Рваные судьбы

Идя обратно с продуктами, Вера мучилась угрызениями совести. Фрау Миллер так доверяет ей, так хорошо к ней относится.

«Впрочем, – решила Вера, – Раечка тоже не по доброй воле голодает на этих каторжных работах. В конце концов, не убудет с хозяйки. Всего одна буханка хлеба».

Фрау Миллер и правда ничего не заметила. Вера с облегчением вздохнула. Но теперь надо было как-то отоварить карточку. Вера решила, что, когда хозяйка в следующий раз пошлёт её в магазин, она использует и свою карточку.

В воскресенье Вера, как обычно, навестила сестру. Ещё издали она увидела, что Рая не одна. Поначалу Вера забеспокоилась, кто это мог быть возле Раи. Но потом она догадалась.

«Наверняка, это Раечкин молодой человек», – подумала Вера и оказалась права. Рая действительно привела с собой Владислава, чтобы познакомить с сестрой. Он оказался приятным, высоким, симпатичным мужчиной лет двадцати пяти. Между ним и Верой сразу установились тёплые дружеские отношения.

– Раечка много рассказывала о вас, Вера, – сказал Владислав на ломаном русском. – Она сказала, что вы спасли её от голодной смерти здесь, на фабрике. Разрешите поблагодарить вас, Верочка. Я восхищаюсь вашей смелостью. Ведь вы каждый раз рискуете своей жизнью.

– О, это пустяки, – махнула рукой Вера. – Я уже привыкла и не вижу никакой опасности. Главное, чтобы документы не спросили. Но мне это не грозит. Говорят, я похожа на немок – не отличить.

– Да, вы действительно очень похожи на немку. Я сначала так и подумал, когда вас увидел. Простите.

Владислав засмеялся. Вера тоже улыбнулась.

– Вы очень добрый и весёлый, – сказала она. – Берегите нашу Раю. У неё слабое здоровье. Зато она среди нас самая умная. И вообще, она очень умная и образованная.

– Вера, замолчи, – шикнула на неё Рая. – Ты что, с ума сошла? Что ты такое говоришь?

– Раечка, не волнуйся, – сказал Владислав. – Я согласен с твоей сестрой. И очень уважаю её за это. Она так о тебе беспокоится. Не волнуйтесь, Вера, я буду оберегать нашу с вами Раечку. Она мне так же дорога, как и вам.

Вскоре свидание окончилось. Время, как всегда, пролетело незаметно. Вере было пора возвращаться.

10.

К концу следующей недели фрау Миллер опять отправила Веру в магазин. Она дала девушке восемь карточек – по две на каждую категорию товаров.

Выйдя за ворота, Вера достала из кармана свою карточку и добавила к остальным. В магазине всё прошло гладко. Правда, Вере всё время казалось, что на неё все очень пристально смотрят, в чём-то подозревают. Она нервничала и постоянно оглядывалась по сторонам. Не зря говорят, что на вору и шапка горит. Вера забрала все продукты, включая и лишнюю буханку хлеба, и вышла из магазина. Всё, теперь оставалось незаметно пронести свою добычу мимо глаз хозяйки. Тут Вера заранее договорилась с Юрой: он должен был встретить её, когда она войдёт во двор, и незаметно взять у неё буханку хлеба.

Всё так и случилось. Но именно в тот момент, когда Вера передавала Юре хлеб, в окно на втором этаже выглянула хозяйка и всё увидела. Выйди она двумя секундами позже, и всё прошло бы гладко. Но случилось то, что случилось.

Она позвала из окна:

– Верочка, поднимись ко мне.

Вера встрепенулась, как испуганная птичка, и глянула наверх, откуда раздался голос. Увидев лицо хозяйки, она поняла, что та обо всём догадалась. Такой грандиозный план рухнул в одночасье. Было не столько страшно, сколько обидно и досадно. Вера забрала обратно хлеб из рук Юры и пошла к хозяйке.

