скачать книгу бесплатно
Россия на перепутье эпох. Избранное. Том I
Борис Тебиев
В первый том избранных социально-экономических работ проф. Б. К. Тебиева вошли монография «Экономический либерализм в России ХIХ века и критика социалистических экономических учений», очерк «Империя под контролем. Из истории Государственного контроля в России. 1811–1917 гг.», биографические очерки о русских экономистах ХIX – начала ХХ вв. «Они служили России», статьи и рецензии разных лет.
Россия на перепутье эпох
Избранное. Том I
Борис Тебиев
© Борис Тебиев, 2022
ISBN 978-5-0055-6618-8 (т. 1)
ISBN 978-5-0055-6619-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Экономический либерализм в России XIX века и критика социалистических экономических учений
«…У научной критики нет более благородной задачи, чем разрушение ложных верований»
Людвиг фон Мизес
«Социализм. Экономический
и социологический анализ»
Введение
Для любого народа, утверждал автор знаменитой «Психологии толп» Г. Лебон, «всегда был страшным часом тот, когда его старые идеи спускались в темные подземелья, где почивают мертвые боги» [1]. Смеем надеяться, что для народа России, пережившего трагедию марксистского коммунизма, этот час уже миновал. Часы его истории показывают новое время, где нет места далеким от реальности социальным фантазиям и иллюзорным мифам о «счастливом будущем». Наступило время действий, реального благоустройства бытия, выбора новых идей, питающих живую жизнь.
Движение России по пути рыночных преобразований затруднено не только сложным многообразием и масштабностью необходимых перемен, но и отсутствием среди экономистов единых представлений о стратегических приоритетах и темпах социально-экономического развития. В отечественной экономической науке с начала 1990-х годов не утихает спор между представителями национально-государственного и либерально-реформаторского направлений, каждое из которых по-своему видит будущее страны и пути его достижения.
Положение во многом затрудняется многолетним безраздельным господством в стране социалистической идеологии и командно-принудительной экономической системы, оказавших существенное влияние, как на массовое сознание народа, так и на менталитет представителей отечественной экономической науки. Ликвидация стереотипов прошлого связана, прежде всего, с их аргументированной критикой, включая анализ рецепции социалистических экономических идей в России, мыслители которой нередко первыми объективно оценивали многие новые европейские учения.
В этом отношении несомненную научную и практическую ценность представляет обращение к истории отечественного экономического либерализма, идеи и принципы которого в течение многих десятилетий служили созидательной силой хозяйственного прогресса страны, а также к его опыту критического разбора социалистических экономических концепций и, в частности, экономической доктрины марксизма. Как показали дальнейшие события, многие аргументы, выдвигавшиеся против марксизма еще на заре его появления, оказались истинными.
Став первой в мире страной, где был осуществлен перевод на государственный язык «Капитала» К. Маркса, Россия менее чем полвека спустя, стала и непосредственным полигоном практической реализации идей «научного социализма». Попытка реального осуществления этих идей привела к отторжению великой страны от мирового хозяйственного организма, колоссальной растрате материальных, человеческих и финансовых ресурсов. В конечном итоге, предначертанный Марксом общественный порядок, основанный, выражаясь оценками Ф. фон Хайека, на «первобытных инстинктах и претенциозной науке», вступил в конфликт с моралью всемирной цивилизации и потерпел поражение.
Дискредитировав себя в глазах человечества, ортодоксальный марксизм, тем не менее, не ушел в небытие. Крах советской системы лишь на время приостановил исторический спор между либералами и марксистами. Дискуссии вряд ли можно считать завершенными: марксизм как социальная утопия, облачившая в научные формы извечную мечту людей о полном социальном равенстве, необычайно живуч и будет, видимо, жить еще достаточно долго [2].
Об этом, наряду с центробежными тенденциями в общественно-политической и хозяйственной жизни, говорят и многочисленные социологические опросы, согласно которым либералы и правые даже спустя десятилетие после крушения советского режима пользуются весьма незначительным авторитетом среди россиян. Сегодня их поддерживают не более 15 процентов электората, и в то же время в демократической стране с рыночной экономикой (а именно к этому и стремятся либералы!) хотят жить до 50 процентов опрошенных [3].
Причины данного диссонанса заключаются, на наш взгляд, прежде всего, в том, что идеи подлинного, а не карикатурного, либерализма,[1 - В русской художественной литературе и публицистике второй половины XIX – начала XX века сформировался вполне определенный «образ» либерала-идеалиста – «воплощение укоризны» (Н. А. Некрасов), вальяжного и сытого барина, который в перерыве между учеными занятиями учит работягу-крестьянина или обессилившего от каторжного фабричного труда пролетария как им жить, человека далекого от истинного положения вещей и видящего окружающую его суровую действительность сквозь розовые очки.] мало знакомы нашим соотечественникам. В школьных и вузовских курсах истории, экономических наук, политологии и социологии не содержится развернутых научных определений этого понятия. Слабо изучена и освещена в соответствующей литературе роль либерализма в историческом споре с социалистическими идеями, учением Маркса, его духовных предшественников и последователей.
Нельзя обойти вниманием и не прекращающиеся попытки отдельных авторов придать социализму некое «человеческое лицо», выработать идеи «нового социализма», якобы свободного от ошибок старого. Одна из таких попыток содержится в работе В. Волконского «Либерализм, социализм, патриотизм [4]. Автор предлагает разработать «новый социализм», понимаемый «значительно шире, чем привычный нам марксистский социализм». Волконский рекомендует «выделить идеи социализма как общезначимый принцип, столь же общий и необходимый, как идея индивидуалистического либерализма». В «новом социализме» Волконского «ценность общества, коллектива, народа» ставится «выше ценности индивида», в его понимании индивид должен быть «готов жить и трудиться ради процветания и укрепления отечества, государства», иметь «не только права, но и обязанности перед обществом». В свою очередь, общество, государство, неся обязательства перед гражданами, «обязаны создать для каждого условия, гарантирующие реализацию его возможностей «по способности» [5]. Знакомство с указанной работой вызывает лишь недоумение: если предлагаемый социализм объявляется «новым», то чем же он отличается от старого, советского, причинившего нашему народу столько горьких разочарований?
