скачать книгу бесплатно
Множество рейсов, которые сделал по только мне известному принципу, завершившихся без особых происшествий, окончательно убедили в правильности принятого мной решения.
VIII
В конце маршрута, выбранного в качестве основного, всех въезжающих в Грозный встречала зловещая надпись, которую задолго до командировки в Чечню не раз видел в телевизионных хрониках чеченской войны. Сделанная большими буквами на всю длину стены, выстроенной из стандартных бетонных плит, она «гостеприимно» зазывала непрошеных гостей: «Добро пожаловать в ад!» Долгое время смотрел на нее как на обыкновенную мальчишескую забаву. Одновременно был абсолютно уверен, что злобное предупреждение, скорее всего, появившееся перед самым началом активных боевых действий, не имеет ко мне никакого отношения, так как среди тех, к кому было адресовано, меня не могло быть по определению.
Не причислял себя и к предприимчивой когорте дельцов различной масти, у которых, как только приступили к восстановлению разрушенного, вдруг проснулся повышенный интерес к воюющему региону. То, что случилось в Чечне, казалось трагической ошибкой, которая произошла, и ничего с этим уже невозможно было поделать. Разве что постараться внести хоть какую-то лепту в смягчение страданий, которые выпали на долю мирных жителей мятежной республики.
Но со временем с большим сожалением обнаружил, что надпись начала действовать на меня с какой-то завораживающей силой. Каждый раз, покуда не оставалась позади бетонная стена, по чьей-то неведомой воле стал читать ее, не переставая, будто заучивая наизусть, хотя запоминать было нечего. И никак не мог уяснить для себя, почему она вдруг стала так сильно беспокоить меня.
А однажды обнаружил, что на вновь образованном за бетонными плитами кладбище стремительно выросло количество черных холмиков. Могилы прямоугольной формы были уложены на взгорье с поразительным соблюдением пространственных отношений и форм. Создавалось впечатление, что кто-то тщательно экономит площадь. И мрачная по трагизму картина пробудило в душе ощущения чего-то страшного и непоправимого, которое обязательно должно случиться со мной.
Из глубины памяти всплыло событие, на которое в свое время не обратил особого внимания. Как-то один из моих сокурсников из тбилисских курдов-езидов оказался в чрезвычайно затруднительном положении. Женившись на гражданке недружественного Советскому Союзу государства, он лишился не только студенческого и комсомольского билетов, но и крыши над головой. А так как я умудрялся подолгу жить один в четырехместной комнате в общежитии, попросился ко мне постой на короткое время, покуда ему не выдадут разрешение на окончательный и бесповоротный выезд из страны. Несмотря на вполне реальные риски потерять репутацию политически благонадежного студента, не отказал ему. В знак благодарности однокурсник отвел меня то ли к дальней родственнице, то ли подруге матери, которая обладала даром предсказывать будущее.
– К сорока годам окажешься ты между жизнью и смертью, – пророчествовала старуха-ассирийка после того, как я, выпив чашечку кофе, вверил ей судьбу, искренне посмеиваясь про себя над тем, кто привел меня для прохождения испытания гаданием на кофейной гуще. – Если останешься на этом свете, то жить тебе долго.
Тогда, в беспечные студенческие годы, воспринял все происходящее как нелепость, на которую согласился только потому, что не хотелось обидеть однокурсника. Молча выслушал ворожею, хотя ее комментарии к пророчеству чуть не вызвали смех. «Вижу всадника, поднимающегося по склону, – говорила она, пальцем указывая на темное пятно, в котором мое бурное воображение никак не хотело лицезреть хотя бы подобие человека, сидящего верхом на лошади. – Склон – твоя жизнь. Где-то посередине путь всадника почти прерывается, едва заметна тоненькая нить».
В общем, особых впечатлений на меня гадание не произвело. А тут будто обухом по голове ударило: «Ведь мне скоро сорок!» И перед глазами предстала ленинградская коммуналка в центре города во всех деталях ее обустройства: низкий круглый столик на трех ножках, маленькие стульчики при нем, покрытые коричневым лаком, на полу – квадратные коврики, плетенные из толстых искусственных нитей, на стенах – такие же плетенки круглой формы, напоминающие солнце… Увидел хозяйку отдельной комнаты – старую-престарую женщину со смуглым лицом, изрезанным глубокими морщинами, обрамленным иссиня-черными жесткими волосами в короткой стрижке, густо разбавленными такой же жесткой сединой.
