Дубинины. Когда приходит любовь

– Но в больнице же ты держишься.

– А что мне остаётся делать? Где я здесь бутыль возьму? Я уж у кого только не просил – бесполезно. Разве что взломаю дверь, где спирт хранится – но я ведь не вор и, надеюсь, им не стану. Но из больницы выпишут рано или поздно и я сразу напьюсь – я этого хочу до последнего писка своего грешного тела, как последний наркоман. Так что спасибо тебе за всё, но лучше уходи, учись, радуй родных. Женщине ведь что нужно? Чтоб её любили, чтоб мужик рядом надёжный имелся – вот о чём молись. Давай, вперёд!

Катя замялась.

– Можно, я ещё у тебя побуду?

– Дура ты.

– Хотя бы пока в больнице лежишь?

Витька посмотрел на неё и улыбнулся. И как ему только могло померещиться, что он её целует? Да был бы он нормальный мужик, берёг как сестру, пылинки сдувал.

– Хорошо, но после больницы не смей обо мне ничего узнавать – мала ещё для таких стрессов.

Почувствовав в его голосе непривычную мягкость, Катя улыбнулась.

– Витя, расскажи мне про свою жизнь.

– Вот ещё! Я сам о ней думать не желаю, и ты не зуди.

– И всё же, как так получилось, что у тебя, хорошего человека – а ты – хороший, хороший, я же чувствую – так нелепо жизнь сложилась?

– Сначала в благодетели метила, теперь – в психологи? Пил с пятнадцати лет – и допился. Вот и всё.

Как ни пыталась Катя растормошить Витю, ей удалось узнать только то, что раньше он работал шофёром и автомехаником.

                                          * * *

Домой Катя ехала и улыбалась. Она надеялась на то, что они найдут Вите работу, он постарается держаться за неё и бросит пить. Сегодняшний вечер раскрыл характер Вити с неожиданной стороны. Ей очень хотелось ему помочь. Уж не тот ли это подвиг, о котором она мечтала? «Но все это получится, только если я буду постоянно молится. Главное, что б он меня не выгонял, а гневными глазами пусть зыркает – это сломанная жизнь злобится, я потерплю», – думала она.

Катя считала себя бесталанной. Она пошла учиться по маминым стопам на агронома. Но не видела в этом призвания. Просто растениеводство было ей знакомо и понятно – с малолетства они с мамой сажали цветы и следили за огородом. На самом деле, у неё оказался талант психолога, или просто доброе сердце.. Может, благодаря нему в общении с Виктором она добилась определённых результатов. Он престал срываться на крик и резкие выражения, иногда даже говорил с поразительной для него душевной чуткостью, уже не прогонял девушку по пять раз за вечер. Катя заметила темы, которые не следовало пока с ним обсуждать: это брат и мама. О прошлом Витя по-прежнему рассказывал только урывками. Зато любил слушать подробности о Катиной семье. Один раз, слушая болтовню о старшем брате, он прервал её:

– Погоди, его зовут Максим? Как твоя фамилия? Дубинина? Мы знакомы с твоим братом. Тесен мир…

– Откуда ты его знаешь?

– Салагами вместе бузили, в одной шобле пьянствовали, ещё до армии. Он постарше лет на семь, всё говорил: «Не пей, Витька, это тебя брат спаивает». Я на это сразу в драку лез, благо кулаки больше выросли. Только брата твоего не особо поколотишь, он ведь единоборствами занимался… Потом-то всё плохо кончилось: кто в тюрьму попал, кто спился, а кого-то зарезали. Макса я из виду потерял… Что, правда, сейчас счастливый семьянин?

– Да, жена у него врач, очень хорошая, трое детишек. Хочешь, расскажу ему о тебе?

– Не надо! Он-то выбрался, а я – в дерьме…

                                          * * *

– Витя, ты оброс. Давай, подстригу? – Катя задумчиво оглядела лохматую голову.