История отечественного экономического либерализма и либеральной критики социалистических экономических учений образует самостоятельную исследовательскую проблему, требующую своего научного решения. Актуальность ее определяется, прежде всего, тем, что причины многих сегодняшних трудностей и неурядиц коренятся в прошлом.
Досоветская историография вопроса не содержит специальных исследований, посвященных отечественному экономическому либерализму и его противоборству с социалистическими экономическими учениями. Однако существует целый ряд исследований, посвященных жизни и творчеству отдельных видных российских экономистов и общественных деятелей, приверженцев экономического либерализма. Это работы К. А. Скальковского, В. Т. Судейкина, П. Л. Кованько, М. М. Филиппова и ряда других авторов [6].
Нельзя не отметить вклада в изучение истории отечественной экономической мысли профессора В. В. Святловского, одного из первых отечественных историков экономических учений. В его книгах «К истории политической экономии и статистики в России» [7], «Очерки по истории экономических воззрений на Западе и в России» [8] и других работах дан систематический обзор истории отечественной экономической мысли с древнейших времен до начала XX столетия, поставлен вопрос о важности знания экономических учений для выработки современного экономического мышления. «Без изучения истории политической экономии, – писал В. В. Святловский, – немыслимо осмысленное, – не говоря уже о сознательном и критическом, – понимание самой экономической теории. Знать одну догму экономической науки не только недостаточно, потому, что это будет в лучшем случае только механическое усвоение отдельных тезисов, но и потому, что единой догмы не существует» [9].
Характерной чертой историко-экономических исследований советской эпохи являлась откровенная апологетика марксизма и резкое осуждение всего того, что противоречило или противодействовало этому учению. Общий тон исследованиям задавали оценки прошлого, содержавшиеся в сочинениях основоположников марксизма-ленинизма, в сталинском «Кратком курсе истории ВКП (б)» и других партийных документах, трудах идеологов коммунистического режима. Лично И. В. Сталин в своих работах и выступлениях с партийной трибуны нередко употреблял такие эпитеты как «гнилой либерализм» и «либерализм, проводимый за счет кровных интересов большевизма». «С таким ярлыком, – справедливо отмечает современный историк дореволюционной России В. А. Горнов, – развитие научного знания в области изучения либеральной общественной мысли, либерального движения… стало почти невозможно» [10].
Вопросы критики социалистических экономических учений российскими экономистами либерального направления в советской историко-экономической литературе были представлены исключительно в контексте распространения марксистских идей и неизменно в отрицательном плане, как не только не отвечавшие научным истинам, но и как сугубо враждебные интересам развития России и положению ее народа. «Триумф марксизма» в экономической теории представлялся при этом на фоне беспросветного кризиса, как мировой, так и отечественной буржуазной политической экономии. Усиленно проводилась мысль о том, что по мере обострения противоречий буржуазного общества, развития революционной борьбы пролетариата и социалистических идей буржуазная политэкономия переставала стремиться проникнуть в сущность рыночной экономики и сознательно предпочитала оставаться в сфере внешней видимости явлений [11].
В этом отношении типичны работы А. Л. Реуэля, изучавшего на протяжении многих лет вопросы распространения в России социально—экономических идей марксизма [12]. «На Западе к началу XIX в., – писал автор, – буржуазная политическая экономия достигла в лице Рикардо своего последнего предела. После поражения революции 1848 года и ликвидации чартистского движения в западноевропейской экономической науке стали популярны всевозможные реакционные течения, воцарилась предвзятая, угодливая апологетика» [13]. Аналогичные высказывания характерны также для работ П. П. Берлина [14], И. Г. Блюмина [15], Ш. М. Левина [16], И. И. Рубина [17], Н. А. Цаголова [18], В. М. Штейна [19] и других исследователей. Негативные оценки творческой деятельности либеральных критиков социализма превалируют и в трехтомной «Истории русской экономической мысли», вышедшей в 1955—1966 годах [20].
Некритически воспринимая высказывания К. Маркса по вопросам истории экономической мысли и автоматически перенося его оценки в свои работы, советские историки экономической науки однозначно делили экономическую мысль XIX столетия на «классическую» и «вульгарную». При этом к представителям «вульгарной» политической экономии были отнесены многие выдающиеся ученые-экономисты Европы и Америки, творчество которых легло в фундамент современной экономической теории.
Расхожий характер в советской историко-экономической литературе имело противопоставление России и Западной Европы. Если в классических буржуазных революциях Запада, утверждали исследователи, передовым классом общества являлась буржуазия, и ее интересы точно выражали общие национальные задачи, то российская буржуазия конца XIX – начала XX века уже не являлась передовым восходящим революционным классом и, поэтому не могла правильно определить и сформулировать объективные нужды страны. На этом основании делался вывод о том, что потребности и задачи прогрессивного развития страны, методы их решения были правильно поставлены и научно обоснованы лишь идеологами революционного пролетариата. «Ведущей роли российского пролетариата в освободительном движении страны соответствует и ведущая роль марксистско-ленинской теории во всей русской общественной, в том числе и экономической мысли» [21].
В соответствии с этим многие видные деятели отечественной экономической науки ХIХ – начала XX века, в том числе либералы-шестидесятники, подлинные творцы «эпохи великих реформ», были причислены к категории «отверженных», как носители «буржуазной идеологии», «дипломированные приказчики» эксплуататорского класса.
В 1989 году вышел 3-й том «Всемирной истории экономической мысли», подготовленный исследователями МГУ им. М. В. Ломоносова и посвященный эволюции буржуазной политической экономии XIX – начала XX века и началу ленинского этапа марксистской экономической мысли. К сожалению, и эта работа не внесла ничего нового в интересующий нас вопрос. Констатировав короткой фразой, что «во второй половине ХIХ в. буржуазная политическая экономия России в лице своих наиболее видных представителей была на передовом фланге мировой науки» [22], авторы ограничились признанием заслуг этих представителей в формировании математической экономии в России, а также в критическом отношении к крепостничеству и его остаткам, защите условий буржуазного развития «хотя и в ограниченных рамках его прусского, помещичье-буржуазного типа» [23].