Молнией в голове пронеслась мысль: «Пора поменять маршрут». Был почему-то абсолютно уверен, что неспроста вспомнил о событиях давно минувших дней и что проигнорировать их нельзя. Потому в следующую транспортировку денег на развилке дорог на границе с Чечней, не доезжая до пограничного блокпоста, остановил машину. Спросил у Али, в какую сторону ехать, – на Знаменку или Горагорск.
Мой водитель был беспечен до безобразия.
– Да как хотите, – лениво и с полным безразличием в голосе ответил он.
Впрочем, дельного совета от него и не ждал. На удивление быстро справившись со страхами, которые вселились в него после короткого нелицеприятного знакомства с ингушскими милиционерами, и последовавшей затем погони, – скорее всего, не случайной, он вновь надолго вошел в роль бесстрашного человека, не боящегося перевозить в воюющую Чечню огромные деньги. Но на меня от его слов вдруг накатила непомерная усталость, усталость до изнеможения.
Но стоять долго в раздумьях было опасно. Солдатик на блокпосте стал слишком часто посматривать в нашу сторону, будто ожидая, что последует за нашей подозрительной остановкой. Сворачивать в сторону уже было нельзя. Подъехал к шлагбауму, через открытый люк в двери предъявил ему документы. А он, даже не осмотрев их толком, вернул обратно, с удовольствием поднял препятствие в виде длинной трубы с веревкой на конце. Столь необычно легкое прохождение поста удивило и огорчило одновременно: «Может, я не прав, может, напрасны все мои страхи, и ничего общего с реальностью они не имеют?» Но маршрут я уже поменял. Двинулся по направлению станицы Знаменской, далее – по проселкам объехал Толстой-Юрт и ушел на перевал к Первомайскому. На этой грейдерной дороге, недалеко от Грозного, осенью 94-го бесславно закончился поход на город оппозиции действующей дудаевской власти, о чем наглядно свидетельствовало большое количество подбитой бронетехники.
Перед въездом в Первомайский – крутой подъем. После него все страхи остаются позади, так как поселок является пригородом более или менее безопасной столицы республики.
Мне всегда нравилось, что бронированная «Нива» легко взбирается вверх по крутому склону: без надрыва, без необходимости дополнительного нажатия на акселератор.
Где-то в середине подъема из-за холма вдруг, откуда ни возьмись, вынырнула на полусогнутых странная длинноволосая фигура в милицейской форме с автоматом наперевес. За ним появилась вторая – уже с ручным пулеметом. Первая слегка вытянула вперед руку, давая понять, что надо остановиться. Когда подъехал к милиционерам вплотную, увидел небритые изможденные лица, засаленные грязные волосы, свисавшие почти до плеч, густо покрытых серой дорожной пылью. У того, что с автоматом, сквозь жесткую рыжую щетину пробивались больших размеров ярко красные прыщи. «Что-то не похожи они на служителей закона, – мелькнуло в голове. – Вооружены странным образом. Да и место, выбранное для милицейской проверки документов, не самое подходящее».
Решение было принято мгновенно. Чуть притормозив, вновь включил первую передачу и резко нажал на газ. Машина, заревев, рванула вверх по склону.
– Остановите машину, остановите, он прицелился! – исступленно закричал Али.
Нажал на сцепление и тормоз одновременно. Со скорости не снял. В боковом зеркале со стороны водителя появилась осторожно крадущаяся фигура автоматчика. Чуть поодаль увидел пулеметчика. Когда первый вплотную приблизился к машине, открыл люк в дверях, просунул в него документы.
– Щеколду, щеколду закройте, – опять засуетился Али. Лицо у него было бледное, как полотно. Он сильно нервничал, меня же почему-то охватило чувство абсолютного безразличия. Стал нарочито медленно и шумно закрывать щеколду, похожую на габаритный амбарный засов. «Милиционер» испуганно вздрогнул. Несомненно, подумал, что внутри кто-то передернул затвор оружия. Ему в тонированные фальшь-окна задней части броневика ничего не было видно.
Секунд 10-15 он делал вид, что проверяет документы. Так и не посмотрев мне в лицо, протянул их обратно через люк. Я отпустил сцепление и нажал на газ. Еще через минуту мы ехали по ровной дороге Первомайска.