– Ты уже вернулась из магазина? – спросила фрау Миллер, когда Вера вошла к ней в комнату.

– Да, только что, – подтвердила Вера. Она никак не могла унять волнение. Коленки дрожали, на спине выступил пот.

– Ты помнишь, сколько карточек я тебе дала сегодня? – спросила хозяйка, глядя Вере прямо в глаза.

У Веры мелькнула мысль соврать, что было девять карточек. Но она тут же её отбросила. Если хозяйка и вправду всё увидела и поняла, то к воровству ещё добавится и ложь. Нет, Вера не могла настолько оскорбить фрау Миллер.

– Восемь, – ответила она и опустила глаза.

– Правильно, – сказала фрау Миллер.

Вере показалось, что голос её немного смягчился. Хотя, это могло ей только показаться. С минуту женщина молчала. Она размышляла. Вера подняла на неё виноватый взгляд и снова опустила глаза.

– Положи, пожалуйста, продукты на стол, – сказала хозяйка.

«Ну, всё, – подумала Вера, – сейчас она пересчитает хлеб и окончательно убедится, что я воровка. А потом останется только позвать полицаев. И пиши, пропала».

Вера сделала, как велела фрау Миллер, и положила все продукты на стол. Хозяйка ещё с минуту помолчала. Казалось, она принимает какое-то решение. Вера стояла и ждала приговора. И тут случилось то, чего Вера никак не ожидала. Фрау Миллер взяла со стола буханку хлеба и передала её Вере в руки.

– Это для твоей сестры, – сказала она. – А теперь можешь идти. Там на кухне нужна помощь.

Вера не могла поверить в то, что сейчас произошло. Она стояла с отвисшей челюстью и смотрела на хозяйку, пытаясь угадать, шутит та или и вправду не собирается её наказывать.

– Ну, что ты стоишь, как вкопанная? – сказала фрау Миллер. – Иди, занимайся делами. А в воскресенье, как обычно, поедешь навестить сестру и отвезёшь ей хлеб. Ты же ведь так и хотела, правда?

Вера шагнула навстречу хозяйке.

– Спасибо вам, фрау Миллер, – сказала она со слезами на глазах. – И простите меня, пожалуйста. Я не…

– Успокойся, Верочка. Не надо объяснять. Я всё понимаю. А теперь иди.

Вера опустила голову и пошла к выходу. Так паршиво она себя ещё никогда не чувствовала. Когда она обманывала других немцев и фашистов, обводила вокруг пальца полицаев, тогда она чувствовала лёгкое волнение и кураж, а ещё гордость, что провела врагов. Но сейчас была иная ситуация. Она обманула человека порядочного и сострадающего, справедливого и доброго, и не важно, какой нации. А главное, она растоптала доверие хозяйки. Минутная слабость стоила Вере доброго отношения. И от этого было очень досадно, обидно и стыдно.

Перед дверью Вера снова обернулась и сказала:

– Я хотела помочь сестре. Она голодает. Простите меня.

– Всё сложно, да. Я понимаю, – ответила фрау Миллер, вздохнув. – Ступай, Верочка.

Вера вышла.

«Лучше бы отругала, накричала, наказала, – думала она, идя в свою комнату и вытирая слёзы с глаз. – Всё ж было бы не так гадко, как сейчас. Я получила бы тогда по заслугам. А так…»

Вера постоянно теперь чувствовала свою вину, хотя фрау Миллер никогда и не вспоминала о случившемся, и не стала хуже относиться к Вере. Всё осталось по-прежнему. Правда, с тех пор хозяйка больше не доверяла ей карточки. Вот это, пожалуй, единственное, что поменялось. Но и этого было достаточно, чтобы Вера помнила о своём поступке и стыдилась его.

Рае она ни словом не обмолвилась об этом происшествии. А то ещё, чего доброго, та не захотела бы больше брать продукты от фрау Миллер. А уж самой Вере досталось бы от сестры.

11.

