Сабля цесаревича

Потом он перестал переглядываться с обиженными одноклассницами и сосредоточился на заданиях. Было ясно, что девочкам, думающим только о несостоявшемся побеге в клуб, будет не до мягких знаков после шипящих, так что они вряд ли получат за эту работу хорошие оценки. Значит, у новой учительницы все равно будут неприятности, пусть и не такие серьезные, как если бы с ее урока сбежал почти весь класс, и стоило попытаться свести их к минимуму – хотя бы самому написать проверочную на «отлично».

После урока Павла ждало суровое испытание – ему пришлось отбиваться от разгневанных девчонок и раз за разом повторять, что «он вообще-то не обещал, что иностранец точно придет» и что «откуда ему знать, может, мама что-то перепутала». Мальчишки, глядя на эту сцену посмеивались, но не слишком громко – помнили, что в ближайшее время им наверняка понадобится помощь Пашки с уроками.

Девочки последовали за Пожарским в гардероб, а оттуда – на улицу, продолжая ругаться и обещать, что больше они «никогда-никогда ни одному его слову не поверят». В какой-то момент Паше показалось, что они будут сопровождать его до самого дома, и потом все соседские пацаны затроллят его тем, что он пришел «с почетным эскортом из красавиц». Но в конце концов, видя, что он не огрызается в ответ на их ругань и вообще пропускает все их обидные словечки мимо ушей, девчонки немного успокоились и переключились друг на друга.

– Я говорила – надо со Светкой в клуб идти! А ты заладила – «Нельзя такой шанс упускать, нельзя такой шанс упускать»! – крикнула одна из семиклассниц, тыкая пальцем в свою подружку.

– Ты же сама потом сказала, что одного француза на всех не хватит! – возмутилась та, и все остальные девчонки тоже загалдели, перебивая друг друга и высказывая свои мнения о том, кто из них виноват в случившемся.

Паша не стал дожидаться конца этой перебранки и зашагал дальше. Вскоре звонкие голоса его одноклассниц стихли далеко позади, и подросток вдруг почувствовал, что вовсе не рад удачно проведенной «операции по спасению русички». Наоборот, ему было как-то тоскливо. И не потому, что девчонки обиделись на него и теперь несколько дней будут болтать о нем всякие гадости – он с самого начала понимал, что так будет и что чуть позже они забудут о вымышленном иностранце и снова начнут просить у него списать или объяснить им что-то сложное.

Нет, противно ему было от чего-то другого. И он знал, что уже не первый раз испытывает это чувство. Иногда оно накатывало на него после школы, иногда – после общения с родителями или после визитов к дядям и тетям, а бывало и после поездки в метро или маршрутке среди ругающихся и толкающихся пассажиров… Пожарский не отказался бы поговорить об этом с кем-нибудь, попробовать объяснить, что ему не нравится в людях – но с кем он мог бы это обсудить? Не с самими же этими людьми!

Паша в сердцах пнул попавшуюся ему на пути банку из-под пива и прибавил шагу. Обычно он не сразу шел после уроков домой, а подолгу бродил по улицам – дома его ждало давно надоевшее мамино ворчание и упреки в том, что он опять забыл что-то убрать за собой. Но сейчас гулять не хотелось, сейчас почему-то было особенно паршиво…

Пожарский почти бегом преодолел ведущую к дому дорожку, и уже открывая дверь своего подъезда, снова увидел того парня. В последние дни летних каникул Павел постоянно встречал его в самых разных местах – то у школы, то там, куда его заносило во время прогулок. Каждый раз этот невысокий, худой и аккуратно причесанный подросток лет четырнадцати как будто бы случайно попадался ему на глаза, и Паша успевал заметить, что он наблюдает за ним. Но стоило Пожарскому самому посмотреть в его сторону, и он уходил, сворачивал за угол или скрывался среди кустов.

«Может, ему тоже не с кем дружить, потому что все вокруг… такие идиоты?» – пришло вдруг Пожарскому в голову. Мысль была для него слишком сентиментальна, но он, к собственному удивлению, уже собрался было подойти к этому мальчишке и прямо спросить у него, что ему надо. Но тут дверь его подъезда открылась, из дома вышел сосед, и Паша на секунду отвлекся от незнакомца, чтобы поздороваться – а когда он снова посмотрел в ту сторону, где стоял странный подросток, там уже никого не было.

