Счастье любит тишину

– Но это неизбежно, – тихо сказала Варя. – Я уже втянута, Юрочка. Ты часть меня, ты моя жизнь, значит, и беда не только твоя, но и моя. – И спросила, как обычно спрашивала, всегда и во всем полагаясь на него, особенно в трудную минуту: – И что нам делать?

– Тебе ничего, – устало ответил Костромин и снова заставил себя посмотреть на жену. – Ты ни о чем не беспокойся. Вот карточка, – он выложил на журнальный столик банковскую карту и маленькую бумажку рядом с ней, которые заранее приготовил к разговору и держал в кармане. – А это пин-код. Записал, а то ты их постоянно забываешь. Будь аккуратнее у банкоматов, как я тебя всегда просил: не показывай бумажку с пин-кодом. Это на первое время, а потом я буду переводить тебе деньги на твою карту.

– У меня есть деньги, отчисления, и за работы заплатили, – на автомате напомнила она, находясь в некой прострации.

– Твои – это твои. Ты их не трать особо, может, захочешь купить что-то важное и дорогое, – продолжил наставлять Костромин. – Коммунальные платежи будет делать моя бухгалтерия, об этом не беспокойся. Если что-то надо – звони, я сразу приеду.

– Подожди, Юра, – остановила его Варвара и спросила в полном недоумении: – Я ничего не понимаю. Я не понимаю, как это? Что происходит? – И улыбнулась беззащитно, словно ребенок. – Ты что, уходишь от меня? Бросаешь? Насовсем?

– Нет, Варя, нет! – уверил горячо Костромин, взял в руки ее ладошки, наклонился к ней, пытаясь объяснить. – Это временно. Я разберусь с этим… – запнулся он, – этим делом и…

Сам понимая всю несуразицу того, что несет, Юрий замолчал.

– В каком смысле разберешься? – спросила она, глядя на мужа перепуганными весенними глазами. – Поживешь с этой женщиной и вернешься? Или что? Я не понимаю, Юра.

– Я сам пока ничего не понимаю, Варюш, – тягостно, мучительно произнес он. – Я знаю только одно, что мне нельзя с тобой рядом быть, пока я с этой женщиной. Что-то черное и нехорошее во всем этом, со мной… – и посмотрел на нее больными глазами. – Если у тебя получится, прости меня.

– Я так ничего и не понимаю, Юра. Этого не может быть. Как это может быть? И что… – Варя запнулась, и вдруг из одного ее глаза пролилась слеза. Варвара смахнула ее неосознанно и спросила: – Что теперь? Что сейчас будет?

– Я сейчас уеду, – объяснил Костромин. – Утром я собрал свой рабочий базовый комп, некоторые вещи на первое время и закинул все в машину.

– Куда уйдешь? – совершенно потерялась Варвара. – К ней?

– Нет, не к ней, – не сказал всей правды Костромин. – В гостиницу, я забронировал номер.

– Ты что, будешь жить в гостинице? – поразилась Варя.

– Первое время, – кивнул он. – Потом сниму себе жилье.

Он осторожно, медленно, словно они были из тонкого хрусталя, отпустил ее ладони, поднялся с кресла и тихо произнес:

– Я пойду, Варь. – И еще раз попросил, посмотрев на нее глазами умирающего пса: – Прости.

– Прямо сейчас пойдешь? – все недоумевала она, окончательно потерявшись. – Вот прямо сейчас?

Он кивнул.

– Так будет лучше. Я не могу быть с тобой и думать о другой женщине, понимаешь? – с отчаянием воскликнул он. – Не могу! Тебя унижать, себя! Не могу тебя обманывать!

– Знаешь, это какая-то прямо убийственная честность, Юра!

– Варя-я! – простонал Костромин покаянно и потер лоб жестом полного отчаяния. – Я понимаю, все понимаю, но не вижу другого выхода, как можно оградить тебя от всего этого! Прости ты меня. Я передать тебе не могу, что сейчас чувствую! У меня внутри как будто все разрывается! И я понятия не имею, что надо сделать, чтобы как-то тебя от этого…

– Юрочка, ты не нервничай так! – Варя словно опомнилась, вскочила с дивана, шагнула к нему и погладила его по груди. – Иди, раз так надо. – И спросила тоном ребенка, которого неожиданно оставляют родители за какой-то своей непонятной и глупой взрослой надобности: – Ты когда вернешься?

