Весна Вероники

Первой по курсу оказалась кухня, и Вероника тут же нахлебалась холодой воды прямо из-под крана. Стало значительно легче, и она пошла дальше, отметив, что кухня тоже «навороченная». Стол со встроенной варочной поверхностью располагался по-американски, прямо в центре кухни; возле окна, вокруг круглого стола с прозрачной столешницей, стоял уютный мягкий уголок, а во всю стену шло что-то непонятное: шкафы и шкафчики, какие-то агрегаты и агрегатики, навесные штучки-дрючки и прочая приятная женскому глазу дребедень. В общем, кухня Веронике понравилась еще больше, чем гостиная.

Впереди по коридору она увидела еще одну дверь и осторожно ее открыла. Это была спальня: белоснежная, роскошная, словно с картинки импортного каталога. А на огромной двуспальной кровати спал какой-то совершенно не известный мужчина – это Вероника определила сразу же, потому что мужчина был блондин и совершенно не походил ни на Вадима, ни на Сашу, и вообще, ни на одного знакомого ей мужчину…

Вероника похолодела. «Докатилась! – пронеслось у нее в голове. – Напилась так, что с кем-то уехала из ресторана, и не помню с кем! Господи, что он про меня подумает! Да и кто это, в конце концов?..».

Она осторожно приблизилась к сладко спящему мужчине и принялась его разглядывать: светлые вьющиеся волосы, брови вразлет, пушистые ресницы, которые отбрасывали сейчас на его небритые щеки длинные тени, рот слегка приоткрыт…

Мужчина спал крепко и безмятежно, как спит человек с кристально чистой совестью, и Вероника засомневалась: точно ли он ее вчера «снял»?  Что-то она такого среди посетителей ресторана не припоминает…

«Неужели это случилось на улице? – с ужасом подумала Вероника. – Неужели он меня принял за уличную девку и привез к себе домой? А я? Как я себя вела, интересно? Было у нас что-то или не было? Не похоже, чтобы что-то было, но почему я тогда раздетая? А если я раздетая, то почему он спит в другой комнате? Может, брезгует?..»

Вопросам не было конца, а мужчина во сне зашевелился и уютно всхрапнул. Вероника стремглав бросилась из спальни, чуть не запутавшись в покрывале. В двери снаружи торчал ключ, и она непроизвольно заперла дверь, а сама принялась лихорадочно искать свою одежду: не голую же ее притащили сюда, в конце концов!

Одежду она нашла в ванной, в углу, сваленную кучей: сверху лежали серые от грязи (после посещения лужи) трусики. Рваные и влажные колготки она с трудом обнаружила в пустом мусорном ведре на кухне – аккуратно их достала, отряхнула и, содрогаясь от соприкосновения тела с мокрой лайкрой и вообще от отвращения, натянула на себя (трусы надеть так и не решилась).

Пальто – мокрое, мятое и почему-то пахнущее котами, привело ее в ужас своим видом, но выбирать не приходилось. Кое-как натянула холодное влажное платье, потерявшее свой блеск, надела пиджак, от которого совсем не осталось былой элегантности, набросила пальто, нашла в прихожей свои совершенно мокрые сапоги, подхватила сумочку – благо, кошелек был на месте, – и рванула из квартиры, захлопнув дверь. Пакет с туфлями так и остался лежать на полу в чужой прихожей – как остался висеть на спинке кресла любимый «праздничны» бюстгальтер…

Вероника ничего не понимала: почему вся одежда мокрая, чья эта квартира, кто этот мужчина, где она вообще находится (хотя бы в родном городе?!) и который сейчас час.

Выскочив из подъезда, сразу сориентировалась на местности и слегка успокоилась: она дома, почти в центре родного города, причем недалеко от своей работы, но чтобы добраться до квартиры, нужно ловить машину, потому что в таком виде по улицам не походишь. Судя по небольшому числу прохожих, сейчас примерно девять часов воскресного утра (раз вчера была суббота), а все случившееся с ней кажется кошмарным сном…

Старая «Волга» с шашечками по борту остановилась, как только Вероника взмахнула рукой. Таксист окинул ее недовольным взглядом, немного поколебался, но все же, перетянувшись через пассажирское сидение, открыл ей дверь.

– Что, проблемы? Куда ехать-то?

– Да недалеко, на Красноармейскую, 32… Подвезете?..

– А деньги у тебя есть? Показывай, а то не повезу!

