Жизнь и приключения вдовы вампира

– Я… я… я жестоко страдаю, – еле вымолвила графиня.

– Вас оставил граф? – совсем неучтиво спросил Аким Евсеич.

– Мои дети… Всё ради них. Ранее узаконить их возможности не было. Но год назад вышел новый указ, по которому, если не было прелюбодеяния, то родители могут подать прошение в суд и подтвердить рождение своих чад. Я в браке никогда прежде не состояла и мой супруг тоже. Значит, прелюбодеяния не было. Поэтому дети мои признаны законнорожденными.

– Но не их отцом, – не вытерпел Аким Евсеич.

– Их родным дядей. У которого нет и не может быть своих деток. Ни у него, ни у его брата в браке с графиней. Род пресёкся бы. А так – это их кровные потомки!

– Вы об этом говорили с графом?

– Моя жизнь с его братом – каторга.

– Потерявши голову, по волосам не плачут, – Аким Евсеич вздохнул и почувствовал, как сумбур в его душе несколько улёгся. Однако единственно, чего он теперь желал, – не видеть эту женщину, чтобы разобраться в обуревавших его противоречивых чувствах.

– А теперь позвольте мне удалиться.

– Мне необходим совет… я ни на кого, кроме вас, не могу положиться… – её голубые глаза смотрели так доверчиво, почти с мольбой, что ни один мужчина в мире не оставил бы её без поддержки. Тем более Аким Евсеич со всем сонмом своих чувств.

– Это очень серьёзно… и я… довериться могу только вам, – промокнув платком с графским вензелем слёзы, она немного успокоилась.

– Вы взволнованы, мы оба устали после бала. Я думаю, будет разумнее, если через день или два я нанесу вам визит с отчётом о состоянии ваших дел, и мы неспешно, не скрываясь и не торопясь, благопристойно обсудим всё, что вы сочтёте необходимым.

– Нет! Более я не решусь! Сейчас или никогда!

Аким Евсеич чуть склонил голову, кивнул, всем своим видом подтверждая согласие слушать.

– Я… я не могу выносить общение со своим мужем! Это грех! Великий грех! Но я… я… не желаю его выздоровления.

– А что, ваши… отношения с графом… м… м… прекращены?

– Да! Только при этом условии его брат согласился на наш… союз. И я… я поклялась ему…

– Но иначе и быть не может, – как-то не очень уверенно проговорил Аким Евсеич, невольно вспоминая некие интимные события. – Вы же венчаны.

– Я… я помню чудную ночь в Бирючинске.

– Думаю, для вас будет лучше забыть случившееся, – Аким Евсеич замолчал, понимая, что ищет оправдания и себе, и этой женщине. – Вы вышли замуж без привязанности, ради детей. Вас можно понять. Но… эта съёмная квартира… вы же теперь проживаете в доме мужа.

– Да… дети… Я в те годы была молода, неопытна… А граф… Помилуйте… не судите строго, – она с мольбой смотрела на него. – А квартира оплачена графом за год вперёд. Вот и числится пока за мной.

– В законном браке графа нет любви и нет потомства, но есть деньги. Но у вас теперь всё слава богу. А нелюбимый муж… – перед взором Акима Евсеича, как живая, встала картина обеда у Кузьмы Федотыча, заплаканная Натали и весь пережитый тогда ужас. – Стерпится-слюбится, – неуверенно и глухо проговорил он.

– Встретив вас, я впервые почувствовала надёжную опору сильного мужского плеча. И поверьте, это не лоск красивого гардероба, это нечто большее, что я увидела в вас. И только в вас! – она стояла вполоборота к Акиму Евсеичу, свет канделябра вспыхивал и мерк в её глазах.

За окном ночь накрыла своим покрывалом спящий город. Только протяни руку, и коснёшься её плеч. Он помнил вкус этих губ, жар этих рук… и теперь…

– Зачем вы мне рассказываете столь личную историю? Чем я могу вам помочь? – пытался преодолеть соблазн Аким Евсеич.

