Весна Вероники

– Знаешь, что, – сказала Нина Ивановна, когда они подъехали к дому, – давай отложим сватовство на вечер. Что-то у меня на душе неспокойно. Я постараюсь ее подготовить, а то, боюсь, из этого ничего хорошего не получится… И заодно соберусь, да?

Виктор Васильевич осыпал ее лицо поцелуями: все утро он уговаривал Нину сегодня же, немедленно переехать к нему, но она отвечала уклончиво, и вот теперь подтвердила свое согласие на переезд…

Он помог Нине Ивановне выйти из машины, подал ей букет – в это время от дома отъехала еще одна машина такси, и водители поприветствовали друг друга короткими сигналами. Виктор Васильевич дал команду трогаться только тогда, когда Нина Ивановна скрылась в подъезде…

Они столкнулись возле входной двери – Вероника возилась с замком, когда к ней тихо подошла мама. Нина Ивановна на темноватой лестничной площадке сразу и не разобрала, в каком виде Вероника. Ее больше смутило то, что дочь – не дома…

Вероника, услышав шаги за спиной, резко обернулась и от изумления выронила ключ. Так они и стояли, молча глядя друг на друга, пока Нина Ивановна мягко не оттеснила Веронику от двери, подняла с пола ключ и сама справилась с замком.

Не говоря друг другу ни слова, вошли в прихожую. Нина Ивановна зажгла свет и тут только разглядела, в каком виде ее Вероника. Дочь не успела убежать в свою комнату, и теперь стояла, обреченно повесив голову и теребя пуговицу от пальто. Наверное, если бы Нина Ивановна увидела сейчас перед собой настоящую русалку с хвостом, она изумилась бы меньше… Вероника, ее всегда аккуратная до маниакальности Вероника сейчас больше всего походила на драную помойную кошку! И наряд на ней какой-то странный…

Нина Ивановна схватилась за сердце и прислонилась к косяку. Она даже на секунду забыла, что вообще-то пришла домой собирать вещи, и с дочерью ей предстоит серьезный разговор на предмет кардинальных перемен в их жизни.

Вероника зарыдала и обняла маму, уткнувшись мокрым носом ей в плечо – и это еще больше изумило Нину Ивановну. Дочь никогда не отличалась сентиментальностью, умела сдерживать свои порывы, а ее слез в доме не видели, пожалуй, со времен разбитых коленок и падений с велосипеда…

Нина Ивановна гладила Веронику по волосам и тихонько приговаривала:

– Ну-ну-ну, тише-тише, не плачь… Все у нас хорошо, никто не умер… Мама дома, больше никуда не уйдет… Все будет хорошо, мой сладкий, все будет хорошо…

Почему-то Нина Ивановна подумала, что Вероника ее всю ночь искала, поэтому и находится в таком виде, а плачет сейчас от радости, убедившись, что с мамой все в порядке… Нину Ивановну охватило безумное раскаяние: пока она там миловалась и любилась, бедный ребенок, наверное, все подвалы облазил в поисках распутной матери; наверное, все больницы и морги обзвонила…  Испортила девочке праздник! Вот как костюм, явно взятый напрокат у кого-то из подруг, «угвездяла». Господи, как же ей теперь сказать, что мама вовсе не пропала этой ночью, а нашла свое счастье; как же попросить у дочери прощения?!

А Вероника страшно испугалась, что мама заметила ее отсутствие и бросилась на поиски. Она вспомнила, как нехорошо они вчера вечером попрощались, как некрасиво она поступила… И плакала сейчас от стыда, но еще больше от жалости к маме, своей родной мамочке, единственному близкому человеку на всем белом свете.