Глава II

Впервые этот дурацкий приступ тоски накатил на Павла года два назад, а в последнее время это повторялось все чаще. Ничего не радовало, не хотелось играть во дворе с пацанами, смотреть любимый канал Discovery, рубиться в Crusader Kings II, перебирать свою небольшую коллекцию ножей. Даже читать неудобные бумажные книги не хотелось, хотя уж это занятие ему не приедалось никогда. Он думал, что заболел, но потом понял, что дело не в его организме, а в душе.

Тогда Павел переставал общаться с родителями и больше не встревал во всевозможные школьные движухи, которые в нормальном состоянии мог и сам замутить. Просто уходил из школы или из дома и бродил по городу – медленно шел вдоль речек и каналов, подолгу сидел в скверах, пробирался запутанными маршрутами проходных дворов, забирался через открытые парадные на крыши и сидел там, глядя вниз. Довольно часто в этих походах происходили приключения, порой такого свойства, что, узнай о них мама, она слегла бы с сердцем. Но все кончалось, как правило, благополучно, через пару дней тоска отходила, и он становился самим собой – умным, ироничным, общительным, хоть и слегка суховатым Пашкой Пожаром.

Сегодня на него снова накатило прямо на уроке истории. Учительница, рассказывая о временах Ивана Грозного, упомянула вдруг убийство Павла I – в том смысле, что в XVI веке гражданское общество в России не достигло еще того уровня, чтобы возникла сама идея убийства царственного тирана. Пожарский знал, что Павел никаким тираном не был, и вообще эту тему не любил. Он прочитал книгу историка Натана Эйдельмана о Павле года полтора назад, и от нее на него повеяло чем-то жутким. Теперь под рассказ учительницы он видел мрачные темные коридоры замка, ломящихся в двери убийц, прячущегося за кроватью обреченного царя…

В общем, он сбежал после истории, отряся с ног прах урока геометрии, которую недолюбливал, и сейчас нелегкая занесла его на Сенную. Впрочем, бывать здесь ему в таком состоянии даже нравилось. Ему доставляло невеселое и странное для его возраста удовольствие выхватывать взглядом из суетящейся толпы какого-нибудь человека и размышлять, кто он и что здесь делает. Вон тот чернявый, надо думать, мелкий драгдилер, высматривающий клиентов. А вон тот – карманник, работает в метро, но сейчас у него перерыв на шаверму и кофе. Но все равно он профессионально-хищным взглядом оценивает поднимающихся в толпе по лестнице вестибюля метро людей. А этот – полицейский опер под прикрытием, пасет, скорее, дилера, чем щипача – по тому работают коллеги из подземки. Но дилер тоже не идиот и прямо на площади палиться не станет. Мимо него неверной походкой тащится неряшливо одетый юнец, они как будто незнакомы, но еле заметно переглядываются. Дилер лениво идет во дворы, потрепанный юнец – за ним, чуть позже за ними следует и опер.

Девушка не дождалась парня, раздражена и подавлена, в гневе уходит, цокая каблучками… Бабка уже третий раз раскладывает на ящике на продажу свою зелень с морковкой. Сейчас к ней в третий раз подойдет мент и прогонит. Но потом она вернется – и так до бесконечности.

Бомж нашел солидный окурок дорогой сигареты и важно дымит на углу вестибюля, взирая на толпу с превосходством человека, жизнь которого удалась.

Город живет…

– Ты что, следишь за мной? – спросил, не поворачивая головы, Пашка только что усевшегося на скамейку рядом с ним парня. Того самого.

Пожарский уже несколько минут как вычислил этого незнакомца, стоящего у ларька «Роспечати» и незаметно рассматривающего его.

– Не то чтобы, – спокойно ответил парень. – Присматривался.

– Ты что, этот..? – довольно враждебно буркнул Павел.

Мальчик протестующе взмахнул рукой.

– Да нет, что ты, я не «бугор». Просто, вполне возможно, у меня к тебе дело.

Паша был достаточно начитан, чтобы знать, что «бугор» – жаргонное словечко, обозначающее гомосексуалиста. Очень давнее словечко. Дореволюционное.

Странно, однако, было не это – просто незнакомец для пущей важности вставил в свою речь старинное словцо. Но удивительно, как он его произнес: с невыразимым налетом брезгливого недоумения, промелькнувшем на его тонком лице. Словно увидел что-то вопиюще неправильное и убрал это с глаз долой.