Что это было? Опять удача?! Чтобы лишний раз удостовериться, что не милиция нас останавливала, решил найти ответ на волнующий вопрос у заместителя министра МВД ЧР по тылу Абу Магомадова.
– Какой пост? Нет там никакого поста! – повысил он голос. – Сколько можно тебе говорить, – езди через Толстой-Юрт. Нельзя же быть таким беспечным.
Но беспечным я, конечно, не был. Просто не отнесся должным образом к слухам о том, что на дорогах орудуют банды из бывших заключенных, которые с началом войны оказались на воле в силу наступившего безвластия. И зря. Должен был догадаться, что рано или поздно встреча с ними должна была состояться. И она состоялась. Слава Богу, без трагических последствий. Но кто мог подумать, что спасут наши жизни и сберегут чужие деньги всего лишь неторопливые манипуляции с щеколдой, грубо приваренной к двери со стороны водителя.
IX
Первая попытка взятия боевиками Грозного едва не застала нас врасплох. Мы с Али сладко спали в неотапливаемой квартире, укутавшись в теплые одеяла, когда рано утром громко постучали в железную дверь. Открыв ее, увидел своего заместителя по Чечне Руслана Дагаева.
– Быстро одевайтесь! Надо немедленно покинуть город! – скомандовал он без предварительных приветствий и объяснений.
Выражение крайней степени тревожности на его лице дало мне понять, что нам следует без вопросов быстро выполнить команду. Не прошло и десяти минут, как мы уже проезжали поворот на Старопромысловское шоссе. Сворачивать на него, как обычно делал, было уже нельзя, так как по нему в сторону центра быстрыми темпами двигалась большая плотная толпа вооруженных до зубов бородатых людей. И опоздай мы на эти десять минут, завтракать пришлось бы в их недружелюбной компании, если вообще пришлось бы завтракать.
Следом мы подверглись еще одному испытанию. Спустя неделю-две после панического бегства из Грозного у самого въезда в город напоролись на пикет.
– Закрой двери на щеколду, не открывай никому ни при каких обстоятельствах, а если со мной что случится, включай сирену и добирайся любой ценой до первого блокпоста.
Другого способа спасти содержимое инкассаторской машины в подобных ситуациях не видел. Али принял команду, как обычно, – без особых эмоций. Тем более, что пикеты были не редким явлением на чеченских дорогах, и всегда мне удавалось благополучно преодолевать препятствия, чаще всего образуемые женщинами зрелого возраста. Детская непосредственность, с которой обращался к ним, заставляла их думать, что я такая же жертва войны, как и большинство жителей Чечни. По этой, или другой причине они всегда шли мне на встречу и в виде исключения позволяли проезжать через неумело выстраиваемые заслоны из обломков бетонных блоков, кирпичей и обгрызенных с двух сторон толстых бревен.
Но на сей раз меня смутило слишком большое скопление людей, чего раньше никогда не видел. Причем большинство составляли мужчины, среди которых превалировали юноши лет шестнадцати-семнадцати. Вычислив тех, кто, на мой взгляд, могли играть в представлении роль негласных старших, направился к ним. Не дошел. В мгновение ока оказался в плотном кольце воинственно настроенной молодежи. Надо было как-то сдержать агрессивный настрой юнцов, нужно было что-то говорить им.
– Я не военный, воевать сюда не приехал. Делаю работу, которая помогает облегчить вам жизнь. – Стал терпеливо внушать им благоразумие.
Но тщетно, толпа продолжала наседать, не проявляя ни капли понимания.
– Я балкарец. Мы вместе с чеченцами были сосланы в Казахстан. – Предложил второй аргумент, пытаясь как за соломинку ухватиться за то, что могло проронить в неокрепшие души хотя бы маленькие зерна благосклонности.
Но молодежь не слышала меня. Еще мгновение, – и уже вдыхал полной грудью зловоние, исходящее из уст пикетчиков, охваченных бессмысленной яростью. «Видно, на этот раз уже не спастись», – решил я. Но тревожная мысль, едва посетившая, вдруг была прервана спасительной фразой.
– А ты докажи, что ты балкарец.
Один из мужчин, возрастом гораздо старше основного контингента пикетчиков, стоявший в стороне с демонстративным безразличием к происходящему, вдруг стал пробираться ко мне, бесцеремонно расталкивая в разные стороны младших помощников. Оказавшись на расстоянии двух шагов, вновь повторил свое требование.