Переход к демократическим преобразованиям в России в начале 1990-х годов способствовал избавлению отечественной истории экономических учений от постигшей ее в советское время хронической болезни – интеллектуального воспроизводства устаревших познавательных принципов, трафаретных оценок и идеологических клише. Исследования последнего десятилетия положили начало всестороннему переосмыслению истории экономических идей и хозяйственной практики на основе новых методологических подходов, по возможности исключающих субъективизм и одностороннее освещение прошлого. Процесс обновления знания о прошлом идет в настоящее время в двух основных направлениях: через освоение новой проблематики, малодоступной или неактуальной для исследователей в условиях советской системы, и через творческое переосмысление сделанного ранее.
Для постсоветского периода характерен серьезный научный интерес к истории отечественного либерализма как важнейшего теоретического источника формирования принципов и норм гражданского общества и правового государства, свободной экономики и приоритета человеческой личности. В 1990-годы было переиздано большое количество работ отечественных мыслителей второй половины XIX – начала XX века, появился ряд сборников и монографий, посвященных истории российского либерализма.
Заметным событием научной жизни стал перевод на русский язык и выход в свет монографии видного ученого-эмигранта В. В. Леонтовича (1902—1959) «История либерализма в России. 1762—1914» [24]. Это обстоятельное исследование впервые увидело свет на немецком языке в 1957 году и было высоко оценено научной общественностью Западной Европы. В нем автор подробно рассмотрел особенности российского политического либерализма, его социальную природу и основополагающие принципы, влияние либеральных идей на хозяйственную политику Российского государства, особенно в крестьянском вопросе.
1997 год был отмечен выходом в свет антологии «Опыт русского либерализма», вобравшей в себя работы крупнейших отечественных мыслителей либерального направления. Большинство из этих работ не издавалось и не переиздавалось в советское время [25]. Опубликованные в антологии работы таких известных российских ученых и мыслителей, как Б. К. Чичерин, К. Д. Кавелин, Р. И. Сементковский, С. А. Котляревский, М. М. Ковалевский и других, долгое время являлись малодоступными не только для отечественных читателей, но и для исследователей.
Наряду с возрождением интереса к истории российского либерализма как течения философской, политической и экономической мысли, можно с удовлетворением констатировать и возрождение интереса к знаковым фигурам отечественной истории, жизнь и деятельность которых расходилась с марксистским пониманием исторического прогресса.
Одним из конкретных свидетельств этого интереса стал выход в свет в 1998 году монографии В. Л. Степанова, посвященной жизненному пути видного русского ученого-экономиста и политика, министра финансов и председателя Комитета министров, крупнейшего реформатора эпохи Александра III Н. Х. Бунге [26]. Впервые в отечественной исторической литературе дан объективный и полный научный анализ экономических взглядов Бунге, по достоинству оценен его вклад в экономическую теорию и практику индустриальной модернизации пореформенной России. Построенная на большом и разнообразном фактическом материале, в том числе и архивном, книга Степанова представляет существенный интерес для историков отечественной экономической мысли.
Примечательна изданная в 1999 году монография Ф. И. Шамхалова «Государство и экономика: (власть и бизнес)» [27]. Рассматривая основополагающие принципы, механизмы и особенности взаимодействия государства и экономической системы, власти и предпринимательства на этапе переходной экономики, автор неоднократно обращается к историческим аналогиям, дает ретроспективный анализ современных экономических теорий и явлений.
Крупным событием в отечественной экономической науке стал выход в свет в 2000 году на русском языке книги выдающегося венгерского экономиста, профессора Гарвардского университета Яноша Корнаи «Социалистическая система. Политическая экономия коммунизма» [28]. Это наиболее полный в современной литературе труд, посвященный социалистической экономике и ее идейным корням. Книга содержит исторические и логические объяснения краха коммунизма, которые, как отмечает ее рецензент Л. Чаба, идут дальше обычных теорий коллапса, делающих упор на внешние эффекты, политические ошибки и другие побочные факторы [29].
В одном ряду с исследованием Я. Корнаи стоит и вышедшая несколько ранее в серии «Библиотека «Экономической школы» книга известного немецкого философа и экономиста Петера Козловски «Прощание с марксизмом-ленинизмом: О логике перехода от развитого социализма к этическому и демократическому капитализму. Очерки персоналистской философии» [30]. Ее автор подробно рассматривает причины краха хозяйственного устройства бывших социалистических стран, марксистско-ленинской идеологии, предлагая в качестве альтернативы последней философию персонализма. Интересным и продуктивным с точки зрения ретроспективного анализа экономических учений представляется высказывание немецкого исследователя о том, что с революциями 1989—1990 годов в Европе завершилась мировая гражданская война, в которой столкнулись, с одной стороны, левое гегельянство и марксизм, а с другой – правое гегельянство и либерализм, каждый со своими моделями экономики [31].
Одновременно с появлением значительных работ, посвященных истории отечественного либерализма и последствиям практической реализации экономической доктрины марксизма в России, в последние годы значительно оживились научные дискуссии вокруг литературно-творческого наследия отечественных экономистов. Ярким отражением их стала организованная в 2000 году Российской академией наук теоретическая конференция «Российская школа экономической мысли: прошлое и настоящее», материалы которой были частично опубликованы в журнале «Вопросы экономики» [32].
Серьезный интерес в последние годы проявился и по отношению к творческому наследию либеральных экономистов русского зарубежья. Одним из его проявлений стал выход в свет работы Э. Б. Корицкого, А. В. Карашева и Г. В. Нинциевой «Экономисты русского зарубежья 20—50-х годов: либеральное течение» [33]. Благодаря указанным авторам, в отечественную науку вернулись имена А. Н. Анцыферова, А. Д. Билимовича, Б. Д. Бруцкуса, М. В. Вишняка и других ученых, вынужденных после Октября 1917 года покинуть свое отечество.
Новый концептуальный подход к истории отечественной экономической мысли потребовал значительного обновления источниковой базы научного поиска. В последние годы рядом научных коллективов и издательств предпринято переиздание работ крупнейших российских экономистов XIX – начала XX века. Так, в 1997 году Институт экономики РАН в серии «Памятники экономической мысли» выпустил избранные труды М. И. Туган-Барановского, в число которых вошла и его известная книга «Русская фабрика в прошлом и настоящем». В 1999 году экономический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова и издательство «Наука» приступили к выпуску новой серии «Российская экономическая мысль». В этой серии уже вышли избранные труды И. К. Бабста и В. П. Безобразова. Все указанные издания снабжены соответствующими комментариями и предисловиями авторитетных специалистов.