– Мой муж болен. Одному богу известно, сколь долго продлятся его страдания. Он не живёт, а мучается и истязает меня. Его злит всё: и то, что я здорова, и дети. Когда, когда наступит конец моему принуждению? Через месяц? Через год? Я… не вынесу! – она продолжала всё так же стоять вполоборота к нему, и крупные слёзы медленно катились из её глаз.

– Но это… ужасно желать… – Акиму Евсеичу вдруг показалось, что по комнате, блестя золотыми драконами на красном бархате халата, прошёлся, криво усмехаясь, Кузьма Федотыч, – смерти своему мужу… – хотел было воскликнуть, но горло сдавил спазм и вырвался сдавленный шёпот.

Марья Алексеевна будто не заметила состояния Акима Евсеича. Она протянула к нему руки и прижалась горячей щекой к его лицу.

– Если бы я мог вам помочь! – она казалась столь беспомощной, что в этот момент он готов был стереть в порошок этого жестокосердного графа! – Я найду способ освободить вас от истязателя!

– Не надо, нет! Нет! Я не желаю впутывать вас в эту историю!

– Но вы уже впутали меня, рассказав горькую правду! Каково-то мне будет знать, что вы в руках истязателя? Поверьте, я знаю, что это такое!

Она всхлипнула, её губы коснулись его губ, он крепко обнял её за плечи, притянул к себе…

Вместо ожидаемого блаженства странное раздражение испытывал Аким Евсеич, лежа в постели рядом с Марьей Алексеевной. Всё-то ему казалось, что кто-то ходит под окнами и вроде даже хохочет.

– Кто же там может ходить? Скоро рассвет. Самый сон, – улыбалась Марья Алексеевна. Но прислушалась: – Так это какой-то загулявший пьяница…

С улицы явственно послышался дикий хохот и тут же резко оборвался. А Аким Евсеич вдруг узнал голос Кузьмы Федотыча:

– Клялась мужу верной быть? Ха-ха-ха, – заливался смех. – Но вместе с тобой в постели! Клятвопреступница! Пре-лю-бо-деи! – и опять жуткий смех доносился с улицы.

– Вы не слышите? Он будто что-то ещё и кричит?

– Есть мне дело в сей момент какого-то гуляку слушать?

Но Аким Евсеич, не в силах сдержаться, вскочил с кровати и кинулся к окну. Крупный мужчина в роскошном чёрном пальто, сняв шляпу, кланялся кому-то невидимому и продолжал выкрикивать:

– Потешаем дьявола! Потешаем! – и опять громко и жутко в предрассветной тишине смеялся.

– Сгинь! Изыди! – шептал Аким Евсеич, глядя в окно. Но почувствовал прикосновение упругой груди, лёгкое касание руки по щеке.

– И кого же вы там увидели? – чуть приоткрыв уголок шторы, Марья Алексеевна выглянула в окно. – Улица пуста. Ежели и был какой гуляка, то теперь убрался восвояси.

Но Аким Евсеич ясно видел, как на мостовой напротив окна продолжал кривляться всё тот же господин в чёрном пальто.

– Свят! Свят! – перекрестился он. – Зятёк в красном бархатном халате изволил появляться, а этот в чёрном пальто. Тьфу! Что это я? В уме ли?

– О чём вы? Ну при чём ум, когда вы в постели с женщиной? Однако… однако… – и потянула его за руку в кровать.

А в голове Акима Евсеича прозвучало:

– Я и на том свете не хуже, чем прежде на этом, живу. Ха-ха-ха!!! Но не забывай мой наказ. Дела твои и далее будут идти в гору, пока мой доход будет преумножаться! Преумножаться! Или потребую другую плату. Радуйся, пока беру доходом!

Аким Евсеич как ужаленный вырвался из объятий Марьи Алексеевны, подскочил к окну и выглянул в щёлку из-за плотной шторы. Улица опустела. Гуляка будто испарился.

