Исповедь проститутки

– Я не хочу обсуждать это с тобой, и вообще с кем-либо, – ответила я. – У меня есть свои причины на то, чтобы причинять боль таким, как ты. И спросила я тебя лишь потому, что мне интересно, что такого произошло в твоём мозгу, что нормальный, человеческий секс для тебя неинтересен и безвкусен, секс, дарящий любовь и радость обладания любимым человеком, а не боль и унижение. Что заставляет таких, как ты, искать боли и страданий?

– Люди разные, Марго, – произнёс он с улыбкой. – И потребности у всех разные.

– Да, я это уже поняла, – сказала я со вздохом. – На сегодня сеанс окончен. Надеюсь, ты остался доволен. Расценки ты знаешь, «госпожа» по двойному тарифу. С тебя тысяча двести.

Я подала клиенту его вещи.

– Да, моя королева, – ответил он и взял из моих рук одежду. Он достал кошелёк и отсчитал нужную сумму. – Я приду к тебе на следующей неделе. Если ты не против.

– Я не против. Приходи, когда захочешь. Я с удовольствием отхлещу тебя своей плетью ещё раз.

– Спасибо, Марго, – сказал он и припал к моей руке.

Я чувствовала себя совершенно по-дурацки, как будто была участницей какой-то нелепой театральной постановки. Я высвободила свою руку и улыбнулась, как бы извиняясь.

– Моё имя Руслан, – сказал он.

Я молча кивнула.

Я подождала, пока Руслан оденется, вышла вслед за ним и направилась к Люсе, чтобы отдать полученные от него деньги. Руслан попрощался и уже у са́мого выхода обернулся и сказал:

– Это было незабываемо! До встречи, моя королева.

«Вот идиот! – выругалась я про себя. – Не мог уйти молча? Надо же было тебе рот открыть!»

Я рассердилась так лишь потому, что в холле в этот момент находилась Ирма. А как же без неё?! Она по какому-то дьявольскому везению и стечению обстоятельств постоянно оказывалась в ненужное время в ненужном месте, и всегда была в курсе всех событий, касающихся не только её само́й, а и всех остальных.

Ирма зыркнула на уходящего Руслана, затем метнула взгляд на меня, и в глазах её мелькнул уже знакомый мне недобрый огонёк. Я поспешила уйти, но Ирма громко сказала мне вслед:

– Интересно, чем это наша королева так удивила клиента, что он весь аж светится от счастья? Чем ты его побаловала? Что у тебя есть такое особенное?

В её вопросах не было, на первый взгляд, ничего необычного. Такое могла спросить любая девочка. Но вкрадчивый голос Ирмы, её взгляд, скрывающий поток ненависти и зависти, не сулили ничего хорошего. Я не хотела заводиться и ругаться с ней, не хотела и дразнить её, это было небезопасно, в конце концов. Поэтому я ответила, как есть:

– Я лишь хорошенько отхлестала его своей новенькой плёткой, пока он сам себя удовлетворял.

– О, садо-мазо, – улыбнулась Ирма, прищурившись, как кошка. – Я это люблю.

– Не совсем так, – поправила я её. – Была лишь «госпожа» и плётка. Уверена, у тебя это получается не хуже.

– О да, БДСМ – моя любимая забава, – сказала Ирма. – Скажи, Марго, а твой клиент не просил, чтобы ты смазала гелем тупой конец своей плётки и трахнула им его?

– Ирма! – вскричала Люся. – Прекрати! Не хочу этого слышать, извращенка!

Ирма запрокинула голову и расхохоталась.

– Ты чего, Люся? – сказала она, смеясь. – Наши извращенцы ещё не такое просят. Ты так завизжала, будто никогда не слышала о перечне услуг, которые мы готовы предоставлять.

– Я всё это знаю, – ответила Люся. – Просто ты сказала об этом так… так мерзко. И вообще, одно дело знать, а другое дело слушать об этом. Бр-р-р.

Люся передёрнула плечами.

– Странная ты какая-то, – сказала Ирма, – психованная. Другое дело Лера с Аллой. Вот они с удовольствием слушают наши рассказы. Они бы и сами, наверное, не прочь исполнить пару фантазий и пикантных пожеланий клиентов. Особенно, что касается БДСМ.

– Вот им и рассказывай о своих успехах, – огрызнулась Люся. – А мне не надо. И вообще, не мешай мне работать, не отвлекай.

– Подумаешь, какие мы нежные, – сказала Ирма и прошла мимо нас, смерив меня взглядом.

