Звезда Рунета. Юмористические рассказы

– Инфаркт, – подтвердили медики его худшие опасения. – Что ж вы, молодой человек, не уследили за дедом? Понятное дело, пекло, но лезть в ванну с холодной водой в его возрасте – преступная халатность.

– Виноват! – развел тот руками. – Я поеду с вами.

Как только Баранца из реанимации перевели в общую палату, Бордюжа явился к нему с пакетом, набитым соками, фруктами и детским пюре. Принес тапочки, спортивки, смену белья, очки, беруши, сборник сканвордов, ручку и MP3-плеер, куда закачал двести лучших песен советского периода.

– Ну, как ты тут? – присел Герман на край кровати. – Всех уже достал или через одного?

Весь опутанный трубками, шлангами и капельницами, Илья Петрович виновато улыбнулся, по его щекам потекли слезы.

– Здрассьте-пожалуйста! – потянулся парень за бумажными салфетками. – А я это… решил перегородку обратно не прикручивать. Будем с тобой в гости друг к другу ходить. Стол на балкон поставим, станем чаевничать, в нарды играть, козни соседям строить…

– Прости меня, сынок, – едва слышно прошептал Баранец. – У тебя в хате набезобразничал не домовой…

– Знаю, дед. У меня установлена камера видеонаблюдения с датчиком движения.

Глаза Ильи Петровича полезли на лысину, отполированную долгими годами безупречной службы.

– А как же твои разговоры с друзьями… о хозяйке квартиры… о барабашке?

– Театр одного актера, – рассмеялся Герман. – Весь билет продан. Тебе!

Путь к славе

Последние десять лет Егор Чащин писал «в стол». А куда ему еще писать, если его романы никто не публикует? «Если можешь не писать, – не пиши», – советовал братьям по перу граф Лев Толстой. Многие из них прислушались к классику. Многие, но не Чащин.

Егор не писать не мог. «Бумагомарание» было его ежедневной работой, образом жизни, смыслом существования. Он был одинок, имел неуживчивый характер и первую группу инвалидности. Детей у Чащина не было, с супругой развелся еще двадцать лет назад, друзьями-приятелями не обзавелся.

Последнее мужчину особо не огорчало: дружба и семья – понятия круглосуточные, сильно отвлекающие от главной цели – стать культовым писателем, книги которого выходят бешеными тиражами. Творца, чей телефон не замолкает от просьб дать интервью, появиться на награждении, поучаствовать в ток-шоу, согласиться на экранизацию его очередного детища. А он, весь такой культовый, бросает им всем через плечо: «В очередь, сукины дети!».

А ведь было же времечко золотое лет пятнадцать назад, когда два его романа увидели свет в самом крутом российском издательстве. Тиражи были, страшно подумать, – тридцать тысяч экземпляров! И заплатили тогда прилично. Авторскую серию пообещали… А потом вдруг – бааах! – и перестали узнавать. На телефонные звонки стали реагировать с плохо скрываемым раздражением. Редакторы начали отфутболивать его к попкам-секретаршам. Те, в свою очередь, рекомендовали обратиться в другие издательства.

Обращался. Даже папку отдельную завел для отказов. Распечатывал их, подкалывал скрепочкой к общей куче и перечитывал ежевечерне, посыпая свою душевную рану крупной морской солью.

Самым обидным было то, что претензий к его творениям у издателей не было. Ни-ка-ких! Никто ни разу не написал, что романы его плохи, скучны, непрофессиональны. Причины отказа были надуманными и неубедительными:

«С некоторых пор мы работаем только с переводами зарубежных авторов»;

«Предложенный материал не является форматным для нашего издательства»;

«Ваш роман весьма неплох. Публикуйтесь! Когда о ваших книгах заговорят критики, мы непременно предложим вам сотрудничество»;

«Мы больше не ищем новых авторов, едва успеваем заниматься теми, с кем уже заключили договора»;

«Издательство погребено под завалами рукописей, не отвечающих нашему, изменившемуся, представлению о книжном рынке, а посему не рассматриваем тексты, направляемые сюда без нашей просьбы»;

«В связи с кризисными неурядицами, мы сменили специализацию и теперь издаем лишь техническую литературу. Художественную – только на деньги найденных авторами спонсоров»;

«У нас больше нет прозаической „мужской“ линейки. Сейчас мы издаем исключительно дамские сентиментальные романы. От всей души желаем вам найти издательство, которое с радостью примет ваше произведение».