Наступило лето 1944-го года. Уже почти два года Вера была в Германии, не видела мать и сестру, не знала даже, живы ли они. Вера очень тосковала. Временами её охватывал страх, что она может никогда больше не увидеть своих родных.

– Скоро день рождения Шурочки, – сказала она Рае, когда они сидели на тёплой траве фабричного двора, обнесённого сеткой и колючей проволокой.

– Да, наша Шурочка совсем взрослая, – задумчиво произнесла Рая. – В этом году ей исполняется двадцать один год. А помнишь, ещё совсем недавно мы были маленькими девчонками, бегали на нашей любимой Широкой улице с целой ватагой детворы? С утра до вечера улица звенела от веселья, криков и беготни. Какие это были дивные времена.

– Да, конечно, помню. Хоть я и была самой младшей, а всё равно помню каждую мелочь, каждый забавный случай и происшествие. Больше всех доставалось от мамы Шуре, из нас троих она чаще всех встревала в какие-то истории. Помнишь, как она вместе с мальчишками дразнила быка?

– Да, что-то припоминаю, – сказала Рая.

– А я всё так хорошо помню, как будто это было только вчера, – засмеялась Вера. – Я ведь тоже была там, правда за забором, и всё видела. Сейчас, через столько лет это вызывает весёлый смех, а тогда я здорово испугалась. Да и Шурку бык чуть не угробил. Мальчишки дразнили быка, а Шура с ними наравне:

«Бугай – бугай, му-у.

Крест на лбу.

Калачики-ножки

Пошли по дорожке.»

Они кричат, регочут, а бык мычит, рога на них направляет. А Шура, чтобы показать, какая она смелая, и что она ровня пацанам, подобралась к быку ближе всех – дразнит его, рожи корчит. Тут бык как рванёт, и выдернул цепь из земли. И погнался за детворой. Мальчишки врассыпную, а он за Шурой. Они перемахнули через забор, а Шура не успела. Бык её на рога и поднял. Это же хорошо, что всё обошлось, что не порвал её и не покалечил. Пару ссадин и синяков только оставил. Так и швырнул её через забор. Мы тогда маме ничего не сказали, а то она бы Шурке задала трёпку.

– Да, зато другой случай мама ещё долго вспоминала Шуре, – сказала Рая. – Помнишь историю с яблоками?

– Нет, – Вера напрягла память, – что-то не припоминаю.

– Ты, наверное, тогда ещё маленькая была, и просто забыла. Шуре самой тогда было лет восемь. Помнишь ту громадную яблоню, что росла на соседней улице? Мы всё время паслись возле неё, когда яблоки поспевали. Брали камни и швыряли их в самую гущу. Главное потом, успеть своё яблоко схватить, когда упадёт. Вот Шура наша выбрала булыжник покрупнее да потяжелее, чтобы яблоко самое большое сбить, дождалась своей очереди, да как зашвырнёт его вверх. А сама вместе с остальными, раз – и наклонилась носом в землю, чтобы добычу свою не прозевать. Ждёт, а яблоко всё не падает. Зато каменюка упал, да на голову соседскому малышу лет четырёх. Это же хорошо ещё, что не убила. Но голову развалила. Ребёнок кричит, голова вся в крови. Выбежала его мать, чуть в обморок не упала, когда увидела. А Шурка – за своё ничего, и бежать. Забежала куда-то, и не видел никто. Соседка за малыша своего орущего, да к нам домой, к маме. Кричит, ругается, дитё орёт, кровью обливается. В общем, караул. Если бы Шура тогда попалась маме на глаза, не миновать ей расправы и наказания. А так она вернулась уже к ночи, бледная, перепуганная. Мама к тому времени уже поостыла, и ругать сильно не стала. Какой уже смысл?

Вера смеялась от души. Она как представила себе эту картину, так и покатилась от хохота.

– Да, Шура наша весёлая, – сказала она.

– Иногда даже чересчур, – подтвердила Рая.

– Зато есть, что вспомнить. Разве это не весело?