Водитель недоверчиво уставился на кошелек, который Вероника суетливо достала из сумочки и распахнула у него перед носом: там лежало несколько сотенных купюр и какая-то мелочь.

– Ну ладно, садись, – наконец-то смилостивился таксист. Довезу уж. Только пальто свое подними, чтобы обивку мне не запачкать. Кошелек-то, поди, украла, да?.. У, мужика на тебя хорошего нет. Отстегал бы вожжами – мигом бы про выпивку забыла…

Вероника с ужасом слушала пожилого дядьку, который всю дорогу читал ей нотации, и была готова провалиться сквозь землю: ее приняли за пьяницу-проститутку! Господи, что скажет мама, когда ее увидит? И вообще, жива там мама вообще, или с сердечным приступом, в тревоге за непутевую дочь, лежит в реанимации?..

***

Нина Ивановна, когда за Вероникой захлопнулась дверь, еще некоторое время поплакала, поглядывая в телевизор, потом незаметно успокоилась и глубоко задумалась. Было очевидно, что с дочкой – проблемы, и с этим нужно что-то делать. Нину Ивановну все еще душила обида, выжимая непрошеные слезинки, и она поспешила хоть как-то отвлечься – ну не рыдать же теперь до утра из-за того, что взрослая дочь-неудачница оказалась еще и хамкой!

Нина Ивановна включила во всей квартире свет и принялась за генеральную уборку – свое любимое средство от стрессов и неприятностей. Завозилась так, что не заметила, как часы пробили девять. Все вокруг сияло чистотой, а впереди ее ждал целый пустой вечер и такая же пустая и одинокая ночь…

Положим, к одиночеству она за долгие годы немного привыкла, но как убежать от своих мыслей о неблагодарной дочери, о приближающейся старости, о проблемах на работе, о Викторе Васильевиче Самонине из соседнего отдела… А еще ведь есть воспоминания, но в последнее время Нина Ивановна ими не злоупотребляла: прогулки по прошлому причиняли жгучую боль.

Нине Ивановне казалось, что вся ее жизнь, с самой молодости, соткана из упущенных возможностей. Она ведь могла легко поступить в медицинский институт, как всегда мечтала, а со страху поступила в кооперативный техникум; могла выйти замуж за Ивана Гречишного – тогда он был секретарем обкома комсомола и имел на нее виды, – а под венец ее повел Сереженька Симаков, царство ему небесное. Кто же знал, что он проживет так мало и оставит ее в самом расцвете женских лет с подростком-дочерью в качестве надсмотрщика и блюстителя маминой нравственности?

А Иван Серафимович Гречишный стал о-о-чень большим человеком! Очень! Сейчас он, конечно, на пенсии, но бодренький такой, и жена у него совсем молоденькая, младше Вероники… Но не потому, что он стал богатый и жену, свою ровесницу, бросил – нет. Ангелина умерла лет пять назад от рака, так что женился Иван Серафимович, будучи совершенно свободным и полностью поставив на ноги взрослых детей…

О! Ее-то, Нину Ивановну, Бог здоровьем не обидел! Каталась бы сейчас, как сыр в масле, ездила на дорогой машине с персональным шофером, как когда-то Ангелинка, как ездит сейчас эта молодая выскочка…

Нина Ивановна, когда узнала про смерть Ангелины, все пороги у Ивана Серафимовича оббила, благо, жили по соседству, – то соболезнование выражала, то помощь предлагала, то просто поговорить, утешить как старинного друга. Он вроде сначала даже доволен был, а где-то через полгода стал ее чураться: Нина Ивановна просто кожей это почувствовала и не стала больше себя навязывать. А она ведь тогда не старая еще была – чуть-чуть за 50 всего и перевалило, но когда увидела Ивана с этой вертихвосткой, сразу все поняла. Конечно, старая любовь и все такое, но когда тебе 50 с малюсеньким «хвостиком», а той – 20, пусть даже с очень большим «хвостом», то о чем тут говорить?..

Ох, как тогда Нина Ивановна рыдала, оставаясь дома одна (при Веронике она бы себе этого никогда не позволила), как горько оплакивала свою безвозвратно ушедшую молодость и красоту! Еле выкарабкалась из депрессии, чуть руки на себя не наложила – благо, характер сильный, выдюжила. Вероника даже ни о чем не догадалась!

А еще до боли сердечной жалко было Васеньку, незабвенного Василия Семеновича. Как он красиво за ней ухаживал! Десять лет сплошного праздника… Хоть и прятались они от Вероники, как могли, а все-таки было у них все: и светлые дни, и сладкие ночи.