Чащин такого издательства не нашел. Не нашел он и денег. На пенсию по инвалидности не разгуляешься. Утешало лишь то, что он такой не один. Друзья по несчастью делились на интернет-форумах аналогичными проблемами, сетуя на то, что издательства продвигают лишь «готовые бренды», т.е. авторов, которые уже и без них раскрутились. Как им это удалось? Взяли количеством – по пять романов в год выстреливали.

Егор не сегодня родился. Он знал, что на создание толкового романа уходит год-два. Это – сбор материала, обдумывание сюжета, выстраивание интриги, проникновение в судьбы героев, тщательное выписывание диалогов, работа с деталью. Это – бессонные ночи за клавиатурой, полные пепельницы окурков и литры кофе в желудке. И не факт, что на выходе получится шедевр.

А романы, написанные за три месяца, пусть даже с помощью «рабов», разве это – литература? Это – рыночный хлам! Уж сколько он их перечитал – скучно, бездарно, пошло. Но ЭТИХ почему-то публикуют, а его – нет. Обидно и завидно.

И дело тут вовсе не в заработке. Он был согласен издаваться и без гонорара, лишь бы его читали. Но самому платить – это уже перебор. Как сказал в свое время Бернард Шоу, писатель, за собственные деньги издающий свои книги, – это корова, торгующая в молочном баре своим молоком.

Впрочем, тому же Бернарду шестьдесят раз отказывали в публикации его пьес. И Флобер сидел, никому не нужный, в своей Нормандии, жалуясь на огромные долги. А Мопассану вообще написали в служебной характеристике: «Он – хороший чиновник, но плохо пишет». Тем не менее, все они упорно шли к своей цели и, в конце концов, стали великими писателями.

«Так чем я хуже них? – спрашивал себя Егор, ежедневно усаживаясь перед монитором компьютера. – Ничего, цыплят по осени считают».

Но прошла осень, потом еще одна, а цыплята Чащина все томились в «инкубаторе» его письменного стола. «А, может, и впрямь издаться за свой счет? – шевельнулась в мозгу предательская мыслишка. – Сделал бы себе подарок к полувековому юбилею».

Егор Ильич внимательно изучил предложения издательств «Книга по требованию» и, взвесив свои финансовые возможности, остановился на микротираже – 30 экземпляров. Это не 30 тысяч, как бывалоче, но на безрыбье и жаба – лабардан.

В книгу вошли последний роман Чащина и два ранних рассказа – в качестве «добивки» к основному тексту. Обложка была шикарной: твердой, яркой, с портретом автора. Скупая слеза стекла по небритой щеке мужчины, когда он разглядывал алеющие на черном фоне буквы, составившие его имя – Егор Чащин.

«Так вот ты какое, писательское счастье? – шептал Творец, пытаясь унять бешеное сердцебиение. – Я и забыл уже это сладостное ощущение».

Выставив книги на стеллаже, Егор лег на тахту и смежил веки. Завтра утром он возьмет один экземпляр и будет с ним ездить в городском транспорте, отслеживая реакцию своих потенциальных читателей.

Спал Чащин очень тревожно. Снилось ему, что он раздает автографы, улыбается узнавшим его попутчикам, смущается от их просьб сделать с ним селфи.

Действительность оказалась более прозаичной. Пассажиры не крутили головами по сторонам, не ловили взгляды попутчиков, не приставали с разговорами. Все ехали, уткнувшись в свои айфоны и смартфоны. Никто не узнавал автора в мужчине, «читающем» книгу Егора Чащина. Фото, попавшее на обложку, было сделано десять лет назад, но он ведь почти не изменился…

В салоне автобуса было душно. На следующей остановке вошло много людей. Резко запахло потом, дешевым одеколоном и перегаром. У Егора Ильича закружилась голова. Он отложил книгу в сторону, стал шарить по карманам в поисках ингалятора. Воспользоваться аппаратом он не успел – потерял сознание. Пришел в себя уже на улице. Какие-то парни вывели его под руки на воздух, а книга поехала дальше.

