Затерянные в России, или Записки маленькой беженки

Обмывать покойника – ужасно. Только недавно он держал тебя за руку и говорил, а теперь ты поднимаешь его одеревеневшие руки и ноги, а они как колоды, не шевелятся. Глаза запали, нос заострился. Нет, лучше не вспоминать. По ночам, если ему было что-то нужно, он стучал нам с мамой в стенку. Я не перестаю слышать этот стук. Только ложусь в кровать, и наступает тишина, я слышу этот зов. Мне кажется, я схожу с ума. Мама тоже слышит.

Когда он умер, мне пришлось с ходу взять себя в руки и вместе с мамой бегать по разным конторам, чтобы оформлять документы и похороны. Я словно бы впала в оцепенение. Я не проронила ни одной слезы, только тяжесть какая-то страшная на душе была. Первые слезы была на кладбище, когда начали заколачивать гроб. Это был стук прощания, стук безысходности. Я вдруг поняла, что он уходит от нас навсегда, этот гроб больше никогда не откроется. Его опустили в яму. Одна горсть земли, другая и вот уже целые лопаты. Я не могла не смотреть на это, ни слушать эти звуки и ушла. Хорошо, рядом был какой-то тихий заросший пруд. Я встала на берегу и стала смотреть на воду, и так успокоилась. Только ночью, когда мы все легли, но никто не мог спать, меня прорвало. Я рыдала так долго и так отчаянно, словно это было моим единственным спасением. Мне хотелось думать, что все происходящее лишь дурной сон. Казалось, сейчас грудь моя разорвется на две части и боль вырвется наружу. Не помню, как успокоилась. Но после этого мне стало легче. Намного.

***

Я знаю, Бог всегда забирает к себе лучших. Но это освобождает меня от страшного чувства вины. Не могу смотреть на себя в зеркало, не могу оставаться наедине со своими мыслями. Нет, я не виню себя в его смерти, от кровоизлияния в мозг и парализации никто из нас не застрахован. Меня гложет то, что я так мало, так ничтожно мало времени уделяла своему родному деду. Тому, кто любил меня больше всех на свете. Я всегда была занята только собой, своими чувствами, своими желаниями, мыслями. А ему так не хватало моего внимания. Мы часто разговаривали, мы играли в бадминтон, мы мечтали. Он всё ждал, что однажды к нему придет молодой человек и попросит моей руки…

В последнее время он постоянно пропадал на этом чертовом складе, напарники просили его подменить, и он соглашался. Мы общались по телефону. Он читал детективы, исторические хроники, а потом звонил и рассказывал мне. Господи, я вот думаю, что хорошего он видел? Большую часть жизни проработал на заводе, а потом его едва не сожгли заживо. Бежал из родного города, как вор. В России жил тише воды, ниже травы, боялся лишнего слова кому-нибудь сказать. Дежурил на складе, единственной его отрадой там был Чипсик. Он много нервничал, все переживал за меня, за маму. Ему до последнего хотелось всё держать в своих руках. И вот его парализовало, два месяца в сознании, без малейшей возможности передвижения. Пить из трубочки, писать в памперсы. Я никогда не забуду его скелетообразного тела. От крупного упитанного мужчины остались кожа да кости. Все-таки нет ничего ужаснее оставаться живой и здоровой, когда любимый тобой человек навсегда уходит из мира. Милый дедушка, прости нас. Мы тебя любим.

***

Не знаю, чем мы будем перебиваться дальше. Отчетливо ясно одно: наша жизнь уже не будет прежней. Как говорит бабушка, «одни мы на белом свете», «три кровинки на чужбине». Впрочем, земля перестает быть чужой, если у тебя в ней есть хотя бы одна могила. Мы приобрели в Рязани еще одну печальную собственность – несколько метров земли с оградкой и крестом. Осенью и по весне дорогу размывают дожди – без резиновых сапог не пролезть. Зимой долгий пеший путь на кладбище кажется каторгой (мы до сих пор не привыкли к суровым российским морозам). Летом рядом с кладбищем пасутся бомжи. Они съедают все продукты, что приносят на могилы удрученные своей потерей родственники, воруют цветы, чтобы продать их на рынке. Но это не может испугать нас. Мы порвем любого, кто осмелится подойти к нам с обидой. Сейчас души до краев полны болью и отчаянием. Но я знаю, это пройдет, это всегда проходит, время сглаживает острые углы. Оно не лишит тебя памяти, самые радостные и горькие моменты жизни всегда с тобой, закрой глаза и мгновенно восстановишь картинку из прошлого. От этого никуда не деться, не убежать. И все-таки воспоминания не ранят. Ты будешь помнить о давней утрате, но она уже не причинит тебе боли. Надо немножко потерпеть. Завтра наступит новый день, возможно, он принесет нам новые беды. Но это будут совсем другие беды, и в борьбе с ними мы не заметим, как снова начнем дышать и любить.