– Да что с вами сегодня такое происходит? – удивлённая Марья Алексеевна села, опершись о подушку. – А не выпить ли нам вина?

Аким Евсеич был не против. И осушил полный бокал красного вина.

Домой он вернулся с рассветом. Настенька дремала в прихожей, чтобы, когда вернётся Аким Евсеич, отворить дверь.

– Как Натали? – спросил её шепотом.

– Обныкновенно, – пожала та плечами.

– Сколько лет при городском писаре живёшь, но не только писать, а и говорить толком не научилась! – выместил своё недовольство Аким Евсеич.

Та только голову склонила да взгляд отвела. Спорить с хозяином – себе дороже! Да и домой хотелось побыстрее вернуться. Мысли так и крутились около Акинфия. Как он там? Хоть и напекла ему пирогов с кашей и яйцами, свёклы и моркови в чугуне запарила, но всё одно переживала: как без неё обходится? Один-единственный свет в окне – Акинфий. Добрый да работящий муж для сироты – какого ещё счастья желать? Вроде и выходила не сказать, чтобы по доброй воле, но благорасположение друг к другу имелось, а теперь Настасья души не чаяла в своём муже. И если бы не Аким Евсеич – не видать бы ей этого счастья. Да и угол для проживания, и работа опять же и ему, и ей – поди найди, чтобы всё при доме, в одном месте, да при таком-то хозяине, которого она уж сколько лет знает и плохого слова сказать о нём не может. А с того самого времени, как Аким Евсеич провёл впервые ночь с Марьей Алексеевной, с ним стали твориться неладные вещи. То без повода вспыхивал и сам потом страдал, то сон по ночам пропадал, да спокойный по отношению к женскому полу даже в молодые годы, Аким Евсеич всё сильнее и сильнее тянулся к этой женщине. Настя смотрела в его бледное осунувшееся лицо и думала: «Таким ли должен вернуться мужчина после счастливого любовного свидания? Уж не приворот ли? Но зачем замужней даме такими делами заниматься? Опять же уж больно много тайн у неё, так что, может, и есть причина, по которой нужен человек для какого-то… черного дела».

– Свят, свят, свят! – перекрестилась Настасья.

– Никак случилось что? – Аким Евсеич сидел в кресле, будто и не собирался отходить ко сну.

– Прости меня, батюшка, глупую, неразумную, но много теперь приходится вам на людях бывать, а люди разные, у коих глаз дурной, кто и просто позавидовал, да в плохой час попал… – хитрила Настасья.

– Что взялась языком без устали чесать? Говори толком! Устал я.

– Позвольте на воск вылью, посмотрю: нет ли чего худого на вас?

– Всё одно сижу, а сна ни в одном глазу. Выливай, коли тебе приспичило.

Настасья принесла кусок церковного воска, небольшую поварёшку и кружку святой воды. Положила воск в поварёшку, растопила на свече. Потом что-то шептала над головой Акима Евсеича и держала кружку, в которую медленно вливала расплавленный воск.

– Приворот вам сделан. Сильный, умелый. Я уж и не знаю… смогу ли…

– Тьфу! Несчастной женщине помощь требуется, а ты всякую ересь несёшь! А сама во дворе её дома обретаешься, – оба понимали, о ком речь.

– Так ить, батюшка, Аким Евсеич, я не задарма обретаюсь в её дворе. Работаю за двоих, а когда сама барыня приезжает, то и за троих бывает.

– Иди спать! Да повыкинь дурь из головы. Какую только чертовщину не придумают!

– Так ежели покойный может из гроба злостным вампиром восстать, то отчего другой чертовщине на белом свете не твориться? – стояла на своём Настя.

Аким Евсеич только рукой махнул и, кое-как поднявшись, направился в приготовленную для него комнату:

– Глупости всё это! Глупости! И… и… иди уже спать! Чёрт! – нечаянно и больно пнул ногой ножку кресла.