Синяки у него прошли, царапины зажили, отёчность спала, а вот волосы висели паклями.

– Умеешь?

– Умею. У мамы не получается, а у меня как-то сразу получилось. Я и папу, и братьев иногда стригу. Папа только перед важными встречами идёт в парикмахерскую. Так что?

– Нет, – Витька набычился.

– Но почему?

– Ну… не хочу, чтобы женские руки моей головы касались.

– А в парикмахерской не женские, что ли? Где ты мужские отыщешь?

Катя права. Одно время Витька к сослуживцу мотался, тот в армии классно стриг, но потом перестал ездить, потому что всё время пил; приходилось, протрезвев, в парикмахерскую наведываться, там дамочки морщились брезгливо, когда его стригли, но ему было плевать. Тогда…

– В парикмахерской – другое дело, а твои – не хочу.

– Глупый какой. До выписки далеко ещё, так и будешь патлатым? Я принесу в следующий раз всё необходимое.

И принесла ведь целый чемоданчик. Витька смирился, отдал себя в её руки. Устроились на табуретке в конце коридора, некоторые приходили поглазеть, а один тоже стричься напросился, Катя и того подстригла. Работала она, действительно, умело. Витька потом всё щупал свою голову с улыбкой вспоминая прикосновения нежных девичьих рук.

Наконец, рёбра срослись, гипс с ноги сняли, голова не кружилась, только рука на фиксации болела и с трудом двигалась – Алибек велел разрабатывать, использовать мазь, через две недели сделать контрольный снимок.

Но вот наступил день выписки. Катя приехала в больницу с утра – не пошла на занятия.

– Я довезу тебя до твоего дома – куда сейчас в этой летней обуви хромать в такую даль по грязи?

Витя согласился. Девушке как-то просто удавалось гасить его гонор на самом корню. Он подумал: «Как на самом деле зимой добрых пять километров шкандыбать в мокасинах? Она, как всегда, права». Отец Кати ещё раз ездил к мужчине на квартиру, привёз верхнюю одежду, которую удалось найти. Когда Катя принесла её, Витька нахмурился:

– Откуда?

– Папа уже второй раз у твоих соседей просит.

– И как ему мои соседи?

– Не подробничал, он у нас деликатный, лучше промолчит, если что не так.

– Молодец, я так не умею.

Катя грустно улыбнулась. Сели в машину: она – на место водителя, он – рядом. Сразу глубоко вздохнул. Одновременно посмотрели друг на друга: Витя, словно оценивая девушку в роли шофёра, Катя, пытаясь понять, что означает этот вздох – радость выписки или грусть от роли пассажира. Скорей всего, и то, и другое.

– Знаешь, куда ехать?

– Говори.

– Свечной, четырнадцать. Лучше по Восточной, там через арку во двор. Под колёса смотри. Кроме людей коты попадаются.

Так и двинулись. Дорогой молчали, Витька хмурился, Катя думала. Наконец, тормознули. Она сразу повернулась к пассажиру и быстро заговорила:

– Подожди минуту, я должна тебе кое-что сказать. Мой брат Андрей, второй после Максима, он врач, заведующий клиникой в районе Березовки. Это, конечно, другой конец города, но у него есть для тебя работа.

– Какая? – хриплым голосом решил уточнить Витька.

– У них несколько машин «Скорой помощи», их обслуживает ближайший «Авторемонт» раз в неделю. Но Андрею не нравится: дорого берут, а делают на халяву. Ему нужен постоянный работник. Возьмёт тебя на испытательный срок, устроиться можно хоть завтра.

– Адрес?

Катя набрала по мобильнику сайт и показала адрес.

– Ты сразу проходи в отдел кадров. Андрей сказал, что предупредил.

– Спасибо. Только я сам поеду – ты с сегодняшнего дня исчезаешь из моей жизни, – Витька стал выбираться из машины, Катя тоже.

