Дубинины. Когда приходит любовь

Медсестра, что дежурила в первый день, когда он очнулся, убирая капельницу, сказала:

– Доктор велел передать, что вас желает навестить женщина, которая сбила. Пустить?

Витька вовсе не желал подобного свидания. О чём с ней говорить? Но тут посоветовал друг Коля:

– Может, узнала о иске и хочет миром всё уладить? Это лучше, чем через суд, который непонятно, куда прогнётся. Ты не отказывайся, деньги лишними не бывают.

И Витька согласился…

                                          * * *

Катя родилась пятым ребёнком в православной и не бедной семье и долгое время была единственной дочерью. Конечно, такое чудо баловали и родители, и старшие братья. Господь даровал ей сердце доброе, душу богобоязненную. Финансовое благополучие Катя считала даром любви окружающих и невероятной милостью Создателя, свою внешность – более чем унылой (вот её подруга Виолетта – красавица!), а умственные способности – скромными. Но всё вышеупомянутое не мешало девушке пылать желанием творить добро, даже совершить подвиг. Впитав от матери любовь к молитве, она в отроческие годы пламенно просила Спасителя послать ей возможность служить ближнему как-нибудь, только не врачом – врачей она с детства, когда беспрерывно болела, боялась. Но время шло, Катя закончила девять классов, стала заниматься цветоводством и растениеводством, как мама, а подвиг не приходил. На двадцатилетие отец подарил ей машину, небольшой Ford: «Все мои дети должны иметь свой транспорт.

Катя училась примерно, по дороге в училище и обратно ездила очень аккуратно, на небольшой скорости, в поздний час старалась не садиться за руль. Однако ноябрь такой тёмный месяц, а пешеходы редко со светоотражателями, ей было ух, как страшно. Однажды пришлось после занятий заехать к подруге, вместе готовить презентацию – дело не быстрое – и возвращаться домой в сумерках. Хорошо, все уже по домам сидели в столь поздний ненастный час, непредсказуемые дети через дорогу не мчались. Но район Пантелеевской богат сумеречными переулками, хоть и проехать можно без пробок. Вдруг откуда-то на дороге оказался мужчина! Катя резко затормозила, тут же вышла из машины, подошла к нему и нащупала пульс. У неё не было ни страха, ни растерянности, а только жажда деятельности. Вызвала всех сразу: милицию, ГИБДД, платную скорую, чтобы сократить драгоценное время ожидания и стала молиться. Потом приехали службы, составили протокол. Катя бросилась к скорой помощи:

– Куда его?

– В социальную.

– Нет-нет, пожалуйста, можно в первую городскую? Она ближе.

– Но это приличная больница, бомжей и алкашей там не принимают. У нас распоряжение везти таких в социалку.

– Я договорюсь, с вами поеду, – Катя нашла несколько купюр в кармане и пихнула медбратьям. Те, ворча, погрузили страдальца и поехали. Катя – за ними, по дороге набрала телефон папы:

– Папа, я сбила человека. Жив, мы направляемся в первую городскую, но его могут не взять, грозятся социалкой, потому что пьяный. Помоги, позвони брату Андрею – может, он подъедет.

Папа у Кати человек военный, отреагировал мгновенно:

– Жди, через полчаса будем.

Мужчины приехали, дочку и сестру успокоили своим присутствием и уверенностью, познакомились с врачом.

Потом папа уехал в милицию, а Катя с Андреем ждали, когда хирург закончит осмотр. Девушка знала уже имя, возраст и адрес потерпевшего – слава Богу, он паспорт с собой носил – Виктор Андреевич, двадцать шесть лет, Свечной переулок, семнадцать. Вышел врач с труднопроизносимым именем, всё пояснил:

– Основной удар пришёлся на левое предплечье – там сильный перелом, голова цела, внешние повреждения и, пожалуй, сотрясение. Ещё ребро и стопа.

Катя спросила:

– Выживет?

– Безусловно! Такие не умирают. Но ему нужна небольшая операция с установкой штифта и последующее лечение.

– Когда делать операцию?

– Хорошо бы сразу. Но пациент вдрызг пьян, сердце может не выдержать. Да неизвестно, как наркоз подействует. Лучше сначала кровь промыть и достать одно лекарство. Правда, оно дорогое.

Катя с братом всё оплатили, лекарство нашли, оставили страдальца в больнице и поехали домой, куда уже папа вернулся.