Павел внимательнее взглянул на собеседника. Он, конечно, плохо разбирался в мужской внешности, и не понял, что мальчик попросту красив. Вместо этого в голове Пожарского всплыло что-то вроде: «Зачетный чел».

Лицо мальчика было чистым, открытым и каким-то мягким, но вовсе не слабовольным. Казалось, он вот-вот улыбнется, и улыбка действительно часто мелькала на его лице, открывая белоснежные зубы с заметной щелью между двух передних, а на покрытых легким пушком щеках играли ямочки. Это было как-то очень… симпатично. Паренек был худым, но не производил впечатление болезненности. И судя по всему, очень аккуратным: светлые свитшот и джинсы в обтяжку как будто только что висели в магазине – хотя и совсем новыми не казались. А белые кроссовки словно бы чудесным образом избегли тесного контакта с питерской грязью.

– Так какое у тебя ко мне дело? – уже гораздо мягче спросил Павел.

Подросток его заинтересовал, хотя обычно он не так легко шел на контакт с незнакомыми.

– Возможно, будет, – благожелательно, как и раньше, проговорил парень. – Я еще не определился. – И прежде, чем Паша успел что-то сказать, представился:

– Алексей.

– Павел, – Пожарский протянул руку.

Новый знакомый долю секунды словно не понимал, что от него требуется, но потом всё же пожал Пашину руку. Его ладонь была сухой и горячей, а рукопожатие неожиданно сильным.

Затем новый Пашин знакомый откинулся на спинку скамейки и с любопытством огляделся.

– Грешная площадь, – с легким неодобрением произнес он.

«Фанат Макса Фрая», – подумал Павел, отметив характерное для героев этого писателя слово, но тут же понял, что ошибся.

– Когда тут стоял храм, она была не такой грешной. Хотя тоже… – задумчиво продолжил Алексей, будто говорил это не собеседнику, а кому-то другому.

– Ты-то откуда знаешь, какой она тогда была? – с удивлением спросил Паша.

Разговор мало походил на общение двух пацанов.

– Он стоял вот здесь, – вместо ответа сказал Алексей, указывая на вестибюль.

– Ну да, а потом его взорвали и поставили метро, – кивнул Павел.

– Ну и зря, – его собеседник с неподдельным разочарованием отвернулся. – Батюшка… – начал он, но замолчал.

Паша смотрел на него выжидательно.

– Мой отец имел отношение к строительству метро, – наконец, продолжил Алексей. – Но он не хотел взрывать церкви ради станций.

– Ну, кто бы его спросил, если бы наверху решили, – пожал плечами Пожар, подумав, что новый знакомый, скорее всего, из мажоров – сынок какого-нибудь большого чиновника или другого начальника. В общем-то, ему было все равно – он способен был общаться и с «золотыми мальчиками», и с детьми пролетариев. Критерием была лишь степень интереса, который вызывал в нем собеседник. К сожалению, тех, кто вызывал его достаточно, чтобы Паша захотел общаться дальше, было исчезающе мало.

Но этот парень… Интерес Павла к нему был велик.

– Слушай, Леш, пойдем куда-нибудь, прогуляемся что ли, – неожиданно для себя предложил он.

– Пойдем, – легко согласился Алексей и гибким движением поднялся со скамейки.

Они дворами направились в сторону Исаакиевской площади. Павел шел вперед, его спутник – чуть поодаль, с любопытством рассматривая все кругом.

– Ты что, этого пути не знаешь? – не выдержал наконец Пожарский.

Леша кивнул.

– Я никогда тут не ходил, – признался он. – Я вообще Петербург знаю плохо.

– Ты не местный что ли? – продолжал допытываться Пашка.

– Нет, родился я здесь… – помотал головой Алексей. – Вернее, в Петергофе, а жили мы в Царском селе. Но в Питере с родителями бывал часто.

– А потом?

Алексей еле заметно пожал плечами.

– Потом пришлось уехать.

«В Москву, наверное, папа перебрался, на повышение», – подумал Паша.

– А в детстве ты разве по городу не гулял? – спросил он.

– Мне не позволяли, – ответил Леша. – Всегда возили. Я… хворал, родители беспокоились очень.

– А сейчас?

– А сейчас у меня все хорошо, – широко улыбнулся Алексей.