– И ещё, – он зажмурился с непривычки от яркого солнца. – Пообещай, что пойдёшь в церковь. Помолишься, чтоб Господь послал тебе хорошего мужа, доброго и… непьющего. Старайся знакомиться с молодыми людьми, не тушуйся – ты умная и красивая.

Катя покраснела и ответила:

– Тогда и ты мне обещай одну вещь.

– Какую?

– Тоже сходить в церковь, помолиться обо мне.

– Тебе нужна моя молитва? – Витька искренне удивился.

– Очень.

– Если ты так просишь, схожу, только… не услышит Господь.

– Почему?

– Я сказал ему: «Отойди от меня, потому что я человек грешный…». Но схожу, попробую – за другого, за себя не смогу, только за тебя… Прощай, дай Бог тебе… не упасть, – Виктор спешно развернулся и, прихрамывая, пошёл, не оглядываясь, к подъезду.

Девушка ойкнула, достала пакет из машины, догнала мужчину, пихнула ему в руки:

– Тут пирожки, а то тебе дома покушать нечего…

Витька взял не глядя, и зашёл в парадную. Катя осталась одна.

                                          * * *

Он очень медленно поднимался по лестнице на свой пятый этаж – лифта в их старом доме не полагалось. Подъезд стоял облезлый и вонючий, квартиры – в основном коммунальные, домофон сломался, в подвале кантовались бомжи – может, поэтому никто не покупал третью комнату… Квартира тоже выглядела уныло, ремонт в ней никогда не проводился, только у еврея обстановка была поприличнее – его цаца там убиралась, а места же общего пользования лишь изредка соприкасались с её веником. Впрочем, сам еврей когда-то признавался соседу, что держит Кралечку (так он называл свою бабу) в качестве прислуги широкого профиля, платит ей за уборку, готовку и обслуживание нужных людей в число которых попадал Витька.

Вероятно, Витькины заработанные деньги, которые он приносил «своей половине», тоже оседали в еврейском кармане. Сейчас ему уже не было противно, а тогда он ненавидел их обоих и всех клиентов-собутыльников, особенно, когда понял, что он лишь один из многих.

Витька открыл дверь, зашёл. Ничего не изменилось: спёрто пахло спиртным и чем-то кислым, вдоль плинтусов лежала вековая пыль. Из апартаментов еврея доносились приглушённые голоса и музыка. Витька громко хлопнул входной дверью – музыку выключили, из комнаты нарисовалась физиономия соседа.

– О, Виктор вернулся! Мы так рады, так рады! Кралечка говорит, что передавала тебе одежду в больницу.

Витька не стал дослушивать, прошёл к себе, открыл шкаф. Водки не было. Сообразил сразу, ведь его жилище не закрывалось на замок. Вышел опять в коридор, постучал к еврею – тот выглянул испуганно.

– Кто водку стыбрил?

Худосочное лицо пошло пятнами – еврей всегда испытывал страх перед громадной фигурой соседа; из глубины комнаты вместо него ответила Кралечка:

– Витенька, это мы. Гости приходили, а на стол подать нечего. Мы вернём, непременно вернём, правда, милый?

Вот она сама, ничуть не стесняясь, вылезает нагишом из кровати, и медленно, нарочно медленно, набрасывает халат, не спешит скрыть свои прелести от обозрения. Витька багровеет, разворачивается и уходит. Вслед несётся довольный говор женщины, которая успела заметить, что он покраснел:

– Не волнуйся, Витенька, за нами не заржавеет. И в честь выздоровления твоего бутылочку поставим. А всё остальное в целости и сохранности – ничего не трогали, ничего.