– Пожалуйста, вот мой паспорт. – Произнес я, с трудом сдерживая волнение.
– Саборде, саборде![1 - Спокойно, спокойно (чеченск.)] – прикрикнул он на молодых пикетчиков, которые никак не хотели мириться с тем, что их лишают удовольствия расправиться со мной, и продолжали напирать.
Незнакомец молча принял из моих рук документ и начал листать его. Ему было лет под сорок, более осмысленное выражение лица, но не без налета враждебности. Но по мере того, какую информацию он получал из записей в паспорте, лицо его постепенно светлело. Вдруг неожиданно для меня наполнилось доброжелательной широкой улыбкой, от чего в моем сердце затеплилась надежда, что невысокий, плотного телосложения человек с сильно загоревшим лицом может стать тем, кто даст мне возможность остаться в живых. И она не обманула. Он за руку с трудом вырвал мое обмякшее тело из плотной массы воинственно настроенных юнцов.
– Дорогу через Толстой-Юрт знаешь? – спросил он, когда мы оказались на некотором расстоянии от разъяренной толпы.
Утвердительно кивнул головой, все еще не веря в благополучный исход и по-прежнему находясь в плену ощущений безнадежности своего положения.
– Тогда разворачивайся и дергай отсюда, иначе ни за что не ручаюсь. – Подтвердил он мои опасения.
Искренне поблагодарив спасителя, направился в сторону машины.
– Постой!
Я остановился. Чувство тревоги вновь накатило на меня.
– Кого-нибудь из Карабулака знаешь? Там живет несколько семей балкарцев, среди них есть у меня друзья. Карабулак и Мукры, где ты родился, находятся в одном районе.
– Не знаю. Я был маленький, когда нас вернули на родину, – выдохнул я облегченно.
– Ладно, иди!
У машины терпеливо дожидался окончания нашего разговора долговязый мужчина. Легко отогнав от нее подростков, тщетно пытавшихся заглянуть вовнутрь через назеркаленные фальшь-окна, он сразу же приступил к доверительной беседе со мной.
– Мы вовсе не бандиты, – стал уверять. – Но из села забрали одиннадцать ребят с подозрением в убийстве двух солдат. Что нам оставалось делать? Пикет – единственная возможность как-то повлиять на ситуацию, добиться, чтобы отпустили невиновных. Понимаю, что затея бессмысленная, ну, а вдруг… Ты, наверное, вращаешься в высоких кругах, может, замолвишь за них словечко. Они действительно не виновны. Их взяли просто потому, что кого-то надо было наказать.
– Сделаю все, что в моих силах, – пообещал я, хотя не знал, чем мог быть полезным.
В качестве подтверждения, что сказанное не пустые слова, пригласил еще одного благожелательно отнесшегося ко мне участника пикета в офис выездного отдела, где в спокойной обстановке могли бы обсудить с ним все волнующие его вопросы. В ответ он одарил меня снисходительной улыбкой. «Ты что, идиот, или прикидываешься? А, может, хочешь заманить в ловушку?» – явно читалось на смуглом лице, изрядно потрепанном частым употреблением спиртного.
– Ладно, езжай. Но помни, мы еще встретимся.
Что он сдержит слово, нисколько не сомневался. Через несколько дней перехватил нас на обратной дороге. С ним были еще двое. В одном признал своего земляка по Казахстану. Из обращений к нему подельников узнал, что зовут его Асхабом. Лицо второго мне также было знакомо, потому как он был в той же компании пикетчиков и запомнился тем, что, будучи намного старше своего окружения, тем не менее, проявлял не меньшую, если не большую, агрессию по отношению ко мне. Выделялся он из злобной толпы всем своим существом – высокого роста, почти на голову выше всех остальных, крепкого телосложения. И очень примечательное лицо. Оно, казалось, было высечено из камня. В отличие от своих друзей, которые с удовольствием приветствовали меня как старого знакомого, по чеченскому обычаю обняв за талию, он не стал утруждать себя соблюдением элементарных форм вежливости. Молча смотрел на меня исподлобья, не желая расстаться с маской злобы и непримиримости.
Я так и назвал его для себя – Непримиримый, хотя на тот момент даже подумать не мог, что именно ему придется сыграть не самую лучшую роль в моей дальнейшей судьбе.
– Чем ты можешь помочь нам, ты же банкир? – спросил Асхаб.