Нина Ивановна помогла всхлипывающей дочери раздеться, поставила чайник, в ванную пустила горячую воду, добавив туда соли с экстрактом ромашки. Она хлопотала вокруг совершенно подавленной Вероники и не знала, как ей начать разговор, как поставить дочь перед фактом, что буквально с сегодняшнего дня она останется в квартире одна…

Симаковы давно мечтали о том, что разъедутся, но, сейчас, когда желаемое стало почти действительным, Нина Ивановна вдруг поняла, что совершенно к разлуке с дочерью не готова. Да и вообще, не так все должно было быть! Предполагалось, что переедет в новую квартиру Вероника, а мама останется в старенькой «хрущовке». А теперь выходило, что их каморка достается Веронике, а мама будет жить почти в хоромах…

Вероника лежала в душистой пене; по всему телу разливалось блаженное тепло. Какое счастье, что мама не затеяла «разбора полетов», не стала ничего выяснять про вчерашний вечер, не отругала за внешний вид и за то, что дочь не ночевала дома. А ведь искала всю ночь до утра, волновалась, с ума сходила! Какая все-таки мудрая женщина ее мама!

Девушка закрыла глаза, и перед глазами помчались картинки: вот она танцует с Вадимом Николаевичем, вот Вадим Николаевич тянет ее из какой-то машины; вот она сидит в луже; вот они куда-то едут… Потом вдруг пробуждение в чужой кровати, какой-то мужчина с бровями вразлет… Кто такой? Как Вероника оказалась в том доме? Полный провал в памяти, и от этого становилось совсем худо…

Нина Ивановна в это время готовила обед, а сама мыслями уносилась в сегодняшнее утро – какую небесную радость подарили они друг другу с Виктором Васильевичем! Ее охватывала сладкая истома, и женщина то и дело замирала – то над кастрюлей, то над разделочной доской…

Хорошо, что Вероника ее не видит, – не то возникли бы ненужные вопросы. Нине Ивановне не терпелось собрать вещи и снова оказаться в той уютной квартире, которую она уже успела полюбить всем сердцем, рядом с человеком, в одночасье ставшим родным. «Надо же, сколько времени зря потеряли, – думала Нина Ивановна, помешивая в сковородке зажарку для борща. – Почему я раньше ему не позвонила?..». А сама в душе была даже благодарна дочери за устроенный с вечера скандал: не случись его, так бы никогда и не решилась на тот звонок…

Обедали молча, боясь взглянуть друг на друга.  Вероника куталась в старенький махровый халат и тоскливо думала о том, какими глазами будет завтра смотреть на начальника и коллег по работе. «Может, уйти на больничный, а там все как-нибудь рассосется?..», – вяло билась в голове мысль, но она казалась спасительной, потому что видеть вчерашних свидетелей ее нравственного падения, ее позора было невыносимо. А Нина Ивановна еле сдерживала переполнявшую ее радость и все никак не могла затеять с дочерью разговор…

– Ты ешь, ешь… Хлебушка?..

– Мама, я же не ем хлеб… – Вероника наконец внимательней присмотрелась к Нине Ивановне. – У тебя все в порядке, мам? Какой-то румянец у тебя нездоровый, и глаза блестят. Ты не заболела?

– Нет, просто я выхожу замуж. Сегодня… – на одном дыхании выпалила Нина Ивановна и сжалась, словно перед ударом. Как ни странно, ей сразу стало легче.

– Куда ты выходишь, мам?..

Веронике сначала показалось, что она ослышалась. Но глупо-счастливое выражение маминого лица не оставляло сомнений: замуж. Выходит мама. Мама выходит замуж. Боже, какие жестокие и немыслимые слова!

– Ты не можешь этого сделать! Ты не имеешь права так со мной поступить! Это я, я должна выйти замуж, а не ты! Я тебя ненавижу! Ты предала меня! Ты предала папу! Ты предательница! Я не хочу тебя видеть! Никогда!.. Ты предательница! Ты…

Вероника кричала. Все, что копилось в ней долгие годы и усугубилось последними событиями, внезапно прорвалось, будто гнойник.  Или канализация. Именно канализация, потому что где-то в глубинах Вероникиного подсознания рождались самые злые и самые обидные слова, и эти слова, как раскаленная лава, обрушились на Нину Ивановну, уничтожая, выжигая, стирая без остатка робкое ощущение счастья, поселившееся в ней буквально несколько часов назад.