Как-то Нина Ивановна на целую неделю «уехала в командировку» – и все это время они с Василием Семеновичем миловались в ближайшем от города Доме отдыха: гуляли по осеннему лесу, держась за руки, подолгу сидели у себя в номере, тихо разговаривая обо всем на свете, а уж как любили друг друга…

Это только кажется, что ярко, до потери сознания, можно любить только в молодости: в свои тогдашние 40-50, целых десять лет, она чувствовала жизнь пронзительно и остро, душа таяла от нежности и разделенной любви, а от каждого прикосновения желанного мужчины сладко замирало сердце. Конечно, они не занимались «этим» сутки напролет, как молодые. Физическая близость, особенно в последние годы, случалась у них не часто (Василий Семенович прихварывал), но редкая, удивительная душевная близость заменяла все: они были едины, любили друг друга глубоко, проникновенно и трепетно… Целых десять лет!

Нина Ивановна заметалась по квартире, не находя себе места. Ах, эти воспоминания, эти упущенные возможности! Почему она тогда побоялась свою дочь? Почему не настояла, чтобы сойтись с Василием? Ну, что бы Вероника сделала? В лучшем случае, объявила бы бойкот, который все равно не мог бы длиться вечно; в худшем – ушла бы из дома… То есть это только для Нины Ивановны был бы худший вариант, потому что она бы извелась потом из-за того, что предпочла чужого мужчину родной дочери. А Вероника, глядишь, уже давно бы замуж выскочила и детишек нарожала – самостоятельная жизнь к этому обычно располагает…

Никогда она не забудет Василия, который, как потом оказалось, навсегда покидал их квартиру, гонимый разъяренной Вероникой. Что дочка тогда ему кричала? Что-то про отца, чью память они предают, про жилплощадь, наследство, его алчных детей, которые мечтают оттяпать их скромное жилище… Ужас, как было стыдно! Но не вступилась она тогда за свою позднюю любовь; позволила уйти сердечному другу…

Она помнит поникшие сутулые плечи Василия, седой ежик волос на голове, морщинки вокруг ярко-синих глаз, его прощальный взгляд, в котором не было упрека, а только боль и бесконечная любовь… Он ушел, тихо прикрыв за собой дверь, а той же ночью умер от сердечного приступа.

Нет, прочь все воспоминания! Любимый муж Сергей, любимый мужчина Василий… Она любила их обоих, но смерть оказалась сильнее ее любви. А «упущенной возможности» Ивану Гречишному Нина Ивановна спустя тридцать лет оказалась не нужна, хотя была она тогда почти готова к новому чувству… Ее не приняли, не поняли, не захотели.  Сейчас ей 57, но сердце все так же тоскует по любви, тело так же просит ласки, так же хочется слышать нежные слова и шептать их самой…

Нина Ивановна почувствовала, что срочно нужно принять душ, – горячий и в то же время освежающий. Включила воду, разделась – да и замерла возле зеркальной кафельной плитки в ванной, придирчиво себя в ней рассматривая…

Господи, о какой любви она думает?! Ее приятельница (вместе работают), одногодка Мария Федоровна внучку в этом году из школы выпускает: апрель месяц, а бабушка уже всех извела со своим (то есть внучкиным) выпускным платьем! А она все о любви… Может, и вправду, порочная у нее натура? А Вероника, со свойственной ей проницательностью, это почувствовала и, как могла, всю жизнь свою непутевую мать оберегала?..

Нина Ивановна тряхнула головой, отгоняя дурные мысли. Нет, никогда не была она порочной! Она была просто Женщиной, которой, вопреки годам, остается и сейчас – и этим все сказано.

Нина Ивановна еще немного покрутилась возле зеркальных квадратиков и, в принципе, осталась собой довольна. Она была чуть полноватой, но полнота казалась приятной и, к тому же, будто «натягивала» кожу, поэтому тело смотрелось упругим и ладным. Конечно, от былой красоты почти не осталось следа, но кто сказал, что любят только за внешность? Да человечество уже давно вымерло бы, потому что истинная красота встречается так же редко, как драгоценный самородок в природе, а женятся практически на всех (за исключением ее Вероники – кстати, настоящей красавицы)…

После душа захотелось сделать феном укладку, потом – подкраситься, а с таким лицом – соответствующе одеться… В общем, к десяти часам вечера Нина Ивановна оказалась собрана, как на парад, а что с этим делать – совершенно не представляла. Ну не спать же ложиться! Она примерила новые замшевые туфли на среднем устойчивом каблучке: они ее стройнили, а в черном элегантном брючном костюме «с искрой» она всегда выглядела восхитительно. Для своих лет, конечно, но если на то пошло, сколько там вечно молодой Софи Лорен? То-то же! А мы чем хуже?..