Ко мне так часто обращались с подобными просьбами, что научился отказывать с такой степенью тактичности, что большинство просителей покидали мой кабинет с чувством искренней благодарности. Но тут была совсем другая ситуация. Тут заданный вопрос вдруг показался таким сложным, что долго не мог подобрать в уме ответ. Прекрасно осознавал, что его ожидают те, для кого, как я полагал, не писаны не только банковские, но вообще никакие законы. Мешал сосредоточиться и Непримиримый. Он по-прежнему с ненавистью смотрел на меня. А, увидев мое кратковременное замешательство, одарил ехидной злой улыбкой. И мне составило большого труда, чтобы, взяв себя в руки, войти в привычную роль банкира.
– Могу выдать кредит по льготным процентным ставкам, для чего надо открыть счет в банке, определить залоговую базу. – Сказал то, что с чего начинал разговор со всеми, кто приходил в мой кабинет с надеждой получить заем, будучи готовыми не возвращать его с приращениями под множеством надуманных предлогов.
Долговязый скептически улыбнулся, на лице Асхаба появилось выражение сильной обиды. А Непримиримый вдруг заходил кругами как на ринге, в страстном желании достать банкира прямым сильным ударом. Но никак не мог сделать это, потому что первые двое активно стали закрывать нового знакомого своими телами. Я понял, что бить меня не будут, убивать тем более, несмотря на глубокую неудовлетворенность всех троих моим ответом.
А что я мог предложить им? Посулить некоторую сумму из личных средств, чтобы поскорее закончить нелицеприятный разговор? Но она вряд ли их могла удовлетворить. Количество нулей в ней оказалась бы гораздо меньше, чем они могли ожидать от банкира. Но и пообещать безвозвратный кредит и не выполнить обещание тоже не мог. В таком случае одна из следующих поездок в Грозный могла стать последней в моей и Али жизни.
– Ладно, езжай… Мы подумаем. Когда обратно? Как обычно в понедельник – вторник? – Долговязый заговорщически подмигнул мне: мол, они все знают.
– Ты как-нибудь заезжай к нам, поговорим в более непринужденной обстановке, – продолжил Асхаб мирную беседу, одновременно не забывая периодически закрывать меня своим телом от Непримиримого.
Всунув мне в руку листок бумаги с адресом, по которому мне следовало явиться, новые знакомые попрощались со мной. Двое вполне дружелюбно, одарив крепким рукопожатием, третий, – с неизменной злобой пройдясь по всему телу презрительным взглядом.
«Нормально», – ответил я на немой вопрос Али, с нетерпением ожидавшего конца трудных переговоров с боевиками. Но, признаться, нормального было мало не только в том, что мы все чаще и чаще стали попадать в нестандартные ситуации. Само положение в столице Чечни после попытки взятия ее мятежными войсками в марте 96-го года нормальным никак нельзя было назвать. Оно резко изменилось. По ночам под окнами офиса все чаще слышались выстрелы, топот бегущих ног боевиков. А чиновники из федерального центра и высокое военное начальство даже на малые расстояния в черте Грозного перестали ездить без сопровождения БТР.
X
Начальник гаража МВД Чеченской Республики, случайно оказавшийся в бухгалтерии во время очередной сдачи мной денег в кассу, спросил меня: «Скажи мне, зачем ты так сильно рискуешь жизнью? Честное слово, не могу понять тебя!»
Его звали Руслан, как многих из представителей северокавказских народов. Несмотря на то, что мы редко встречались, отношения между нами сложились вполне доверительные, в чем я был абсолютно уверен, потому как причин думать по-другому не было.
– Такова моя работа, – ответил я, складывая в папку документы, подготовленные для меня Иситой, главным бухгалтером финчасти. Она заплаканными глазами внимательно сопровождала каждый листок бумаги, дабы ни один из них не выпал из моих неуклюжих рук. Не прошло и пяти минут, как мне с трудом удалось успокоить ее. Дело в том, что, увидев меня, ввалившегося в бухгалтерию с мешками денег, она почему-то вдруг расплакалась навзрыд.
– Что случилось? – не на шутку встревожился я. А она никак не могла остановить из глубины идущие рыдания, пухленькими ручками размазывая по лицу слезы, льющиеся нескончаемым потоком. Немного придя в себя, с трудом произнесла: «Мне сказали, что тебя убили».
– Значит жить мне долго и, главное, счастливо, – пошутил я, на что она несколько раз подряд произнесла: «Дай Аллах, дай Аллах!»