Нет, не этих слов ждала она от дочери, не такой реакции… Но она не будет уподобляться этой истеричке, нет. Нынешней ночью она стала другой – любимой, а потому сильной. Разве может она причинить боль этому святому человеку – Виктору, Витеньке, который дал ей надежду умереть не одинокой, разбудил в ней давно уснувшую женщину? Что с ним будет, если она сегодня к нему не переедет? А что будет с ней?..

Нина Ивановна аккуратно отодвинула бушевавшую Веронику и вышла из кухни, а вслед ей полетела большая чайная чашка, любимая чашка покойного Сереженьки, которую они берегли как зеницу ока. Чашка ударилась о дверной косяк и разлетелась на мелкие осколки, и это словно отрезвило Веронику. Она вдруг замолчала, покачнулась и неловко завалилась на пол кухни, стягивая скатерть со всем, что стояло на столе…

Котя Сапрыкин проснулся от резкого телефонного звонка, нашарил рукой трубку мобильного и разражено буркнул:

– Слушаю…

И в эту самую секунду он вспомнил все: и Волконского, и ночную гостью, которая сейчас спит и у него в гостиной. «Блин, сегодня же воскресенье, Маринка обещала зайти за своими дисками! Что будет, если она увидит обнаженную девицу на своем бывшем диване?!» – пронеслось в голове у Сапрыкина.

Конечно, у Маринки теперь своя жизнь, своя квартира и даже свой диван, много лучше и новее прежнего, но Костя по доброте душевной вовсе не хотел нервировать бывшую жену, мать своих детей. Пусть они и не живут вместе, но какой женщине понравится, что у ее бывшего мужа, даже давно не любимого, завелась новая пассия? И хотя та незнакомка на диване – вовсе не пассия, но попробуй объясни это Маринке…

– Котик, это я. Ну как вы там, все живы?

– Волконский, скотина! Что за свинью ты мне подложил?! В смысле, кого ты мне приволок?! Что это за мадам, и как я должен себя сейчас с ней вести: сразу выставить за дверь или сначала напоить кофе?.. Черт, что вообще происходит?! – вдруг воскликнул он, и Вадим на другом конце провода заволновался.

– Дружище, что там у тебя? Все нормально?

В это время Костя Сапрыкин тщетно пытался открыть дверь спальни, но у него ничего не получалось.

– Волконский, эта девица закрыла меня в спальне! Да что же это, в конце концов?.. Вадька, если она меня обокрала, пеняй на себя! И быстро дуй ко мне – спасать из плена! Черт, лишь бы Маринка тебя не опередила…

Вадим Николаевич охнул и бросил трубку. Он уже и сам был не рад, что притащил к другу пьяную Симакову – мало ли, что взбрело бы ей в голову! Вот, пожалуйста, заперла Котьку в спальне! А если бы ей что-то спьяну привиделось, и она его вообще зарезала, к примеру?..

Оленька сонно потянулась и обхватила Вадима за шею тонкими руками: «Не отпущу…». Тот нехотя расцепил ее пальцы, на секунду крепко прижал к себе обожаемое тельце и решительно спрыгнул с кровати – нужно ехать к другу, спасать его. Что еще выдумала эта Вероника Сергеевна? Может, Котька к ней приставал?..