Наступившее утро было вроде бы обычным. Настасья в съёмных комнатах столько дел, как в усадьбе, не имела и потому была свободна. Только радости от этой свободы не испытывала. Ходила как в воду опущенная, губы шевелились, а слов не слышно.

Наконец проснулась Наталья Акимовна. Настя помогла ей утренний туалет завершить да чай подала.

– Настасья, уж не по Акинфию ли своему скучаешь? – улыбнулась Натали.

– Оно, конечно, ваша правда. Однако есть и другое…

– Что ещё? – насторожилась Натали.

– Тревожусь за батюшку вашего, Акима Евсеича. Случись с ним что худое, меня один бог знает какая участь ждёт.

– С чего ты взяла, что с батюшкой непременно что-то плохое должно приключиться? И как это может на тебе сказаться? Ты теперь замужняя женщина. От мужа своего, а не от моего батюшки зависима.

– Жильё и работа – всё от его протекции, – Настасья осторожно пересказала свои подозрения относительно Марьи Алексеевны, не забыв упомянуть по то, что воск ей показал. А ещё высказала удивление, что, будучи замужем за дворянином высокого чина, имея любовником лучшего из лучших красавцев – графа (Настасья фамилию назвать остереглась), она вдруг воспылала чувствами к Акиму Евсеичу.

– С чего бы? Вот и думаю, должна быть ей какая-то выгода. Но какая – в толк не возьму.

– Откуда ты всё это знаешь: про графа, про её намерения?

– Не всем так везёт с хозяевами, как мне с вами и вашим батюшкой. Вот и делится прислуга рассказами о своём горьком житье в господских домах. Сколько молодых девок понесли от господ да с брюхом-то и были выброшены на улицу? А я честь честью замуж вышла. Мужа мне Аким Евсеич подыскал – не хуже, чем родной батюшка бы это сделал. Опять же вы платья и другую одёжу жалуете, и новую городскую портному заказывали. Да мало ли? Я столько лет прожила в вашем доме – он мне как родной.

Наталья Акимовна смотрела на Настеньку и думала, что не так-то уж она проста, как кажется.

– Ты незаметно расспрашивай, будто любопытства ради, мол, как у богатых да знатных в прислугах ходить узнать хочешь.

– Могут подумать – другое место ищу.

– Пусть думают. Тебе это только на руку. Больше расскажут. Я-то знаю правду.

Вот уже и визиты вежливости нанесены, и приглашение к графине Н-ской на бал получено, пора возвращаться домой в Бирючинск. Акима Евсеича дела заждались. Карета городского головы ещё третьего дня упылила.

– Батюшка, было бы невежливо уехать, не простившись с Марией Алексеевной. Я непременно должна поблагодарить её за помощь в подготовке к балу.

– Ну что ж? Я пошлю к Марье Алексеевне с просьбой о визите.

В ответной записке в небольшом надушенном конверте, на дорогой бумаге с графскими вензелями было написано, что Акима Евсеича и Наталью Акимовну графиня будет рада видеть завтра ввечеру, но предупреждает о своём неважном самочувствии. Посему других визитёров она не принимает, однако для них делает исключение.

– Батюшка, как полагаете, что могло приключиться с графиней? Она казалась такой цветущей на балу.

– Ах, Натали, я думаю, нервы. Её семейная жизнь складывается… э… э… не очень счастливо. И даже наоборот.

– Её муж жесток к ней или усыновлённым детям? Хотя жестокость к детям – не есть ли худшее из зол для их матери?

Лицо Акима Евсеича пошло пятнами:

– Натали, отношения между мужем и женой касаемо только их двоих и… м…

– Батюшка, как я могу вмешаться в их отношения? Но простое женское участие, думаю, будет вполне уместно. Её муж тяжело болен, я своего похоронила. Мне кажется, у нас есть много общего для разговора.