«Видимо, придется действовать – не пропадать же такой красоте!» – подумала Нина Ивановна и, еще раз бросив довольный взгляд в зеркало, висевшее в прихожей, решительно набрала давно известный ей номер телефона. Через три гудка трубка ответила роскошным басом:

– Вас слушают! Самонин на проводе.

Она улыбнулась этой начальственной привычке называть свою фамилию даже по домашнему телефону, и буквально проворковала в трубку (сколько можно, в конце концов, мужику голову морочить?):

– Виктор Васильевич? Добрый вечер. Я вас не разбудила?..

– Нина Ивановна, голубушка! Неужели это вы?! Я не верю, честное слово! Господи, вы так поздно звоните – не случилось ли чего?.. –голос Самонина сразу стал встревоженным.

– Нет, все нормально, Виктор Васильевич, не беспокойтесь. Просто такой чудесный вечер, а Вероника сегодня в ресторане, и не с кем словом перемолвиться… Как ваши дела, как здоровье?..

Нина Ивановна понимала, что Виктор Васильевич Самонин пребывает сейчас в шоке, поэтому с ответом его не торопила.

Виктор Васильевич, вдовец, начальник солидного отдела их предприятия (через год – на пенсию), уже давно тщетно добивался ее расположения. Но Нина Ивановна, опасаясь проблем с Вероникой и не имея ни сил, ни желания встречаться тайком, делала вид, что ничего не понимает, не видит тех явных знаков внимания, которые ей постоянно оказывал коллега по работе. Виктор Васильевич дарил цветы без всякого повода, много раз провожал с работы до дома; у себя на столе она постоянно находила какие-то маленькие забавные безделушки (а на самом деле очень полезные вещички)…

Но особенно Самонин умилил ее нынешним февралем, в день Святого Валентина, – он подарил ей настоящую «валентинку»! Именно тогда Нина Ивановна и нашла в его «личном деле» домашний номер телефона и на всякий случай записала…

Все предприятие с добродушным любопытством наблюдало за разворачивающимся служебным романом, а их молодой директор даже как-то сказал: «Ивановна! Ты мне производительность труда не понижай! Видишь, человек по тебе сохнет, работать нормально не может? Отдайся ради дела хотя бы!»…

Похабник, конечно, куда деваться, ввел Нину Ивановну в краску тогда, но с тех пор прошло почти два месяца, и вот Нина Ивановна впервые звонит Самонину сама. «Надо было предупредить, что ли, а то еще кондрашка парня схватит…», – подумала она, пока Виктор Васильевич на том конце провода хватал ртом воздух, задыхаясь от радости и неожиданности.

– Нина Ивановна, дорогая!.. –  наконец, выдохнул Самонин. – Это самый счастливый день в моей жизни! Я чувствую себя прекрасно, здоровье замечательное, дела – тоже, раз я слышу ваш голос! Если это мне не снится, конечно, позвольте, я у вас спрошу: что вы делаете сегодня вечером?..

Нина Ивановна тихо засмеялась: ах, как приятно кружить голову мужчине! И ведь какой решительный: сразу берет быка за рога! Почему она столько времени его отталкивала? Неужели из-за Вероники? Да что же это, в конце концов! Пусть дочка свою жизнь устраивает, а она, Нина Ивановна, будет устраивать свою, потому что – сколько там этой жизни осталось?..

– Виктор Васильевич, так ведь уже вечер, причем не ранний… Мне, честное слово, так неловко… Я вас, правда, от дел или ото сна не отвлекаю? – кокетничала по телефону, а сама надеялась, что Самонин пригласит ее куда-нибудь поужинать. С такой-то прической и в таком костюме разве можно дома сидеть?!

– Нина Ивановна, дорогой вы мой человек! Для меня сейчас не имеет значения: вечер на дворе, ночь или утро – я мечтаю вас увидеть! Сегодня мой день! В это невозможно поверить, но именно сейчас я сидел в кресле и наяву грезил о вас! Вспоминал вашу походку, вашу улыбку… Вы – очаровательная женщина, Нина Ивановна, мечта любого мужчины! Извините, что я вам это сейчас говорю, но я, ей Богу, как пьяный сейчас… Я так долго ждал случая, чтобы это вам сказать… Можно, я за вами сейчас заеду? Мы поедем в лучший ресторан города, мы будем гулять по ночному городу, я буду читать вам свои стихи – да-да, не смейтесь,  я посвятил вам очень много стихов! Нина Ивановна, я вас умоляю, не молчите! Почему вы мне ничего не отвечаете?!..

