Матильда. Любовь и танец

– Ну, всё, девочки. Я пошел! – прервал их обмен любезностями Феликс и, легко преодолевая крутые ступеньки, взбежал наверх. Несмотря на свои пятьдесят шесть лет, он до сих пор был строен и хорош собой.

Танцовщицы восхищенно посмотрели ему вслед, затем с неприязнью взглянули друг на друга и разбежались в разные стороны, громко стуча пуантами по деревянному полу.

* * *

Сидя по другую сторону занавеса и не видев зала, Маля сразу почувствовала, что императрица с принцами вошла в ложу. Просто в этот момент зрители внезапно смолкли и послышалось какое-то передвижение с хлопаньем кресел. «Это весь зал встает с мест, приветствуя царственных особ», – подумала Маля. Весной прошлого сезона она вместе с мамой, сестрой и братом была на утреннем спектакле балета «Копелия», где отец исполнял мимическую роль Бургомистра. Только в тот раз Феликс посадил их в ложу зрительного зала, и Маля могла наблюдать за тем, что происходило, когда в театр приехали император Александр II с императрицей Марией Александровной. Она видела, что, как только они вошли в царскую ложу, вся публика в зале встала и поклонилась их величествам. Приняв это приветствие от своих подданных, государь с государыней разместились в креслах, и все в зале тоже заняли свои места. Наступила полная тишина. Император слегка приподнял руку и, как только мягко опустил её, дирижер, не сводящий с него глаз, сразу повернулся к залу фалдами своего фрака, взмахнул «волшебной» палочкой, и началась увертюра. Так было тогда, так было и сейчас, но только знак дирижеру на начало спектакля в отсутствие государя дала императрица Мария Александровна, а Маля, конечно, сегодня ничего этого не могла видеть, сидя в ложе за занавесом под колосниками. «Ничего, – успокаивала себя девочка. – Как только закончится увертюра, занавес откроют, и я увижу императрицу и царских внуков!»

Но когда занавес подняли, обнажив сцену перед началом действия, Маля никого не увидела. Просто из её ложи зала совсем не было видно. Девочка вначале расстроилась, но вскоре уже забыла про это, полностью отдавшись тому, что происходило внизу. Сказочно прекрасное и таинственное действие, выраженное в танце, целиком увлекло её внимание. Особенно ей нравилась сцена грозы, когда сверкала молния и конь вместе с Иванушкой носился в воздухе. И хотя спектакль она смотрела уже в третий раз, но сегодня у неё сердце сжалось от страха, так правдоподобно всё это выглядело. Со своего места девочка, конечно, видела трос, держащий актёров в воздухе, но это совершенно не мешало ей верить в происходящее на сцене.

В антрактах Маля посетила туалет, съела оба яблока, с интересом наблюдая за сменой декораций, и всё пыталась придумать, как бы ей увидеть принцев. А что, если попытаться отодвинуть край занавеса со стороны колосников?

Когда представление закончилось и все актёры вышли на поклоны, Матильда, подойдя к левому краю своей ложи, с большим трудом отстранила тяжелый занавес от края сцены и в образовавшуюся небольшую щелочку, как и предполагала, увидела зал. Задумка удалась! В царской ложе восседала императрица, а рядом с ней около парапета стояли два мальчика. Хорошо разглядеть принцев она не смогла, но обрадовалась, что добилась своего.

– У меня получилось! – удовлетворенно сказала она сама себе, отпуская тяжелую кулису, держать которую ей было уже не под силу.

Принцы не произвели на неё никакого впечатления. Мальчики как мальчики.

После того как занавес закрыли, Матильда стала с интересом наблюдать за тем, как рабочие приступили к разрушению на сцене того, что так недавно сами же выстроили. Девочка знала, что отцу необходимо переодеться после спектакля, и потому его надо было немного подождать.

* * *

А между тем Феликс поднялся в свою гримуборную, которую делил ещё с двумя танцовщиками. Все актёры театра, как и он, сейчас ощущали восторженное состояние благоговейного трепета. Ведь царская ложа не была пуста. Спектакли в такие дни всегда шли на особом подъеме.

– Ты разглядел, какое красивое платье было на императрице? – спросил Феликса танцовщик Сергеев.

– Я больше обратил внимание на сверкание ожерелья на её шее, – ответил Кшесинский, освобождаясь от тяжелого царского костюма, расшитого искусственными драгоценными камнями. – А что тебя поразило в её платье?