И опять музыку включили. Потом Кралечка забегала по коридору, загремела сковородками, кастрюлями. Запахло щами. Витька развернул Катин свёрток, потом вышел на кухню, налил воды в кувшин, вернулся, стал пить воду и есть пироги. Ощущение он испытал удивительное: ему было и вкусно, и горько, а после последнего пирожка в горле и носу защипало. Витьке пришлось со всей силы ударить здоровым кулаком в стену, потому что водка отсутствовала – нечем глушить боль. Оставаться дома было невыносимо: к соседу пришли гости и, похоже, намечалась пьянка, в которой для него не отводилось места. Витька вспомнил про своё обещание Кате и решил пойти в храм – пока трезвый. Опять открыл шкаф, теперь, чтобы подыскать одежду, но там оказалось не густо: барахло с аварии выбросили, штаны остались одни, засаленная рубашка с протёртыми локтями, две футболки (он тогда, чтобы не мурыжиться, купил сразу пять штук – теперь две), даже трусов и носков запасных нет Он подумал: «Если заработаю, надо хоть за бельем сходить в магазин». Переоделся, во что получилось, нашёл за кроватью старые кроссовки.

Шёл пешком долго – нога с непривычки отекала и болела. Но это хорошо: бывает в жизни так, что чем хуже, тем лучше. Он доплёлся до храма, сел на лавку, отдышался, потом поднялся по ступенькам. Службы в понедельник вечером не полагалось, поэтому людей набралось немного, стояла тишина. Внутри у Витьки затрепетало болезненно и хрупко:

– Боже, как хорошо!

Денег на свечи – обычная история – не нашлось просто подошёл к иконе Спасителя и с неожиданной для себя теплотой прошептал, глядя тому в глаза:

– Не оставь, Господи, рабу твою Екатерину, пусть будет у неё всё хорошо, пусть останется сердце добрым, пусть любят её родные и близкие всю жизнь. Пошли ей жениха… трезвого, верующего, любящего, чтобы жили душа в душу да деток родили, – и сглотнул скопившуюся горечь.

Вышел отец Виктор, а за ним хор. Начался акафист. Не сразу, но до мужчины дошло, что восхваляют икону Божьей Матери «Неупиваемая чаша» – его лоб покрылся испариной, сам стоял в испуге, боль в ноге замерла в ожидании. Батюшка стал помазывать маслицем от иконы, Витьке шепнул: «Останься». И он остался.

– Что с тобой произошло? – спросил после, показав на руку в гипсе.

Витька честно всё рассказал: пил так, что полз домой, его сбила машина, выжил, но лежал в больнице с переломами, сегодня выписали.

– Деньги есть?

– Н-нет, но обещают взять на работу, завтра пойду устраиваться.

Отец Виктор тут же вытащил несколько купюр и, не глядя, сунул их Витьке.

– Тебе жить на что-то надо до получки. Если сможешь, приходи потрудиться по силам – вижу, что ещё не здоров, но и для такого работёнка отыщется. Выглядишь пока неплохо – трезвость тебе к лицу. Да сходи, поройся в пожертвованиях – там и обувка имеется – может, что подойдёт.

Обратно Витька еле тащился. Ему казалось, будто ноги налились чугуном. Уж лучше бы батька опять его отправил к матушке Варваре – домой идти не хотелось, там можно жить только пьяному. Тут в голову к нему поползли дурные мысли: «А что? Деньги в кармане, от дома в двухстах метрах магазинчик, с торца, ступеньки вниз. Я – его завсегдатай, после работы регулярно посещал: бутылка водки, хлеб, селёдка – всё как в песне! Кроме того, что селёдку не люблю, раньше брал вместо нее „Краковскую“ колбасу или кильку в томатном соусе. А ещё огурчики солёные – красота! Аж под ложечкой засосало! Катины-то пирожки давно улетучились! Решено! Возьму один бутыль, а завтра буду свеженький, не впервой. Не получится завтра, так послезавтра – не должен же сразу в запой уйти… А если и уйду, то кому какое дело? Обещание я своё сдержал – помолился. У отца Виктора потом отработаю. Ну, если не выйдет, затянет в очередной запой, так того и заслуживаю. Мерзости какие творил? Как вспомню кухню в коммуналке, пьяные рожи вокруг и себя с Кралечкой… С алкашно-развратной подноготной в Царство Небесное не попрёшь!».