Она вошла в свою комнату и прикрыла дверь.

– Терпеть её не могу, – сказала Люся. – Перевели бы её, что ли, куда-нибудь. Так вряд ли, у неё клиентов много, она популярная, особенно в роли «госпожи». А ты и в этом ей составляешь конкуренцию. Будь осторожна, Марго. Ирма не любит конкуренток.

– Да я знаю, – ответила я. – Но что я могу сделать? Скорее бы уже открыли новую базу. Тогда я буду далеко от Ирмы.

– Да уж, скорее бы, – согласилась Люся.

* * *

В этот вечер у меня было ещё два клиента со стандартным набором услуг: массаж, стриптиз, минет, «классика».

Моё возбуждение и напряжение вследствие недополученного оргазма с Русланом ожесточили меня и вновь придали резкости моим движениям. Я с большой охотой оттрахала одного, и почти следом второго, впиваясь ногтями им в плечи, в спины и ягодицы, и разводя ноги в поперечном шпагате для максимального проникновения.

Клиенты были в восторге. Они, словно завороженные, повторяли слова признаний и восхищения, стонали и кричали от наслаждения.

* * *

На следующий день я позвонила Инессе, чтобы справиться о состоянии Эллы.

– Она в клинике, – ответила Инесса. – Почти всё время под капельницами. Врач говорит, что у неё сильнейшая зависимость, и что бросить ей будет сложно, но возможно. Главное, когда она вернётся назад, чтобы не сорвалась.

– А когда она сможет вернуться? – спросила я.

– Я думаю, не раньше, чем через две недели, – сказала Инесса. – Ещё должны улечься тревоги после облав, и чтобы новых не было.

– Мы с Жанной хотим завтра съездить и навестить Эллу, – сказала я.

Инесса назвала адрес клиники, фамилию врача, и мы распрощались.

На следующий день Жанна отпросилась на пару часов, и мы с ней поехали в наркологическую клинику, где находилась Элла.

Таксист привёз нас по адресу. Клиника располагалась на самой окраине, или даже за чертой города, я не очень понимала, где мы находимся. Это было мрачное серое здание в несколько этажей, одиноко стоящее в стороне от трассы, среди деревьев. Отсутствие людей во дворе клиники и вокруг неё, а также решётки на всех окнах придавали этому мрачному месту зловещий вид тюрьмы. Создавалось ощущение, что в этот забытый богом и людьми уголок даже солнце не заглядывает.

Мы прошли по подъездной дорожке, затем пересекли двор и вошли в двери главного корпуса. В лица нам сразу ударил спёртый, удушливый, тошнотворный запах. Я даже на какое-то время перестала дышать. Жанна тоже закрыла рот и нос рукой.

– Боже мой, разве возможно находиться в этом месте больше десяти минут? – сказала я, пытаясь дышать неглубоко, чтобы как можно меньше этого смрада набирать в лёгкие.

– Ужас, – согласилась Жанна, всё ещё прикрывавшая пол-лица рукой. – А ведь люди здесь проводят целые недели и даже месяцы.

Мы поднялись на третий этаж, где размещалось наркологическое отделение. Здесь было так же душно, но хотя бы не донимал запах перебродившего недельного перегара, смешанного с запахом несвежих человеческих тел.

– Наверное, на первом этаже находятся алкоголики, – предположила я. – Обычно такое амбре исходит от пьющих годами без просыха людей.

Жанна кивнула и убрала, наконец, руку от лица. Но мы поторопились радоваться. Войдя с лестницы в коридор, мы опять невольно заткнули носы. Смрад, витавший в коридорах третьего этажа, был просто невыносим и заставлял содрогаться при каждом вдохе. Он чем-то напомнил запах из морга – запах разлагающейся плоти.

Превозмогая тошноту, мы нашли кабинет врача и вздохнули немного свободнее – здесь было намного свежее, чем в общих помещениях клиники.

Доктор провёл нас в палату, где находилась Элла.

В шестиместной палате все койки были заняты. На них лежали молодые девушки и женщины. Кто читал, кто слушал музыку, кто играл с соседкой в карты. Когда мы с Жанной вошли в палату, все взоры с интересом устремились на нас. Мы поздоровались и остановились в дверях, оглядываясь в поисках Эллы.