– Ткань! Она отливала золотом!

– По-моему, это обыкновенная ткань желтого цвета, – удивленно поглядел на него Феликс, подмигнув третьему актёру в гримуборной.

– Да ты что! Это была парча с настоящими золотыми нитями! – возмутился Сергеев. – Я же не слепой!

– Ты ошибся, – вмешался третий актёр. – Феликс прав.

– Ну, вас! За дурака меня держите, что ли? Платье блестело.

– Не всё то золото, что блестит! – усмехнулся Кшесинский.

– Нет! Это были золотые нити! – выведенный из себя, нервничал танцовщик. – Давайте хоть у кого спросим. Готов спорить на бутылку шампанского! Самого лучшего!

– Что ты так завёлся из-за этого платья? – удивился третий актёр.

– Я из принципа! – взволнованно сказал Сергеев и подошел к дверям. – Вот сейчас выйду и спрошу у наших соседей за стеной…

Товарищи по гримерке громко расхохотались.

– Ладно, золотые были нити, золотые. Не надо никуда ходить. Мы пошутили.

– Ну и шутки у вас дурацкие, – пробормотал Сергеев, гневно посмотрев на товарищей, но, видя их веселые лица, сам расплылся в улыбке.

– Извинения принимаются, если вы меня немедленно ведете в ресторан и угощаете рюмкой водки вкупе с отменным обедом! – заявил он.

– Идет! – тут же радостно согласились остальные.

В приподнятом настроении от удачно прошедшего спектакля и от предвкушения застолья, танцовщики покинули театр, и, перейдя площадь, вошли в ресторан «Дары Нептуна». Они частенько заглядывали сюда. Во-первых, он был расположен прямо напротив театра, а во-вторых, здесь вкусно кормили и всегда можно было пропустить рюмку-другую, перед тем как ехать домой после репетиции или представления.

Вот и теперь, хорошо выпив «Царской» водочки и закусив ухой из стерляди и расстегаем с осетриной, приятели нехотя покинули уютное помещение. Погода в этот осенний день была великолепна, и они ещё немного постояли на улице, наслаждаясь свежим теплым ветерком, обдувающим их слегка раскрасневшиеся лица.

– Други мои, как бы мне ни не хотелось покидать вас, но… пора! – заявил Сергеев. – Жена будет сердиться.

Тут все вспомнили о своих женах и тоже заторопились. Феликс, довольно быстро поймав возницу, в отличном настроении ехал домой, любуясь осенними красками деревьев, высаженных вдоль Екатерининского канала. Красные, желтые и кое-где ещё зеленые листья своим разноцветьем создавали приятную праздничную атмосферу.

«Как жаль, что скоро они все опадут, – думал он. – Деревья сразу станут такими уродливыми, выставив напоказ свои голые кривые ветки. И почему красота так непостоянна?!»

Феликс давно уже жил в России, но к длинной, затяжной в этих краях зиме так и не привык. Приближение холодов и снежных заносов не радовало, но сейчас ничто не могло испортить его прекрасного настроения.

Когда коляска остановилась около подъезда, Кшесинский, достав из кармана часы, взглянул на циферблат. Пятнадцать минут седьмого.

«Да! Поздновато!» – подумал он.

Расплатившись с извозчиком, Феликс поднялся по лестнице на третий этаж и позвонил в колокольчик, лихорадочно придумывая себе оправдание за столь долгую задержку после дневного спектакля.

Дверь открылась почти сразу. На пороге стояла жена.

– Почему ты так дол… – начала было она, но, увидев мужа одного, в страхе приложила руки к груди и в полуобморочном состоянии оперлась на горничную Машу, которая стояла рядом.

– Что случилось? Где Маля? – тихо произнесла Юлия, еле ворочающимся языком.

– О боже! Я забыл её в театре! – в испуге воскликнул Феликс Иванович и, вмиг протрезвев, бросился на улицу.