За полночь сидели за столом: мама, папа и Катя. Андрея отпустили спасть. Семья разбирала ситуацию. Главное, не паниковать да рыдать было не принято, а мыслить конкретно.

– Он не бомж? —первый вопрос задала мама.

– Адрес из паспорта я записала.

– Семья, родные?

– Не знаю.

– В милиции знают, я завтра туда еду твой штраф оформлять, выясню.

С утра Катя звонила в больницу: операцию сделали, гипсы наложили, капельницы поставили, но сам пациент ещё не очнулся. Отец справился в милиции: семьи нет, живёт в коммунальной квартире, из родных – брат, есть его адрес и телефон. Звонить взялась Катя. Ей ответил сухой мужской голос, она представилась.

– Скажите, Виктор Андреевич приходится вам родным братом?

На другом конце повисла тишина.

– Понимаете, я вчера сбила его на своём автомобиле, – спешно затараторила девушка, боясь, что собеседник отключится. – Он жив, не беспокойтесь, сейчас находится в больнице. Мы стали искать родственников и вышли на вас. Больше, похоже, у него никого нет.

– Жаль.

– Что, простите?

– Жаль, говорю, что жив! Я надеялся, что он давно подох! Лучше б вы его задавили, меньше позора…

– А… Вы не хотите его навестить или о здоровье узнать?

– Я о нём ничего знать, девушка, не желаю! Алкаш он конченный! И не брат мне больше. Ещё раз говорю: жаль, что вы его не задавили, все мучения бы прекратились. Всего доброго.

Тут уж Катя расстроилась и, наконец, расплакалась. Маме едва удалось успокоить дочь, которая только и повторяла: «Как же так можно? Брат ведь родной… Бедный, бедный». После занятий Катя поехала в больницу, узнала, что потерпевший пришёл в себя, но очень слаб и почти всё время спит. Она встретилась с Алибеком Мафусаиловичем и попросила разрешения навещать больного. Отец съездил на квартиру Виктора Андреевича, привёз одежду, которую вынесли ему соседи. Её передали в палату. Кате разрешили навещать больного на четвёртый день; радостная, она носилась по дому, собирая передачу – мама только головой качала, а папа советовал умерить прыть: «Мужику и без того плохо».

И вот Катя в больнице, поднимается на третий этаж, ищет палату, заходит. Час посещений, но в палате никого нет, четыре койки, одна пустая. Катя сразу узнала его, хотя во время аварии особо не разглядывала: койка слева у двери, большой мужик с опухшим располосованным лицом, в гипсах и со злыми глазами. Второй, напротив, похоже, без ноги. Третий на костылях, очень молод, у окна стоит.

Катя улыбнулась:

– Здравствуйте, ведь это вы – Виктор Андреевич? Я – Катя. Та самая, что вас сбила на машине.

                                          * * *

Все одновременно обернулись. Какую угодно тётку ожидал увидеть Витька, но не такую… Он даже встал, опираясь на здоровые ногу и руку, и почти захлебнулся от невозможности выплеснуть своё трёхэтажное возмущение.

– Чё за пигалица? С каких это катушек у нас детям права на вождение выдавать стали? Да ты хоть совершеннолетняя?

– Я… Мне двадцать один, уже год за рулём.

– А тачку, небось, богатый любовничек подарил… или папаша побаловал?

– Папа. Но это неважно.

– Неважно? Ездить научись сперва, а то продолжишь людей давить!

Катя покраснела, но не стушевалась.

– Я умею, езжу осторожно. Но на этом перекрёстке всегда темно – я совсем не заметила, как вы ползли…

Витька, выпучив глаза, здоровый и заплывший, уставился на неё:

– Что значит полз?

– Ну, как ползут – на четвереньках, через дорогу, я вас и не заметила сразу.

Кто-то из соседей хрюкнул. Витьку словно в бочку с ледяной водой окунули, он подумал про себя: «Полз… Понятно теперь, почему такие переломы. Врёт? Нет, такая не будет врать – вон как глазищами хлопает. Наградил же Господь такими шторками». Витька сел.

– Иди отсюда.

– Почему? Я вас обидела? Простите, не хотела. Я так обрадовалась, что меня пропустили, я к вам теперь часто буду приходить, если… вы не против.

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем пришла?

– Хотела прощения попросить. Я понимаю, что это глупо: покалечила человека и прощения прошу, но всё же. Я нечаянно, честное слово.