***

Наступила новая эпоха в семье Бадаловых. Мы, как три мушкетера, всегда рядом, одна за всех и все за одну. Я молодая, мне пока хватает оптимизма смотреть на наше прозябание с мужественной улыбкой. Мне их так жаль, они не ждут от жизни ничего хорошего. Эти изнуренные женщины. Когда-то сильная духом и дерзкая, теперь опустившаяся до унижения перед недостойными людьми старуха, униженная самой судьбой, что велела ей покинуть родную землю и теперь уже скоро лечь в чужую подле своего мужа. И другая женщина. Та, что нет дороже на целом свете, всегда озаренная тихим сиянием. Как редко в ее взгляде появляется знакомое, казалось утраченное ею, чувство радости. В ее мечтах будущее не чудится уже таким мрачным и горьким, оно оставляет надежду, но не для нее самой, а для меня. Она всегда мечтала для меня, как сложится моя жизнь, буду ли я богата и счастлива. Себе же она желала всегда самую малость. Она считает нормальным запереть себя в четырех стенах с книгами и крепким чаем и прожить так до самой смерти. Я не могу смотреть на ее одиночество, но все мои попытки устроить ее личную жизнь неизменно отвергаются. Моя мать не понимает, что когда я уйду, ее одиночество станет особенно болезненным и ощутимым. Иногда мне кажется, что лучше бы мне совсем не выходить замуж, а жить с ней и для нее.

***

Жительницы нашего двора давно перестали шушукаться, когда кто-то из нашей семьи проходит мимо, а довольно громко высказываются нам вслед. Особенно раздражает их моя мама. Она всегда была женщиной гордой и независимой. Оставшись без мужа, решила жить одна и ни разу не изменяла своему слову. Местным же кумушкам кажется подозрительным, что молодая женщина «не хочет мужика». Ее элегантность и опрятность в одежде также очень не нравится соколовским мадоннам. Они почему-то убеждены в том, что «чурки» не могут претендовать на стиль и красоту. Мама случайно уловила чье-то злобное скрежетание: «Надели шляпы и думают, что им подходит. А как были черные обезьяны, так и остались». Других «доброхотов» волнует проблема трезвости нашей семьи: «Понаехали тут черные. Ходят как у себя дома и порядочных из себя строят. Не пьют они. Знаем мы, как они не пьют». Как хорошо, что покойный дедушка не слышит этих слов. Все 10 лет, пока он жил в Рязани, он помогал всем соседям: кому коляску донести, кому замок в двери починить. Местные алкоголики, зная его безотказный характер, ходили к нему занять денег до получки. Сам дедушка не пил ни вина, ни водки, как ни старались его склонить к такому досугу соседские мужики. Наивная душа, он говорил, что добро всегда возвращается. Но когда его парализовало, никто не предложил нам, трем одиноким женщинам помощи. Но все как один пришли подивиться, в каком богатом гробу «черные» хоронят своего старика.

***

Почему люди извечно находятся в поисках врага. Это должен быть уродец или юродивый, на фоне которого мы, сильные и красивые, мы, обладающие властью, выглядим героями. Мы так отчаянно хотим закидать закидать его камнями, гнать как испуганного зайца. Как мы выбираем жертву, чем руководствуется коллективный мозг? Он некрасив, глуп, хром или беден. У него непременно должен быть недостаток, явный, бросающийся в глаза всем. Мы никогда не посягнем на красоту или богатство, особенно мы боимся богатства, способного превратить врагов в друзей. Он представитель иной нации, у него другой цвет кожи, вера, образ мыслей. Он отличается от нас, значит, он заведомо хуже нас. С другой стороны, мы любим снисходить, жалеть изгоев, и, помогая им, видеть себя героями. Как уживается в характере одной нации жестокость и милосердие, как можно любить и казнить одновременно? На наших лестничных площадках стоят мисочки с молоком и кашей, лежат заветренные куски колбасы для бездомных кошечек и собачек, а рядом умирают от голода и болезней брошенные дети. Нам приятно заниматься самолюбованием, участвуя в благотворительности, а в Чечне в «поезде смерти» гниют заживо люди, в клетках для 4-х человек находятся 12-ть. После смерти их тела выбрасывают на съедение собакам, они разлагаются на глазах русских воинов-гуманистов. К какой бы нации ни принадлежал человек, в первую очередь остается человеком, даже перед смертью нуждающимся в добром слове.

***

Нет, мое детство закончилось не в тот день, когда в родном городе появились танки и даже не после болезненного для всех нас переезда. Оно вдруг оборвалось в кабинете директора школы, когда сеятели разумного и вечного, откровенно усомнились в подлинности моих оценок. А что такое детство? Это светлая вера в то, что все окружающие любят и желают тебе только добра. Что добро и справедливость обязательно восторжествуют. Ребенок еще не знает, что справедливость с легкостью затмевается блеском золота, а добро делается исключительно по большому блату. Так вот, тогда в кабинете эти милые улыбающиеся женщины, директор и завуч по учебной работе дали мне первый и очень жестокий урок взрослой жизни. С тех пор вера во взаимную благожелательность и бескорыстную любовь людей меня не посещала. Нет, я не осуждаю их. Они всего лишь часть общества. И здешняя учительница русского языка, уверенная в том, что приезжий с Кавказа не может владеть русским языком на «пять», и моя бакинская учительница, которая, поддавшись всеобщим настроениям, опасалась ставить «отлично» русским ученикам, они всего лишь выразители чужого мнения. Мне не за что обижаться на них. Учителя, ученики, соседи по подъезду, сами того не желая, очень помогли мне в жизни. Они сделали из меня воина. И теперь, когда в нашей семье больше нет мужчины и защитника, я вполне готова занять его место. Я смогу оградить свою мать и бабушку от всей той грязи, которая так и норовит забраться в наш дом. Я заткну все злые языки. Никто больше не назовет нас «чурками» и «черными». Мы не будем нуждаться и не пойдем по миру с протянутой рукой, как бы ни жаждали этого наши враги. Я заработаю много денег, и никто не посмеет предлагать нам в пищу собранную на помойке гнилую картошку. Мы снова встанем с колен. Я клянусь, когда-нибудь вернусь в наш ДОМ.

Для подготовки обложки издания использована фотография из семейного архива автора.