Подошел ее муж Магамед, следователь следственного управления МВД ЧР, дружески обнял меня.
– Что ты плачешь, Исита, – поддержал он шутливый тон разговора, – таких как он не убивают. Он же блаженный. Который раз прошу его дать кредит, говорю, в долгу не останусь, а он делает вид, что не понимает, о чем речь. И вот, что удивительно, мне искренне хочется верить, что он действительно не может взять в толк, чего от него хотят.
Руслан слушал наш разговор и снисходительно улыбался. Я уже знал, что он принимал участие в похоронах телохранителя Дудаева, который погиб вместе с генералом во время очередных его переговоров по сотовому телефону с кем-то из своих многочисленных знакомых за пределами Чечни. С того момента, как их накрыли ракетой, прошло совсем немного времени, но уже по Грозному упорно поползли слухи, что опальный глава республики не погиб, благополучно покинул страну.
– Телохранителя действительно похоронили? – спросил я, чтобы сменить тему разговора.
– Без сомнения. Я же говорил, что мы с ним из одного села, – чуть ли не с обидой ответил Руслан.
– А как насчет Дудаева?
– Не знаю. Могу только поделиться слухами. Говорят, предать его тело земле поручили трем старикам, взяв слово, что никому не скажут место захоронения, дабы исключить надругательство над телом покойного. Говорят также, что, когда кому-то взбрело удостовериться в истинности гибели генерала, и он попросил стариков поклясться на Коране, что именно его тело завернули в саван и опустили в могилу, те отказались.
– И что ты думаешь по этому поводу?
– Ничего не думаю, потому что все рассказы якобы очевидцев – пустая болтовня. А вот тебе настоятельно советую летать в Грозный вертолетом, как твой родственник – начальник следственного отдела Регионального Управления по борьбе с организованной преступностью.
Руслана явно нельзя было отнести к любителям праздных разговоров. Потому поспешил закрыть и эту тему: дал обещание серьезно отнестись к его предложению.
Признаться, мне и раньше приходила в голову мысль воспользоваться услугами РУБОПа. Но были сомнения, и вполне существенные. Не частной вертушкой летали в Грозный и обратно сотрудники управления, и неизвестно, как среагировало бы на самовольный поступок родственника его высокое московское начальство, случись нечто из ряда вон выходящее. Я не забыл еще первый перелет из Моздока в Северный, когда борт, в котором летел заместитель министра Страшко, оказался под прицельным огнем во время посадки. И чем дольше пребывал в Чечне, тем больше убеждался, что дырка от пули в днище вертолета была сделана не случайным метким стрелком.
…Получив от Шарани под роспись новенькую рацию «Моторола» из партии, которую только-только доставили из Москвы, и тепло попрощавшись с людьми, еще год назад даже не подозревавшими о моем существовании, но ставшими такими близкими, направился к себе в офис.
В подъезде наткнулся на двух женщин, живших в том же доме. В приподнятом настроении от выпитого спиртного в сопровождении двух молодых, подтянутых, с военной выправкой, людей, также находившихся подшофе, они поднимались на второй этаж, где была квартира одной из них. Громко поздоровавшись, обе в один голос пригласили чуть позже присоединиться к ним.
«А почему бы нет?!» – подумал я. Внутреннее напряжение, которое всегда испытывал при переезде из родного города в Грозный, чаще всего приходилось снимать водкой. Днем компанию составляли командированные в Чечню сотрудники федеральных министерств и ведомств или приятели, служившие в различных структурных подразделениях местной милиции. Ночью могли заскочить на огонек знакомые, которых не без оснований подозревал в тесных связях с чеченским сопротивлением. Последних гнало к гостеприимному очагу страстное желание тайком отвести души и взбодрить тела. Многим из них, как я понял, с трудом удавалось переносить тяготы новой жизни по строгим религиозным канонам рядом с боевиками или в их среде.
Как первые, так и вторые были прекрасно осведомлены о моем неразборчивом гостеприимстве. И после изрядной доли, принятого на грудь, всегда находились самые большие ревнители правды, кому не удавалось сдержаться в желании упрекнуть меня. Засветло журил кто-нибудь из федералов, с наступлением ночи корил меня запанибратские отношения с первыми какой-нибудь страстный поборник идеи непримиримой борьбы с захватчиками. В ответ на безобидные выпады отшучивался: мол, в этой непонятной войне каждый несет свой крест.