Вадим и Марина, бывшая жена Костика, столкнулись возле сапрыкинской двери. Марина выглядела потрясающе: яркая, «тонкая и звонкая», как говорили про нее еще в школе. За последние двадцать лет она мало изменилась, разве что дерзости во взгляде прибавилось. Вадим ее всегда слегка как бы опасался – никогда не знаешь, что выкинет в следующий момент их с Костиком подруга юности. В молодости Маринка вообще безбашенная была – в какие только передряги они из-за нее не попадали! Рождение близнецов ее мало остепенило – скорее, наоборот: теперь она устраивала «корриду» вместе с сыновьями, чем порой доводила тихого и спокойного Костика до белого каления.

Устав от ее выходок, он «попросился» развестись или хотя бы разъехаться, на что Маринка с радостью согласилась – причем сразу на оба варианта: сначала разъехаться, потом развестись. Уже второй год они с Костиком находились в категории лучших друзей, и Марина периодически наведывалась по делу в родную квартиру. Вот и сейчас она открывала дверь своим ключом, когда из лифта выскочил запыхавшийся Вадим.

– Волконский, здорово! Ты опять один – все никак не женишься? Бери меня!

Марина уже вошла в квартиру, и Вадим неловко проскочил вслед за ней, зажимая собственный ключ от Сапрыкинской квартиры в кулаке – вовсе Маринке не обязательно знать, что он у него есть. Хотел чмокнуть приятельницу в щеку, но промахнулся и попал куда-то в ухо. Марина погрозила ему пальцем:

– Но-но, я еще не дала свое согласие – давай-ка без вольностей. Где наш общий друг – спит еще, что ли? – И тут же завопила. – Сапрыкин, ау! Твоя мама пришла, молочка принесла! Пошли пить кофе – у меня мало времени!

Вадим прошмыгнул к спальне, где притаился Костя. К счастью, Симакова не догадалась унести с собой ключ – он торчал в двери, а открыть незаметно для Маринки дверь особого труда не составило. Разъяренный Сапрыкин тихо метался по спальне, как тигр в клетке. Он подскочил к другу, схватил его за грудки и прошипел:

– Ну, все, Вадя, это был твой последний прикол! Скажи спасибо, что Маринка раньше тебя не пришла – представляешь, что бы со мной сейчас было?!

Вадим только руками развел – мол, давай разборки оставим на потом. Они чинно прошествовали на кухню, где возле плиты суетилась Марина, и уселись за стол. На всклокоченном Костике был синий махровый халат, распахнутый на волосатой груди, и тапки на босу ногу, а Вадим сидел рядом в элегантном костюме и при галстуке, но светил при этом свежим фингалом под глазом. Марина оглядела их и расхохоталась:

– Вы как два придурка, ей богу! Ладно, я по-быстрому. Пейте кофе, а я пойду поищу диски. Котик, они в гостиной возле центра так и лежат, ты их никуда не перекладывал?

– Нет, зайка, не перекладывал. Кстати, где здравствуй и поцелуй?

– Обойдешься сегодня. Спишь долго – я все поцелуи Волконскому уже отдала. Кстати, он обещал на мне жениться…

Вадим поперхнулся кофе и возмущенно посмотрел в спину удаляющейся Маринки. Ну, змеюка просто. Как была еще в школе, так и осталась…

– А это еще что такое?!

Из гостиной донесся изумленный вопль. Костя и Вадим замерли, уставившись друг на друга. Через секунду появилась Маринка, победно подняв над головой что-то белое и кружевное. Присмотревшись, друзья похолодели: Марина размахивала бюстгальтером.

Вообще-то у Сапрыкиных после развода был железный уговор: Костик живет в бывшем семейном гнезде ровно до тех пор, пока не решит жениться. Как только у Кости появляется дама сердца, с этой квартиры он должен немедленно съехать.

