Рваные судьбы

– Так больше продолжаться не может. Скажи мне, что происходит?

– А ничего не происходит, – спокойно ответила Нюра.

– Значит, ты придёшь сегодня? – загорелся Лёня.

– Нет, не приду, – по-прежнему спокойно ответила Нюра. Она продолжала развешивать вещи. Лёня опешил. Он вообще ничего не понимал.

– Как не придёшь? Почему? – допытывался он.

– А ты сам не понимаешь?

– Нет, не понимаю, – ответил Лёня, повышая голос. Ему совсем не нравилось, какой оборот принимает дело. Он думал, что завоевал эту женщину, а сейчас она ускользала от него.

– Да потому, что ни к чему всё это, – сказала Нюра и повернулась к нему спиной.

Лёня терял терпение. Он взял её за плечи и развернул к себе лицом. Нюра не вырывалась. Она просто холодно посмотрела ему в глаза и сказала:

– Незачем больше нам с тобой видеться, Лёня. Зря всё это. Ты мальчик ещё совсем. А я взрослая женщина. Ну какая из нас пара? И что люди вокруг скажут?

Лёня побледнел и отпустил её. Это был удар, такого он не ожидал.

– Значит, тебе важнее, что скажут люди, чем моя любовь? Значит, я для тебя всего лишь мальчик? Взяла, поиграла, а теперь я не нужен? Ну, ты и…

– Кто? Ну, кто я? Скажи. Ну! Говори же! – крикнула Нюра и оттолкнула его. – Что ты молчишь? Скажи! Кто я?

Лёня посмотрел на неё и ничего не ответил. Тогда Нюра крикнула в сердцах:

– Как ты мне надоел со своей любовью! Уходи! Проваливай! Я видеть тебя не могу!

Лёня смотрел на неё, как на незнакомку. Он не понимал перемены, произошедшей в любимой. Её слова больно жгли его. И ничего сделать он не мог.

– Дура ты, – только и сказал он, отвернулся и пошёл в свою комнату.

Он невыносимо страдал, но не видел иного выхода, кроме как уйти. И чем быстрее, тем лучше. Поэтому прямо сейчас собрал свои немногочисленные вещи, надел форму и вышел во двор. Он не мог решить, стоит ли ему попрощаться, или просто уйти. Но понял, что не сможет уйти, не повидав её на прощанье ещё хоть раз.

Он нашёл Нюру в доме за шитьём. Она сидела, склонившись над детскими вещами, и тихонько напевала. С минуту он смотрел на неё, на самое дорогое существо, которое причинило ему уже столько боли и страданий. А потом вспомнил их ночи любви, и голова пошла кругом. Господи, как же он сможет уйти, как сможет жить без неё? Но и остаться тоже не мог, потому что был не нужен ей. Он сделал над собой усилие и произнёс:

– Нюра, я ухожу. Прощай.

Нюра подняла на него своё прекрасное лицо. На щеках блестели следы от слёз. Она отложила в сторону шитьё, встала и подошла к Лёне. Обняла его и прижалась, вся дрожа.

– Не надо уходить, – сказала она, – останься.

– Нюра, что с тобой? Ещё полчаса назад ты кричала, что не любишь меня и гнала от себя. – Лёня делал над собой огромное усилие, чтобы не бросить вещи и не сжать в объятиях свою возлюбленную, такую странную, и такую желанную.

– Всё, что я говорила тебе, не правда. Ты нужен мне. Ну, что же ты не обнимаешь меня? – Нюра посмотрела ему в глаза.

– Нужен, говоришь? – сказал Лёня. – Тогда что это было?

– Не знаю. Нашло что-то. Прости меня.

Нюра снова прижалась к нему. Она обволакивала его собою, словно туманом, обвивала шею руками и запускала пальцы в волосы, зачаровывала своими ясными, как озёра, глазами. Она приблизилась к его губам, обдавая горячим дыханием:

– Прости меня, мой мальчик, – шептала она, касаясь его губ.