Вера замолчала. Она вспоминала свою родину. Она видела сейчас Широкую улицу, их узенький переулочек – в детстве он казался большим и просторным. Осенью там всегда стояла огромная лужа. Вера вспомнила их дворик, поросший сливами и яблонями, их дом и милую хатёнку. Вера закрыла глаза и почувствовала запах дома, такой родной и зовущий. Там всегда тепло и уютно. Немного тесновато, но так хорошо, что даже кружится голова. Там всегда ждут, всегда утешат и защитят. Дома всё по-другому, как-то всё по-особенному. И запахи, и звуки, и даже зелень деревьев и травы другая, не такая, как везде, не такая как здесь. И птицы поют иначе, и небо другое, и солнце светит ярче и греет ласковее.

Вера глубоко вздохнула. Тоска сковала грудь, сжала горло.

– Я хочу домой, Рая, – сказала она. – Домой, к маме. И чтоб было, как раньше.

– Как раньше уже не будет, – вздохнула Рая. – Даже если мы когда-нибудь и вернёмся домой. Всё изменилось. Да и где он, наш дом? Может, и нет его, разбомбили вместе с остальными.

– Нет, не говори так, – прервала её Вера. – Я буду думать, что наш дом уцелел, стоит на месте. А в нём мама и Шура, ждут нас.

Рая ничего не ответила. Не хотела спорить.

Сёстры не знали, что Харьков и Чугуев освободили ещё год назад, и что их родной дом чудом уцелел от бомбёжек, в числе нескольких других домов. Основная же часть Осиновки была полностью или частично разрушена. Ведь там, сёстры знали, была передовая линия фронта, бои велись почти без перерывов. Люди, освобождённые вместе с городом, возвращались в свои жилища, или туда, где раньше стояли их дома. Женщины, дети и старики постепенно, сообща, своими силами ремонтировали и отстраивали заново дома, чтоб было, куда вернуться с войны их уцелевшим мужьям, отцам, братьям и сёстрам.

Тяжело приходилось людям, но у них уже было главное – свобода. Свобода, которой так не хватало Вере с Юрой, Рае с Владиславом и сотням тысяч других пленных, которые продолжали работать, голодать и умирать в чужой ненавистной стране.

12.

Вера никак не могла успокоиться. Беспокойство и тревога, сковавшие её, не отпускали всю неделю. И, приехав в следующий выходной на свидание к сестре, Вера поняла, почему ей было так тревожно и не по себе все эти дни.

Придя на привычное место, она не встретила там Раю. Подождав около часа, Вера решила разведать обстановку и выяснить, что случилось с Раей, почему она не пришла.

«Неужели её выследили? – думала Вера, пробираясь к баракам. – Но тогда об этом знал бы Владислав. Он должен был прийти и сообщить мне. А может, Раечка заболела, и Владислав сейчас возле неё? Тогда я тем более должна их найти!»

Вера свободно и беспрепятственно шла по территории фабрики. Она удивилась, что никто не встретился ей на пути: ни пленные, ни надзиратели. Проходя мимо какого-то цеха, через открытые ворота она увидела, что внутри пусто.

«Странно, – подумала Вера, – ведь у них не бывало выходных».

Её тревога усилилась. Но, когда Вера вошла в барак, она испугалась ещё сильнее – он был тоже пуст. И второй барак, и третий. Вся фабрика была безлюдна. Ни немцев, ни пленных.

Что произошло? Где все? И где теперь искать Раю?

Вера вернулась на задний двор фабрики, откуда пришла, и выбралась на дорогу. Она прошла до главного входа, в надежде что-нибудь разузнать. Но кругом царило давящее безмолвие. Ни души вокруг. На воротах фабрики висели замки. Вера была в растерянности. Она не знала, что делать.

В километре от ткацкой фабрики начиналось какое-то селение, крайние дома были хорошо видны отсюда. Вера решила сходить туда. Возможно, она найдёт кого-то, кто знает, куда все подевались с фабрики. Ещё не дойдя до села, Вера встретила старика, местного жителя. Он ей рассказал, что фабрику вывезли и эвакуировали подальше от Берлина. А куда именно, никто не знает.