– Я не знаю, – простонал Костромин, потер сильно пальцами глаза, посмотрел на жену, погладил по голове и повторил: – Не знаю.

Обнял, прижался губами к ее лбу, постоял так, прикрыв глаза, и, решительно выдохнув, отстранил жену от себя и торопливо пошел к выходу.

– Как ее зовут? – спросила Варвара, неслышно вышедшая следом за ним в прихожую.

– Маргарита, – тяжело ответил он.

И вышел, уходя, осторожно прикрыл за собой дверь.

Костромин проехал, наверное, минут пятнадцать, когда ему позвонила Варвара и совершенно растерянным голосом спросила:

– Юра, ты что, действительно уехал? Ушел? На самом деле?

Он сцепил зубы до боли, до хруста, остановил машину, уперся лбом в рулевое колесо, перевел дыхание и ответил:

– Да, Варюш, уехал. – И объяснил: – Я ничего пока не могу с этим поделать. – И попросил еще раз: – Прости.

Она помолчала, он слышал ее частое тревожное дыхание, и наконец ответила:

– Я попробую. – Помолчала снова и закончила фразу: – … простить. Постараюсь. – И нажала отбой.

Он так и сидел, не заводя мотор, упершись лбом в рулевое колесо. Его разрывало на части, от лютой вины сердце болело настолько серьезно, что Юрий мимолетно подумал, не инфаркт ли, но это было неважно – инфаркт или еще что – важно, что сейчас он оставил Варюху одну, растерянную, обиженную, потерявшуюся от такой внезапно обрушившейся на нее беды. Оставил в одиночку разбираться с той чумой, которую он принес в их дом, в ее жизнь. В их жизнь.

Он подвел жену и предал единственного родного и близкого ему человека. Самого близкого.

И он ничего, ничего не может с этим поделать. Может только сбежать!

Варвара рыдала, захлебываясь слезами, пока беспощадный сон мучительно, по-садистки повторял в деталях тот страшный день, в который Юра ушел от нее, и последовавшие за ним дни, когда она умирала тысячью смертями и поднималась вновь, чтобы снова умереть от горя и непонимания.

Когда они с мужем прощались у поезда и Варя собралась уже проходить в вагон, ее внезапно ударило какой-то мыслью, неким наитием, шепнувшим быстро, как бы мимоходом, что, когда она уедет, с Юрой может случиться что-то нехорошее, беда. Создалось впечатление, словно ее коснулась какая-то темнота, как черная вуаль по лицу вскользь задела, и Варя кинулась к Юре целовать, прижать к себе, потребовать, чтобы поберегся!

Конечно, это глупые страхи, думалось Варваре полночи. Она сидела, смотрела в слепое окно купе, за которым изредка проплывали огоньки станций и поселков, и уговаривала себя не придавать значения пустым страхам.

Поездка прошла великолепно! Просто замечательно. И Варя возвращалась в нетерпении, мысленно подгоняя время. Подъезжая к Москве, она представляла, как расскажет о тревогах Юре, как он будет смеяться над ее рассказом и спрашивать, не баловалась ли она там, заигрывая со всякими художниками, и они тут же разыграют какую-нибудь веселую сценку про ее флирт, подхватывая один у другого предложения и продолжая мысль другого.

Юра встретить ее не мог. Варвара расстроилась было немного, так не терпелось поскорей увидеть мужа, но потом ободрилась, придумав сделать торжественный ужин к его приходу с работы. Она специально попросила водителя остановиться у дорогого магазина и накупила всяких продуктов.

Ужин был готов. Пахло просто обалденно. Варвара сервировала стол на двоих, полюбовалась на наведенную красоту, напевала что-то от радости и подумывала, не переодеться ли во что-нибудь более сексуальное под девизом встречи с мужем после долгой разлуки.

«Три с половиной дня – это долгая разлука или не очень?» – посмеивалась она, пребывая в игривом настроении.

И вдруг, как неожиданный взрыв бомбы, как террористический акт какой-то, когда человек остается совершенно бессилен что-либо сделать против чужой ужасной воли и действий – взорвалось Юрино заявление в ее жизни!

В ее разуме, мозгу, в сердце, в крови!!

Муж говорил, а Варя от шока никак не могла понять и осознать, про что он говорит, не могла сообразить, что значит он уйдет? Какая другая женщина? Откуда? И все думала, что Юра сейчас рассмеется и скажет что-то типа:

– Шутка!!

И пусть это очень глупая и дурная шутка, но Варя сначала посмеется, а потом ему такого наваляет за этот идиотизм!