Но после тренировочного штурма Грозного претензии дневных и ночных гостей приобрели более жесткий характер. Они перестали реагировать на мои шутки снисходительными улыбками. Смотрели на меня исподлобья, с трудом сдерживая злость. А иногда им не терпелось открыть мне мое истинное лицо, но не могли, потому что я, по их мнению, слишком искусно умел скрывать его. Потому федералы, недоумевая, почему ситуация в Чечне стала складываться далеко не в их пользу, стали чаще вспоминать, что я такое же лицо кавказской национальности, как и чеченцы. Причастные к боевикам также не были оригинальны в своих умозаключениях. Зная, что по работе я в основном связан с МВД ЧР, коллаборационистами, которые «стреляют им в спину», спешили зачислить меня в агенты спецслужб.
Памятуя о происшедших метаморфозах во взаимоотношениях с множеством знакомых и прикинув в уме возможный сценарий ночной посиделки в кругу незнакомых молодцов с военной выправкой, отказался принять приглашение соседок.
– Что, не нравится наша компания? – съязвила одна из них. – Чтоб ты знал, они работают в ФСБ, и я расскажу им, с кем ты по ночам якшаешься.
Я не знал, что ответить на злобный выпад пьяной женщины. Да и желания реагировать на него никакого не было. Тем более в состоянии, когда внутреннее напряжение было вдвойне усилено рыданиями Иситы по поводу моей безвременной кончины. Больше волновала реакция на него ее кавалера. А тот мельком взглянул на меня, одарил едва уловимым кивком головы, будто давал знать, что и без нее все про меня знает.
В целом, не выказав особого неудовольствия по поводу моего отказа, все четверо весело и дружно потопали дальше вверх по ступенькам.
Одна пара все-таки не стала лишать себя удовольствия побыть со мной в одной компании. Поздно ночью мужчина и женщина, с трудом держась на ногах и источая изнутри ослабших тел едкий запах перегара, нежданно-негаданно завалились в мой офис. Наверное, соседке очень захотелось продемонстрировать пылкую любовь к ней красавца офицера. А тот, пьяный в стельку, как только переступил порог, бросился перед ней на колени, стал неистово клясться в вечной любви и верности.
– Голубушка моя, но что мне сделать для тебя? Я люблю тебя, – твердил он беспрестанно, что давало явные представления по поводу количества выпитого им спиртного. Но произносил он каждое слово на удивление четко, что несвойственно для чрезмерно пьяного человека. И можно было усомниться в высокой степени нетрезвости пылкого любовника, если бы предмет его воздыханий действительно стоил такого обилия страсти. Она была далеко не первой молодости и имела весьма потрепанный вид. Не красило ее, помимо состояния крайнего опьянения, и нарисованное на лице выражение безмерной радости от столь откровенных признаний молодого человека довольно приятной наружности. То и дело она бросала на меня самодовольные взгляды, будто говорила: «Смотри, смотри! Ты пренебрегал мной. А вот какие мужчины признаются мне в любви, не то, что ты – хилый интеллигентик». А я думал в ответ: «Да, действительно, нет некрасивых женщин. Просто мало выпито водки».
Офицер на мгновение посмотрел на меня, и я увидел вполне осмысленное лицо: нетрезвым он не был. Но продолжал куражиться. Потом оба покинули мой офис, так и не объяснив, зачем приходили. Он, – шатаясь из стороны в сторону, с трудом держась на ногах, она – на седьмом небе от счастья. На память о мимолетной встрече он подарил мне кассету с песенным творчеством солдат, прошедших срочную службу в Чечне.
– Здесь совсем другие песни, – доверительно сказал он. – Это не то, что написано в Афганистане. Ты обязательно послушай. «Таня, Таня, – поется в одной из них, она мне больше остальных нравится. Моя милая Таня. В глубине темных глаз раненной девочки я увидел всю боль и страдания Чечни».
Я остался один со своими горькими думами, с которыми в последнее время все труднее становилось справляться. Достал из вмонтированного в стену шкафа початую бутылку водки, налил полстакана и выпил до конца маленькими глотками, с трудом превозмогая горечь горячительного напитка. Али, спавший в соседней комнате, появился у дверей. «Вы слишком много пьете, – сказал он и тут же добавил, будто извиняясь. – Но, признаться, никогда не видел вас пьяным. По крайней мере, в Грозном».
XI