Вера была в отчаянии. Надежда найти Раю только что окончательно разбилась. Что же делать? Вера заламывала руки и кусала губы, растерянно озираясь по сторонам. Как же ей сейчас было необходимо увидеть сестру, услышать её голос, родной голос, чтобы успокоить растревоженную душу, унять тоску и холод пустоты и безысходности. Как страшно и одиноко было сейчас Вере – одной в этой чужой земле, в целом мире.

Вера подскочила, как ужаленная, и побежала прочь отсюда, подальше от этих мест, на станцию, чтобы поскорее добраться до дома фрау Миллер. Там спокойнее, там знакомые добрые лица, там Юра.

Вера бежала со всех ног, подгоняемая страхом и паникой, которая охватила её. Она задыхалась, сердце выскакивало из разгорячённой груди, каждый вдох причинял боль, а она всё продолжала бежать. Вот, наконец, показалась станция. Вера немного сбавила темп. Ноги уже почти не слушались и от долгого бега подгибались, как ватные. Голова была, словно в тумане.

Вера почти не помнила, как добралась домой. Очнулась уже у себя в комнате.

– Что с тобой вчера было? – спросил Юра на следующий день, когда вызвал её из дома на минутное свидание. – Промчалась, выпучив глаза, ни слова не сказала.

– Юра, родненький, беда, – заплакала Вера. – Фабрику, где работала Раечка, эвакуировали. И никто не знает, куда.

Вера уткнулась лицом в плечо любимого и плакала.

– Да, дела, – протянул Юра и обнял Веру за плечи.

Дальше – хуже. Вера совсем затосковала. Она постоянно думала о сестре, и эти мысли причиняли ей страдания. Как теперь бедная Раечка справится без Веры, без её помощи и поддержки? Правда, у неё теперь есть Владислав, и это немного успокаивало Веру. Но всё равно, ведь никто уже не будет подкармливать Раю, привозить ей свежий хлеб.

Как такое могло произойти? Почему вывезли фабрику и всех пленных? Зачем это было надо? А может?.. Нет! Вера гнала прочь страшные мысли о концлагере.

«Нет! Их в самом деле эвакуировали, так надо было. И всё, – говорила себе Вера. – А когда кончится война, Рая вместе с Владиславом вернётся домой, живая и невредимая».

Но война длилась ещё целый год, бесконечный, мучительно долгий год. Вера каждый день ждала, что вот-вот наступит победа, придут наши и скажут, что Гитлер разбит, и освободят их. И все будут смеяться и плакать от радости, петь и плясать, обнимать друг друга и кричать: «Ура! Победа!». А потом наши солдаты помогут им с Юрой вернуться домой, так же, как и сотням тысяч остальных пленных, торжественно освободив всех из-под гнёта фашистов.

Так думала Вера, представляя себе победу и освобождение. Но прошло полгода, снова наступила зима. Зима 1945 года. А победы всё не было. Война продолжалась. Надежда и радостное ожидание чуда снова сменились унынием и ощущением безысходности. Вера устала ждать. И вообще, с ней в последнее время происходило что-то странное и непривычное. Настроение менялось, как погода. Вера стала нервная и раздражительная. Она с трудом сдерживала себя, чтоб не наброситься на Юру или на кого-нибудь ещё. А порой ей вообще хотелось кого-нибудь побить – так ей все вокруг опостылели.

В конце зимы Вера узнала причину своего состояния, когда поняла, что беременна. Она в панике прибежала к Юре и закричала:

– Юра, я беременная. Что делать?

– Ух, ты! Ну, даёшь! – улыбнулся Юра в ответ.

– Ты что, дурак?! – возмутилась Вера. – Чему ты радуешься? Что нам теперь делать?

– Как «что делать»? Рожать, конечно, – сказал Юра.

– Но ведь война, – Вера растерялась.