Марина, которая сейчас с комфортом обитала в новом шикарном жилище, даже в страшном сне не могла себе представить, что в ее родной обители, которую она с такой любовью и старанием обустраивала, поселится какая-то чувырла. К случайным и несерьезным знакомым она бывшего мужа не ревновала, поскольку и сама вела достаточно свободный образ жизни («для здоровья»), но дарить кому-то то, что когда-то с таким трудом ими с Сапрыкиным наживалось – нет уж, дудки! Квартира дорога ей как память – опять же, мальчики подрастают, скоро потребуют «хату» с девочками встречаться…

Костик, которого его холостое положение абсолютно устраивало, не собирался ничего менять в своей жизни, поэтому над ультиматумами бывшей жены только посмеивался: «Не дождетесь!». Нет, разумеется, за последний год у него случилась пара ни к чему не обязывающих романов, но свое белье у него дома никто из женщин еще ни разу не оставлял. А тут такой прокол! А главное, ведь ничего не было!

– Ну что, дорогой! Это, я так понимаю, уже серьезно?! – Маринка трясла бюстгальтером у бывшего мужа перед носом, а тот только пучил глаза и протестующее мычал. – Все, Котик, это была последняя капля! Ты слишком хорошо устроился, не находишь? Мальчики в общаге парятся или ютятся с моей мамой, не хотят мешать твоей личной жизни (то, что мама, генеральская вдова, «ютилась» в огромной пятикомнатной квартире в самом центре города, в расчет не принималось), а он живет с какой-то грымзой, которая даже лифчик за собой убрать не может! И что там за грязюка на половом покрытии?! Собирай-ка, милый, свои манатки и съезжай-ка отсюда, понял?! Я не позволю, чтобы кто-то лазил по моим шкафам, пользовался моей посудой, трогал мои вещи и спал на моей кровати!!! А квартиру продадим, понял?! Мальчикам по машине купим, вот! Они давно просят! А на сдачу я отдыхать в Таиланд поеду! Но ты здесь жить не будешь – так и знай!

Костя покрылся пятнами и хватал ртом воздух – Вадим даже испугался, как бы у друга не случился гипертонический криз. Он спокойно взял у Марины злополучный бюстгальтер, сунул во внутренний карман пиджака и небрежно бросил:

– Спасибо, Мариш, я, собственно, за ним и вернулся. Мы с Олькой у Костика вчера заночевали после ресторана – извини, кстати, натоптали, но химчистка за мой счет, –  а утром позвонила ее мамаша – что-то дома случилось, пришлось сломя голову собираться. Ты же Оленьку знаешь – такая Маша-растеряша…

Марина опешила. Она хотела что-то еще сказать, но Вадим перебил ее:

– Ты на такси сюда приехала – что-то я машины твоей не видел? Могу тебя подвезти. Тебя домой или куда?

– Или куда. Ладно, пойду диски возьму. Только я, Вадюша, что-то не пойму: с каких это пор у детей третий размер бюста случается, а? Ну-ка покажи мне еще раз эту милую вещицу… – Маринка потянулась к пиджаку, и Костик даже дышать перестал.

– Обойдешься, – твердо сказал Вадим. – Нечего интимную вещь руками лапать. Давай поторапливайся, а то пешком пойдешь…

Марина хмыкнула, бросила презрительный взгляд на вспотевшего мужа и ушла за дисками. Костя сунул другу под нос внушительный кулак и жестами показал примерно следующее: если ты, гад, еще раз так со мной поступишь, я тебе перережу горло, вырву зубы, повешу, кастрирую и четвертую. Вадим показал ему средний палец и им же покрутил у виска – угроз Костика он не боялся.

В машине ехали молча. Маринка дулась и хмуро смотрела на дорогу, а Вадим даже и не пытался ее разговорить. В принципе, дураку понятно, что Костикова бывшая жена ему не поверила, но других доказательств у нее не было, пришлось довольствоваться объяснениями друга детства и семьи. Глупо все получилось – а все из-за этой Симаковой. Как ее угораздило?!