Лёня чувствовал, что теряет контроль, что ещё мгновение, и он сдастся. Но боль и унижение, испытанные им недавно, ещё не забылись. Лёня надеялся хоть немного приручить эту взбалмошную женщину и утвердить остатки своего достоинства. Поэтому он не ответил на поцелуи и сказал:

– Хорошо, я не уйду сейчас. Но мне надо подумать какое-то время. Отпусти меня, я пойду к себе.

Нюра разжала руки, и Лёня вышел из дома. Он вернулся в свою комнату. Он ругал себя за то, что ушёл сейчас от неё. Ему хотелось прямо сейчас вернуться к ней, упасть на колени и осыпать поцелуями всё её тело. Но он сдерживал свои порывы. Если Нюра не увидит, что его нужно уважать, то он так и останется для неё навсегда юнцом, мальчишкой. А этого он допустить никак не мог.

Остаток дня Леонид ходил с хмурым и напряжённым лицом. Вечером перед сном вышел во двор проветриться, встряхнуть мысли. Слишком тяжёлые выдались последние два дня. Он облокотился спиной о косяк двери и смотрел в ночь. Через некоторое время он увидел, как дверь дома открылась, и на порог вышла Нюра. Она прошла через двор и оказалась перед ним. Свет из окна падал как раз на неё. Она же видела только очертания Лёни.

– Я пришла к тебе, Лёня, – сказала она и положила руку ему на щёку.

Он уже твёрдо знал, что никуда не уйдёт от этой женщины, что останется с ней, что бы ни случилось, что она победила его. Кровь вскипела в его жилах. Он взял Нюру и притянул к себе, жадно прильнув к её губам. Нюра ответила жарким нетерпеливым поцелуем. Он отстранил её и взглянул в её глаза. Они горели диким огнём. Тогда он схватил руками её блузку и одним рывком разорвал на ней. Полные груди покачивались, вырвавшись наружу. И её это нисколько не смутило. Нюра, полуголая, стояла перед Лёней. Он припал к ней, целуя шею, грудь, и повалил на землю. Прямо здесь, посреди двора и овладел ею, резко, грубо. Он до боли сжимал её в своих объятиях, хватал за волосы, чтобы заглянуть ей в лицо, а она только крепче обнимала и целовала его, целиком отдаваясь в его власть.

Когда всё закончилось, Лёня встал с неё, тяжело дыша.

– Прости, если сделал тебе больно, – сказал он, ушёл к себе и закрыл дверь.

Нюра отдышалась, поднялась, поправила на себе разорванную одежду и вернулась в дом.

На следующий день она позвала Лёню перебраться в дом, и он согласился. А через месяц они расписались, и Лёня усыновил Виталика и Славика.

5.

Официально мужем Веры Юра стал лишь здесь, в Чугуеве. В конце лета они расписались, а в сентябре Вера родила дочку Валечку. Дом снова ожил, через столько лет горестей и бед здесь опять был слышен детский голос, снова поселились радость и веселье. Вера была по-настоящему счастлива. Ведь рядом были дорогие люди: любимый муж, маленькая дочь, мама и сестра. Если бы ещё и Рая была здесь, то и не о чем больше было бы мечтать.

Но Рая так и не вернулась. И весточки не подала. Прошло уже почти полгода, как закончилась война. Если бы Рая была жива, то семья об этом уже знала бы. Это – единственное, что омрачало всеобщую радость и счастье в доме. Лиза Суботина сохранила двух дочерей, но не сберегла третью. Война отобрала у неё старшую дочь, и не было покоя матери.

Лиза часто просила Веру, и та пересказывала историю их жизни там, в Германии. Лиза слушала каждый раз как в первый, очень внимательно, не пропуская ни слова. Со временем она уже знала всё наизусть, но, тем не менее, интерес её и потребность в этих разговорах не убавлялись. Для неё Раечка оставалась жива, пусть в историях и рассказах, пусть в прошлом, но всё же она продолжала жить.

