её.
Увидев, что старушка заснула, она вышла со смартфоном пофотографировать чудо-сад – больше для того, чтобы в ожидании Коли скоротать время. Но день, видимо, был неблагоприятным для творчества: всё что она фотографировала, было красиво, но не трогало её.
Николай приехал, когда стемнело.
– Коленька! Пойдём ужинать, – сказала она, ластясь к нему.
– Спасибо, Алюша! Я сыт – по дороге поужинал в ресторане.
– Как жаль, я старалась, хотела сделать тебе сюрприз.
– Прости, Алечка! Раз ты старалась, давай сюрприз!
– Да нет, зачем же через силу?
– Не обижайся! Весь день мотался, как бобик! Так захотелось есть – не выдержал. Давай, давай скорей свой сюрприз – найдётся и ему место!
Николай съел целую тарелку, непрестанно нахваливая. Но, назавтра, зная, что он не ест вчерашнего, Альбина Николаевна вылила остатки своего вдохновения в помои.
Так пошли за днями дни. Утром она провожала Николая Александровича на работу, умывала и кормила завтраком тётю Нюру, которая каждый раз встречала её одним и тем же вопросом: «Ты кто? Что тебе нужно в нашем доме?», готовила старушке на обед какую-нибудь кашу, которой для экономии времени обедала и сама, смотрела телевизор, выходила на короткое время побродить по саду, наконец, приготавливала ужин для Коли, но уже без вдохновения.
– Коленька, – сказала она в субботу, – я уже неделю здесь и ещё не видела море. Пойдём сегодня на пляж.
– Да как же, Аленька? Мне на работу. С кем мама останется?
– Пусть Инна посидит.
– Она с семейством поехала на выходные в горы.
– Как жаль! Я так мечтала увидеть море!
– Алюша, давай так: я в понедельник дам объявление о сиделке, а пока чуть-чуть потерпи. Вот проведём уборку, наймём сиделку, будем каждый день ходить на море. А завтра я начну хлопотать о твоей выставке. Бьюсь о заклад – успех будет потрясающий!
Действительно, через несколько дней Николай сообщил, что договорился с директором городского музея о проведении в ближайшую субботу выставки её фотографий. Их обещал отпечатать в своём издательстве Колин старинный приятель и коллега по городскому законодательному собранию.
В субботу Николай Александрович уговорил Инну посидеть с матерью. Та долго отказывалась, говорила, что у неё дома полно дел, но в конце концов согласилась. Выставка должна была открыться в четыре часа, о чём было объявлено в нескольких номерах местной газеты, редактором которой тоже был Колин друг.
Альбина Николаевна очень волновалась, и в два часа поехала с Колей оформлять зал. Музей располагался на их улице в трёхстах метрах от моря в тени огромных деревьев, которые она никогда не видела в Сибири. Николай сказал, что это липы и каштаны. Вход в музей охраняли две пушки на тяжёлых литых лафетах, снятые с затопленных во время Крымской войны кораблей.
Времени до открытия выставки оставалось много, и двери выставочного зала были ещё заперты. Не оставалось ничего другого, как походить по музею, осматривая его экспонаты. В зале, посвящённом войне, увидели они морские мины: несколько небольших, круглых, чёрных и рогатых, а одну огромную, яйцевидную, высотой почти в человеческий рост, покрытую облупившейся розовой краской. Бойкий мальчишка Фединого возраста по рожкам вскарабкался на неё верхом и издавал победные клики.
Посмотрели макеты лидеров, крейсеров, эсминцев и подводных лодок, потом перешли в зал, посвящённый местной природе. Были здесь дельфины на подставках, катраны, какие-то огромные рыбины со свирепо-выпученными глазами, прочие жители моря помельче, но больше всего удивило Альбину Николаевну чучело волка, застреленного на льду Чёрного моря в пятьдесят четвёртом году, когда оно замёрзло на несколько километров от берега.
Наконец пришла женщина, представившаяся Еленой Алексеевной – тонкая брюнетка, в очках, одетая в строгий чёрный костюм и белую блузку. От неё исходил запах духов с нежным ароматом розы. Её волосы были гладко причёсаны и имели такой необыкновенный блеск, что в них отражался и переливался свет от окон и ламп.
Посетовав, что отпечатанные фотографии, доставленные только два часа назад, ещё лежат неразобранными у неё на столе, она открыла двери выставочного зала.
Картины были потрясающей красоты, а краски живее и ярче, чем казались на компьютере. Николай Александрович с Еленой Алексеевной пришли в неподдельный восторг и поминутно хвалили её. Она и сама видела, что сделанное ею великолепно, и когда Коля обнял и поцеловал её в копну волос, ей сделалось необыкновенно сладко, и вновь зазвучали струны, ожившие в её груди в тот день, когда он поздравил её с днём рождения.
Картины, которых было около тридцати, поместили в рамки – очень неброские и не отвлекавшие от того, что они окаймляли, и развесили по стенам.
И вот выставка открылась, вошли первые посетители, и Елена Алексеевна представила её как талантливую фотохудожницу из Сибири, сообщила, что выставка организована при содействии областного министерства культуры, зачитала положительные отзывы о её творчестве нескольких очень авторитетных в области, и совсем неизвестных ей деятелей, и закончила тем, что надеется на продолжение сотрудничества, на то, что она порадует ценителей искусства новыми работами.