Сердце его бешено колотилось. Он уже не мог думать ни о чем, кроме своей малышки. Как он мог забыть о ней?! А вдруг с ней что-то случилось? Он сидел в ресторане, пил водку, ел осетрину, а в это время дочка в страхе ждала его в ложе! А может, она уже вышла из театра?! Где она сейчас бродит?! Вдруг потерялась в городе? Вдруг попала в руки плохих людей?! От этих мыслей у Феликса подкашивались ноги и тряслись руки. Ну почему с ним такое бывает? Порой увлечется чем-то – и совсем забудет, что должен быть в это время совсем в другом месте. Но забыть о своей собственной дочери! Это было уже слишком. Как назло, он долго не мог поймать извозчика, и бежал прямо по дороге, не в силах просто стоять и ждать свободной коляски. Наконец, ему повезло.

– На Театральную площадь! – закричал он. – Срочно! Плачу вдвойне!

Подъехав к театру, он соскочил прямо на ходу и что есть силы побежал к служебному входу. Перепрыгивая сразу через несколько ступенек, ведущих к закулисной ложе, Феликс Иванович дрожащими руками распахнул дверь и, только увидев дочь живой и невредимой, перевел дух. Схватив девочку на руки и крепко прижав к себе, он пробормотал со слезами на глазах:

– Как же я мог забыть про тебя, принцесса! Прости меня! Тебе было очень страшно?

– Что ты, папочка! Мне было очень интересно. Посмотри, какой красивый город построили на сцене!

Кшесинский послушно взглянул вниз.

– Правда, красиво? – восторженно спросила девочка. – Мне так хочется узнать, что в нем будет происходить!

– Я расскажу тебе по дороге домой, – целуя её, проговорил растроганный отец. – Ты проголодалась?

– Немного.

«Моя принцесса – потрясающая девочка! – думал он, спускаясь с Матильдой по лестнице на выход. – Не только не испугалась, а ещё и нашла, чем себя тут развлечь».

В оркестровой яме уже давно настраивали свои инструменты музыканты, готовясь к началу вечернего спектакля, а в квартире Кшесинских в это время горничная Маша отпаивала валерьянкой перепуганную насмерть Юлию.

Глава 3

Юлия Яновна Доминская после того, как окончила Петербургское Императорское театральное училище, почти сразу же по большой любви выскочила замуж за француза, танцовщика Леде. В то время в Петербургском Императорском театре было много иностранцев, занимающих первые позиции в балете. Выйдя замуж, у Юлии сразу возникло желание оставить сцену, но она не могла себе этого позволить. После окончания училища надо было обязательно отработать в театре пять лет. Если кто-то хотел выйти из состава труппы раньше этого срока не по состоянию здоровья, то должен был внести в казну ту сумму, которая на него была потрачена государем за восемь лет обучения в училище. А это было почти двадцать три тысячи рублей. Таких жертв молодожены не могли себе позволить, поэтому Юлии пришлось отработать положенные годы. Но, как только она уволилась и занялась исключительно домашним хозяйством, к чему так упорно стремилась, муж внезапно заболел и умер. Но горевала молодая вдова недолго. Совсем скоро она снова вышла замуж. Опять по большой любви и опять за танцовщика. Кшесинский был старше на двадцать лет, но она не замечала этой разницы в возрасте. Энергия в нем била ключом, а присущий ему оптимизм давал и ей силы принимать любые неприятности легко и не предаваться унынию. Она прощала ему чудачества, которых у него было предостаточно, и только радовалась жизни. О своей карьере Юлия никогда не думала. Муж и дети были главным смыслом её жизни. Старшей дочке дали имя Юля, а чтобы не путаться, дома её ласково называли Юляшей. По достижении девяти лет девочку отдали учиться балету в то же самое Петербургское Императорское театральное училище, которое в своё время заканчивала и мать. Родители радовались, что Юляша оказалась очень способным ребенком, особенно к характерным танцам. Дать своим детям профессию, которая с восемнадцати лет могла бы их уже обеспечивать, было очень важно в актёрской семье. Ведь стабильного капитала у них не было.

В театральном училище ученики жили на полном обеспечении императора. Их не только кормили и учили, но даже одевали во всё казенное от нижнего белья и обуви до зимних салопов. Кроме профессии, все воспитанники получали неплохое образование и по другим предметам. Выпускники говорили на французском языке, играли на фортепьяно, рисовали, немного знали древнюю и современную историю, литературу и культуру других стран, могли ориентироваться в географии, имели кое-какие познания в математике и даже азы физики с химией.