– Знаешь, Вадим, я ведь все понимаю, – вдруг заговорила Марина, и Вадим даже вздрогнул от неожиданности, так как мыслями уже улетел далеко. – Пусть я была плохая жена, но зачем со мной так, а? Ну и водил бы девиц по гостиницам – какие проблемы, Господи? Ведь эта квартира такой ценой нам досталась – ты не представляешь. Хотя, конечно, представляешь, ты же в курсе всех наших дел…

Вадим очень даже хорошо представлял. Вообще-то квартира была когда-то ведомственная, полученная на Сапрыкинскую семью с двумя маленькими детьми от предприятия, где трудился Костик. Потом Костик с предприятия ушел в самостоятельное финансовое плавание, а квартиру тут же потребовали вернуть. Сколько они с Маринкой порогов оббили, сколько денег разным людям раздали, кого только не подключали, вплоть до папы-генерала – и квартиру удалось отстоять, а позже даже приватизировать.

А тут и деньги первые серьезные у Костика пошли в собственном бизнесе – Маринка на радостях рванула в Италию и оттуда отправила контейнер с мебелью и сантехникой – тогда еще доллар был дешевый, его и за деньги не считали. За текстилем мотнулась в Турцию, за всякими красивыми элементами декора – в Арабские Эмираты. Да так увлеклась, что в промежутке между своими набегами за границу открыла магазин под названием «Миллениум» – как раз и новое тысячелетие подоспело. А потом еще один, и еще один…

Сейчас Маринка почивала на лаврах и только изредка наведывалась в свои торговые центры – ее бизнес вели надежные и проверенные партнеры. А Костик потихоньку торговал бензином, имел несколько заправок по городу с кафе-бистро и прочей инфраструктурой, за сверхприбылью не гнался, рынок ни с кем особо не делил – на жизнь хватало и ладно. Конечно, последний кусок хлеба он не доедает, но чтобы вот так сразу взять и выложить несколько сотен тысяч долларов за новую квартиру, конечно, не мог, тем более, строились еще сразу несколько заправок…

Маринка обожала свое гнездышко и ни с кем не собиралась его делить – ее можно понять. Вадику было подружку жалко, но все же Костик был ему роднее, поэтому сейчас он вполуха слушал Маринкины сетования и на всякий случай изредка кивал, а сам думал о своем…

Вероника пришла в себя на мамином диване в «большой» комнате. Рядом суетилась Ирина Степановна с третьего этажа – терапевт из районной поликлиники. Пахло нашатырным спиртом, корвалолом и еще чем-то больничным. В голове шумело, в глазах мелькали мушки. Вероника поискала взглядом маму и отвернулась – не было сил смотреть на эту предательницу.

– Температура очень высокая. Похоже на простуду… – Ирина Степановна набирала лекарство в одноразовый шприц. – Сейчас я ее уколю – станет полегче. Но если температура падать не будет, зовите меня. Больничный я ей оформлю, пусть за это не переживает… Так, что еще? Пить побольше чего-нибудь теплого – обязательно. Таблетки какие нужно – сейчас напишу, купите. И не волнуйтесь вы так – весна, авитаминоз, да еще сырость эта. У нас полрайона на больничном…

До Вероники слова соседки доносились как сквозь вату. Только теперь она почувствовала свою температуру: резь в глазах, потрескавшиеся губы, головная боль – и страшная ломота во всем теле. Видимо, вчерашнее свидание с лужей все же не осталось без последствий. Ну что же, все к лучшему. «Неделю проболею, – уговаривала себя Вероника, – а там все вообще забудут про этот праздник. А я тем более сделаю вид, что забыла. И обязательно забуду… Когда-нибудь…».

Ирина Степановна ушла, Вероника после укола уснула, а Нина Ивановна тенью металась по квартире, мысленно заламывая руки. Понятно, что ни о каком переезде к Виктору Васильевичу не может быть и речи – по крайней мере, до полного выздоровления дочки. Да и потом… Вероника ведь никогда не оставалась одна надолго. Конечно, случалось, что Нина Ивановна уезжала в дом отдыха или на море на пару недель – но это ведь не считается. Что такое оставить ребенка одного – пусть этому ребенку почти сорок лет? Ну ладно, не сорок еще, но все к тому идет. Причем совершенно одну – без мужа, без хотя бы любовника, без ребенка… «Она ведь сойдет с ума здесь, – обреченно думала Нина Ивановна. – Просто сойдет с ума в медицинском смысле этого слова…».