В 2000 году Русским Христианским гуманитарным институтом выпущена объемная «Антология социально-экономической мысли в России», в которую вошли работы С. Н. Прокоповича, А. М. Стопани, А. А. Исаева, А. А. Кауфмана, В. В. Святловского и других известных ученых, общественных и политических деятелей досоветской России, раскрывающие проблемы социологии труда и экономической социологии [34].
Из диссертационных исследований последнего времени, посвященных истории экономической науки в России, следует выделить работу В. А. Павлова «Основные направления и этапы развития политической экономии в России (ХIХ – начало XX вв.)» [35]. Его автором предпринята попытка выработать комплексный подход к периодизации истории российской политической экономии досоветского периода, определить главные направления развития отечественной экономической науки, вклад ее представителей в мировую науку и в решение задач капиталистической модернизации страны. Особое внимание обращено на разработку экономистами России учения о ценности (стоимости) благ и законов рыночного ценообразования в сравнении с аналогичными исследованиями западных ученых, а также проблем собственности, экономических циклов и кризисов, экономической роли государства в условиях рыночной экономики, развития аграрных отношений, применения математики в исследовании хозяйственных явлений. Положительно оценивая проделанную автором работу по научному переосмыслению истории экономической науки в России, нельзя вместе с тем не отметить слишком широкого охвата проблем, не позволившим ему в ряде случаев рассмотреть эти проблемы с достаточной глубиной.
Все это дает возможность современным авторам существенно обновить содержание вузовских учебных программ и нормативных курсов экономической теории и истории экономических учений, отойти от искаженных представлений об экономических учениях прошлого [36].
Однако, несмотря на серьезный интерес, проявленный в последние годы к истории отечественной экономической мысли вообще и экономического либерализма в частности, новые оценки прошлого еще не сложились в стройную систему. Эта история, безусловно, нуждается в дальнейшем изучении и научной систематизации.
Рассматривая «историческую биографию» российского экономического либерализма XIX столетия, автор, разумеется, не претендует на ее полное и всестороннее освещение. Свой экскурс в прошлое он ограничивает рамками заявленной темы и кругом ученых-экономистов, представляющихся ему наиболее последовательными носителями либеральной экономической идеи своего времени.
Глава 1. Теоретические истоки и особенности экономического либерализма в России
Становление и развитие идей экономического либерализма в Европе второй половины XVIII – первой половины XIX столетия. Последователи и критики «великого шотландца» в России. Формирование отечественной школы экономического либерализма и ее ведущие представители
Понятие «либерализм» (от латинского liber – свободный) было усвоено европейским обществом в XVIII столетии. Оно стало символом стремления к общественным реформам, имеющим целью свободу личности и общества. Тесно связанные с понятиями о равенстве людей, либеральные идеи с момента своего возникновения вступили в острое противоречие с принципами греческого и римского права, не признававшего свободы личности и приносившего ее в жертву государству, интересам «общего блага». Раскрепостив политическое сознание европейцев, либеральные идеи эпохи Просвещения проникли и в сферу экономической жизни, стали важным ориентиром развития экономических институтов индустриального общества.
Пройдя чистилище буржуазных революций, либерализм окреп в борьбе со своим главным антиподом – консерватизмом, отстаивавшим и в политической, и в экономической сферах привилегии меньшинства, старые порядки и так называемую «сильную власть», как средство сдерживания социальной энергии масс. В ХIХ столетии у либерализма появился новый сильный противник – социализм, объективной основой которого стало обострение классовой борьбы в период интенсивного развития капиталистических отношений.
Принципиальные основы учения об экономической свободе – экономического либерализма – были заложены создателем английской классической политической экономии Адамом Смитом (1723—1790). Его выдающееся сочинение – «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776) стало первым в истории полноценным трудом, излагающим общую основу экономической науки – теорию производства и распределения. Оно было проникнуто высокой идеей «очевидной и простой системы естественной свободы», к которой, как ему казалось, идет весь мир [1].
Первоосновой теории экономического либерализма Смита являлось предоставление индивиду неограниченной свободы преследования своих личных интересов. Считая, что «невидимая рука» Провидения поведет индивида через эгоизм к общему благу, Смит утверждал самопроизвольный порядок рынка, направленный на пользу общества и потребителя [2]. Принципиально не отрицая (в отличие от некоторых современных неолибералов) возможности плодотворной регламентации экономической жизни государственной властью, Смит считал такую регламентацию преждевременной, практически неосуществимой в современных ему условиях.
Он неоднократно высказывал мысль о том, что «всеведующее» и «всемогучее» правительство легче нашло бы пути к общему благу посредством прямого воздействия, чем взывая к личному интересу каждого. Но разве хватит у какого-нибудь реального, а не воображаемого правительства для этого знаний, предусмотрительности, изобретательности? Даже самый способный государственный деятель, рассуждал Смит, не в состоянии одновременно вникнуть в нужды десятков и сотен промыслов и отраслей хозяйства с той основательностью, которая достигается соединением умственной активности массы способных предпринимателей, целиком отдающих свое время и знание этому делу.
По мнению Смита, любые попытки государственной власти оказывать воздействие на народное хозяйство могут привести лишь к тому, что правительство окажется на поводу у ловких промышленников и купцов, которые сумеют использовать беспомощность государственных органов и заставят работать в своих интересах аппарат власти. Смит считал, что покровительство, пусть даже оно окажется полезным для какой-либо отрасли производства, которая благодаря поддержке и защите со стороны государства может научиться производить товары по той же цене, что и конкурирующая с ней иностранная промышленность или дешевле, все равно сопряжено с жертвами: «немедленный ущерб неизбежен, а будущая прибыль проблематична». Этот ущерб понесет потребитель в интересах предпринимателя.