Чащин вначале расстроился, потом здраво рассудил: «Пусть хоть таким путем кто-то ознакомится с моим творчеством. Глядишь, понравится, и читатель захочет сказать „спасибо“. Зря, что ли, в выходных данных я указал адрес своей электронной почты? Доброе слово и кошке приятно».

Вскоре Егор забыл об утерянном экземпляре, а тот, тем временем, продолжал путешествовать. Сначала он попал в руки девушки, направлявшейся в аэропорт. До Москвы ей было лететь четыре часа и найденное в автобусе чтиво оказалось очень кстати.

Барышня осилила лишь «добивочные» рассказы. Она была поклонницей женских сентиментальных романов. Жесткие, мужские, ее не привлекали. К тому же, книга оказалась довольно увесистой, и по прилету в столицу была безжалостно «забыта» в такси.

Спустя несколько часов таксист оказался за МКАДом, где и пробил колесо. Пришлось менять. Грунт после дождя был мягким, и парень весь испыхтелся, пытаясь пристроить домкрат под днище. Безуспешно. Железяка все глубже уходила в землю, как нож в масло. Нужна была твердая плоская опора, но где ее взять? И тут взгляд таксиста уперся в забытую пассажиркой книгу. «То, что доктор прописал!» – вздохнул он облегченно, подсовывая под домкрат источник знаний.

Следующим пристанищем романа Чащина стала съемная квартира модели Кристины. Нет, книг девушка не читала. Совсем. У нее и на сериалы-то времени не хватало – нужно было отрабатывать подиумную походку с грузом на голове. Увидев в багажнике своего поклонника толстый том с круглой вмятиной посередине, Крис воскликнула: «Опаньки!», и издание тут же было экспроприировано.

Вслед за моделью хозяином книги стал дворник Жасур. Найдя роман у мусорного контейнера, узбек забрал его к себе в дворницкую. Чего добру пропадать? Нет, книг он тоже не читал, потому как русским владел, прямо скажем, не очень. А вот дверь подпереть в подвале, чтобы не хлопала – самое то.

В этот же день какие-то негодяи обнесли помещение, вытащив из него все, от садового инвентаря до мешков с картошкой. Расследуя преступление, участковый инспектор прихватил в райотдел роман Чащина как вещественное доказательство халатности дворника. «Нет бы в дверь новый замок врезать, так он ее настежь распахнул, да еще и книгой снизу подпер. Может, и преднамеренно», – подумал бдительный правоохранитель.

На какое-то время книга прижилась в райотделе. На нее ставили электрический чайник. Ею били по почкам задержанных – эффективно и без следов. Правонарушители, ночующие в обезьяннике, клали ее под голову вместо подушки.

Читать никто даже не пытался – многабукафф. Если выдавалась спокойная ночь, дежурные опера предпочитали спать, рубиться в «танки» или общаться со своими гаджетами.

Но однажды произошло чудо: книга попала в руки студента ВГИКа, без пяти минут дипломированного сценариста.

Парня, направлявшегося с вечеринки домой, задержал наряд ППС. Да, он был не совсем трезв, но порядка не нарушал, не шумел, к прохожим не цеплялся. Шел себе по тротуару, раздумывая над тем, где найти достойный литературный материал для дипломной работы. Чтобы по размеру уложился в короткий метр. Чтоб острые эмоции вызывал, лучше слезы. Чтобы съемки могли малой кровью обойтись, с минимумом действующих лиц и декораций. Чтоб сюжет был простым и ясным, без вселенских смыслов и авангардных наворотов. Чтоб не классика избитая, а современность. Чтобы Вовке с режиссерского понравился, снимать-то короткометражку ему…

И тут: «Предъявляем документики, молодой человек!». Предъявил, объяснил, что живет в ста метрах отсюда, что чувствует себя хорошо, но ППСники были неумолимы. Не понравился им «дрыщ, косящий под хипстера».

Посадили его в УАЗик, отвезли в РУВД, затолкали в обезьянник.

– Не бзди, сынок, – похлопал его по плечу дежурный по райотделу. – Заплатишь полтораху штрафа за пьяные фуэте на проезжей части, и – свободен, как мышь в амбаре. А пока посиди, подумай о своем недостойном поведении.