Витька смотрел на это странное существо и удивлялся: «Ребёнок ребёнком, детский сад! А ведь с неё деньги требовать решился. Интересно, знает или нет?». Внутри стало пусто и противно. А Катя, ободрённая его молчанием, продолжала:

– Тут ещё узнала, что вы один и вас никто не будет навещать – это же плохо? То есть, в милиции сказали, что у вас брат родной есть, я ему позвонила, думала, захочет к вам прийти. Но он не захотел.

Витька сжал зубы – ненависть к брату поднималась в душе привычным мутным болотом, он побагровел.

– Не надо меня навещать. И брата не надо об этом просить. Убирайся! А то сейчас добавлю слова, которые младенцам слышать запрещается.

– Погодите немного, скоро уйду. Я вам гостинчик принесла: тут апельсины, кефир и пирожки с капустой – мама пекла, у меня, к сожалению, так вкусно не получается.

– А бутыль где?

– К… какая бутыль?

– Водку принесла?

– Да что вы! Нельзя же!

– В следующий раз без бутыля можешь не приходить.

– А я всё равно приду! Вы такой злой, потому что на меня сердитесь, но это пройдёт. Ещё и котлет принесу – в больнице таким не кормят!

– Слушай, тараторка, достала донельзя. Плевать мне на тебя и на твои подачки. Мне выпить надо, хоть сто грамм Забота твоя мне до лампочки. Сбила и сбила, прощения попросила – совесть чиста. Вали отсюда поскорее, пока я в тебя тумбочкой не запустил.

– Хорошо, до свидания. А вас как зовут? – спросила она у остальных пациентов.

– Коля.

– Тарас.

– Вы тоже угощайтесь – я завтра побольше принесу.

Уже у дверей обернулась:

– А костыли у вас есть?

– Что? – взревел Витька, а Коля засмеялся:

– Нет, у него нет. Только у меня да у Тараса.

Когда Катя ушла, Витька вытер пот со лба, покосился на свёрток с едой, от которого уже тянулся аппетитный запах, сглотнул и лёг на кровать. Ужинали в половину восьмого, давали жидкую кашу или запеканку, как в школьной столовой. Витька ел без удовольствия, просто чтобы утолить голод.

– Вить, – послышался Колин голос, – давай? – и кивнул на свёрток, – я чай организую.

Витька огрызнулся:

– Жрите сами.

Коля принёс кипяток, развернул пакет, и вся палата наполнилась запахом тёплой домашней выпечки. Витька не выдержал, допрыгал до стола и присоединился к трапезе. Пятнадцать пирожков, пакет кефира и четыре апельсина исчезли за две минуты. Уже глядя на пустой стол, Витька подумал, что зря поддался – есть захотелось сильнее, и захотелось именно домашней еды, маминой, той, что она готовила ещё до болезни отца. Витька застонал, понимая, что если не выпьет спиртного, то боль потерь и отвержения прорвётся наружу. Добрался до кровати и рухнул лицом в подушку. Дома остались две бутылки водки в шкафу, он был готов отдать полжизни хоть за одну из них.

На следующее утро после обхода Витька позвонил следователю и заявил, что он забирает свой иск обратно: «Никаких мне денег не нужно!». Коля, слышавший разговор, покрутил пальцем у виска.

Вечером Витька лёг под одеяло и велел не пускать к нему Катю. Но она снова пришла, принесла костыли и много еды: котлеты, пирожки, ряженку, сушёные абрикосы. Когда ей сказали, что Витька видеть её не хочет, то она ответила, что в таком случае она будет навещать остальных.

Витьке весь день было хреново. Оказалось, боль и немощь бывают не только душевные, но и физические: ныли все кости, особенно левое предплечье, голова разламывалась, трудно было лежать, сидеть, стоять, ходить. Другие просили обезболивающие уколы, он же решил терпеть: «Если и глушить боль, то водкой!». Но её не было. Почти физически Витька ощущал, как в руках появляется бутылка, он наливает спасительное зелье в стакан и подносит его ко рту. Но даже в воображении его рука тряслась, всё проливалось. От такого кошмара Витька покрылся испариной и тяжело задышал. Воззвал к разуму: «Ведь я и раньше периодами не пил. В армии, в тюрьме, у отца Виктора. Правда, всё это было ещё до запоев. Потом-то уже пил каждый день. Может, у медбратии спирт купить? Но денег нет – гиблое дело». Витька начал мечтать: «Рано или поздно выпишусь из больницы, вернусь домой, войду в свою комнату, подойду к шкафу, открою… а там – два бутыля стоят, ждут! Возьму сначала один, открою и буду пить прямо из горла, не заморачиваясь. А уж вторую поставлю на стол со стаканом, закусочку порежу: хлеб, масло, колбаса, икра красная зернистая – это же мечты, почему бы и нет? Сяду и не спеша булькну в гранённый…. Эх, хорошо!». Чуть слюной не подавился.