Тут Нина Ивановна не выдержала и во весь голос расхохоталась. Она смеялась так, что слезы выступили на глазах, но все никак не могла остановиться. Это была, конечно, истерика, она и сама это понимала, но ничего не могла с собой поделать. Она плакала и смеялась, но потом все же нашла в себе силы и почти простонала в трубку:

– Виктор Васильевич, я не молчу, просто вы мне и слова не даете сказать… Конечно, заезжайте, я вас жду. Я очень давно уже вас жду…

И положила трубку. Ее адрес он давно знал наизусть – можно было не сомневаться.

Ровно через полчаса в дверь позвонили: на пороге стоял благоухающий хорошим одеколоном Виктор Васильевич Самонин и тревожно улыбался – казалось, он до сих пор не верит в свое счастье и в то, что этот вечер проведет с любимой (да-да, любимой!) женщиной. Увидев, что Нина Ивановна его ждет, облегченно вздохнул и даже тихонько рассмеялся от переполняющей его радости.

Нина Ивановна с удовлетворением оглядела Виктора Васильевича: элегантное пальто поверх серого костюма распахнуто, галстук в тон, совершенно седые густые волосы аккуратно зачесаны назад, открывая высокий породистый лоб… Виктор Васильевич был намного выше ее и казался моложе своих 59 лет, да и она выглядела неплохо. В общем, они оказались прелестной парой, и это было очевидно обоим.

На такси доехали до ресторана «Марокко» – одного из самых респектабельных в городе. Пили вино, увлеченно беседовали, даже танцевали. Нина Ивановна отметила, что они привлекают внимание, – ими откровенно любуются… «Наверное, мы символизируем собой картину «Любви все возрасты покорны», – подумала Нина Ивановна и довольно улыбнулась: ей определенно нравилась эта роль…

Из ресторана возвращались пешком уже далеко за полночь. Апрельская ночь пахла весной: прелой землей, прошлогодними листьями, мокрыми ветками, робко проклевывающейся первой травой. Воздух пьянил, казалось, его можно было резать ножом, и они не могли надышаться этой пряной свежестью…

Виктор Васильевич нашел ее пальцы и тихонько сжал – так они и шли по пустынной улице, держась за руки, как школьники. Даже говорить не хотелось – слова были сейчас не нужны. Нина Ивановна прислушивалась к своим ощущениям и вспоминала: была ли она когда-нибудь так счастлива? Когда-то была, конечно, но в последние годы – нет, нет и нет. Она поставила вопрос по-другому: думала ли я, что снова буду счастлива? Но это был риторический вопрос…

Нина Ивановна поймала себя на мысли, что за весь вечер ни разу не вспомнила о Веронике – да и Бог с ней, в самом деле. Как говорится, хватит, натерпелись. В ней будто что-то сломалось после сегодняшнего (то есть вчерашнего) вызывающего поведения дочери. Две одинокие, злобные, стареющие тетки в замкнутом пространстве – вот кто они такие с Вероникой, и не хотелось больше об этом думать. Особенно сейчас.

Виктор Васильевич (конечно, уже просто Виктор, Витя, Витенька) неожиданно остановился и развернул свою спутницу к себе. Он взял в свои большие ладони ее лицо и очень нежно поцеловал: сначала в лоб, потом – в нос, потом – в губы… Нина Ивановна смутилась, задохнулась, спрятала счастливые глаза.

– Поедем ко мне, а?

Виктор то ли спросил, то ли попросил тихо, в самое ухо, и Нина Ивановна вместо ответа только кивнула. Господи, да она просто физически не могла бы сейчас остаться снова одна! Возвращаться в ненавистные стены, сжиматься под осуждающим взглядом Вероники, оправдываться… Нет, только не это!

Самонин остановил машину и назвал адрес – через десять минут они уже поднимались в его квартиру, и у Нины Ивановны сжималось сердце: как оно все будет?..

А оказалось просто восхитительно! Квартира Нине Ивановне понравилась: три скромно обставленные просторные комнаты, везде чистота, на стенах – портреты детей и внуков, на столе в рамке – фотография красивой женщины лет сорока пяти.