– И когда же ты в Питер вернулся? – продолжал допрос Павел.

Новый знакомый интересовал его все больше.

– А я только что… сию минуту приехал, – как-то рассеянно ответил Леша, но когда Пожарский посмотрел на него с удивлением, весело рассмеялся.

«Странный… Но интересный», – в который раз промелькнуло в голове у Павла.

За разговорами они не заметили, как выбрались на Мойку.

– Там башенка была, и вообще оно совсем другим стало, – произнес Алексей, глядя на тяжеловесное здание ДК работников связи на противоположном берегу.

– Такое и было, сколько себя помню, – ответил Павел, мельком глянув на спутника.

Тот промолчал.

– А давай на колоннаду залезем, – предложил Пашка, указав на золотящийся в небесах купол Исаакия.

– Конечно! – с энтузиазмом отозвался Леша.

По набережной он вышли на площадь. Собор открылся перед ними во всей своей грандиозной красоте. К удивлению Павла, Алексей остановился и истово перекрестился на купол.

– Ты верующий что ли?.. – не очень тактично вырвалось у Паши.

Но Алексей, похоже, не обиделся.

– Да, – просто ответил он.

Павел мысленно пожал плечами: ему было все равно. В его классе училась пара детей из мусульманских семей, одна девочка – из хасидской и несколько, чьи родители были православными. Самому же Паше религиозные вопросы не то чтобы были неинтересны – он просто еще не решил для себя, как относится к идее Бога. В его характере было заложено стремление сначала разобраться в теме досконально, прежде чем выносить какие-то суждения.

Сегодня на колоннаду пускали, и даже туристов было немного, очередь отстояли совсем небольшую. Потом долго поднимались по кажущейся бесконечной винтовой лестнице. Пашка, вообще-то, по физкультуре был не последним в классе, но к концу подъема стал слегка задыхаться. А вот Леша двигался вверх легко – словно взлетал.

«По ходу, спортсмен», – подумал Пожар.

Как всегда, когда он оказывался здесь, Павел с радостным изумлением стал рассматривать раскинувшийся ниже его родной город. Они медленно двигались по площадке, следя за разворачивающейся перед ними панорамой бывшей имперской столицы. Из-за спин охраняющих храм фигур апостолов и архангелов, в обрамлении серо-стальных плоскостей крыш и новомодных стеклянных световых фонарей, возникали памятник Николаю I, Мариинский дворец, Манеж, Сенатская площадь с Медным всадником, блестела лента Невы, золотилось Адмиралтейство. Дальше – Дворцовая площадь с Александровской колонной, Зимний…

Павел перевел взгляд на лицо нового приятеля и поразился его выражению. Оно тоже было радостным, но вместе с тем каким-то сурово-торжественным. И слегка печальным. Странно было видеть такое лицо у улыбчивого и открытого Леши.

Но тут он повернулся к Паше со своей прежней доброжелательной улыбкой.

– А на самый верх полезем? – спросил он, кивая на закрытую решеткой железную винтовую лесенку, ведущую на балюстраду.

– Кто же нас туда пустит? – хмыкнул Паша.

– А я там был… – ответил Алексей, но продолжать не стал.

«Опять через папу, наверняка», – подумал Павел, знавший, что на Ангельскую балюстраду обычных посетителей никогда не пускают.

…Внизу они купили по мороженому в полуподвальном магазинчике на Почтамтской и неторопливо пошли вдоль Мойки в сторону Пашиного дома на Английском проспекте. Говорили о всякой всячине, но Леша так и не сказал, какое-такое «дело» у него к Паше. А тот не спрашивал – был безумно рад, что этот странный парень появился в его жизни, и боялся, что, если он, Павел, не подойдет для того «дела», Алексей снова растворится в белом шуме города, из которого он, казалось, материализовался.

Напротив арки Новой Голландии мальчики остановились и, облокотившись на парапет, продолжали беседу. Разговор шел о политике – тема, на которую Павел говорить не слишком любил, но на которую много размышлял. В последнее время он склонялся к анархизму.

– Тут уже ничего не исправишь, – горячился он. – Воруют, лгут народу, выборы – сплошной фейк, депутаты думают только о своем кармане, причем все – и которые за власть, и которые против. Президент несменяемый, считай царь.