Витька брал костыли с мыслями: «Плевать, что их принесла балаболка, от которой ничего не нужно, я не настроен думать об этом», выходил в коридор, пытался передвигаться. Было больно и неудобно, и всё же он двигался! Доковыляв до поста, увидел маленькую икону Спасителя у медсестры на стене – губы дёрнулись, глаза впились в лик. Он обратился в нему в сердцах: «Ну что ж, раз уж пристроил меня в это исправительное учреждение – давай, направляй, сам я в отпаде от ситуации. Только пить всё равно не брошу!»

Вечером опять пришла Катя. Витька хотел, чтобы её трескотня раздражала, тогда он мог бы стать грубым и хамоватым, но почему-то ее рассказы не утомляли его, а даже наоборот, развлекали. Голос девушка имела приятный, глаза добрые и удивительно красивые, сама нежная и беззащитная; Витьке даже померещилось, что он наклоняется над ней и целует в губы. Вот-таки бред!

– Вы почему молчите, Виктор?

– Да надоедает мне тебя слушать. Вот я и отключаюсь. Ну зачем сюда таскаешься? Тебе что, больше делать нечего? За меня не беспокойся, никаких претензий иметь не буду. Живи себе, радуйся. Хахаль есть? – Витька поднялся с кровати, чтобы двигаться и не думать о девичьих губах.

– Нет…

– А чего так: двадцать один год, пора хахалем обзавестись. Кому- то ведь нравишься?

– Не знаю… Я ведь некрасивая.

– Вот дура, никогда таких не видывал.

Помолчал немного и продолжил:

– Ищи, говорю, хахаля! Девке одной нельзя. Самой кто-нибудь нравится? Ну, есть у вас парни в училище?

– Есть, но… какие-то не такие.

– Пусть так. А родители что медлят? Они ведь у тебя богатые, насколько понимаю, чего жениха до сих пор не нашли?

Катя пожала плечами и опустила глаза. Он добавил:

– Вот то-то и оно, был бы хахаль, не занималась ерундой, не бегала каждый день сюда.

– Это не ерунда, – тихо ответила Катя.

– Ерунда.

– Нет.

– А что?

– Понимаете, я такая счастливая: у меня семья большая и дружная, все меня любят, я ни в чём не нуждаюсь – Господь так одарил меня…

– Подожди, подожди. Ты – верующая?

– Да, я Бога очень люблю.

Витька присвистнул и неожиданно приятным голосом пропел:

– От юности моея мнози борют мя страсти, но Сам мя заступи и спаси, Спасе мой…

Катя даже рот открыла от удивления, настолько ситуация выглядела неправдоподобной: больница, хирургическое отделение, пьяница с опухшим лицом, весь в гипсах, стоит посреди палаты и выводит чистейшим баритоном антифон Утрени1.

– Вы… вы откуда знаете?

Витька не ответил, снова захотелось выпить, аж руки задрожали. Отвернулся к окну и замолчал. Молчала и Катя. Коля делал вид, что читает, Тарас спал – ему вкололи успокоительное. Наконец, Витька повернулся, глаза у него стали злые, как в первый день.

– Вот что, благодетельница! Мне твоего мажора не надо, ничего ты не исправишь, ты же как тепличный цветочек, не врубаешься в жизнь абсолютно… Хоть понимаешь, что сделала? Хорошо, для ромашек объясню. У меня нет богатых родителей, вообще никаких нет, брат родной от меня отказался, никто содержать не собирается. Я – один. Да, худо-бедно зарабатывал и всё спускал, но как-то существовал от получки до получки. Теперь – инвалид, не знаю, надолго, может, навсегда; на костылях домой приковыляю – хлеба купить не на что. Кто меня на работу возьмёт? Грузчиком не потяну, а для другого – морданью не вышел. Всё! Кранты мне! Ладушки-оладушки. Уж лучше б ты меня насмерть задавила – милосердия побольше – сразу в ад, и думать не мозолься.

Витька готовился добавить ещё пару крепких словечек, но наткнулся на растерянный Катин взгляд, махнул рукой и запрыгал к койке, где утомлённо сел, чувствуя себя сдутым воздушным шариком.