Последовательно и стойко защищая интересы потребителя, и подав голос против «алчности богатых фабрикантов», Смит считал единственной целью, единственной задачей всякого производства – потребление. Интересы производителя, отмечал он, следует иметь в виду настолько, насколько это требуется интересами потребителя. «Положение это, – писал Смит, – настолько самоочевидно, что было бы нелепо даже пытаться доказывать его. Между тем при господстве меркантилистической системы интересы потребителя почти постоянно приносятся в жертву интересам производителя, и эта система, по-видимому, признает не потребление, а производство главной и конечной целью всякой промышленной деятельности и торговли» [3].
В своих суждениях Смит не был одинок. Схожих с ним взглядов придерживались его старший современник, видный французский философ и политолог маркиз Рене-Луи де Аржансон (1694—1757), а также многие представители французской школы экономистов (физиократов). По свидетельству Дж. М. Кейнса, Аржансон был первым, кто яростно боролся за свободу торговли, доказывая ее экономические преимущества [4]. Он говорил, что управлять лучше – значит управлять меньше, и видел причину упадка современных ему мануфактур в протекционизме по отношению к ним. Проповедуя свободу личности, равенство прав и имуществ, Аржансон предлагал каждой общине самой избрать себе особую отрасль мануфактуры, чтобы отобрать у центральной власти ее права на промышленность.
Примечательно, что именно Аржансон первым ввел в научный лексикон понятие «либеральный» не в своем историческом значении как синоним слов «великодушный», «благородный», «щедрый», а в политическом смысле, применительно к сторонникам индивидуальных и политических свобод [5].
Немало ценных выводов и наблюдений Смит почерпнул и из учения французских физиократов, и в первую очередь из «Экономической таблицы» Ф. Кенэ (1758), – первого экономического сочинения, предвосхитившего макроэкономическую науку и заявившего о том, что экономикой управляют законы. Один из ведущих тезисов физиократов, возникший не без влияния философии Эпохи Просвещения, гласил: все виды хозяйственной деятельности должны быть свободными, так как «природа» всех людей сотворила свободными [6]. Экономическое устройство представлялось физиократам как естественный порядок, при котором благосостояние достигается при свободе деятельности и свободе мены (laisser faire, laisser passer). Физиократы были убеждены, что главная задача государства должна заключаться лишь в устранении всякого рода препятствий для свободного развития хозяйственной деятельности.
В историко-экономической литературе существует мнение о том, что у Смита было немало восторженных почитателей, безоговорочно воспринимавших его либеральные идеи и воплощавших их на практике, но не было непосредственных продолжателей. Это объясняется тем, что масштабы проделанной им аналитической работы по обоснованию идеи самодостаточности рынка были настолько значительны, что не оставляли места для других исследователей. Правильность этого заключения можно поставить под сомнение. Интеллектуальная жизнь Европы последней трети XVIII века и начала XIX столетия была настолько насыщенной, что ни одна ценная мысль не оказывалась невостребованной. Родившись в одной сфере научного знания, она моментально подхватывалась представителями смежных областей, обрастала новыми доказательствами и интерпретациями, начинала блистать новыми гранями.
В этом смысле ближайшим последователем и учеником Смита можно с полным основанием считать английского философа-утилитариста Иеремию Бентама (1748—1832). Он мало писал по экономическим вопросам, однако его морально-философские сочинения, ставшие своеобразным евангелием английского либерализма, задали общий тон формировавшейся в начале XIX века школе английских экономистов, известной как манчестерская [7]. Основная идея Бентама сводилась к тому, что общество представляет собой лишь простую сумму стремящихся к личному благу и удовлетворению личных интересов индивидуумов. Внутреннюю гармонию общественной жизни создают отношения взаимной выгоды. Выступив с концепцией «максимизации счастья» («наибольшее счастье наибольшему количеству людей»), Бентам требовал от государства идеально совершенной безопасности собственника. «Его логика, – писал А. Маршалл, – была бескомпромиссной, и он враждебно относился ко всем ограничениям и регулирующим постановлениям, для существования которых не могло быть выдвинуто четкого обоснования, его же безжалостные требования о том, что они должны оправдывать свое существование, диктовались условиями его эпохи» [8].
Убежденными сторонниками принципов экономического либерализма являлись такие видные представители классической политэкономии, как англичанин Давид Рикардо (1772—1823) и французский экономист Жан-Батист Сэй (1767—1832). Проникнутые верой во всеобщую гармонию интересов, они систематически и последовательно отстаивали ведущие принципы либерализма: свободы личности и собственности; свободы договора и свободы промышленности; неограниченной конкуренции. Однако если Рикардо – в целом мыслитель «много более глубокий, но менее здравомыслящий, чем Сэй» [9] – значительно повторял в этом отношении Смита, то Сэя следует рассматривать, прежде всего, как вполне оригинального либерального экономического мыслителя, внесшего существенный личный вклад в теорию экономической свободы.
Блестящий популяризатор и «фильтратор» идей Смита, Сэй в отличие от своего учителя, ставил во главе иерархической шкалы полезных для нации производств не земледелие, а промышленность. Одно из центральных мест в своей теории Сэй отводил личности индустриального предпринимателя, роль которого в экономике осталась за порогом внимания Смита. В сочинении «Трактат по политической экономии» (1803) Сэй первым в экономической литературе разделил понятия «предпринимательство» и «богатство», выявил набор качеств, которыми должен обладать предприниматель для достижения успеха. «Обыкновенно предприниматель промышленного дела, – отмечал Сэй, – старается достать средства, в которых нуждается. Я не делаю из этого вывода, что предприниматель должен быть непременно богат, потому, что он может завести свое дело и на заемные средства. Но, во всяком случае, необходимо, чтобы предприниматель был человеком состоятельным, известным своим умом, благоразумием, любовью к порядку, честностью и чтобы в силу этих свойств он мог получить капиталы, которых сам не имеет. …Этот род труда требует таких нравственных качеств, которые нечасто соединяются в одном лице: тут требуются здравый ум, постоянство, знание людей и понимание окружающих обстоятельств, умение верно оценить важность продукта, потребность, которую он должен будет удовлетворять, средства производства…» [10].
Сэй рассматривал индустриального предпринимателя как главного носителя идеи экономической свободы, как ее живое олицетворение. Именно стойкое отстаивание идей экономической свободы побудило Сэя выступить с безусловным отрицанием экономических кризисов и сформулировать т. н. «закон рынков». Рассматривая кризисы как явление преходящее, он утверждал что «было бы достаточно промышленной свободы для предупреждения их».