Из рассказов матери и сестры Вера узнала, как они сами спаслись и выжили. Узнала про деда Архипа, про то, как он спас и спрятал у себя Лизу с Шурой; как жили они у него, пока наши войска не освободили Харьков в августе 43-го, и как потом вернулись домой, не надеясь найти дом уцелевшим.

– Да, это действительно чудо какое-то, – говорила Вера. – Мы ведь тоже ехали домой, и не знали, было ли куда возвращаться.

Почти сразу же после родин Вера вышла на работу. Маленькую Валечку оставила с матерью своей, а сама стала работать в столовой в центре Чугуева, на раздаче еды. Далеко было на работу ходить, но Вера была привыкшая к трудностям. Она была выносливая, хоть и хрупкая с виду, к тому же смолоду приучена к нелёгкому физическому труду. Через время она и Шурочке помогла туда же устроиться, официанткой, а саму её перевели в буфет при столовой. Работа была нелёгкая, целый день на ногах, зато каждый день сёстры несли что-нибудь из еды домой: то кашу, то картошку, то хлеб. Так что в доме теперь всегда был стол накрыт.

Юра продолжал работать на вокзале, правда, успел уже сменить работу, как ему казалось, на более высокооплачиваемую. Но в результате оказалось, что только больше возни и разговоров, а деньги почти те же. Дома Юра кое-что отремонтировал: подлатал крышу, поправил и местами заменил покосившийся забор, отремонтировал калитку.

Лиза была очень довольна зятем и благодарна.

– Первый раз за столько лет в доме опять появился мужчина, – говорила она, довольно поглядывая на Юрия. – Дому нужен хозяин. Земле нужны мужские руки. Тем более, толковые.

– Спасибо вам, Елизавета Павловна, за добрые слова, – отвечал он, немного сконфуженный похвалой тёщи. – А будущим летом мы с Верой и Валей съездим ко мне домой, в Курск. Матери, может, что помочь надо, да и вообще повидаться, внучку показать. Валечка уже подрастёт немного, можно будет поехать.

– Конечно, Юрочка, поезжайте, – соглашалась Лиза.

6.

Стояла глубокая осень, холодная, дождливая, слякотная, с долгими тёмными вечерами. Время от времени сильные порывы ветра приносили вместе с дождём и первые редкие снежинки. Чувствовалось приближение зимы. Уже ощущалось её холодное дыхание на окнах домов, на почерневшей пожухлой траве, когда ранним утром на ней оставался лёгкий иней, преображая её и наряжая в белёсые сверкающие паутинки. Звёзды на ночном небе потускнели и были уже не такие чёткие и яркие, как летом.

Шура особенно не любила унылую позднюю осень. Она любили весну и лето, снежную красавицу зиму. Любила зимние праздники, зимние гулянья и катания на санях. Любила сейчас ещё больше, чем в детстве, поскольку тогда была одна пара обуви на двоих, а то и на троих. И приходилось сидеть, ждать, когда до тебя очередь дойдёт. Там детвора в снежки играет, с горок катается, а ты жди, пока сестра из школы придёт. Но когда совсем невтерпёж было, обувала галоши на чулки и носки и бежала прямо в галошах. Теперь же у Шуры были свои собственные осенние ботинки и валенки на зиму.

Работала Шура с усердием, полностью отдаваясь работе. Так была приучена, не умела иначе. Всегда со всеми приветливая, отзывчивая, она стала неотъемлемой частью коллектива, уважаемая и любимая всеми. Её круглое улыбающееся лицо дарило окружающим радость и хорошее настроение. Увидев однажды, его трудно уже было забыть – настолько глубоко проникал этот взгляд сияющих улыбкой глаз. Шура улыбалась всем лицом. Так умеют только искренние, открытые люди, без дурной мысли и без камня за пазухой. Об этом часто говорили ей разные люди: и пожилые, умудрённые опытом, старцы, и молодые словоохотливые военные, жадные до женского общества, и потому щедрые на комплименты. На их признания и похвалы Шура только задорно смеялась и отшучивалась, стараясь не обидеть резким отказом.