Думал студент о нем часа четыре. Наконец, через решетку ему протянули ручку и протокол об административном правонарушении. На возмущения и протесты не было никаких сил. Он, молча, подложил под листок лежащую на скамье книгу и поставил внизу свою подпись.

– Вот и ладушки, – осклабился дежурный, открывая дверь обезьянника. – Все лучше, чем пятнадцать суток ареста.

Лишь на пороге своей квартиры парень обнаружил у себя в руках ту самую книгу, которая служила ему подставкой. Украл, стало быть. Хотя нет – купил. За полторы тысячи. Как говорится, спасибо, Господи, что взял деньгами. Могли и дубинкой по почкам отходить.

На занятия он в этот день не пошел – события минувшей ночи оказались слишком травматичными для его тонкой впечатлительной натуры. Молодой человек лег на тахту, раскрыл книгу и… провалился в вымышленный мир, сотворенный Егором Чащиным. Читал до самого вечера. Даже не читал, а жадно глотал страницы, главы, разделы. Когда же закончил второй, «добивочный», рассказ, четко осознал: всего за полторы тысячи он сегодня купил свой будущий сценарий. Рассказ «Островок» оказался именно тем, что он так долго и безуспешно искал. Всего несколько персонажей, едущих в ночной электричке, а какой накал страстей! Какие эмоции! Какой выброс адреналина!

Недолго думая, юноша бросился к компьютеру и написал письмо Егору Ильичу. В нем он восхищался талантом писателя и просил разрешения переработать «Островок» в сценарий.

Ответ пришел мгновенно: «Желаю успеха! Рассчитываю на титр: „По одноименному рассказу Егора Чащина“ и файл будущего фильма, который, надеюсь, покорит зрителя».

Надежды прозаика оправдались. Короткометражка завоевала несколько международных наград. У молодой талантливой группы вскоре появился спонсор, и она приступила к съемкам полнометражного фильма «Рабы Божии» по роману, уже известного в узких кругах, писателя.

Фильм имел оглушительный успех у зрителей, был благосклонно принят кинокритиками, удостоился шести наград на международных кинофестивалях. И тут включился механизм «кристаллизации имени». Не только режиссера со сценаристом, но и автора произведений, по которым снимались фильмы.

К Чащину бросились журналисты, сценаристы, режиссеры, критики, издатели. Его романы рвали на части, предлагая авторскую серию, огромные тиражи, солидные гонорары, мощную пиар-кампанию. Егора Ильича стали звать на ток-шоу, брать у него интервью, выторговывать права на экранизацию. Теперь он, наконец, мог произнести долгожданное: «В очередь, сукины дети!».

А все она, путешественница, – потрепанная книга с круглой вмятиной на обложке.

Любовь Маньяка Петровича

У жильцов третьего подъезда типовой пятиэтажки провинциального города Аклейска появилась новая соседка – Виолетта Максимилиановна Китайгородцева, бывшая питерская пианистка, ныне пенсионерка, подрабатывающая частными уроками игры на фортепиано. По слухам, женщина оказалась в «ссылке», благодаря своему экс-супругу, получившему «тычок в ребро» от пресловутого беса. Их совместное жилище на Невском проспекте приглянулось длинноногой двадцатилетней свиристелке, окрутившей пожилого бизнесмена, как пацана.

Несмотря на развод, Китайгородцев к Виолетте Максимилиановне проявил «великодушие», обеспечив ту двухкомнатной квартирой. Да, в тмутаракани. Да, в спальном районе. Да, в хрущевке. Зато с балконом и просторной гостиной, где поместились и инструмент, и стеллажи с нотными альбомами, и мальтийская болонка Сюита с попугаем Аккордом.

Новая «жиличка» старожилам не понравилась. На чай не зовет, сама «за солью» ни к кому не приходит. С бабками у подъезда не околачивается. При встрече лишь кивнет головой и – шасть в парадное, чтоб через минуту огласить окрестности очередной рапсодией. Долбит по клавишам, как свихнувшийся дятел, нарушая привычный ход жизни обитателей дома. Ладно бы, играла шансон или попсу, это еще можно перетерпеть, но через открытое окно ее гостиной на головы соседей обрушивались творения Баха, Шопена и Брамса, а это уже – форменный террор.