В «Сокращенном учении о государственном хозяйстве», написанном в форме «дружеских разговоров», Сэй не только ярко показал экономическую выгоду, которую может получить каждый человек от своих дарований, но и вслед за Смитом критически оценил правительственное вмешательство в определенные сферы экономической жизни, выявил случаи, когда подобное вмешательство является оправданным. Негативным последствием правительственных действий в экономической сфере, по мнению Сэя, являлось то, что «они направляют усилия промышленности к производствам не столь соответствующим нуждам народа, и не столько прибыльным для производителей» [11]. Оправданным же правительственное вмешательство в экономику является в тех случаях, когда оно, защищая интересы потребителей, принимает меры для улучшения добротности товаров (например, аптекарских), в качестве которых самому потребителю разобраться бывает весьма трудно.
В лице Сэя и некоторых его младших современников (К. Дюнуайе, Ф. Бастиа и др.) либеральная школа во Франции нашла свое наиболее систематизированное выражение [12]. Мировоззрение Сэя как экономического мыслителя было сформировано под непосредственным влиянием либеральных тезисов физиократов и концепции экономического мира Смита. Соединив их, Сэй пошел дальше своих первоучителей, категорически заявив, что не следует особенно доверять производителям, объединяющимся друг с другом, что потребитель является «единственным компетентным судьей производства», что предприниматель является основным участником экономической жизни, и что правительство должно осуществлять расходы лишь на бесспорные коллективные нужды [13].
К середине ХIХ столетия идеи экономического либерализма претерпели определенную эволюцию. Она была связана не только с тем, что постоянно менялась и усложнялась хозяйственная практика, но и с тем, что европейская философия значительно обогатилась общими представлениями о системе либеральных ценностей. Огромный интерес к ним со стороны ученых-обществоведов различных стран позволил уточнить и конкретизировать отдельные научные понятия, дать им более точные и правильные оценки, соотнести положения и выводы основателей либеральных учений с конкретной практикой общественно-политического и хозяйственного развития европейских стран.
Видный английский экономист и философ Джон Стюарт Милль (1806—1873) в своей книге «Принципы политической экономии и некоторые аспекты их приложения к социальной философии» (1848), являвшейся в течение нескольких десятилетий лучшим учебником политэкономии, не только систематизировал все значительное, что появилось на свет после «Богатства народов» Смита, но и внес много нового в классическую теорию и в учение экономического либерализма. В частности, он указал на наличие определенных сфер «бессилия рынка», неэффективность системы свободной конкуренции для решения ряда проблем народного хозяйства. Им были по-новому определены функции государства в совершенствовании рыночной инфраструктуры, налогообложения, социального обеспечения, правовой защиты частной собственности и предпринимательства, образования и науки.
Обосновывая актуальность вопроса о влиянии правительства на экономическую жизнь, как одного из самых спорных вопросов политической науки и государственной практики в современную ему эпоху, Милль отмечал, что если на ранних этапах развития политической экономии предметом спора было то, какое устройство должны иметь правительства, по каким принципам и правилам должны они пользоваться своею властью, то теперь почти столько же разномыслия о том, на какие отрасли человеческих дел должна простираться эта власть.
«При нынешней силе стремления к изменениям в правительстве и законодательстве, как средствам улучшить положение людей, важность этих прений, – указывал Милль, – скорее должна возрасти, чем уменьшиться. Нетерпеливые реформисты, находящие, что легче и быстрее можно овладеть управлением, чем умами и наклонностями публики, постоянно влекутся расширять сферу правительства далее надлежащих границ, а с другой стороны человеческий род так приучен своими правительствами к вмешательствам, имеющим целью не общие блага, или порожденным ошибочными понятиями о требованиях этого блага, и столько опрометчивых проектов делается искренними друзьями улучшений с мыслями достичь принудительным регулированием таких целей, которые с действительным успехом или с пользою может исполнить лишь общественное мнение и прение, – что возник дух сопротивления самому принципу правительственного вмешательства и явилось расположение ограничивать сферу правительственной деятельности самыми тесными пределами» [14].
Являясь поборником экономического либерализма, Милль вместе с тем считал уместным вмешательство государства в те области экономики, где этого требовало благо общества, соображения целесообразности, например, в процесс принятия частными предпринимателями решений об установке нового оборудования. Отвергая в целом протекционизм, он вместе с тем признавал справедливым государственную поддержку «младенческих отраслей», о чем писал в свое время и Смит.
Серьезное воздействие на формирование экономических воззрений Милля оказали взгляды И. Бентама, а также одного из первых критиков классической политэкономии – швейцарского историка и экономиста Жана Шарля Леонара Симонд де Сисмонди (1773—1842). Подвергая сомнению правильность понимания политической экономией своей задачи и высказывая опасения о возможности ее перерождения в хрематистику, Сисмонди утверждал нравственный характер экономической науки. Мерилом материального благосостояния граждан, отмечал он, служит не абстрактная цифра богатства страны, а правильное соотношение между богатством и населением, справедливое распределение этого богатства. Именно на этой основе выросло стремление Милля различать законы производства и законы распределения общественного продукта. Последние, по его мнению, управляются законами и обычаями данного общества и являются результатом человеческих решений. Из этого тезиса Милль делал далеко идущий вывод о возможности реформирования отношений распределения на базе частной капиталистической собственности.
Милль обогатил теорию экономического либерализма исследованием пределов промышленной свободы. В заключительной главе своей книги «Основания и границы системы laisser-faire или принципа невмешательства», выразив сомнение в возможности всеобщего определения оснований и границ промышленной свободы, он высказал намерение представить лишь некоторые материалы для решения вопросов, возникающих при рассмотрении с самой общей точки зрения выгод и невыгод или вреда от правительственного вмешательства.
Вмешательство это, отмечал Милль, бывает или повелительным или не повелительным. В первом случае «правительство может запрещать всем делать то или другое, или делать без его дозволения: оно может также предписывать людям делать то или другое, или делать или не делать известным способом то, что оставляет на их волю делать или не делать». Во втором случае «вместо того, чтобы приказывать под страхом наказания» правительство дает советы, обнародует сведения, позволяет частным лицам «идти к известной общеполезной цели частными их силами, не вступая в их действия, но не вверяя дело исключительно их заботе, оно рядом с частными учреждениями устраивает собственное учреждение для той же цели» [15]. В данном случае принуждение состоит в собирании средств для достижения цели, но такое вмешательство власти не ограничивает свободы личной деятельности.