– Лиза умерла совсем молодой, – сказал Виктор Васильевич, заметив ее взгляд. – Много лет прошло… Дети раньше и слышать не хотели, чтобы я кого-то в дом привел, а сейчас, наоборот, сами настаивают, «невест» мне подсылают… А мне других не надо, я свою нашел…

И он бережно прижал к себе Нину Ивановну, которая замерла в его все еще сильных руках, – даже дышать не хотелось.

– Ниночка, дорогая моя, оставайся здесь навсегда, я тебя умоляю… Знаешь, как я устал от одиночества, от холодной постели, от тишины… Я буду смотреть твои сериалы и буду тебе их потом пересказывать, если захочешь. Я буду поливать цветы и приносить тебе чай в постель. Ты ни к чему не притронешься – я все в доме делаю сам! Будешь беречь свои нежные ручки…

Нина Ивановна и не заметила, что слезами замочила всю парадную рубашку Виктора Васильевича, но это были слезы облегчения, радости, умиротворения, счастья. Ей было так хорошо и спокойно в этих нежных и сильных руках!..

А потом они долго пили чай с малиновым вареньем – «Невестка варила!» – в уютной маленькой кухне и говорили, говорили, говорили… Уже под утро Виктор Васильевич принес откуда-то новый женский махровый халат (еще с биркой) и смущенно сказал:

– Вот, это твой. Я уже давно купил…

Нина Ивановна с укоризненной улыбкой покачала головой, но халат взяла. Ушла в ванную, долго стояла там под душем. Вышла тихая, кроткая, домашняя – словно прожила в этой квартире всю жизнь.

Виктор Васильевич ее ждал – за руку провел в спальню, где большая кровать уже была застелена новым бельем. Нина Ивановна слегка вздрогнула, и он крепче прижал ее к себе:

– Это новая мебель… И спальня раньше находилась в другой комнате… Здесь, кроме тебя, не было ни одной женщины…

Нина Ивановна лежала на спине, повернув голову к окну, и наблюдала, как за шторами становится все светлее. Наступало утро – утро ее новой, уже не одинокой, жизни. Виктор Васильевич долго плескался в душе, и в спальню вошел, обернутый полотенцем, с мокрыми волосами, благоухая чем-то приятным.

Нина Ивановна потянулась к нему и даже зажмурилась от удовольствия, вдыхая этот почти забытый аромат. В ней укреплялось чувство, что так было всегда: и этот мужчина, и эта комната, и этот рассвет за окном…

Нет, у них ничего не было сначала. Виктор Васильевич ласкал ее податливое, соскучившееся по мужским рукам тело, шептал нежные слова, целовал руки. Она не оставалась безучастной и тоже дарила ласку в ответ. Так они и нежились почти без страсти, пока Нина Ивановна просто не уснула у Виктора Васильевича на груди. И только ярким солнечным утром он разбудил ее требовательным поцелуем и под доносящийся с улицы звонкий щебет ошалевших от весны птиц доказал, что мужской силы ему не занимать…

Когда все закончилось, оба неожиданно заплакали, счастливо улыбаясь, но совершенно не стеснялись своих слез, а вытирали их друг у дружки с немолодых уже, ставших вдруг родными лиц, а потом долго лежали, крепко обнявшись, и, казалось, никакая сила эти объятия не разорвет.

Потом Нина Ивановна засобиралась домой – ее все же мучила совесть, что Вероника даже не знает, где она, и будет волноваться. Она в глубине души надеялась на то, что дочь, когда придет поздно вечером из ресторана, не будет заглядывать к ней в комнату, чтобы не будить, а просто ляжет спать. И Нина Ивановна сделает вид, что ночевала дома, а утром просто пошла в магазин… Вероника даже не догадается, что ее мама провела ночь с мужчиной!

Безусловно, Виктор Васильевич увязался за ней следом. Он теперь даже представить не мог, что его Ниночка будет не с ним! «Я попрошу у дочери твоей руки, любимая моя», – сказал он, и Нина Ивановна не стала спорить: руки так руки.

По дороге Виктор Васильевич попросил такси остановиться возле цветочных киосков и купил Нине Ивановне фантастический букет из девятнадцати роз: «Здесь их столько, на сколько ты выглядишь…», – прошептал он ей, но достаточно громко, потому что водитель хмыкнул, обернулся и с понимающей улыбкой подмигнул Виктору Васильевичу.