Возле окна, на кровати с панцирной сеткой, под одеялом лежала наша Элла. Она дремала. Её левая рука выглядывала из-под одеяла, и в неё была воткнута игла от капельницы. Мы с Жанной прошли к окну и остановились. При виде бледного, бескровного лица Эллы, словно застывшего в выражении страдания и му́ки, я чуть не заплакала. Она была такая бледная и худенькая, её хрупкое тело едва угадывалось под одеялом.

– Господи, Элла, что же ты с собой делаешь? – сказала я тихо, и две слезы скатились по моим щекам и упали на постель.

– Что с ней? – спросила Жанна, обращаясь к ближайшим соседкам.

– Ничего особенного, – ответила одна из них, молодая девушка лет двадцати, отталкивающая развязностью речи и имевшая большое багровое родимое пятно на шее под левым ухом. – То же, что и с остальными. Ка́пают какую-то дрянь, чтобы типа облегчить страдания и боли. Уроды, не понимают, что наши мучения пройдут только с дозой. Хоть бы кубик дали, хоть половинку. Суки!

Жанна отшатнулась и чуть не сбила меня с ног.

– Ей недавно укололи успокоительное, чтобы хоть немного поспала, – ответила другая, с презрением посмотрев на первую.

– А что, ей совсем плохо, да? – спросила я.

– А как ты думала, красотка? – опять вмешалась первая. – Ей по венам пускают вонючий физраствор, промывают кровь, в то время как ей надо совсем другое.

– Яна, заткнись! – прикрикнула на неё вторая.

– Физраствор не пахнет, насколько я знаю, – сказала я, – и уж тем более не воняет.

– Не слушайте вы её, – махнула молодая женщина на свою неприятную соседку. – Вообще не понятно, зачем она здесь. Она ведь и не собирается завязывать. Родители регулярно запирают её здесь чуть ли не каждые три месяца. А она потом выходит и начинает всё по новой. Столько денег и столько мучений – и всё впустую.

– Почему же впустую? – усмехнулась Яна. – Ни хрена ты не понимаешь, Верка. Вот ты здесь лежишь в первый и, наверняка, в последний раз. А я здесь, как в санатории, каждый квартал, чётко. Загораю себе, отдыхаю.

– Конечно, она же нигде не работает, не учится, – сказала нам Вера.

– А на хрен оно мне надо? – снова усмехнулась Яна.

– А где тогда ты берёшь деньги на наркотики? – спросила Жанна.

– Я?! – удивилась Яна. – Меня мой парень снабжает. А иногда вместе зарабатываем.

– Знаем мы, как вы зарабатываете, – отозвались другие девушки, находящиеся в палате, – гоп-стопом промышляете, или хаты выставляете.

Яна даже не глянула на них.

– Ну а зачем ты опять начинаешь колоться, когда выходишь? – спросила Жанна. – Ты же сама говоришь, какие му́ки и боли приходится терпеть. Зачем же снова к этому возвращаться?

– Вот глупая, – беспечно улыбнулась Яна. – Так в этом же и весь кайф, двинуться после долгого воздержания, после чистки – как будто в первый раз. Особенно после полного переливания крови.

Яна прикрыла глаза и улыбнулась в предвкушении очередного «срыва» после трёхнедельного перерыва.

Жанна посмотрела на меня. В её глазах читались ужас и отвращение.

– Неужели такое возможно?! – сказала она.

А я вспомнила недавнего клиента-мазохиста Руслана, и его слова: «Все люди разные, и потребности у всех разные».

– К сожалению, да, – тихо ответила я Жанне. – Эта наркоманка и не думает исправляться. Скорее, наоборот, она нашла свой кайф в жизни, инструмент удовлетворения и счастья. И ничто другое её не волнует и не интересует.

Элла пошевелилась в кровати. Мы кинулись к ней. Она открыла глаза и улыбнулась, увидев нас.

– Девочки, как хорошо, что вы приехали, – сказала она.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Жанна, сжав её худенькую ручку.

– Сейчас немного лучше, – ответила Элла. – Ночью было совсем плохо, и утром. А потом мне что-то укололи, и я смогла поспать. Заберите меня отсюда.

Последнюю фразу Элла сказала как-то совсем по-детски, что сердце сжалось.

– Элла, родная, мы не можем, – сказала Жанна. – Врач говорит, тебе надо побыть здесь ещё недельку-другую.

Элла замотала головой.

– Не хочу, не хочу здесь оставаться.

– Тебя здесь обижают? – спросила Жанна тихо.

– Нет, – ответила Элла, – но я хочу уехать отсюда. Мне здесь очень плохо.