Женские тайны

Глава 14

Парадный въезд в дом, где теперь проживала Марья Алексеевна, представлял собой ворота, рядом с которыми располагалась сторожка привратника. Сразу за воротами начиналась подъездная аллея, ведущая к мраморным ступеням лестницы с роскошной балюстрадой. По бокам аллеи шумел старый парк. Что он прятал в своей глубине – сказать невозможно. Входная дубовая дверь впечатляла внушительными размерами. Наддверную панель украшал герб графа, обрамлённый закрученным узором листьев аканта с мордами крылатых чудищ по бокам.

Привратник, старый парк, роскошный въезд и входная дверь – буквально каждая деталь дома и прилегающего пространства говорили о знатности и величии рода. Но была во всем том какая-то лёгкая запущенность, будто нерадивые слуги спустя рукава выполняли свои обязанности. По углам лестницы ветерок шуршал засохшей листвой, а встретивший привратник имел неопрятный и заспанный вид. Всё это никак не вязалось с Марьей Алексеевной, которая с недавних пор была здесь хозяйкой.

Примерно такое же впечатление производил дом изнутри. И вроде бы горело множество свечей, да и на дворе стоял ранний вечер, так что свет проникал через окна, но то ли свечи были плохи, то ли окна давно немыты, только неуютный полумрак заставлял втягивать голову в плечи и оглядываться по сторонам.

– Бедная, бедная Мария Алексеевна, но, возможно, её жертва оправданна, – шепнула Натали, оглядывая всю эту неухоженную роскошь. Аким Евсеич только палец к губам приложил:

– Молчи. У этих стен могут быть уши.

Разговор тоже получился странный. Марья Алексеевна не переставая жаловалась на недомогание и расстроенные нервы. Натали с томной грустью отвечала ей:

– Ах, мне это так знакомо! Когда я выпорхнула из родного гнезда, то теперешний мой дом тогда тоже наводил на меня меланхолию. Но мой супруг, упокой господи его душу, вызвал ко мне доктора…

– Простите, но даже церковный батюшка признал Кузьму Федотыча вампиром… а вы обращаетесь к господу? – слабым голосом пролепетала графиня.

– Я только исполняю долг вдовы. И вот мой супруг пригласил ко мне врача, кой в его присутствии осмотрел меня и выписал микстуру… от хандры.

– Натали! – Аким Евсеич даже в лице изменился, догадываясь, к чему клонит его дочь.

– Микстура без цвета, без запаха, она навевала на меня длительный, очень длительный спокойный сон.

– Ах, у меня есть нюхательная соль, но не могу же я всё время проводить в дрёме.

– Я вас понимаю. Ваш супруг тяжело болен, и душа ваша обливается кровью, глядя на его страдания… которые продлятся неизвестно сколько.

– Да-да. Вы, вы… правы. Продолжайте, говорите, я вас слушаю.

– Чтобы снискать покой душе, достаточно принять эту микстуру, и сон будет длительным и безмятежным.

– Но проснувшись… – вдруг графиня подалась вперёд и замолчала на полуслове. Натали чуть склонила голову, подняв кверху глаза и молитвенно сложив руки:

– Ах, простите, забыла предупредить. Если у вас есть привычка выпивать за ужином бокал вина, то придётся от неё отказаться.

– Почему?

– Эта микстура при соединении с алкоголем многократно усиливает своё действие, и тогда…

– Сон может быть очень долгим? Возможно, не одну ночь? – быстрым шёпотом спросила графиня.

– М… это предупреждение врача, которое я передаю вам в точности.

– Натали, мы злоупотребляем гостеприимством графини. Полагаю, нам пора домой, – занервничал Аким Евсеич.

– И кто же этот доктор, у которого есть это… спасительное средство?

– Наш бирючинский лекарь, – улыбнулась Натали. – Но сам он, похоже, не подозревает, сколь благотворно для страдающего женского сердца это лекарство.