Но он не улыбался и не говорил «шутка», а был похож на тяжелобольного человека, объявляющего родным, что у него рак в последней стадии и он умирает, окончательно и бесповоротно.

Юра уехал, а Варвара так и не смогла принять и не понять в полной мере, что он на самом деле ушел к чужой женщине по имени Маргарита.

Разве может быть у чужой женщины какое-то имя?

Она постояла возле закрывшейся за Костроминым входной двери и побрела в квартиру. Зачем-то включила весь свет и ходила, ходила, недоумевая, что произошло, как заведенная больная и глупая кукла.

Варвара никак не могла взять в толк, что случилось? Она ехала домой, горела нетерпением и думала о том, как они будут смеяться над ее веселыми историями, шутить и как ночью займутся любовью, потому что соскучились друг по другу ужасно, она привезла целую кучу подарков для Юры, не могла удержаться, чтобы не купить для него все самое лучшее и интересное.

А он ушел. Как? Куда? Зачем?

И она бродила по затихшей от беды квартире, разводила недоуменно руками, оглядываясь, и спрашивала себя:

– Он что, на самом деле ушел? На самом деле?

И качала головой – да нет, этого просто не может быть! Этого не может быть, что вы! Юра не может вот так взять и уйти от нее! Не может! Вы что, не понимаете?

И вдруг она сообразила – зачем она себя спрашивает-то, надо спросить у Юры! Он же всегда все знает! Он сейчас скажет, что ей привиделась такая ерунда и все это глупость несусветная…

И она побежала в кухню, где на столешнице оставила свой смартфон, схватила и торопливо набрала номер мужа.

И спросила его, спросила…

И он ответил. Произнес приговор и попросил его простить.

– Я попробую, – произнесла Варвара. – Простить. Постараюсь.

И осторожно, медленно нажала на клавишу отбоя.

Неожиданно навалилось тяжелое бессилие, и она, как-то боком, не глядя, опустилась на угол стула и сидела в полной прострации, пока осознание происходящего густой черной массой медленно заполняло ее существо…

И вдруг зазвонил телефон у нее в руке.

В сердце, в разум выстрелило мыслью – это Юра звонит сказать, что сейчас вернется, что он передумал уходить и все это глупость страшная… Но звонил папа.

– Варюша, ты дома уже? – заботливо спросил он. – Все в порядке?

– Я дома, все в порядке, – мертвым голосом подтвердила она и призналась: – Я не могу сейчас говорить, пап.

– Да, да, – понял он все по-своему, видимо, решив, что у дочки с мужем интим после разлуки. – Извини.

Она долго сидела так на углу стула в полной прострации, сжимая двумя руками телефон, и смотрела куда-то. Сидеть было неудобно, затекли ноги, спина, и покалывало что-то в позвоночнике и в пояснице, но Варя не обращала на это внимания, все смотрела куда-то в пространство, и в голове у нее крутилась мысль: «Юра ушел к другой женщине, Юра ушел к другой женщине…»

А потом что-то щелкнуло в той самой голове, и Варвара будто очнулась – посмотрела вокруг, зацепилась взглядом за стоявшую на плите кастрюлю с позабытым ужином, деловито поднялась и принялась хлопотать. Разогрела ужин, положила себе в тарелку, села за стол и принялась неторопливо кушать.

Она ела, не чувствуя никакого вкуса и аромата, с таким же успехом Варвара могла бы сейчас жевать кусок старой покрышки, но она ела, словно ритуал какой исполняла, а доев, промокнула губы салфеткой, положила ее рядом с тарелкой и произнесла вслух:

– Он сказал, что разберется там и вернется. Вот и все. Надо просто подождать.

И решила ждать.

Так же деловито вымыла посуду, убрала сервировку со стола, а остывший ужин в холодильник, затем умылась, все в той же сосредоточенной деловитости прошлась по всей квартире, выключая свет, в спальной переоделась в ночнушку и легла в кровать. Заснула моментально, словно выключилась.

Ей снилось что-то непонятное, пугающее – все в красно-черных тонах, кто-то мечется не то в огне, не то в каких-то сполохах кровавых, а тревожное состояние все нарастало и нарастало, пока вдруг не ударило страхом так, что Варвара проснулась, резко села в кровати, схватившись за сердце и тяжело дыша, словно пробежала стометровку на время. Ее прямо ударило мыслью, которая обожгла мозг:

– Юра!! – перепугалась она за него, закрыла глаза, прислушалась к своему непонятному страху и прошептала: – Береги себя, будь осторожен, очень осторожен. – И откуда-то извне прилетела не то просьба, не то молитва: – Не дай ему пропасть, Господи!