Надо отметить, что вышеупомянутая хрущевка уже давно превратилась в обиталище пенсионеров, чьи дети и внуки разъехались по большим городам в поисках лучшей доли. Рожать совершенно некому – на шесть подъездов всего два ребенка. Зато участились сборы денег на венок по случаю очередных похорон. Как только старшая по дому Евдокия Марковна по кличке Группенфюрер Дуся появлялась на пороге квартиры с блокнотом в руках, все тут же тянулись за кошельком, произнося всего одно слово: «Кто?».

И вот этот самый «дом ветеранов», где послеобеденный сон – святое, «осчастливила» своим присутствием Мамзель, как за глаза называли новенькую соседи. Почему Мамзель? Потому что имя у нее чудное, а у ее болонки – еще чуднее. Потому что чурается простого народа. Потому что у Китайгородцевой ВСЕГДА – взбитая вверх прическа с букольками, как у графини «времен Очаковских и покоренья Крыма». И одевается она странно: дома (!) ходит не в махровом халате, не в ситцевом сарафане, не в спортивном трико, а в строгих темных юбках-карандаш и нарядных шелковых блузах с рюшами. На шее, как правило, бархотка, медальон или брошь-камея, на ногах – туфли-лодочки. Собачку Мамзель выгуливает и мусор выносит тоже на высоких каблуках. Для полноты образа недостает лишь шляпки с вуалью да кружевного зонтика. На фоне соседок в выцветших халатах и пестрых косынках Виолетта Максимилиановна выглядела, как павлин в курятнике. Ну как такую можно любить?

«Малахольная! – вынес вердикт „женсовет“, щелкающий семечки у подъезда. – И перед кем только выпендривается? Мужиков подходящего ей возраста в подъезде все равно нет». Их там и впрямь не было, если не считать алкаша Пахомыча да деда Замойского с пятого этажа. Так их за мужиков никто и не считал.

Жил еще на четвертом этаже бывший морской офицер Виктор Петрович Бирюков, но после смерти жены он уже лет пять на люди не появлялся. Спустится вниз, купит в гастрономе пачку пельменей да бутылку кефира, и – обратно, на диван, упиваться своим одиночеством.

Однажды, выйдя на балкон, он увидел гуляющую по двору даму с собачкой и вмиг забыл о своей традиционной сиесте. Незнакомка была похожа на его покойную супругу, но несколько выше и изящнее. Двигалась она удивительно грациозно, завораживая Виктора Петровича каждым своим жестом. Облегающая юбка цвета мокрого асфальта и полупрозрачная кремовая блуза сидели на ней очень ладно. Пуговички на последней были расстегнуты довольно глубоко, и из декольте призывно поблескивала завязанная узлом нитка белого жемчуга. Теплый ветерок шевелил светлые кудряшки женщины и время от времени вздымал вверх кружевные рюшечки на ее плечах.

– Кто это? – поинтересовался Бирюков у Группенфюрера Дуси, развешивающей на соседнем балконе свои панталоны с резинками в районе коленей.

– Новенькая из двадцатой… Питерская «интэлихэнцыя», – скривилась та, как от зубной боли. – Это от ЕЕ пианинки весь двор скоро получит рак ушей, а от ее заморских духов – катар дыхательных путей.

С этого момента Виктор Петрович потерял покой и сон. Он купил новый спортивный костюм и стал делать пробежки в часы, когда Китайгородцева выгуливала Сюиту – никакой реакции. Тогда он стал проветривать свой китель с наградными планками и погонами капитана второго ранга, аккурат напротив окон пианистки – все тот же ноль внимания.

Невзирая на неудачу, рук Бирюков не опустил, продолжая удивлять соседей своей креативностью. Мужчина оборудовал во дворе спортивную площадку, лично вкопав там турник и установив тренажер для подъема самодельной штанги. Стоит ли говорить, что площадка эта «по чистой случайности» расположилась там же, где ранее проветривался его китель.

Теперь ежевечерне под аккомпанемент Виолетты Максимилиановны, обнаженный по пояс отставник демонстрировал дворовым бабкам свои бицепсы с полувыцветшими татуировками в виде якоря и морского штурвала. Те ахали и цокали языками, подсчитывая, сколько раз он может сделать «жим лежа», а сколько «жим стоя».