– Я… я, – Катя подала голос, – действительно многого не знаю, но не может складываться всё так уныло, выход какой-то есть – обязательно посоветуюсь с папой, мамой, братьями, они умные, не то, что я – что-нибудь придумаем.

Витька хмыкнул:

– Слушай, Катя, иди с Богом, устраивай свою личную жизнь и не занимайся глупостями.

Так как Катя ещё мялась, он почти закричал:

– Уходи, говорю!

Спать в палате ложились рано, свет погасили, Коля при ночнике читал книгу. Витька брал у него какую-то, но одолеть не смог: «Белиберда на постном масле, скулы сводит». А заснуть рано и трезвому не получалось. Мысли в голову лезли: «То ли дело после бухла – сразу отрубаешься. Зря не сдержался сегодня – девка не виновата, что я пьяный через дорогу полз. Угораздило же её вырулить в такой момент!.. Интересно, жив ли дядя Серёжа? Свинья ты, Витька, или даже хуже. После смерти отца не навещал старика, а тот ведь любил тебя… Ходит ли брательник на могилы родителей?». Он сам бывал только раз, когда из тюрьмы вышел. Посидел тогда на кладбище, выпил водки, поплакал… Выпивал и ругался, а потом уснул на скамеечке, и проспал до тех пор, пока дождь не пошёл.

Витька вздохнул, попробовал повернуться чуточку на бок… В церкви давно не появлялся, а ведь отец Виктор так много для него сделал, теперь и на крышу не залезть снег сбрасывать. «Боже, как больно… Десять дней трезвый, даже не верится – отметить бы, да нечем!». Поворочавшись, поплёлся до поста, там дежурила медсестра новенькая, несимпатичная какая-то.

– Мне выпить надо.

– Нельзя, терпите.

– Не поняла, что ли: надо!

– Не могу ничем помочь.

– Можешь. Налей стопарик спирта, есть ведь – я сразу спать лягу.

– Нету, ничего нету, идите в палату.

– Ну, не будь стервой – помираю ведь.

– Помирайте, мне-то что.

Витька хрястнул здоровым кулаком по стойке и заковылял обратно.

                                          * * *

Катя вернулась домой взволнованная, но как раз к ужину, мама на стол собирала.

– Что, дочка, понравились ему наши котлеты?

– Наверное, мам, не спрашивала.

– Почему глаза на мокром месте? Случилось что?

– Давай папу позовём, я хочу посоветоваться.

Пришёл отец – они любили совместные ужины: родители, Катя, Маша и мальчишки. Только они служили сейчас в армии, но Матвей должен вернуться через два месяца. Маше четырнадцать исполнилось – она росла симпатичной девчонкой, не то, что Катя.

Старшая дочка, не умея сдерживать в себе эмоции, начала рассказывать о визите в больницу: и о том, какие там все несчастные и голодные, что Витя её гонит (только о хахалях промолчала), и что поёт красиво церковные песнопения («чудо какое-то!»), и что он один и теперь временно калека, без работы – и всё из-за неё.

– Что делать, папа? Что делать, мама? Как ему помочь? Я бы денег дала, но не возьмёт ведь.

– А ты пробовала?

– Он даже костыли брать не хотел.

Отец многозначительно хмыкнул.

– Что, папа?

– Я, прости, матери как раз объяснял, что юридически твой протеже может подать иск в суд о возмещении ущерба, то есть здоровья. И вот что интересно, я звонил узнать, не подал ли он такой иск.

– Что, папа, не томи! Как хорошо, если подал, тогда у него будут деньги, пока на работу не устроится!

– Да, Катюша, он иск подавал, но на следующий день отозвал, аннулировал.

– То есть забрал?

– То есть забрал.

– Что же делать, папочка?

Костя молчал, но ответила мама:

– Во-первых, надо поговорить с доктором, чтобы его подержали в больнице как можно дольше. Ты согласна, дочка?

– Конечно, мамочка. В больнице и не выпьешь, и кости лучше срастутся под надзором.

– А кто он по специальности? Образование какое? Не со школьной скамьи ведь в таком состоянии, – качнул головой родитель.

– Не знаю. Говорил, грузчиком последние два года работал, а кем раньше – не спрашивала.