В своё время Юлия Яновна сама прожила там все восемь лет в отрыве от семьи. Она хорошо знала, как тяжело для ребенка бывать дома только на летних каникулах, ходить исключительно во всём казенном, гулять всего полчаса в день по маленькому садику училища и постоянно находиться под строгим надзором воспитателей, следящих за тем, чтобы жизнь пансионерок велась по раз и навсегда строго заведенному порядку.

В семье Кшесинских было решено, что их дети во время учебы будут жить с ними, на что они получили высочайшее дозволение от министерства Императорского Двора. Каждый день по утрам Юляшу отвозили на занятия в училище, а днём забирали. Все уроки по общим предметам она делала дома с мамой, а в свободное время играла с братом и младшей сестрой. Мама возила их на прогулки по городу и в Летний сад, а также на цирковые представления и детские спектакли. Зимой по воскресеньям они с утра катались с горок на санках и играли в снежки, а дома их всегда ждал воскресный обед, к которому кухарка Степанида пекла вкусные пироги с разными начинками. Конечно, пансионерки училища были лишены всех этих прелестей детства и росли в атмосфере строгой дисциплины, питаясь казенной пищей в общей столовой, а здание они покидали только для репетиций и спектаклей в Мариинском театре, где с самого начала учебы их всех занимали в ролях маленьких пажей и фей.

По достижении десяти лет в то же училище поступил и Юзеф. Он также получил высочайшее позволение жить дома, и отец отвозил уже двоих детей на занятия. Подходила очередь и младшей дочери Матильды. А её способности к танцу были совершенно необыкновенными. Ещё в колыбели, только заслышав звуки музыки, она сразу начинала что-то немыслимое выделывать руками и моргала глазками, кокетничая со всеми, кто находился рядом. Встав на ножки, она уже так самозабвенно притоптывала и крутилась в такт музыке, что всем было понятно: девочке на роду написано быть балериной.

Летом, отдыхая в Красницах, Юляша с Юзефом под руководством мамы каждое утро занимались у балетного станка в специально оборудованной для этого комнате, чтобы за летние месяцы не терять навыков и не расслаблять мышцы. Маленькая Маля тоже пристраивалась к ним, но так как ещё не могла достать рукой до перекладины, на которую опирались старшие брат с сестрой, то Феликс приделал специально для неё ещё одну палку пониже. В семь лет девочка уже повторяла все упражнения, которые делали её старшие сестра с братом. Постоянные летние тренировки укрепляли её ноги, развивали гибкость и легкость прыжка.

– Я тоже хочу пуанты, – однажды заявила Маля, глядя на сестру.

– Тебе ещё нельзя, – возразила мама.

– А я хочу! – настаивала упрямая дочь и внезапно попыталась встать в своих туфельках на пальцы.

– Дурочка, ты ноги поломаешь, – закричала Юлия Яновна, бросившись к Мале. – Обещай, что больше никогда не будешь так делать. Для балерины самое главное – это её ноги. Ведь ты же хочешь стать балериной?

– Конечно, мамочка, – невозмутимо отвечала дочь. – Вот и купите мне пуанты.

– На такую маленькую ножку, как у тебя, пуанты не шьются, – вмешалась старшая сестра. – А потом, чтобы на них встать, надо ещё самой уметь их подготовить для этого.

– Как это? – удивилась Маля.

– Вначале надо разбить молоточком носок и стельку, потом подпилить самый кончик носка и прошить эту дырку суровыми нитками, чтобы пуанты не скользили по полу…

– И ты всё это умеешь делать? – прервала сестру Маля, подняв брови в изумлении.

– Конечно. Нас этому учат с первого класса.

– Я тоже хочу!

Маля хорошо знала, на кого надо надавить, чтобы получить желаемое. Феликс не мог отказать своей принцессе, и заказал пуанты французу Дедле. В Петербурге Дедле считался лучшим мастером, так как был учеником самого Крэ, к которому в Париж за балетными тапочками приезжали даже итальянские балерины, не говоря уже о русских.

– Это для куколки, что ли? – улыбнулся Жорж Дедле, рассматривая мерку, снятую Феликсом с ножки дочери.

Этим же летом Матильда встала на пуанты, держась за свою перекладину у стены, и довольно скоро смогла уже самостоятельно двигаться на кончиках пальцев, проделывая лёгкие упражнения на середине комнаты.

– У неё неплохо получается, – радовалась Юлия успехам младшей дочери в разговоре с мужем.