– Потерпи немножко, Элла, – сказала я ласково. – Тебя вылечат от зависимости, и ты сможешь спокойно вернуться к нормальной жизни. Подзаработаешь денег и вернёшься домой, устроишься на какую-нибудь работу, познакомишься с хорошим парнем, выйдешь за него замуж и забудешь обо всех ужасах последних лет своей жизни, как о страшном сне. Ты только подумай, ведь ты уже пять дней не употребляешь наркотики. Ведь это же огромное достижение для тебя, для нас всех. И каждый новый день без наркотиков будет приближать твоё полное выздоровление и освобождение.

– Да, Элла, – горячо поддержала меня Жанна, – пожалуйста, потерпи. Побудь здесь, сколько надо, и тогда мы заберём тебя отсюда, как только врач разрешит.

– А пока мы будем приезжать к тебе, навещать, – сказала я.

Мы побыли возле Эллы ещё с полчаса, оставили фрукты и йогурты, которые привезли с собой, и уехали обратно, пообещав приехать снова.

Я долго ещё не могла забыть того мрачного места, в котором сейчас находилась Элла. Хотя её жизнь, целиком и полностью подчинённая наркотикам, наверняка была не менее мрачной. Мне было жаль её страданий, физических и психологических. Элла неумышленно, по глупости, попала в эту беду, она просто не осознавала, что всё неизбежно закончится именно так, а когда поняла, всё зашло уже слишком далеко, и ей одной было не выбраться из этого болота.

Но та, другая, которая осознанно губила свою жизнь, не считала, что она в большой опасности. Для неё жизнь – это большое приключение, и надо брать от неё по максимуму. А завтра – хоть трава не расти. Главное, что через неделю её отпустят на волю, и она в который раз опять начнёт отсчёт «с нуля», как в первый раз, только с более мощными и яркими ощущениями, чем когда-либо. И все люди, что пекутся о её здоровье: родители, выкидывающие огромные деньги на ветер, когда запирают её в клинике в надежде, что их дочь, наконец, одумается и бросит наркотики; врачи, вливающие в её вены литры лекарств; а также её соседки по палате, практически каждый раз новые, страдавшие от губительной слабости, и стойко переносившие все муки во имя одной общей цели – освободиться, и потому не понимавшие её и глядевшие с укором и презрением, – все эти люди были для Яны ничем иным, как раздражающим фактором, препятствием на её пагубном пути – пути в один конец.

12

Наступил февраль. Прошёл уже целый месяц с нашей последней встречи с Виктором. Он не звонил, не искал со мной встречи, а я не имела ни малейшего намерения видеться с ним или разговаривать. Но в душе я невыносимо тосковала. Я прятала тоску и мысли о нём от самой себя, я не разрешала себе думать о нём, что-либо чувствовать к нему. Работа, клиенты, подружки, хлопоты с Эллой, которую отпустили, наконец, из клиники, – всё это занимало моё время и все мои мысли. Но иногда в памяти, подобно вспышке молнии, возникал милый образ. И тогда тоска коварной змеёй вползала в душу, сковывая ледяным холодом и оцепенением. Накатывало дикое отчаяние, разрывая душу, так что хотелось умереть, лишь бы избавиться от этой боли.

Я запрещала себе думать о Викторе. Но вместе с тем я бережно хранила в памяти и в сердце драгоценные воспоминания тех нескольких дней, когда я была счастлива, по-настоящему, в полной мере счастлива: полные бесконечной нежности, глаза Виктора, наши ночи любви и планы на будущее – наше с ним совместное будущее, планы, которым не суждено было осуществиться.

* * *

Наша Ксюша так и не объявилась. Да и где уж там, в её возвращение уже никто не верил, – прошло два месяца с момента её исчезновения. Только бы узнать, где она, что могло с ней случиться.

Натали чуть ли не каждую неделю вызывали на опознание. Иногда она звала и меня с собой. Но обычно её сопровождал Женя Скворцов, помощник следователя Исаенко и с некоторых пор неизменный спутник Натали: он ненавязчиво, но настойчиво предлагал ей своё общество на случай визитов в морг или просто вечерних поездок – в целях безопасности.

– Небезопасно в наше время молодой красивой девушке в одиночку разъезжать по вечерней столице, – говорил он, когда Натали пыталась возразить против его присутствия.

И Натали не настаивала. Она спокойно принимала ухаживания Жени, которые он тщетно пытался замаскировать под видом обычной дружеской поддержки и опеки. На наши с Томкой вопросы она только отмахивалась и отшучивалась, что, мол, так спокойнее, и с её стороны это не более, чем дружба.