Круг полезного действия для повелительной формы правительственного вмешательства, считает Милль, гораздо ограниченнее, чем для не повелительной.
Существует пространство человеческой жизни, огражденное от повелительного вторжения, границы этого пространства не должно переступать никакое правительство – ни монархическое, ни аристократическое, ни демократическое. В этом пространстве должна царствовать исключительно личность человека без всякого, чьего бы то ни было, частного или общественного контроля. По мнению Милля, это пространство должно «обнимать всю ту часть внутренней и внешней жизни человека, которая касается только самого этого человека, не затрагивая интересы других или затрагивая их лишь через нравственное влияние примера» [16].
Второе возражение Милля против правительственного вмешательства в экономическую жизнь состояло в том, что каждое увеличение функций, предоставляемых правительству, по его мнению, «есть увеличение его власти как в форме принудительной, так и в непрямой форме влияния» [17]. При этом ограничения власти правительства нужны не только тогда, когда «дурна форма правления», но и тогда, когда правительственные учреждения достаточно популярны.
«Третье возражение против правительственного вмешательства, – пишет Милль, – основывается на принципе разделения труда. Всякая новая обязанность, принимаемая правительством, составляет новое занятие для учреждения, уже и без того слишком обремененного обязанностями. Естественный результат этого – тот, что почти все исполняется плохо; многие вещи вовсе не исполняются, потому что правительство не может вести их без промедлений, гибельных для дела…» [18].
Уменьшая или вовсе прекращая частную деятельность, «правительство заменяет однообразием соперничество, несравненно благоприятнейшее прогрессу улучшений… Если бы правительство даже и могло совмещать в себе по каждому роду дел все замечательнейшие умственные силы и практические таланты целой нации, все-таки лучше было бы оставить значительную часть общественных дел в руках лиц, прямо заинтересованных ими. Деловая жизнь – существенный элемент практического воспитания народа; без нее книжное и школьное образование, хотя оно чрезвычайно нужно и спасительно, еще не дает людям нужных для жизни качеств и умения приспосабливать средства к цели» [19].
Проиллюстрировав примерами вред от далеко простирающейся опеки правительства в наиболее просвещенных европейских странах, Милль отмечает незыблемость правила, согласно которому потребитель есть лучший судья того, что он приобретает. При этом, правда, он делает ряд существенных оговорок, касающихся предметов, «польза которых состоит не в удовлетворении наклонностей, не в служении ежедневным житейским надобностям». К числу таких предметов он в первую очередь относит образование и замечает, что «необразованные люди не могут быть хорошими судьями образования» [20].
Несколько особняком в истории мировой экономической мысли стоит имя видного американского экономиста, родоначальника американской политической экономии Генри Чарльза Кэри (1793—1879), автора книг «Принципы политической экономии» (1837—1840), «Руководство к социальной науке» (1858—1865) и других работ. Кэри оказал несомненное влияние на развитие либеральных идей в экономической науке своего времени, пользовался значительным авторитетом среди смитианцев Западной Европы и России.
Основная заслуга Кэри как ученого-экономиста состояла в том, что им была создана оригинальная методология экономического анализа, не утратившая своего значения и в последующем столетии. Подобно европейским позитивистам Кэри отождествлял действие социальных законов с физиологическими, естественными законами, что являлось, по его мнению, главным критерием объективности оценок экономической науки. В центр экономической науки Кэри ставил человека, его поведение, направленное на улучшение своего положения. Все экономические категории, согласно Кэри, выражают отношение человека к природе, а не отношения между людьми. Капитал, по Кэри, включает в себя не только средства производства, но и человеческий интеллект, физическую силу человека.
Важнейшей задачей экономической науки Кэри считал гармонизацию общественных интересов. Именно этой проблеме и была посвящена его первая крупная экономическая работа, направленная, прежде всего, против фаталистических учений последователей А. Смита в Англии, и, в частности, против некоторых идей Д. Рикардо. Признавая в своей работе ценность произведением труда, сущностью собственности, основой для распределения доходов, Кэри доказывал, что с накоплением капитала улучшается качество, а, следовательно, уменьшается количество труда, необходимого в производстве и отдаваемого в обмен за произведения. Отсюда следовало, что ценность накопленного капитала всегда бывает менее его первоначальной стоимости и определяется издержками, необходимыми для его воспроизводства.
Работник уделяет капиталисту часть произведений, добытых при содействии капитала, и удерживает в свою пользу заработную плату.
Пока труд бывает низшего качества, производство слабо, капитал накапливается медленно, и капиталист требует большей доли произведений за оказываемое содействие. Таким образом, вначале доля капитала велика, а доля труда незначительна. Эта большая прибыль дает, однако, немного, потому, что итог произведений невелик. С возрастанием капитала уменьшаются проценты; но так как капитал значительнее, то и при меньшей прибыли капиталист получает больший доход. Доля работника возрастает и абсолютно, и относительно – отсюда возникают в развитом обществе сильнейшее побуждение к труду и совершенное согласие интересов капиталиста и работника.
Земельный доход Кэри рассматривает при этом как процент с накопленного капитала, и, вопреки Рикардо доказывает, что обработка земли везде начиналась с менее плодородных легких земель и переходила постепенно к более плодородным, но представлявшим большие трудности относительно расчистки. Этим Кэри опровергал теорию ренты и вообще теорию доходов смитовской школы.
Последующие рассуждения Кэри сводились к тому, что согласие свойственно не только интересам частных лиц, но и отдельных народов. Все то, что уменьшает производство в одной стране, уменьшает вознаграждение работника и капиталиста в другой. Поэтому интересы всех и каждого требуют всеобщего мира, предохраняющего капитал от истребления. В начале цивилизации, при недостатке капитала, население пользовалось тем, что давала природа. Оно скиталось по обширным пустыням, на огромном пространстве, не могло ни сбывать, ни накапливать произведений и рассчитывало лишь на непосредственное потребление. С накоплением капитала населенность возрастает, люди начинают пользоваться содействием своих соседей, капитал накапливается, а вместе с тем возрастает вознаграждение труда. Труд становится менее тяжким, количество работы, необходимой для того, чтобы приобрести средства существования, уменьшается, нравственное совершенствование человека идет рука об руку с улучшением материальным, и добродетели цивилизованного общества заменяют пороки дикой жизни.