– Паша, подожди, не лезь в бутылку, – Леша почему-то кивнул на Новую Голландию. – Ты-то что предлагаешь? Революцию что ли?

– Да толку с этой революции, – досадливо махнул рукой Павел. – Раз уже устроили, ничего хорошего не вышло.

Алексей задумчиво кивнул.

– Если революцию возглавят те, кто сейчас больше всего о ней кричит, и потом придут через это к власти, будет еще хуже, – горько продолжил Пожарский. – Нет, вот если бы революция смела всех этих кровососов и уродов, а новых уродов народ бы до власти не допустил…

– И как ты себе это представляешь? – иронично спросил Алексей.

– Да никак, – Пашка снова с досадой рубанул рукой воздух. – Не получится это никогда. Так и продолжим в этом дерьме вариться.

– Ты и прав, и неправ, – рассудительно заговорил Леша. – Проблема в том, что во власть все время рвутся люди, ничего в этом не понимающие. Для них власть – возможность потешить себя и хорошо жить. Это само по себе не так уж и плохо – люди всегда хотят для себя жизни получше. Но вот управлять они совсем не умеют. А знаешь почему?

– И почему?

– Да их просто никто не учил. Вот смотри: пришел во власть депутат, ничего там не знает и не умеет. Посидел года четыре, чему-то научился, но больше тому, как извлекать выгоду для себя. Приходят выборы, если он их проиграет, придет другой такой же – неученый, но голодный до власти и денег. Если выиграет – останется еще на один срок, еще чему-то научится, украдет побольше… Но все равно работать будет не очень хорошо, даже хуже – его же переизбрали, что уж теперь… А в государстве таких сотни тысяч, и все за что-то отвечают. В результате Паша говорит: «Везде плохо, ничего не исправишь». Это и называется «демократия»…

Пожарский с удивлением посмотрел на собеседника: не ожидал таких «взрослых» рассуждений от ровесника.

– И что, так все и оставить? – однако спросил он с вызовом.

– Почему же, – пожал плечами Алексей. – Вот ты говоришь: «Президент – царь». Но он же не царь в том смысле, что получил это место по наследству. Иначе его бы с детства учили, что на этом посту можно делать, а чего нельзя. И это, знаешь, не школа, а университет, потому что так передается опыт всех царей, которые до него правили.

– Царя у нас давно свергли, – заметил Паша.

– Да, – коротко ответил Алексей.

Стремительно опустились ранние осенние петербургские сумерки. Стало очень тихо, даже вечный рокот города, к которому его жители так привыкли, что почти не замечали, стал как-то ровнее и приглушеннее. Лишь в речке мерно плескалась вода. Стало прохладно, запахло сыростью.

– Революция – это не всегда плохо, – нарушил молчание Леша.

Говорил он тихо и мерно, словно в темной тихой комнате тикали старинные часы.

– Помнишь про Смуту в семнадцатом веке? – продолжал он. – Она же случилась и от того тоже, что люди пытались сохранить старую династию. А потом, как ты говоришь, все стало еще хуже, страна чуть не погибла. Но потом народ во главе с твоим… однофамильцем поднялся – и спас страну. И новую династию поставил. Это же тоже была революция, только такая, которая что-то строит, а не разрушает. Ведь правда?

Павел пожал плечами – он не знал, как к этому относится. Но то, что говорил ему новый знакомый, было каким-то… значительным что ли. И очень ему нравилось.

Леша, похоже, намеревался сопроводить Павла до дома. Чтобы кратким путем попасть на Английский, надо было пройти через сквер и потом по двору под аркой. Но когда мальчики вошли в сквер, Паша тут же пожалел, что они не пошли кружным путем по набережной.

В сквере сидела компания, от которой распространялась аура опасности – настолько сильная, что в обычно людном месте все остальные скамейки теперь стояли пустыми.

«Зомбик, – с тревогой узнал одного из этих парней Паша. – Вот ведь нарвались…»

Серега по прозвищу Зомбик учился в параллельном классе. То есть, «учился» – это было немного не то слово. Просто пятнадцатилетнего второгодника определили в седьмой класс, чтобы дождаться, пока ему стукнет шестнадцать и благополучно спровадить в колонию. Причем это желание органов опеки и полиции вполне совпадало с желаниями самого Зомбика, с детства варившегося в атмосфере блатной «романтики» и всей душой стремившегося на «малолетку». Он полагал, что сразу же войдет там в авторитет. Поскольку у юного урки была жива бабушка, которую он, впрочем, не видел месяцами, сдать его в детдом было невозможно по бюрократическим причинам. Потому он и пребывал в статусе обычного школьника.