– Ты что, не хочешь родить ребёнка? – спросил Юра. – Или боишься?

– Да нет, не боюсь я, – немного поутихла Вера. – И хочу, конечно. Но ведь война же, – повторила она.

– Ну и что, что война? Так что теперь, детей что ли не рожать? А война скоро кончится.

– Ой, молчи уж,– махнула Вера руками. – Ты так говоришь с тех пор, как мы познакомились, а это уже два с половиной года. Только война вот никак не кончится.

Юра, в свою очередь, тоже махнул рукой и пошёл работать.

Вера осталась наедине со своими мыслями. Что теперь будет? Они в чужой стране, вдали от дома. Война продолжается. Как рожать? Куда? Что делать?!

«Ай, будь что будет, – решила она. – Фрау Миллер добрая, не выгонит. Как-то прокормимся».

Вера успокоилась.

13.

Время шло, с каждым днём приближая окончание войны. Весенний ветер принёс новые вести. Наши армии были уже в Германии и с каждым днём приближались к Берлину. Оставались последние рывки, последние решительные бои на границах Советского Союза и на территории фашистской Германии.

Последний бой – он трудный самый. Неохотно отдавали гитлеровцы нам победу, жестоко бились напоследок, унося тысячи жизней советских солдат и союзников в последние недели войны.

Наступил май, а с ним пришла и долгожданная победа. Но пришла она не так романтично, как себе представляла Вера.

Как-то утром в дом вбежал Юра, нашёл Веру и сказал взволнованно:

– Наши вошли в Берлин. – Его глаза светились радостью. – Слышишь, Вера? Это победа. Понимаешь?

– Ура! – закричала Вера и бросилась на шею любимому.

– Иди, собери свои вещи, только самые необходимые. И скорее. Надо быть готовыми, когда за нами придут.

Вера бросилась в комнату. В дверях она налетела на Ханну, обняла её крепко и закричала по-польски:

– Ханна, победа! Наши в городе! Нас скоро освободят.

Ханна выбежала во двор, там уже все радовались и ликовали.

Вера собрала свои вещи, в основном те, что подарила ей Криста. Она вспомнила о своей подруге-немке и решила увидеться с ней на прощанье. Вера поднялась в комнату девушки и застала её там.

– Криста, я пришла проститься, – сказала Вера, войдя в комнату. – Наши войска вошли в Берлин, и нас скоро освободят.

– Что ж, это хорошо, что вы возвращаетесь к себе домой, – ответила Криста. – Тем более что у тебя скоро будет ребёночек. А ему будет лучше родиться дома, а не на чужбине.

– Криста, ты такая хорошая, – сказала Вера и обняла девушку. – Я очень привязалась к тебе, и к фрау Миллер тоже. Мне будет вас не хватать.

– Мне тебя тоже, – сказала Криста с грустью. – Прощай, моя подруга Вера. Будь счастлива.

– Прощай, подруга Криста. Я тебя люблю. Прощай.

Вера поцеловала Кристу и вышла. Она спустилась во двор, где её уже ждал Юра.

– Ну, где ты так долго? – в нетерпении спросил он.

– Я простилась с Кристой. Ведь мы уже вряд ли когда-нибудь с ней увидимся.

– Нам лучше зайти в дом, – сказал Юра. – На улицах стреляют.

И действительно, выстрелы, крики, грохот бьющегося стекла сливались в общий оглушающий шум, который приближался со всех сторон.

Вдруг ворота распахнулись, и во двор ворвались с десяток солдат. Они разбрелись по двору и по дому. Был слышен звон разбиваемой посуды и грохот переворачиваемой мебели. Вера смотрела, как эти люди с остервенением и рёвом крушили всё вокруг, и не могла поверить глазам своим. Совсем не так она представляла себе воинов-освободителей. Но то, что она увидела в следующую минуту, заставило её содрогнуться. Трое солдат выволокли на улицу кричащую фрау Миллер, которая пыталась отбиваться от них. Тогда один ударил её сапогом в живот, схватил бедную женщину за волосы и продолжил тащить. Посреди двора они остановились, задрали ей юбку, а тот, что ударил её, стал расстёгивать свои штаны.