– Я и подумать никогда не могла о том, что стану когда-нибудь дружить с ментом, – говорила Натали, – а тем более заводить роман. Вы что, девочки?! Менты – это особая категория людей. И меня они никогда не привлекали.

Томка только качала головой и улыбалась.

* * *

Наконец, открыли новую, «девятую», базу, и меня вскоре собирались переводить туда. Девочки грустили, особенно Элла. Она привязалась ко мне за последние недели, я стала для неё словно старшая сестра, хотя и была на год младше неё само́й. Я тоже привыкла к своим новым подружкам и понимала, что на новом месте мне будет их не хватать: экзотической внешности Камиллы, её прямоты и бескомпромиссности; неразлучных хохотушек, рыжеволосой Алисы с Розой; несчастной, перепуганной Эллы, вздрагивавшей при каждом звуке и бежавшей ко мне по любому поводу. Элла тосковала и переживала больше других. Особенно её тревожила перспектива остаться без моей защиты и поддержки, на «растерзание» Ирмы, которая последние дни метала молнии и хамила всем подряд без повода и причины.

– Почему такая несправедливость? – слышались громкие возмущения из-за дверей её комнаты. – С чего такая честь? Чем она лучше нас с тобой, Роксана?

– Ирма всё никак не уймётся? – говорила администратор Алла, качая головой. – Не может смириться с твоим переводом?

– Насколько я помню, я с самого начала пришла сюда временно, – сказала я, – подучиться, набраться опыта.

– Это всё понятно, – ответила Алла. – Мне понятно, девочкам. Здесь вообще постоянная «текучка», одних повышают, других понижают. Никто не обращает на это никакого внимания. Но только не Ирма. Этой занозе всё всегда надо, ей всё не так, особенно когда у других всё хорошо.

– Девочки, смотрите, не давайте в обиду Эллу, – просила я. – У неё и так сейчас трудный период выздоровления и реабилитации. Поддерживайте её, чтоб она не сорвалась.

– Не волнуйся, Марго, Элла под надёжной защитой, – говорила Камилла, которая, к моему удивлению, в последнее время тоже прониклась заботой об Элле и поменяла своё к ней отношение.

– Да, да, – добавляли со своей стороны Алиса с Розой, – мы будем присматривать и за Эллой, и за этой сучкой Ирмой. Можешь ехать со спокойным сердцем.

* * *

И в один прекрасный день я покинула шестую базу, чтоб больше никогда сюда не вернуться. Нет, конечно, мы с девочками время от времени встречались и закатывали шумные вечеринки где-нибудь в клубе, или попойки до полуночи в полюбившейся шашлычной. Иногда я заходила, чтобы навестить Эллу. Она держалась молодцом; уже больше месяца не употребляла наркотики, сменила номер телефона и стёрла все старые контакты, порвала все ниточки, связывавшие её с недавним тёмным прошлым. Элла была на верном пути к выздоровлению, и мы все были несказанно рады за неё. Это был успех – наш общий успех, и в первую очередь, её личный. Элла перестала дёргаться и беспрестанно чесаться, стала более живой и общительной, и даже прибавила в весе. Клиенты снова пошли к ней толпами, и нависшая, было, над ней угроза увольнения исчезла.

* * *

На новом месте я окунулась в совершенно иной мир, в иное общество, кардинально отличавшееся от того, к чему я привыкла за последние полгода. Здесь было всё по-другому: другое общение, другие отношения, развлечения. Девочки были все молодые, не старше двадцати двух лет, красивые, опытные и капризные. По сути, это были те же проститутки, что и на «семёрке», и на «шестёрке», только в более дорогой упаковке. Но как они себя несли! Словно это были не иначе как леди из высшего общества. Смотреть на них было смешно и противно. Особенно когда эти «леди» громко и пискляво ругались матом из-за каждой ерунды. Поэтому я несказанно обрадовалась, когда через неделю с «восьмёрки» перевели Монику, мою прежнюю подружку и соседку. Мы снова поселились вместе, и жизнь для меня потекла веселее.

Моника поведала мне все последние новости с «восьмёрки». Эмилию в начале зимы перевели в эскорт, и теперь она так задрала нос, что даже не здоровалась при редких встречах. Сашу, которую тоже готовили в эскорт, вместо повышения выгнали – за злостные нарушения дисциплины. Даже смешно: «за злостные нарушения»! Как будто речь идёт о пансионате благородных девиц, а не о борделе. Луизу, прежнюю подружку злополучной Ирмы, понизили на «семёрку».