– Да. В общем-то, она совершенно готова для поступления, вот только возраст ещё не подошел.

В Императорское училище мальчиков принимали только после десяти лет, а девочек не раньше девяти. Кроме того, надо было уже уметь читать, писать и знать азы арифметики. Матильда стала читать с шести. Она постоянно была рядом, когда мама занималась со старшими, и тоже требовала внимания к себе, старательно, аккуратным почерком выводя буквы алфавита в тетрадке. К восьми годам малышка легко решала элементарные примеры по арифметике, складывала и вычитала до ста, умела писать и свободно читала. Французскому языку и игре на рояле Юлия Яновна сама учила своих детей с раннего детства, и это давалось им легко.

– Малечке в августе исполнится только восемь, но она уже совершенно готова к поступлению в училище, – говорила Юлия своей подруге Полине Невзоровой, которая тоже, как и она сама, оставила театр ради семьи и детей.

– Не знаю, что тебе посоветовать, – пожала плечами Невзорова. – По-моему, ничего страшного не случится, если она ещё год посидит дома.

– Мы с Феликсом боимся, что за этот год она продвинется ещё дальше в занятиях, глядя на Юляшу с Юзефом. Что ей тогда делать в первых классах? Повторять то, что давно умеет?

День рождения Матильды приходился на конец лета, когда вся семья ещё была в Красницах на отдыхе. Девятнадцатого августа в имение Кшесинских съезжались друзья из города. После бурно проведенного дня на природе, за обильным столом, развлечениями и обязательными в этот вечер красочными фейерверками, никто из гостей не уезжал. Размещали на ночлег во всех комнатах, а когда не хватало места, то и в сарае на сеновале, расположенном над коровником. Очень любил ночевать там лучший друг отца бас Мариинского театра Пирогов. Он просыпался ранним утром, когда начинали доить коров, спускался с сеновала и наслаждался парным молоком.

– Оттянуло. Будто заново родился, – довольный после второй выпитой кружки, говорил он доярке и забирался на сеновал снова. Досыпать.

Только крёстный Матильды, Леонид Генрихович Строкач, владелец известного в Петербурге магазина дорогого белья «Артур», всегда приезжал в своей карете и ночевать оставался редко.

Матильда очень любила свой день рождения, так как каждый раз Феликс придумывал какие-нибудь необычные подарки для своей принцессы. В день восьмилетия дочери неуёмный выдумщик решил устроить для неё настоящий цирковой трюк. Под потолок веранды, прямо над местом, где должна была за столом сидеть Маля, он подвесил венок, сплетенный из крупных белых астр. Веревочка от венка шла вниз и крепилась около окна. Феликс договорился с сыном, что, как только он начнет играть на скрипке, тот должен отвязать веревочку и, придерживая её, потихоньку опускать венок на голову Матильды. Юзеф с отцом отрепетировал этот эффектный трюк несколько раз, и оба заранее радовались, предвкушая сенсационный успех как у именинницы, так и у публики.

И вот, в самом начале обеда, как только все заняли свои места за столом согласно расставленным табличкам, Феликс Иванович взял в руки скрипку.

– Попрошу общего внимания, – торжественно произнес он, и все смолкли, ожидая от него, как всегда, чего-то необычного. – Сегодня день рождения моей принцессы. Ей исполняется восемь лет. Посмотрите на неё!

Все головы разом повернулись к девочке, а Юзеф начал быстро развязывать веревочку, готовясь к выполнению трюка.

– Разве она не прекрасна? Но, я уверен, ей чего-то не хватает? Чего же? – обратился Феликс Иванович к присутствующим.

Все недоуменно пожимали плечами, глядя на именинницу.

– Я думаю, вы согласитесь со мной, что у принцессы должна быть корона! – продолжал интриговать Феликс Иванович. – Значит, чего ей не хватает?

– Короны! – дружно закричали гости.

– Правильно! Ей не хватает короны, и она её сейчас получит.

Феликс заиграл на скрипке «Оду радости» Бетховена и воскликнул:

– Корона! Займи то место, которое для тебя предназначено!

Все подняли свои взоры вверх и увидели медленно опускающийся белоснежный венок.

– Ах, как красиво! – восторженно воскликнула бывшая танцовщица, подруга мамы, Полина Невзорова.