После этого пришедшие стали ходить по залу, она прислушивалась, что говорят и слышала, что говорят только хорошее. Подошёл высокий старик, представившийся членом Союза художников России, и сказал, что глубоко тронут:
– В ваших работах всё прекрасно: и композиция, и освещение, но, кроме этого, в них есть самое главное, что делает картину искусством – душа. Позвольте поцеловать вашу руку.
Николай, отвлекавшийся на беседы то с одним, то с другим знакомым, подходил и спрашивал:
– Ты как?
– Коленька! Я счастлива! – отвечала она.
Люди уходили и приходили. Через полчаса в зале не осталось ни одного человека, кто слышал вступительное слово Елены Алексеевны. Николай у окна беседовал с бородатым молодым человеком, который с готовностью отвечал на все его тирады одной фразой: «Сделаем, Николай Александрович!».
Ей всё ещё хотелось услышать искреннее мнение зрителей, и она подошла к сделанной прошлым летом фотографии «Лунная композиция», у которой делились впечатлениями две молодые дамы – одна худая рыжая, другая полная блондинка:
– Кто такая эта Альбина Н…? – спросила рыжая.
– Не видишь, Р… здесь ошивается, – тихо сказала блондинка, склонившись к уху подруги.
Она сказала ещё что-то, но Альбина Николаевна не расслышала.
Рыжая хмыкнула и сказала:
– Кто бы она ни была, а ты сумеешь сфотографировать стрекозу на лунном небе?
– Нет не сумею, да и не хочу!
– Клянусь, во всём мире никто не сделал фотографии со стрекозой на фоне луны. Что говорить, её бог поцеловал – эту Альбину Н…! А Николай Александрович молодец, понимает в искусстве!
– А я его не люблю! Муж говорит, что он жулик, – сказала блондинка почти шёпотом.
– Завидует! – ответила рыжая.
После выставки человек десять, причастные к выставке, пошли в ресторан, где веселились до позднего вечера. Пили вино, произносили тосты в её честь, особенно усердствовал Николай Александрович, но в конце застолья неожиданно предложил выпить «за красавицу Елену Алексеевну, прекрасно проведшую это мероприятие». Взоры обратились на неё, и с таким же усердием, с каким только что восхищались ею, принялись восхищаться талантами музейной работницы.
На следующий день позвонила Юля – впервые за две недели:
– Юля, Юлечка! – обрадовалась она. – Ну как вы там?
– А ты как?
– У меня всё замечательно! Юля! Вчера Николай Александрович устроил выставку моих фотографий! Это было здорово! Меня так хвалили, называли настоящей художницей! Я счастлива! А вы-то, вы как? Как Феденька?
– Феденька, как прежде, дурак. На днях соседи на работу позвонили: «Ваш Федька бегает по крыше котельной и по эстакаде. Сама знаешь, там всё голубями загажено. Поскользнётся, нога поедет – и конец котёнку! Я ему вечером дала чертей, а он: «Я же не один бегал, а с Денисом и другими пацанами. Я не хотел, а они сказали: «Ага! Боишься!? Зассал?» Ну дурак, и другим уже не будет! Убьётся когда-нибудь! Своей башки нет – только бы друзьям понравиться! А приглядеть некому – у бабушки любовь…
– Юля, давай не будем!
– Ладно, ладно… В море-то купалась?
– Нет, даже ещё не видела его.
– Ого! Затворницей живёшь? А мы тебя предупреждали! Ну ладно. Звони. А то мне дорого в роуминге торчать.
В плену обстоятельств
Прошёл июль, заканчивался август, а для Альбины Николаевны ничего не менялось. Николай по-прежнему любил её: целовал, уходя на работу, ласкал, возвращаясь вечером, зарывался лицом в её чудесные мягкие волосы и говорил самые нежные слова. Но что-то было уже не так, как раньше. Всё реже вибрировали в её груди волшебные струны, всё реже звучала сладкая музыка.
Она чувствовала себя пленницей в Колином доме, птицей, попавшейся в золотую клетку. И никто не был в этом виноват. Оставить Анну Ефимовну одну действительно было нельзя. Не слыша никого в доме, она принималась рвать наволочки, простыни, бельё на себе, пыталась выбраться из постели, падала, а потом, скуля и плача, дожидалась кого-нибудь на полу перед кроватью. Поднять её обратно было не просто, потому что старушка воспринимала подругу сына как врага, вырывалась, царапалась и щипалась.
В последнюю пятницу августа Коля приехал пораньше и сообщил, что наконец-то может устроить себе завтра выходной.
– Давай проведём его на море, – предложила Альбина Николаевна, обнимая и целуя его.
– Увы, Алечка! Назавтра у меня работы на целый день: надо собрать виноград, отжать сок и поставить бродить. А на море пойдём в воскресенье. Я ведь, хорошая моя, нанял сиделку.
– Слава богу! Коля, я измучилась за эти два месяца. Твоя мать меня ненавидит на каком-то биологическом уровне. Мне, конечно, жаль её, я понимаю, она старый человек и не виновата в своём нынешнем состоянии. Но, пойми и меня, я бы с радостью ухаживала за ней, но, когда это становится моим единственным занятием, и не видно конца… Может я плохой человек, но в душе моей, просыпаются нехорошие чувства.
– Ну полно, полно, Алечка! Как она сегодня?
– Утром принесла ей манную кашу, пошла на кухню. Вернулась, а она вывалила всю тарелку в постель и размазала по покрывалу и наволочке. Пришлось всё перестилать и стирать.
– Ну потерпи ещё немного! Всё когда-нибудь кончится. И тогда будем жить для себя.
– Коля, но смогу ли я уважать себя, желая смерти другому человеку?