Как вдовец ни старался, привлечь внимание новой соседки ему не удалось. Зато удалось сломать ключицу, в очередной раз, выполняя «жим лежа». Теперь он ходил с повязкой Дезо. Куда? А все туда же – на спортивную площадку. Садился там на пенек и делал вид, что читает газеты. На самом же деле, Бирюков ждал выхода Китайгородцевой на балкон, а еще лучше – на прогулку с одетой в кружевное платьице болонкой.

Когда это происходило, лицо мужчины покрывалось краской, лоб – испариной, а он… и дальше сидел на пеньке, провожая предмет своей страсти полным отчаянья взглядом.

Вскоре дворовые сплетницы притерпелись к «инопланетянке» и переключились на другие объекты, бесившие их ничуть не меньше. Взять хотя бы подозрительную парочку, квартирующую у старухи Булкиной. Соседки прозвали ребят сектантами. Что девка, что парень – ни с кем не здороваются, глаза прячут, в гастроном за продуктами не ходят, еду не готовят. Каждый день посыльный приносит им горячую пиццу, коробки от которой они выставляют прямо на лестничную клетку. Ну, не свинство ли?

Или, к примеру, два брата-погодка со странной фамилией Котик-Бэр, снявшие квартиру у наследников покойницы Ветродуевой. В вечернее и ночное время за их дверью стоит какой-то странный гул. Вот что они там делают? Вполне возможно, что печатают вредоносные листовки или химичат какие-то запрещенные вещества. А, может быть, они – агенты черных риелторов, решивших свести с ума стариков подъезда? Отправят потом всех в психушку и завладеют их кровными квадратными метрами. «Беспредел, однако, жить в спальном районе и не высыпаться, – решила сходка. – Наблюдаем за Котиками еще пару дней и сигнализируем в компетентные органы».

Но главным «ньюсмейкером» месяца стал внук подслеповатого деда Замойского, едва не убивший алкаша Пахомыча. Дело было так: сорокалетний Виталя приехал к деду в гости. В подарок привез огромный, во всю стену, плазменный телевизор. В момент, когда мужчина подключил новый аппарат, домой «на кочерге» приполз Пахомыч. Его благоверная, баба Катя, в квартиру мужа не пустила, послав его туда, «где назюзюкался». Тот уснул на травке под своим балконом, как не раз уже поступал в ожидании амнистии.

Тем временем, в Виталину голову пришла «мудрая» мысль: «Зачем с пятого этажа переть по ступенькам старый телевизор, если его можно сбросить с балкона?». Недолго думая, мужчина осуществил свой замысел. Шестидесятикилограммовый ламповый «Электрон-711» приземлился в полутора метрах от головы забулдыги и взорвался. Пахомыч, хоть и стал после взрыва заикой, но с жизнью не распрощался. Не зря говорят: «Бог хранит дураков и пьяниц». С этой минуты старик не берет в рот ни капли и регулярно ходит в церковь.

Казалось, уже никто из обитателей дома не сможет переплюнуть младшего Замойского в топе дворовых новостей, но Виктору Петровичу это удалось.

Одним прекрасным июльским вечером Группенфюрер Дуся согнала жильцов на собрание, где сообщила, что спрыгнувший с мозгов Бирюков превратился в опасного насильника. «Сегодня в пять утра, бегая по двору в совершенно голом виде, – негодовала женщина, – он предпринял попытку изнасиловать нашу дворничиху Фатиму. И довел бы свой замысел до конца, если бы на помощь бедняге не подоспел ее муж Шухрат, отбивший у маньяка жену поливочным шлангом».

– Не может быть! – загомонили соседи. – Какой из Петровича маньяк? Нормальный же мужик! А где Фатима? Она заявление ментам написала?

– Фатима в больнице, у нее нервный срыв, – с металлом в голосе отчеканила Евдокия Марковна, – а Шухрат… он…

– …твая мая не пан-нимай, – продолжил непривычно трезвый Пахомыч, которому в холодное время года узбеки не раз предоставляли «политическое убежище» в своей дворницкой.

– А где сам Виктор Петрович? – раздался высокий мелодичный голос Китайгородцевой.

Группенфюрер Дуся смерила Виолетту Максимилиановну уничижительным взглядом.