Но был среди посетителей один, чьи слова заставляли сердце Шурочки биться сильнее. При его приближении она невольно опускала глаза и краснела, не в силах выдавить из себя ни одной вразумительной фразы. Всё её остроумие и находчивость моментально куда-то улетучивались.

Как Шурочка узнала позже, его звали Захар Анфаров. Он появился здесь совсем недавно, перед самым новым годом. Захар служил сверхсрочником, был направлен на службу в Чугуев. Сам он был сибиряк, из Якутии. Выше среднего роста, стройный, статный мужчина двадцати восьми лет, с острым взглядом глубоко посаженных глаз, всегда одетый с иголочки, ухоженный, в гимнастёрке под бушлатом и в галифе, заправленных в начищенные до блеска сапоги – он выгодно выделялся из общей массы посетителей. Не заметить его было просто невозможно. К тому же, его яркую неординарную внешность дополняли личная харизма, общительность и исполнительность. Его слова никогда не расходились с делом. Захар был человек чести, человек дела и хозяин своему слову. В короткое время он завоевал авторитет и уважение, как среди сослуживцев, так и среди населения. Если старшина Захар Анфаров сказал, значит, так и сделает. Если брался за дело – значит, успех гарантирован.

Шура в душе восхищалась им. Но ни разу даже не намекнула ни словом, ни взглядом. Она не терпела бесцеремонного нахальства и беспринципности иных девушек, которые косили глаза, считая себя кокетками, и поджимали губы в жеманных улыбках, показывая таким образом понравившемуся мужчине, что его отметили и выбрали из общей массы. Они, девушки, насмотревшись в клубах фильмов, должно быть, думали, что они бесподобны в роли искусительниц, неловко и неуклюже флиртуя с мужчинами. Но Шуру такое поведение ужасно коробило, заставляя краснеть и мучиться от бесполезного стыда за посторонних людей. Она физически ощущала неестественность и ненатуральность такого поведения. И не любила она, как сама говорила, лезть людям в глаза, навязывать своё общение.

Шура понимала, что, прояви она сейчас немного смелости и заговори с ним – и их знакомство сразу завязалось бы. Но не могла она пересилить себя. Слишком волновал Захар её кровь. С другими, посторонними мужчинами она легко находила общий язык, общалась на разные темы. А здесь как ступор какой срабатывал. Так и проходила она молча, задерживая дыхание, и лишь украдкой поглядывая в его сторону и любуясь милыми сердцу чертами, в то время, как другие девушки болтали с ним, звонко хохотали и, о ужас! – заигрывали с ним. В такие минуты Шура готова была вцепиться в глаза бесстыжим нахалкам и кричать: «Он мой! Мой! Не смейте улыбаться ему!». Но молча глотала обиду и унимала в себе ревность, понимая, что он не принадлежит ей. А, может быть, и вообще не замечает её. Такие мысли были особенно мучительны для Шуры.

Но вот однажды случилось то, о чём Шурочка мечтала только в самых смелых мечтах. В тот момент, когда она собирала со столов посуду, Захар подошёл к ней и заговорил. Услышав его голос, Шура чуть не выронила поднос с посудой, так резко ударила кровь ей в голову. Она повернулась к нему лицом и хотела что-то ответить, но задохнулась, судорожно глотнула воздух и так и осталась стоять, беззвучно шевеля губами.

– Почему вы молчите? – спросил Захар. – Вы не хотите говорить со мной?

– Нет, нет, это просто от неожиданности, – сказала, наконец, Шура срывающимся голосом.

– Как же вас зовут, милая девушка? – повторил свой вопрос Захар. Он тоже волновался, хотя скрывал своё волнение за показной беспечностью и весёлостью.