Вера в ужасе смотрела на происходящее, не в состоянии даже пошевелиться.

– Юра, что они делают?! – спросила она охрипшим голосом. – Что происходит?

– Не знаю, – шёпотом ответил Юра и сжал её руку. – Тихо.

Омерзительная сцена продолжалась. Трое обезумевших солдат по очереди насиловали стонущую и кричащую фрау Миллер.

Вера не могла больше молча наблюдать эту картину. Тошнота подступила к самому горлу. И она закричала:

– Хватит! Отпустите её! Что она вам сделала?

Те трое даже не обернулись на крик Веры. Юра пытался удержать её за руку и умолял:

– Молчи, прошу тебя, молчи.

– Как я могу молчать? – плакала Вера. – Посмотри, что они делают! Прекратите, сволочи, зверьё!

Тут из дома вышел солдат лет сорока и ринулся на Веру. Юра загородил её грудью:

– Только тронь её, и тебе придётся убить нас обоих, советских граждан, – сказал он, стиснув зубы.

Солдат отступил и сказал в ответ:

– Скажи своей бабе, чтоб попридержала язык, и не бросалась резкими словами. Мы – солдаты, мы прошли войну. Мы умирали каждый день. Мы взяли Берлин и принесли вам победу и свободу. И теперь заслуживаем небольшую награду и отдых. Ты так не считаешь, парень?

Он смотрел налитыми кровью глазами на Юру.

– Но она же вам ничего не сделала, – говорила Вера сквозь слёзы. – Она так хорошо к нам относилась.

– Хорошо, говоришь, относилась? – он снова наступил на них. – А ты была в соседних домах? Нет? А я был. Я только что оттуда. И знаешь, что я видел там, где хозяева были не такими добрыми и хорошими? Они расстреляли твоих земляков. Вот так-то. А те, наверное, так же, как и ты, сидели и ждали свободы. Они не дожили часа до своего освобождения. А ты говоришь, ничего не сделала. Её мужчины убивали на войне твоих братьев! И те солдаты, – он указал в сторону троих насильников, – они видели всё это, они сами умирали много раз. Они видели такое, от чего долго ещё не смогут спокойно спать по ночам.

– Пожалуйста, – плакала Вера, – не убивайте её. Она всего лишь женщина. К тому же добрая.

Солдат грубо рассмеялся, задрав голову.

– Вот и хорошо, послужит доброму делу. Наши солдатики давно уже баб не видели. Да и ей невредно будет мужика русского отведать. А? Как думаешь, парень? – И он похлопал Юру по плечу. – Небось, давно уже не было мужика-то хорошего у вашей фрау?

– Эй, здесь ещё одна! – послышались крики из дома. – Молоденькая.

Вера услышала крики Кристы. Она закрыла уши руками. Юра схватил Веру за руку и потащил её прочь отсюда.

– Бежим скорее, – говорил он. – Мы им ничем не сможем помочь. Если повезёт, то выживут. И помалкивай больше. Ты их видела? У них нет ни погон, ни нашивок. Это штрафбатовцы. А они страшнее диких зверей.

Вера плакала навзрыд. У неё перед глазами стояла эта жуткая сцена: посреди разгромленного разорённого двора трое насилуют фрау Миллер, а перед домом четверо склонились над кричащей полураздетой Кристой.

Вера остановилась, чтоб перевести дыхание. От ужаса и мерзости происходящего тошнота усилилась. Веру вырвало. Она присела, чтобы отдохнуть. Юра присел рядом. Вокруг царил хаос. Кругом бегали люди: как солдаты, так и освобождённые пленные. Они крушили витрины лавок и магазинов, вытаскивали на улицу продавцов и избивали их. Солдаты грабили винные магазины, напивались в хлам и валялись прямо посреди улиц. Другие грабили продуктовые и ювелирные лавки.