– Необыкновенно, – вторили ей остальные.

Маля сидела, не шелохнувшись, ожидая это чудо у себя на голове, как вдруг венок, слегка покачавшись, опустился на лысую голову сидящего рядом с ней крестного.

Все засмеялись, а Леонид Генрихович Строкач виновато смотрел на всех из-под цветов, как бы говоря: «Я здесь ни при чём». Он выглядел настолько нелепо и смешно, что у многих от смеха уже катились слезы по щекам.

– Не понимаю! Мы всё точно с Юзефом рассчитали! – обескураженно удивлялся Феликс.

Без вины виноватый крёстный поднялся с места, взял в руку бокал и громко произнес:

– Господа! Господа! Дайте же мне сказать!

Все слегка успокоились и, наконец, стихли.

– Конечно, моя крестница достойна короны! – начал он. – Но даже если корона достается не ей, она-то знает, кто здесь принцесса! Я поднимаю этот бокал за самую красивую девочку на свете и торжественно водружаю этот венок на её очаровательную голову.

Если бы Леонид Генрихович знал, что, говоря о короне, которая «достается не ей», предрекает будущее своей крестницы! Но тогда об этом, конечно, никто даже и подумать не мог.

Позже выяснилось, что крестьянки, прислуживающие за столом во время обеда, добавили ещё один столовый прибор и сдвинули стулья на одно место. Но «фокусник» не ругал девушек. Ведь они были не в курсе его затеи. Вместо романтической сцены, которую он задумал, получилась клоунада. Да, не всегда у него всё получалось так, как бы он того хотел, но Феликс недолго расстраивался из-за неудавшегося трюка. Как настоящий оптимист, он решил, что так получилось даже забавнее, и, главное, Матильда была с ним совершенно в этом согласна!

Глава 4

На следующий день Маля проснулась рано. Первые лучи солнца ещё только коснулись земли, а девочка уже откинула одеяло и соскочила с кровати. Ей не терпелось посмотреть подарки, которыми была завалена их с Юляшей спальня. Вытащив из кучи самую большую коробку, обернутую в яркую красную бумагу, Матильда стала тихонько её разворачивать. От шороха обёртки тут же проснулась сестра и, движимая любопытством, с удовольствием присоединилась к этому приятному занятию. Из коробки они вытащили огромную куклу в нарядном платье и с длинными светлыми волосами, заплетенными в косы. У куклы закрывались и открывались глаза, она говорила «мама», а ростом была почти с Малю.

– Какая красавица! – восхищенно воскликнула девочка.

Тут же сестрички начали разворачивать другие подарки. Чего тут только не было! Ракетки и воланы для игры в бадминтон, шерстяные чулки на зиму, отрез на платье, кружева и большое количество разнообразных кукол, разодетых в пух и прах.

– Зачем тебе надарили столько кукол? – пожала плечами четырнадцатилетняя Юляша, сама, между тем, с восторгом любуясь каждой из них. – Ведь этой осенью тебя хотят отдать на учебу в училище. Тебе некогда будет играть с куклами.

И действительно! Феликс Иванович ещё в мае был на приеме у инспектрисы женского балетного отделения Императорского театрального училища мадам Лихошерстовой.

– Подождите год, пока вашей Матильде исполнится девять, как положено, – сказала Варвара Ивановна. – Что за спешка?

– Но она уже стоит на пуантах! Весь станок делает не хуже своей сестры и брата, – настаивал Феликс Кшесинский. – Ей пора серьёзно заняться танцем.

– Ну, а как с общеобразовательными предметами?

– Об этом и говорить нечего. Читает, пишет, по-французски неплохо говорит с раннего детства, на рояле немного играет…

– Ну, вы мне, Феликс Иванович, такого наговорили, что её хоть в третий класс отправляй, – прервав похвальбу отца, расхохоталась мадам Лихошерстова. – Я должна переговорить в министерстве, и только после этого смогу дать вам ответ. Это исключение из правил я делаю только из большого к вам уважения. Кстати, свою младшую дочь вы, как и своих старших, тоже не отдадите на пансион?

– Конечно, нет! Мы с женой нижайше будем просить о разрешении проживать ей дома.

– Хорошо. Я доложу об этом.

Через несколько дней курьер принес Феликсу Ивановичу Кшесинскому конверт с гербовыми печатями министерства Императорского Двора.