– Эта дура своим нытьём просто всех достала, – выругалась Моника. – Причём, не только нас и администраторов. Она ведь стала клиентам устраивать сеансы психоанализа, на которых, вместо того, чтобы пахать, изливала душу и плакала на «сильном мужском плече». Короче, съехала девочка с катушек. Таисия предупредила, что дальше «семёрки» ни понижать, ни повышать её не собирается. Если не опомнится и не возьмётся как положено за работу – полетит к чёртовой бабушке. Так девчонки с «семёрки» говорят, «строчит» теперь, как потерпевшая: больше никаких душевных излияний, только минет, стриптиз, и опять минет. Нашла, чем рот занять, вместо пустой болтовни.

Мы с Моникой покатились от смеха.

– Ну а у тебя как дела? – спросила Моника. – Что произошло в твоей жизни за последние шесть месяцев, которые мы не виделись?

Я рассказала своей вновь приобретённой подруге обо всех главных событиях, ворвавшихся в мою жизнь, подобно ветру перемен, и навсегда изменивших её привычное течение. Я рассказала Монике о наркоманке Элле и о том, как мы боролись за её избавление от страшной зависимости, о наших с Жанной визитах в жуткую мрачную клинику, где Элла находилась целых три недели; о том, как больше двух месяцев назад пропала наша подруга, милая и нежная Ксюша, о том, как её поиски до сих пор не дали результатов, и мы всё ещё не знаем, где она, что с ней, жива ли она.

– Ну а как твой милый? Не помню, как его зовут, – спросила Моника. – Виктор, кажется? Помнится, ты не общалась с ним тогда. А как сейчас?

– Всё так же, – ответила я. – Мы по-прежнему не видимся. Правда, был период, когда мы общались самым тесным образом. И даже всё шло к тому, что… Мне так показалось. Но это было уже так давно, что, кажется, происходило не со мной и не в этой жизни.

И я рассказала Монике свою невесёлую сказку о нашей с Витей попытке быть вместе, сказку с несчастливым концом.

– Глупо, – сказала Моника, когда я закончила рассказ.

– Что «глупо»? – не поняла я.

– Глупо и безрассудно было взять и всё перечеркнуть, – ответила Моника.

– В смысле? – я уставилась на неё.

– Да что тут непонятного? – сказала Моника. – За своё счастье бороться надо! Зубами вырывать его, если потребуется, и никому не отдавать! А ты взяла, и так безвольно и безответственно отказалась от своего мужчины. Неужели тебе никто об этом не говорил?! Неужели твои подруги даже не пытались переубедить тебя?

– Нет, они пытались, они ругали меня, так же, как и ты сейчас ругаешь, – ответила я. – Но это всё ни к чему. Поздно уже. У него скоро родится ребёнок.

– Ой, да ладно тебе, – Моника махнула рукой. – Заладила одно и то же. Слышали уже. А ты уверена вообще, что его жена в самом деле беременна? И, если да, то уверена ли ты, что именно от него? Да ты ведь ничего не знаешь наверняка. Ты поверила на слово какой-то проходимке.

– Она не проходимка, она его жена, – поправила я.

– Да хоть трижды жена! – взорвалась Моника. – Ты что, Марго, вообще меня не слышишь?! Да она могла просто всё выдумать, чтобы устранить тебя и вернуть Виктора. И ей это удалось. Ты сразу же сложила оружие, даже не попытавшись защищаться и отстаивать своё право на счастье. Браво ей! Соперница устранена, муж снова при ней. Теперь и забеременеть можно, чтобы нагляднее всё было и правдоподобнее.

– Зачем ты говоришь мне всё это? – сказала я. – Теперь уже поздно, всё уже в прошлом, и ничего нельзя исправить.

– Как это «нельзя исправить»?! – снова вскричала Моника. – Никогда не поздно исправить свои ошибки, особенно, когда они настолько бессмысленны и глупы.

– Хорошо, допустим, ты права, – я тоже разгорячилась. – Но почему тогда весь этот месяц он ни разу мне не позвонил, даже не попытался увидеться со мной? Значит, его всё устраивает? Значит, я права, что я была ошибкой в его жизни?

– Ой, как в твоей головоньке всё понапутано, Марго! Да как же он мог тебе звонить, когда ты так его отшила в последнюю вашу встречу?! – не унималась Моника. – Он ведь мужик, в конце концов, и тоже имеет гордость и достоинство.