– Ах, я понимаю, что в Бирючинске накопилось множество хозяйственных дел, требующих моего присутствия, – вдруг неожиданно громко проговорила Марья Алексеевна, явно рассчитывая быть услышанной соглядатаями мужа. – И как только буду в силах, обязательно приеду. И поверьте, сумею отблагодарить за… оказанную услугу.

Аким Евсеич собрался было сказать, что такой необходимости нет, но Натали поднялась из кресла:

– Батюшка, как всегда, прав, мы злоупотребляем вашим гостеприимством. И нам действительно пора откланяться, – Натали грустно, с едва уловимой странной улыбкой посмотрела на Марью Алексеевну, которая расширившимися зрачками смотрела мимо гостей, будто видела нечто совсем другое.

Акиму Евсеичу казалось, что ему снится дурной сон. Он одновременно понимал и не понимал всё происходящее. Но, возможно, в мыслях Натали не было никакого умысла, а та страшная догадка, что родилась у него в мозгу, – это он себе надумал, ведь откуда Натали знать истинное положение Марьи Алексеевны? А уж её стремление избавиться от больного и нелюбимого мужа – тайна за семью печатями. По крайней мере, он об этом ничего не рассказывал дочери. Так откуда же ей знать? Нет, это все его воображение, и только!

В Бирючинске, как в тихом омуте, всё было по-прежнему. Аким Есвеич с головой погрузился в накопившиеся счета. Натали читала книги, изредка принимала визитёров и скучала, скучала. Ответные визиты, совместные с батюшкой, тоже не особо развлекали. Такой ли она представляла свою жизнь после окончания траура?

Как-то, не вынеся домашней скуки, Натали прогуливалась по тротуару. Вдруг рядом с ней остановилась карета, из которой заведённой пружиной выскочил Алексей Петрович.

– Наталья Акимовна, – раскланялся он, – пожалуйте ручку, – и, целуя, чуть задержал её ладонь в своих руках.

– Какая скука! Просто смертная скука! А в уездном городе в театре идут представления! Господа делают визиты и балы… балы… балы…

Он что-то ещё говорил, но у Натали вдруг сладостно заныло под ложечкой и даже слегка закружилась голова от едва улавливаемого амбре молодого мужчины.

– У вас от городской духоты кружится голова? – он обхватил её за талию. – Я отвезу вас домой.

Легче пушинки поднял на руки. Кучер открыл дверцу кареты, и Натали очутилась лицом к лицу с Алексеем Петровичем в сладостном полумраке. Она чувствовала его горячее дыхание и руки, которые всё жарче и неосторожнее обнимали её.

– Не надо… Зачем вы… – но голос её был слаб и дыхание прерывисто. Он высунулся в окошко кареты, крикнул:

– Гони!

Но кучер, не раз побывавший со своим хозяином в разных переделках, указал кнутом в сторону. А там на обочине остановились две кумушки, с любопытством наблюдая эту сцену.

– Гони срочно к дому Натальи Акимовны. Да потом тем же ходом за доктором!

– Ах! Ох! – закудахтали любопытствующие.

– Не видите, даме дурно! – крикнул им и спрятался за шторой. Карета рванула с места, но уже за ближайшим углом кони еле поплелись. Видно, кучер хорошо был вымуштрован своим хозяином. И подобные обстоятельства понимал до тонкости.

Аким Евсеич как раз проверял расходы по новому доходному дому, когда к нему примчался посыльный с сообщением, что Наталью Акимовну почти без чувств доставил домой на своей карете Алексей Петрович.

– Что с Натали?

– Говорят, ей стало дурно во время пешей прогулки.

– И… каким боком… э… Алексей Петрович?

– Говорят, проезжал мимо, успел подхватить…

– Однако всё-таки успел!

– Так ведь ежели бы упала…

– Молчи! Сам разберусь! – и заспешил в пролётку.