Она ничего не понимала, что это за сон жуткий, страхи и просьбы такие, но ей сразу стало легче и вроде как и страхи дурные улеглись и отпустили. Варвара сходила в кухню, попила водички, окончательно успокаиваясь, и твердо повторила принятый ею ранее план:

– Надо его ждать, точно! Ждать! – И поставила пустой стакан на столешницу, словно припечатала свое решение.

Что это было? Защитная реакция сознания?

Она ведь несколько дней после ухода Костромина на самом деле всерьез ждала его возвращения и готовила ужин на двоих. Даже к родителям своим съездила в гости и сообщила, что Юрочка невероятно занят, ему надо справиться с одним очень непростым делом, вот он справится, и тогда они уже вместе придут.

Вот так ходила бестолково по квартире, ничего не делая – ни работала, не смотрела телик, даже не включала его для фона звукового, не читала ничего, не рисовала, не сидела в соцсетях, ни… не знаю, что там: не вязала крючком и цветы не пересаживала! Вот так тупо ходила по квартире целыми днями, выбираясь из дома лишь в магазин за продуктами.

Ждала!

День протекал за днем, но Костромин ни разу не позвонил и не объявился, никаким иным образом себя не обозначил в жизни жены.

Где-то через неделю позвонила секретарь Юры и спросила, оставлять ли для Варвары билеты на поездку и заказанные номера в гостиницах.

– Какая поездка? – не сразу сообразила она.

А секретарь напомнила, что они с мужем планировали на конец июня поездку в Италию и забронировали номера в нескольких гостиницах по городам намеченного ими маршрута. Юрий Максимович от поездки отказался и велел спросить у Варвары Леонидовны, поедет ли она, и если она решит ехать, то оставить все заказы в силе. Но только на нее одну.

С минуту-две Варвара сидела, осмысливая услышанную информацию, и никак не могла поверить в то, что это происходит на самом деле, вдруг ее осенила внезапная мысль, и она быстро ее озвучила:

– А Юрий Максимович планирует ехать в другую поездку?

– Насколько мне известно, нет, – растерялась секретарь и уточнила: – Мне он никаких распоряжений по этому поводу не давал. К тому же у него сейчас повышенная загруженность заказами и новыми клиентами.

– Спасибо, Кристина, – спокойно поблагодарила Варвара и уведомила: – Вы можете аннулировать все брони, я без Юрия Максимовича не поеду. Всего доброго.

Медленно нажала клавишу отбоя и держала ее несколько секунд.

Значит, он все время занят?! Да?!

Этой новой женщиной?! До такой степени, что он ни разу не позвонил Варе и отказался от запланированной еще полгода назад поездки в Италию?

Вот такая у него теперь занятость, да?!

И Варвару накрыло безумным отчаянием, как тем самым неотвратимым стихийным бедствием.

Вот теперь ей стало по-настоящему плохо, совсем плохо. Она переживала такое чувство, будто умерла, но почему-то никак не может оторваться от своего тела, уже совсем мертвого и ненужного, и улететь наконец куда-то туда, где уже безразлично все на свете. Ей так больно в этом не отпускающем теле. Так больно…

Период бездумного хождения по квартире в ожидании возвращения Юры сменился лежанием на диване и бесконечным обдумыванием факта предательства мужа и нескончаемых, уничтожающих ее мыслях о том, что он сейчас делает с той женщиной и чем именно с ней занимается.

Первым у нее пропал смех, в какой-то момент Варвара поняла, что не может смеяться, даже улыбаться больше не получается, а следом за ним пропало желание заниматься работой, творчеством – она просто не могла рисовать, не могла смотреть на пустой листок бумаги, даже подходить к своему рабочему столу не могла.

Зачем рисовать? Тут жизнь пропала, какие рисунки?

Она лежала несколько дней на диване и испытывала адскую боль, постепенно захватившую все пространство ее разума и организма, – у нее болело все! Тело, зубы и волосы, ногти на пальцах и даже мысли, которые лезли тягучим, бесконечным болезненным потоком, цепляясь одна за другую.

Так бы и лежала дальше, проваливаясь в какую-то черную дыру безысходности, но приехали обеспокоенные до крайности родители и практически насильно увезли ее к себе домой.