Таковым, однако, Сергей не был – в школе он появлялся лишь затем, чтобы стрясти денег с учеников и устроить очередную бузу. Учителя не знали, что с ним делать, и относились к нему с опаской – бил он легко и с удовольствием, и не только детей. В принципе, он мог делать все, что угодно, ну, разве что, не мог убивать. За остальное же ему ничего нового не грозило – через год его в любом случае ждала колония, а других способов воздействия на него у властей просто не было.

В последнее время, впрочем, в школе он появлялся редко. Говорили, связался с какими-то гопниками с Лиговки – постарше него – и постоянно тусит с ними. В школе этому были только рады – само его присутствие создавало напряженную атмосферу. Но он никогда не ограничивался одним присутствием…

Паша, как и все прочие ученики, старался с ним не сталкиваться. Однако для определенного контингента школьников Зомбик был героем и объектом для подражания.

Но теперь Павел столкнулся с ним нос к носу. Да еще, судя по всему, с ним были его лиговские друзья – мрачные почти взрослые парни, трое или четверо. Они сотрясали вечерний воздух уныло составленными матерными фразами и громко гоготали. Паша хотел было завернуть Алексея и идти другой дорогой, но понял, что поздно: Зомбик его уже заметил и осклабился щербатой улыбкой.

Не сказать, что малолетний преступник так уж сильно терроризировал Павла – настоящих стычек у них до сих пор не было. Пожарскому даже иной раз казалось, что Сергей проявляет к нему то же невольное уважение, которое испытывали по отношению к нему многие одноклассники. Впрочем, пряталось это уважение у Зомбика глубоко. А сейчас, похоже, и вообще улетучилось – еще издали Павел увидел, что тот настроен агрессивно.

– Эй, Пожар, – хрипло крикнул он, – пошел сюда!

– Пойдем дальше, Леша, – бросил Павел своему спутнику и порадовался, что его голос не дрожит. – Нам некогда, Сергей, – ответил он Зомбику.

Однако тот отпускать их не собирался – вскочил со скамейки и преградил путь. Поднялись и другие парни, обманчиво лениво сгрудившись за его спиной.

Паша шагнул к ним, нащупав в кармане куртки перцовый баллончик, хотя и понимал, что он в этой ситуации бесполезен – вдвоем от кодлы здоровых взрослых парней им не отбиться. Но делать было нечего.

«Как же не везет… – горько подумал Павел. – В такой вечер…»

– Пожар, садись к нам, – позвал Зомбик. – Мы тут соль дуем. И кореш твой пусть садится.

Его зрачки были безумно расширены – он действительно «находился под воздействием». Как и все они. Еще хуже.

– Да нет, Сергей, я же сказал, нам некогда, – собственно, это было все, что Паша мог сейчас сказать. Было ясно, что, подсядут они к гопной компании или нет, дело все равно закончился грабежом и побоями. И различными унижениями.

– Некогда?! – сразу же разъярился Зомбик. Он, казалось, только и ждал повода начать блатную истерику, искусство которой уже неплохо перенял от старших товарищей.

– Их как людей зовут, а они ломаются? Падлы!

Он резко вытащил руку из кармана. Щелкнула пружина «выкидухи», в свете фонаря синим выблестнуло лезвие стилета.

Гопники за его спиной придвинулись ближе, полукругом охватывая двух мальчиков.

– Щас тебя на перо надену, чмо, – прохрипел Зомбик.

Но тут же замер.

Его руку со стилетом перехватила другая рука – Алексея.

Он словно и не прилагал никаких усилий, но Зомбик не мог вырваться, хоть и старался. Потрепыхавшись немного, он оставил попытки, изумленно уставившись на Лешу.

– Я заберу это, – с легкой извинительной интонацией сказал Алексей, осторожно извлекая из руки Зомбика стилет.

К изумлению Паши, тот позволил это сделать, по-прежнему тупо пялясь на Лешу.

– Господа, пропустите нас, пожалуйста, – вежливо попросил тот гопников, до которых дошло, что в их игре что-то идет не так, и пытавшихся сообразить, как на это реагировать.