Витька вздохнул, словно очнулся от тяжких дум. Он уже стоял дома, в своей комнате. Ноги пронесли мимо магазина. Возвращаться – невозможно, от нагрузки организм выл, нога посинела; Витька свалился на кровать и, не раздеваясь, забылся тревожным сном, изредка перемежающимся сладко-щемящими минутами, ни к чему определённому не относящимися.

                                          * * *

Катя тоже пошла вечером в свой любимый Владимирский храм. Обычно она не спеша перед началом службы ставила свечи, оставляла записки и за кого-нибудь горячо молилась у родной Владимирской иконы Божьей Матери. Потом вся служба проходила на фоне этой молитвы – становилось тепло-тепло. Катя очень дорожила подобными минутами, даже потихоньку плакала в уголке. Ей казалось, что она не заслуживает хорошей жизни, потому что горя она не хлебнула в жизни и была окружена заботой и любовью. Когда её молитвы исполнялись, она радовалась, как маленький ребёнок. Сегодня она просила за Максима, чтобы он перестал блудить, за отщепенца Андрея, за здоровье Виолетты, за стареньких бабушек и дедушек, за папу, которого мучила язва, за вразумление Маши, за безопасную службу братьев, за маму, у которой не хватает на всех силы и времени. Вот и сейчас Катя написала пять записок о здравии – с самого первого дня аварии к длинному списку стала добавлять Виктора, за него также подала сорокоусты везде, где случалось. Потом пошла ставить свечи. У любимой иконы остановилась с самой большой свечой и сразу горячо зашептала:

– Матушка Божья Матерь, не оставь раба Божьего Виктора своей милостью. Знаю, что не спешит он к покаянию, но это потому, что не может бросить пить, а у Тебя, Матушка, и у Сына твоего Иисуса Христа помощи просить не умеет. Но Ты пожалей его, бедолагу, мне его так жалко, так жалко! Помоги ему, он ведь добрый и благородный, только когда-то всё пошло мимо. Я готова что угодно сделать, лишь бы спасти его – располагай мною, Матушка, сердцем моим и делами…

Смахивая слёзы и отходя от иконы, Катя вспомнила, что обещала помолиться о своём женихе и купила ещё свечу, вернулась к иконе.

– Ах, Матушка Богородица, не рассердись на меня, пожалуйста, молюсь ещё о себе, грешной. Одна я, жениха нет, а ведь учёбу уже заканчиваю. Что мне делать? Да и не нравится никто так, чтобы спрятаться за него хотелось. Разве только Витя, – тут почему-то её сердце затрепетало. – Знаю, знаю, нельзя, – она вздохнула и продолжила: – Пошли ему, Богородительнице, жену добрую, смелую, чтоб могла жить рядом с ним, а то один он может опять пить начать…

Отходя в свой уголок, Катя думала, похожа ли эта молитва на ту, которую она обещала Вите, чтоб жених для неё нашёлся, но так и не решила.

                                          * * *

Витя остановился напротив тридцать восьмой больницы. «И откуда такой номер? Подобного количества лечебных заведений в городе явно не насчитывалось. Та, в которой лежал с переломами, кажется, чуток побольше… Что ж, отдел кадров. За свою бурную жизнь достаточно повидал типовых кабинетов с деловыми дамочками в них. Вот сегодня с утра уже побывал в одном на старой работе. Там мило улыбаясь, сказали, что больничный, конечно, закроют, но лучше ему уволиться по собственному желанию, подлечиться, как следует, а они никаких компрометирующих записей в трудовой печатать не станут. Как будто других записей мало. Впрочем, за больничный спасибо… Теперь опять отдел кадров». Его не покидало ощущение ошибки: «Может, Катя что-то напутала?».