И в то же время она прекрасно понимала, что если не уйдет к Вите, Виктору Васильевичу, то жертв станет как минимум на две больше…

Кто из них двоих большая эгоистка? И как так получилось, что она попала в психологическую зависимость от взрослой дочери? Когда это случилось? Впрочем, какая разница, когда это случилось? Вопрос в другом: как с этим жить?

Можно было бы перевезти вещи Вити сюда, чтобы не оставлять Веронику одну. Но, зная характер дочери и ее отношение ко всем вероятным маминым «женихам», можно даже не пытаться.

Забрать ее из этой квартиры в самонинскую? Это просто смешно… Как ни печально это осознавать, оставался один выход: ничего в своей жизни не менять. Жить, как раньше. Тихо переживать еще одну упущенную возможность (да мало ли их было в жизни обеих?). И – стареть, стареть, стареть… Без волнений и переживаний, без тревог и потрясений – и без надежды. Вообще.

А на что надеяться? На то, что однажды (лет через сто) они все же купят Веронике квартиру и разъедутся «устраивать свою личную жизнь»? Или на то, что Вероника встретит свое счастье и милостиво позволит маме погреться у своего семейного очага? Да полно, тогда уже и греться будет некому – люди не живут вечно.

Нина Ивановна унесла телефон на кухню, плотно прикрыла дверь, набрала знакомый номер и замерла. Вот пошли длинные гудки, вот в трубке раздался такой неожиданно родной голос…

С возрастом время будто спрессовывается. Это только в молодости можно позволить себе год «узнавать» человека, два года с ним «притираться», и лет пять, чтобы понять, «твой» он или «не твой». А потом, если не повезло, все по новой. Но когда впереди меньше дней, чем осталось за спиной, на такую роскошь просто не остается времени. Да и жизненный опыт сказывается: чтобы разобраться в человеке, годы уже не нужны.

– Виктор Васильевич…

– Ниночка! Ну наконец-то! Я просто места себе не нахожу! И позвонить сам не могу – мало ли что, не хотел мешать вашему разговору. Ну что, все нормально? Можно вызывать машину? Я заехал на рынок, купил овощи, рыбу, фрукты. Будем пировать! Вечером придут дети – хочу тебя с ними познакомить. Они очень рады – правда. Ты им понравишься – даже не сомневайся! И они тебе тоже – они хорошие… Ниночка, почему ты молчишь? Что случилось?!

Нина Ивановна слабо улыбнулась – ну вот, в этом весь Самонин. Говорит, не переставая, не дает слова вставить, а потом волнуется: не случилось ли чего? Почему это на другом конце провода молчат? Правда, на этот раз и в самом деле случилось…

– Витенька, ты извини, но я пока не смогу к тебе перебраться… Вероника заболела очень сильно, кажется, грипп, могут быть осложнения. Я не могу ее сейчас оставить. Но ничего, думаю, это ненадолго – сейчас лекарства сильные…

Виктор Васильевич Самонин обескуражено молчал. После стольких лет одиночества даже неделя без любимой, обожаемой женщины кажется вечностью. И эта рыба… Белое вино… Он так ждал этого вечера, так к нему готовился. Боже мой, какая неприятность – Вероника заболела. Дети – это святое, здесь Виктор Васильевич был с Ниной Ивановной солидарен. Он бы тоже не оставил своего заболевшего ребенка, если бы знал, что больше за ним некому ухаживать – а то, что Вероника в свои 34 года совершенно одна, он знал. Но какая все же досадная неприятность!