Созданная Кэри на указанной основе производительная теория заработной платы разделяется многими современными учеными. Согласно этой теории различные заработные платы прямо пропорциональны производительности национального рабочего дня. Заработная плата повышается или падает пропорционально производительности труда.
В Европе идеи Кэри получили распространение в конце 1840-х годов, благодаря работам французского экономиста Фредерика Бастиа (1801—1850), являвшегося по оценке С. Н. Булгакова, «одним из наиболее талантливых, искренних… увлекательных, искусных выразителей экономического либерализма» [21]. Полемизируя с социалистами и протекционистами, Бастиа во многом проявлял солидарность с идеями Кэри, заставив тем самым европейских ученых и экономических публицистов обратиться к его сочинениям.
Страстно защищая права личности и экономическую свободу, Бастиа отмечал, что когда человеческие учреждения мешают действиям божественных законов, то зло, как и всегда, следует за ошибкой. Оно только перемещается и поражает того, кого не должно бы поражать. Тогда оно перестает предупреждать и не научает, уже не полагает границы самому себе и не разрушает само себя собственным действием. Оно упирается, усиливается, как это произошло бы в физиологическом мире, если бы неразумие и излишество, совершаемые людьми одного полушария, не отзывались своими печальными последствиями только на людях противоположного полушария.
Осуждая вмешательство современных ему правительственных учреждений в экономическую жизнь, Бастиа с не меньшей озабоченностью писал и о социалистических проектах, для которых подобное вмешательство представлялось в виде лекарства от постигающих общество зол. «Развивая среди людей под предлогом человеколюбия искусственную солидарность, – писал Бастиа, – тем самым поражают личную ответственность, которая становится все меньше и меньше деятельной и действительной. Неуместным вмешательством правительственные власти искажают отношение труда и его вознаграждения, мутят законы промышленности и обмена, насилуют естественное развитие народного образования, сбивают капиталы и рабочие руки с их естественного пути, извращают мысли, распаляют нелепые притязания, высвечивают перед народными очами самые несбыточные надежды, вызывают неслыханную потерю человеческих сил, передвигают центры народонаселения, парализуют действие приобретенного опыта, короче говоря, сообщают всем интересам искусственные основы, стравливают их и потом восклицают: «Видите – интересы враждебны друг другу. Все зло – от свободы. Проклянем же и задушим эту свободу» [22].
Так же, как и Милль, Бастиа, считал, что политическая наука имеет своей задачей отличить то, что должно входить в прерогативы государства, от того, что не должно входить в них. Чтобы правильно установить это важное различие, не следует терять из виду, что государство всегда действует посредством силы. Оно в одно и то же время определяет и услуги, какие само делает, и услуги, которых взамен оказанных требует под именем обложения налогами. Дело законной обороны в этой связи должно состоять в том, чтобы заставить государство быть справедливым. Действия его должны ограничиваться установлением порядка, безопасности и справедливости. «Всякое правительственное действие вне этих пределов есть посягательство на совесть, разум, труд – одним слово, на человеческую свободу» [23].
Бастиа предлагал освободить от посягательств власти всю область частной деятельности. Только при этом условии, считал он, можно завоевать себе свободу или свободное действие гармонических законов, уготованных Богом для развития и прогресса человечества.
Исследуя вопрос о том, не приведет ли сокращение обширных бюджетов к ослаблению власти, потере ее устойчивости, умалению авторитета, превращению власти в игрушку партий, Бастиа утверждал обратное. «…Ввести общественную власть в пределы ее единственного, но существенного, неоспоримого, благодетельного, всеми желаемого и признанного назначения, – писал Бастиа, – значит обеспечить за ней общее уважение и сочувствие» [24].
В работах многих видных либеральных экономистов середины ХIХ столетия чувствуется отголосок имевших место в европейской политической науке того времени споров вокруг категорий «свобода» и «равенство», занимавших центральное место в системе демократических ценностей. Являясь основными символами европейских буржуазных революций, эти понятия в реальной жизни вступили в острое противоборство. Впервые это противоборство проявилось в революционной Франции, оказавшейся неожиданно разделенной на два враждебных лагеря – буржуазных либералов—жирондистов, отстаивавших принципы свободы, и мелкобуржуазных демократов-якобинцев, сторонников идеи равенства. Если первые настаивали на предоставлении возможно большей доли свободы отдельным самоуправляющимся единицам и видели в этом единственный способ ликвидации в стране старых феодальных порядков, то якобинцы противопоставляли основанному на идее свободы принципу федерализма принцип централизации, доказывая, что только сильная государственная власть в состоянии справиться с центробежными элементами, раздиравшими Францию в первые революционные годы. Их мало соблазнял лозунг буржуазной свободы, написанный на знамени жирондистов. Воспитанные на доктрине Ж. Ж. Руссо, они дорожили более равенством, чем свободой.
Позднее, обобщая политический и нравственный опыт отечественной истории, известный французский обществовед и политик Алексис Токвиль (1805—1859) внес существенную ясность в вопрос о свободе и равенстве, укрепив тем самым позиции экономического либерализма в идейной борьбе с его идеологическими противниками и, особенно в борьбе приверженцами социалистических и коммунистических идей. Прославляя свободу, Токвиль, утверждал, что неумеренное стремление к равенству и материальному благополучию может нанести непоправимый вред свободе и свободному развитию, привести народы к уничтожению демократии и господству тоталитаризма.
Отмечая неудержимость демократического потока, несущегося по Европе со времени Средних веков и низвергнувшего уже аристократию и королевскую власть, Токвиль высказывал предположение, что этот поток не остановится и перед буржуазией. Народы стремятся к свободе и равенству, полное осуществление этих принципов – идеал демократии. Но, любя свободу, демократические народы лучше понимают и выше ценят прелести равенства. Поэтому они иногда согласны пожертвовать свободой для сохранения равенства.