Девица с длинными зелёными ногтями задумчиво оглядела Витю, он подумал: «Да брился я сегодня, брился!». При взгляде на его документы у нее слегка вытянулось лицо от удивления, затем она пощёлкала мышкой и, лениво растягивая звуки, сказала:

– Есть такое распоряжение, но вас берут на договорной основе на месяц, – сказала она испытывая его взглядом, – если устраивает, то ознакомлю с пунктами трудового соглашения. Витя кивнул, она продолжила уже быстрее:

– Восемь часов рабочего дня с восьми со пяти. С двенадцати до часа – обед в столовой для сотрудников. Еще есть буфет. Время прихода и ухода отмечается на вахте. Ваша обязанность: следить за исправностью автопарка. У нас шесть машин скорой помощи, машина персональная и грузовик, все должны быть на ходу. Если нужны запчасти, которых нет в гараже, то подавайте заявку на их покупку у завхоза. Если машина ломается на трассе, то вызывайте эвакуатор и устраняйте поломку в мастерской. Естественно, вы все оформляете документально. Зарплата выдаётся в два этапа – аванс десять тысяч пятого числа и сорок тысяч двадцать шестого. Если нет возражений, можете подписать документ.

Витя подписал и спросил:

– Когда выходить на работу?

– Завтра.

– А можно сегодня?

– Можно, но только на полдня.

– Плевать.

– Что?

– Спасибо, говорю. Как найти гараж?

– Налево до шлагбаума, там увидите табличку «Ремонт» – вам туда.

Когда Витя зашел в гараж, то у него даже дух перехватило. Он увидел восемь машин, которые теперь по сути принадлежали ему – о таком счастье мечтать опасно! Прибежал завхоз – его поставили в известность о новом сотруднике. Он объяснил, что машины прошли диагностику, показал, что и где, да ещё выдал спецовку, даже ботинки. Витя вскрикнул:

– Чтоб я так жил! Может и кормите недорого? Может, и душ есть?

Оказалось, и душ есть, и кормят приемлемо. Завхоз отметил, что особенно вкусен борщ украинский и шанежки со сметаной. Витька опять вскрикнул:

– С этим понятно! Теперь можно машины осмотреть!

Завхоз уточнил, что на выезде новые машины, им три-четыре года, а грузовик – совсем развалюха, ещё с советских времён дребезжит. Витя стал осматриваться по сторонам. Стояла одна совершенно новая в сторонке – берегли, видимо: «Надо проверить мотор и бензобак». Другая нуждалась в мелком ремонте, а вот на двух оставшихся было и вовсе ездить опасно. Решил ими и заняться сразу.

Часа через три снова прибежал завхоз и позвал в буфет чай пить. На двоих купили кофе и ещё кой-чего. Витька хотел пару котлет съесть, так как уже проголодался, но новый знакомый шепнул, что в буфете кроме выпечки и варёных яиц лучше ничего не брать. Первые и вторые блюда хорошо в столовой, но она работает с одиннадцати до четырнадцати тридцати, а сейчас – четвёртый час. Поэтому он обошелся яйцами, кофе и бутербродами.

Вечером Витька даже уходить не хотел, так соскучился по любимой работе, но пришлось – завхоз ключи сдавал под расписку дежурной бригаде. Посетив душ и переодевшись, вышел на улицу, огляделся по сторонам, отстраняясь от автомобильных дум, и неожиданно заметил Катю, которая стояла возле своего «Форда». Губы у неё посинели, а ноги выбивали дробь – она уже слегка замерзла. Она вымученно улыбнулась Вите. Он подумал: «Вот те ладушки-оладушки, прикатили к бабушке!», подошел к ней и спросил:

– Ты что тут мёрзнешь?

– Я позвонила, хотел узнать в отделе кадров, устроился ли ты на работу. А как узнала, что ты тут уже, решила подождать чуть-чуть, чтобы у тебя спросить нравится ли здесь. Стою, жду, а тебя все нет и нет.

– Хоть в машине бы ждала!

– Там тепло, я боялась заснуть.