– Шура, – тихо, почти шёпотом, ответила она.

– Александра, значит. А меня Захар.

«Я знаю», – хотела сказать Шура, но вовремя сдержалась.

Захар говорил что-то ещё, рассказывал Шурочке о своей родине, спрашивал что-то у неё, Шурочка отвечала. Она не помнила и половину из того, что говорил Захар, попросту не слышала – голова её была затуманена от любви и счастья. Вскоре он ушёл, попрощавшись с Шурой до вечера. Шура продолжала стоять на прежнем месте, с полным посуды подносом в руках и смотрела через окно на удаляющуюся фигуру Захара.

Кто-то тронул её за плечо. Шура вздрогнула и опять чуть не выронила поднос. Она обернулась и увидела девчат-официанток. Они улыбались и подмигивали Шуре.

– Ну и ну, вот это да, какого орла наша Шурочка отхватила, – говорила девушка по имени Нина, с доброй завистью глядя на неё. – Вот вам и тихая скромница. Ничего не скажешь. Молодчина.

– Да уж, – поддакивала Галина, – за ним девки табунами ходят, а он, видите, нашу Шурочку выбрал.

Шура очнулась, наконец.

– О чём вы говорите? – спросила она. – Кого я отхватила?

– Ты что, нас разыгрываешь? Или притворяешься? – спросила всё та же Нина. – Он позвал тебя на свидание. Он явно к тебе неровно дышит.

Шура смотрела непонимающе. Увидев её растерянное лицо, Нина поняла волнение подруги и сказала:

– Ты что, ничего не слышала?

– Мало что, – призналась Шура, опустив счастливые и виноватые глаза.

– Ой, горе ты наше, – вздохнула Нина с улыбкой. – Что бы ты без нас делала? Дай сюда поднос, а то ещё и правда выронишь из затёкших рук, и слушай. Захар твой придёт сегодня после работы сюда, чтобы проводить тебя домой.

Нина и остальные девушки наперебой пересказывали Шуре её недавнюю беседу с Захаром, совершенно не стесняясь признаваться в том, что они всё подслушали. Они вообще открыто стояли в дверях кухни во всё время их разговора. Ни Захар, ни Шура никого не замечали. Они были целиком поглощены друг другом.

Вечером, как и обещал, Захар пришёл в столовую, подождал, пока Шура закончила работу, и пошёл её провожать. На следующий день всё повторилось, и через день, и через неделю. Каждый день Захар дважды появлялся в столовой: днём на обед и вечером по окончании работы Шурочки. Вера заканчивала работу позже, но домой приходила раньше сестры. Она спешила к мужу и ребёнку, а Шура с Захаром шли медленно, не спеша и не замечая непогоды и мороза, глубокого снега и скользкого льда зимой.

Через месяц Захар позвал Шуру на танцы. Шурочка разволновалась. Ей очень хотелось пойти на танцы, да ещё с любимым мужчиной. Но она боялась, что мать не отпустит её.

– Я поговорю с твоей матерью и отпрошу тебя у неё, – сказал Захар.

– О, ты не знаешь её, – возразила Шура. – Она у нас очень строгая.

– Значит, мне придётся постараться, – твёрдо ответил Захар.

Вечером, дойдя до Шуриного дома, он не пошёл, как обычно, обратно, а остался за двором подождать, пока Шура вызовет мать к нему. Прошло пару минут. Шура вышла одна и потянула Захара за руку за собой.

– Идём в дом, – сказала она, сильно волнуясь, – там и поговорите. Мою мать зовут Елизавета Павловна.

– Добрый вечер вашей хате, – поздоровался Захар, войдя в дом и снимая шапку на украинский манер. – Будем знакомы, меня зовут Захар Анфаров.

Окинув Захара быстрым взглядом, Лиза сдвинула брови, уголки губ опустились ниже обычного, а на лбу между бровей прорезалась глубокая складка.