Возле дома Натальи Акимовны стояла карта городского головы и дрожки врача. Натали сидела в кресле возле окна с распахнутыми створками с холодным компрессом на голове. Судя по тому, как поморщился доктор, Алексей Петрович по второму кругу начал свой рассказ:

– Выглянув из кареты, я увидел Наталью Акимовну и… походка её показалась мне… э… нетвёрдой вроде как. Да и невежливо проехать мимо знакомой дамы, не поздоровавшись. Велел вознице приостановиться. И тут вижу, дочь ваша пошатнулась! Я на ходу, карета-то ещё не остановилась, выскочил и, слава богу, успел подхватить её на руки. Две девицы видели, не дадут соврать, именно так всё и было.

– Ну что ж? Коли так… благодарствую вам. И прошу простить, мне необходимо побеседовать с доктором.

Алексей Петрович раскланялся и уехал. А Аким Евсеич подошёл к Натали. От всегдашней бледности не осталось и следа. Щёки горели пунцовым цветом.

– Как ты? У тебя жар?

– Позвольте? – доктор тронул его за локоть. – Давайте отойдём, и я всё вам объясню. Вы не волнуйтесь, сейчас вашей дочери ничего не угрожает. Пойдёмте, – и доктор отвёл Акима Евсеича в дальний угол комнаты.

– Э… вопрос очень деликатный, но кто кроме родного отца… э…

– Говорите же, говорите, не тяните!

– Наталья Акимовна в самом расцвете сил, на хорошем питании, повар у вас, замечу…

– Её что, отравили? – ужаснулся Аким Евсеич.

– Бог с вами! Хочу сказать, отменный повар. Хорошее питание, праздная жизнь, хорошее здоровье – вот молодость и требует… э… значит…

– Чего-с требует?

– Замуж вам надобно отдавать Наталью Акимовну. А то у неё чуть удар не случился. Вон щёки пылают как!

– Хм. Глупости. Где это видано, чтобы… – и Аким Евсеич вдруг почувствовал, что говорит уж ежели не голосом, то точно на манер упокоившегося зятя – Кузьмы Федотыча. – Вон монашки в монастыре живут, и ничего. В обмороки не падают!

– Вы их пищу видели? А ещё посты. А каждодневные молитвы и всякие там епитимьи, да и работы там хватает. А ваша дочь… ну какое сравнение?

– И это всё, доктор?

– А что ещё? Хм, но должен вам сказать, в монастыре… тоже всякое бывает. Хотя, простите великодушно. Дело это ваше, семейное, я с чисто медицинской стороны вопроса.

Доктор уехал, а Аким Евсеич опустился на маленький пуфик возле кресла дочери.

– Натали? Посмотри на меня. Натали? – ласково повернул к себе лицо дочери. – Он прокутит с таким трудом добытое состояние! Он пустит тебя по миру! Желаешь ли ты опять возвратиться в скудную лавку тряпичника, вместо красивых и модных нарядов? Он будет обманывать тебя, он ветреник. Согласна ли ты делить его с другими женщинами?

– Батюшка! – Натали, уткнув лицо в плечо отца, плакала навзрыд!

– В объятьях молодого и красивого мужа ты утешишься. Поверь.

– Нет! Нет! – рыдала Натали.

– Натали, ты забываешься, Алексей Петрович пока не сватался и даже никакого деликатного намёка не делал!

– Он пожалеет! Он, он…

– Конечно-конечно. Ты будешь идти в полонезе на роскошном балу под руку с молодым, богатым и знатным господином, а он – он будет стоять у стены и кусать локти! Вот и, кстати, я получил письмо от князя Самойлова, он пишет, что желает приехать вместе с семьёй к нам в Бирючинск взглянуть на наши… чудеса.

Происшествие на могиле вампира

Глава 15

Этой ночью Аким Евсеич долго не мог уснуть. Не помогали ни мятные чаи, ни долгое сиденье за работой. Беспокойные мысли заставляли крутиться в постели так, будто кто в бок толкал.