– Садись сейчас же, – Витя затолкал девушку в салон, сам сел тоже, взял её холодные руки в свои и сжал. Ему хотелось согреть её всю: кажется, Катя почувствовала его растерянность, даже испуг, потому что сразу покраснела. Витя перевёл дыхание и отпустил ладошки. Забурчал, скрывая радость:

– Всё хорошо, работа интересная, я ведь люблю машины, ничего лучшего пожелать не мог. Если… если не сопьюсь, то… – тут уж он замолчал, а Катя смотрела куда-то вдаль, боясь перевести на него взгляд и потерять тепло больших рук, ещё ощущаемое ладонями. Прошло полминуты.

– Хорошо, – наконец вздохнул мужчина. – Раз уж приехала, пойдём погуляем куда-нибудь. Только я ведь есть хочу, поехали сначала где-нибудь столовку отыщем.

                                          * * *

Машина тронулась и скоро они заметили общепит. Катя с некоторой опаской проследовала за другом в столовую. Она выросла на домашней пище и с предубеждением относилась к подобным заведениям. На вопрос Вити: «Будешь что-нибудь?» поспешно замотала головой: «Я сыта». Тот пожал плечами, но настаивать не стал. Взял себе суп, второе, чай, после чего принялся поглощать вышеупомянутое с таким аппетитом, что девушка взирала на происходящее с трудно скрываемым ужасом, и ничего не вымолвила скорей от шока, чем от деликатности. Зато она окончательно согрелась, от тепла разрумянилась и уже спокойно вышла на мороз.

– У тебя появились деньги?

– … Занял, надо же как-то жить до зарплаты.

– Поехали в Зимний парк? Там красиво.

– А не замёрзнешь? Я тебя греть не собираюсь.

– Я уже согрелась.

– Тогда пошли, но, если губы посинеют – сразу в машину.

Зимний парк считался замечательной, хотя небольшой достопримечательностью их города: в нём не росли лиственные деревья, только хвойные, стояли деревянные статуи, скамейки, замерзал пруд. Они шли по заснеженным тропам, а вокруг красовались снеговики разных фасонов.

– Скоро Новый год и Рождество.

– Гм… Так сейчас пост?

– Пост.

– А я всё подряд лопаю… Ну, да ладно. Как у тебя на личном фронте? Молилась?

– Да… Смешно, но сегодня в училище мальчишка подошёл из другой группы, младше на год и пригласил Новый год встречать с его однокурсниками.

– Надеюсь, ты согласилась?

– Как я могу? Ведь пост, а у них наверняка там будет оливье, мясо, шампанское.

– То есть, отказалась?

– Сказала, после Рождества – пожалуйста.

– Давай слепим снеговика?

– Давай!

Они бодро принялись за дело, и через каких-то пятнадцать минут сад украсился ещё одним произведением искусства. В воздухе потеплело, Катя больше не мёрзла.

– Спасибо, – улыбнулся Витя.

– За что? – трепетно отозвалась она на его улыбку.

– Если б ты не появилась сегодня такая замёрзшая, я бы поехал домой. По дороге не удержался бы и купил бутыль. И… поминай как звали! А теперь гуляю, нормальной жизнью дышу…

– Но ты ведь давно уже не пьёшь?

– Это Господь что-то со мной делает, у самого меня воли никакой нет.

– Вить, можно тебя спросить?

– Спрашивай.

– Помнишь, ты пел «От юности моея…»? Чудно пел. Откуда знаешь это песнопение?

– Я многое помню и из Всенощной, и из Литургии, ведь на клиросе пел… Хорошо, в двух словах расскажу. Я тогда из тюрьмы вышел – да, не удивляйся, давно говорю тебе, я – неподходящий друг. Остался на улице – ни крыши, ни еды. Бомжевал какой-то период, а потом Бог в храм привёл, там – отец Виктор пожалел, поверил мне, жильё выбил, на работу пристроил. Я у него остался, все службы посещал, читал, пел, трудился. Хорошо жил, да мало, – он замолчал.