– Елизавета Павловна, – Захар нарушил повисшую в воздухе тишину. – Я пригласил вашу дочь Александру на танцы в эти выходные и прошу теперь вашего позволения. Отпустите ли вы её со мною в город на танцы?

Захар отчеканивал каждое слово, словно заученный урок. Лиза ещё сильнее нахмурила брови. Наконец, она сказала:

– А почему я должна отпустить с вами мою дочь? Я вас совершенно не знаю. Зачем вы пригласили её?

Захар не ожидал подобного вопроса, поэтому слегка опешил, но тут же собрался и выпалил громко:

– Потому что я люблю Александру, и она меня тоже. И я собираюсь жениться на ней.

Шура чуть не упала. А Лиза только покачала головой и сказала:

– Ну, с женитьбой – это вы торопитесь. Поглядим ещё. А на танцы, так уж и быть, ступайте. Вы в какой части служите?

Захар назвал номер части и фамилию старшего военного начальника. Затем он поблагодарил Елизавету, простился со всеми и ушёл.

Шура чуть не плакала от счастья. А мать была настроена несколько иначе.

– Он тебе не нужен, – сухо сказала она дочери.

Та широко раскрыла глаза и в недоумении смотрела на мать.

– Что вы такое говорите, мама? Вы же слышали, мы любим друг друга.

– Ну и что же? – тем же тоном ответила Лиза. – Всё одно, не подходит он тебе. Не будешь ты с ним счастлива.

Челюсть у Шуры отвисла. На глазах выступили слёзы.

– Но ведь… – она запнулась. – Как же?..

– Шура, пойми, ведь его за версту видно – франт и гуляка. Очень напоминает вашего отца. А с ним, поверь, я счастья не знала. От таких, как Захар, одни только слёзы. Беги от него, пока не поздно.

– Неправда, он не такой, – упрямо твердила Шура сквозь слёзы обиды, словно ребёнок. – Мой Захар добрый и весёлый. Он любит меня. И мы с ним поженимся. Вы же сами слышали, что он сказал.

Лиза увидела, что переубеждать Шуру было бесполезно.

– Как знаешь, – сказала она. – Тебе решать. Тебе с ним жить. Я не могу запретить тебе. Но знай, я не одобряю твой выбор.

Лиза вернулась к прежнему занятию, от которого десять минут назад её оторвали дочь с женихом – штопанью чулок и носков. Она повернулась к лампе, с чулком в одной руке и толстой длинной иголкой с широким ушком, в которое была продета толстая суровая нить – в другой руке. Шура знала: это означает, что разговор окончен. Продолжать дальше спорить и что-либо доказывать было делом бесполезным. И, хотя Шура получила желаемое разрешение на танцы, на душе у неё было тяжело оттого, что мать не разделила с ней её радости и счастья, а наоборот, была убеждена, что Захар не тот мужчина, что нужен Шурочке.

7.

В этом году весна наступила рано. Уже к концу марта сошёл весь снег. Солнце грело настойчиво и жарко. Под его тёплыми лучами моментально таяли сосульки на крышах домов, и весело журчали ручьи, вприпрыжку и наперегонки стекая по склонам холмов, через улицы и дворы, спеша к реке, словно боялись не догнать её быстрого и бурного течения. А река, вся сплошь покрытая тающими льдинами и пенистыми водоворотами, несла свои холодные тёмные воды, подчиняясь одной ей ведомой силе и вечному круговороту, чтобы слиться, в конце концов, с морем и океаном. На пути своём она орошала поля и луга, когда выходила из берегов, и разливалась на сотни метров вглубь берега, даруя вечное плодородие землям.

Уже заметно удлинился день в сравнении с зимними месяцами. Просыпалась земля, просыпалась природа. Воздух, прозрачный как слеза, звенел свежестью. Ещё холодный, но уже по-весеннему ласковый ветер разносил в воздухе пьянящий запах влажной, отдохнувшей за зиму земли, готовой принять семя и щедро взрастить новые урожаи. Со всех сторон раздавались птичьи голоса, приветствовавшие весну и ласковое солнышко. Дождавшись, наконец, тепла, птицы совьют новые гнёзда и выведут там птенцов, которые, в свою очередь, поступят так же через год, в следующую весну.