– Узнай, тогда думать будем, куда его простроить. Только, дочь, мы не всесильны: может, работу ему и найдём, однако если он запьёт и его выгонят – мы ничего не поделаем. Таких никто не держит сейчас, это в советское время с пьяницами нянькались…

– Понятно, папочка, я за него молюсь, акафист «Неупиваемой чаше» читаю.

– Вот-вот, ты молодец.

Мама улыбнулась:

– Хочешь, и я сегодня почитаю?

⠀

                                          * * *

Следующий день выдался на редкость хлопотным. Сначала съезжал Коля. За все время, что он провел в больнице его никто ни разу не навещал, поэтому казалось, что родных у него нет. Но в день выписки за ним приехала сестра со своей дочерью.

Потом заселяли новых калек. Один – со сломанной спиной (бытовая травма), другой – с треснутой головой (разбился в автокатастрофе), третий с множественными переломами— самоубийца (из окна выпрыгнул, да жив остался).

Витька полночи не спал, бодрился, рискнул даже на свою рожу в зеркало заглянуть. Побрился – благо Коля оставил бритву (и книгу) – правда, красивее от этого он не стал: те же мешки под глазами, отёчность, заживающие ссадины и лиловый синяк на треть физиономии. Голова, после того, как стал передвигаться на костылях, кружилась меньше, только нельзя было резко поворачиваться и наверх смотреть.

На обходе спросил: «Скоро ли меня выпишут? Как там по снимкам?». Мафусаилович ответил уклончиво: «Посмотрим через неделю, кости неважно срастаются, надо ещё на физиопроцедуры походить да витамины проколоть». Витька сам чувствовал, что ещё не восстановился, потому что ноги болели не переставая, да к тому же их раздуло вокруг гипса.

Открыл книгу, одолел страницу, отшвырнул. Подумал: «Что-то малявка не приходит…». Катя и не появилась в этот день, видно, не получилось. Навестила следующим вечером, застыв в удивлении на пороге, наблюдая за пребывающим в музыкальном экстазе мужчиной.

Чуть раньше Витька заинтересовался новеньким – тем, что с бытовой травмой. Он постоянно носил наушники с плеером.

– Эй, сосед, что слушаешь?

– Так, попсу.

– Дай послушать, соскучился по музыке.

Сосед дал. Витька увлёкся, заслушался, не замечая, как все на него смотрят с любопытством. Это потому, что он, закрыв глаза, громко подпевал и отбивал такт рукой по гипсу. Заметив наконец, перед собой Катю, наушники снял.

– Неплохо, конечно: «Рюмка водки на столе», но лучше бы она была не в песне, – неуклюже усмехнулся он.

Катя принесла «Историю» Нечволодова – первый том, тефтели с малосольными огурчиками, пирожки с луком и яйцом, домашнюю простоквашу, перезнакомилась с новыми соседями, угостила и их.

– Откуда у тебя такая книга? – повертев в руках «Историю», спросил Витька. Они как-то незаметно перешли на «ты».

– Дома много хороших книг. Папа любит печатные, а электронные не признаёт.

Витька почувствовал на себе и Кате любопытные взгляды новых соседей и дёрнулся:

– Пойдём в коридор.

Они вышли.

– Я могу и плеер принести… пока ты в больнице.

– С попсой?

– Что-нибудь церковное.

– … Псалтирь есть?

– Есть. И Евангелие, и Литургия.

– Только псалтирь… Ты, это, прости меня за то, что я в прошлый раз накричал на тебя: ты не виновата, что я пьяный полз через дорогу. Это меня Бог вразумляет, зачем-то спасти хочет… Но всё бесполезно, – Витька не понимал, почему его вдруг понесло на откровенность перед «малявкой». Впрочем, она имела на это право, ведь она единственная по-христиански отнеслась к нему.

Поэтому Витька и решил, что между ними всё должно быть честно. В конце концов не известно, сколько продлится их общение.

– Господь наш Иисус Христос тебя, Витя, тоже любит, – как-то жалобно прошептала девушка.

– Он хочет, чтобы я пить бросил, а я… не брошу.

– Почему?

Витька опять зло посмотрел на Катю и подумал: «Ничего она не понимает».

– Не могу! Это – моя жизнь, у меня другой нету. Мне ничего не нравится и не интересно: ни телевизор, ни женщины, ни эти компьютеры долбанные. А пить нравится! Я пью, потому что хочу! И не будем больше об этом – я просто сказал честно, чтобы у тебя не возникло никаких иллюзий: я – алкаш конченный, запойный и не исправлюсь. А Бог без моего желания ничего изменить не сможет.