От всего этого калейдоскопа запахов и звуков шла кругом голова и закипала кровь в молодых сердцах. Весна, будто наркотик или хмель, одинаково действовала на всех: опьяняла и одурманивала, дарила надежду и счастье, не оставляя равнодушным никого. Общую картину довершали орущие коты, на которых первое весеннее солнышко действовало как полная луна на лунатиков. С безумно горящими глазами и торчащими усами они горланили дурными голосами, пытаясь отвоевать каждый своё место под солнцем, и произвести особое впечатление на имеющихся в округе кошек.

Всё вокруг дышало весной. Расцвела новыми красками и любовь Шурочки и Захара. Теперь, придя вечером в Осиновку, нагулявшись местными улочками или у реки, они ещё долго сидели где-нибудь на лавочке, держась за руки и даря друг другу нежность поцелуев. Бывало, их заставала за посиделками Лиза. Тогда она ругала Шуру и прогоняла её домой, а Захару наказывала оставить её дочь в покое и не приходить более. Но Захар имел слишком волевой характер, чтобы его могли остудить или остановить чьи-либо запреты. Он снова и снова приходил к Шуре, и снова они гуляли, а потом допоздна сидели на скамейке, где-нибудь на соседней улочке. Если и там их находила Шурина мать, то на следующий день они искали новые места.

Приход любви невозможно предугадать, равно как и невозможно остановить поток её. Что бы ни делала Лиза, как бы она ни старалась помешать или разлучить их, Шура с Захаром продолжали встречаться, а летом поженились. Лизе ничего не оставалось, как сдаться. Но своего отношения к Захару она не изменила.

8.

В самом начале весны Юра вместе с бригадой молодых людей уехал на заработки. Вера не хотела отпускать мужа, она верила, что и здесь можно найти достойную работу. Но Юра стоял на своём. Он не хотел горбатиться на тяжёлой работе за гроши. Он обещал устроиться где-нибудь на хорошем месте и высылать каждый месяц деньги, а потом, когда заработает достаточно, вернуться к ней, завести хозяйство, и зажить безбедной счастливой жизнью.

– Но я и теперь счастлива, – возражала Вера. – Мы и так хорошо живём. Чего тебе не хватает?

Она всё ещё надеялась отговорить мужа. На душе у неё было неспокойно. Она списывала это на волнение перед предстоящей разлукой.

В назначенный день Юра уехал. Каждую неделю он писал Вере письма, в которых рассказывал, как они с приятелями доехали, как поселились и устроились на новом месте. Писал о том, как скучает по ней и по дочурке Валечке, как любит их и ждёт возможности скорее вернуться обратно.

Вера писала в ответ, как сильно она его любит, как подрастает Валечка и как его здесь не хватает. Раз в месяц, как и обещал, Юра высылал вместе с очередным письмом немного денег. Это было небольшим подспорьем к имеющемуся заработку Веры.

Лиза с самого начала не одобряла решение дочери отпустить мужа.

– Не нравится мне эта затея, – говорила она Вере. – Не нравится, говорю, ваша затея с дальними долгими странствиями.

– Но что я могла сделать, мама? – отвечала Вера. – Ведь он мужчина. Разве я могла повлиять?

– Мужчина, – усмехнулась Лиза. – Мальчишка он ещё совсем, а не мужчина. – Она покачала головой. – Как угодно, но ты должна была ему помешать. Просто не пустить его, и всё, – настаивала Лиза. – Нельзя мужика далеко и надолго от себя отпускать. Мужику-то уход и присмотр нужен. Как за дитём. Очень быстро они от семьи отвыкают на чужбине. Как бы чего не вышло.