Там Варвара тоже лежала, отвернувшись к стене, только теперь на своей старой девичьей кровати, и мама с папой хлопотали вокруг, перепуганные ненормальным состоянием дочери.

А ей было все равно.

До того момента, пока однажды ночью не пришел папа. Ночь стояла глубокая, часа, наверное, три где-то. В комнате не горел даже ночник, но отсветов уличных фонарей и немеркнущего сияния вечно не спящей ночной Москвы, льющихся через не зашторенное окно, вполне хватало, чтобы видеть все ясно и без прямого света.

Папа тихо вошел в спальню дочери, затворил за собой дверь, поставил стул у изголовья ее кровати, сел явно основательно, не на пять минут, помолчал, повздыхал, и произнес, точно зная, что она не спит:

– Юра приходил ко мне и честно постарался объяснить, что с ним произошло.

Варвара долго не отвечала, и он молчал, но все же произнесла чужим злым голосом:

– Это со мной случилось, папа, а с Юрой все в порядке. У него новая женщина.

– Нет, Варюш, с ним как раз не все в порядке, с ним беда. Он с этой бедой один на один остался и пытается как-то с ней справиться в одиночку.

– Что значит с ним беда?! – взорвалась вдруг Варвара и резко села на кровати, развернувшись лицом к отцу: – С ним все замечательно, у него такой офигенный секс, от которого он просто не может отказаться! Так ему там хорошо! Его к ней, понимаешь, тянет неодолимо! Ко мне вот больше не тянет, а к ней неодолимо! Так что с ним все прекрасно, папа! У него новая веселая жизнь! А моя вроде как закончилась!

– Твоя жизнь не закончилась, даже если вы больше не будете с Юрой вместе, – ровным тоном возразил Леонид Николаевич. – Жизнь очень непростая штука, дочь, и в ней случаются порой трудные и горестные этапы. Но она на этом не заканчивается и продолжает идти, и, как бы тяжело ни было человеку, приходится жить дальше. А еще жизнь имеет замечательное свойство заживлять нанесенные раны и преподносить удивительные сюрпризы.

– О чем ты говоришь, папа! – продолжала возмущаться Варвара, еле сдерживая слезы. – Какие сюрпризы, когда у меня жизнь пропала?! Совсем пропала! Нет ее больше!!

– Я тоже так когда-то думал. Именно вот так, теми же словами: «Жизнь пропала». И чувствовал такую же боль, как и ты сейчас, – посмотрел он на нее, погладил по голове и улыбнулся печально. – Я именно об этом хотел тебе рассказать. А еще о том, что сказал мне Юра. Он честно признался мне во всем. Я понимаю, ты обиженная женщина и жена, тебе очень больно, но ты должна осознавать, что у него случилась не пошлая связь и страстишка какая, а настоящая беда. – И остановил дочь властным жестом руки, когда Варя попыталась что-то горячо возразить: – Подожди возмущаться, выслушай меня, а потом поговорим.

– Ну, хорошо, – переплетя руки, продемонстрировала Варвара готовность его слушать, села повыше, подоткнув под спину подушку.

Это ее возмущение было первым проявлением живых эмоций за неделю неподвижности и полной отстраненности от мира и жизни, что не могло не порадовать Леонида Николаевича, но он скрыл свои эмоции от дочери. Сейчас было куда важнее другое – достучаться до нее, объяснить.

– Я никогда тебе не рассказывал, почему и как ушел из моей первой семьи, ты знала только, что мы развелись с Женей, а через какое-то время я встретил твою маму. И я бы никогда не стал посвящать тебя в подробности той истории, потому что это не только мои секреты и не только моя боль, да и мне, как отцу, не очень ловко говорить с дочерью о таких вещах, но, думаю, сейчас тебе необходимо об этом узнать. – Он помолчал, вздохнул и приступил к непростому рассказу.

А Варвара отчего-то подобралась вся, внимательно слушая каждое слово, улавливая каждую интонацию, интуитивно почувствовав, что то, что рассказывает папа, может спасти ее от ужасной боли, в которой она теперь живет.

Леонид Николаевич всегда был мужчиной спокойным, мудрым, рукастым, хозяйственным, серьезным человеком и настоящим семьянином. Настоящим надежным мужчиной.

Они поженились с Евгенией Борисовной в шестьдесят первом году, когда ему было двадцать пять лет и он уже работал ведущим инженером на заводе, а ей двадцать два и она только окончила тот же институт, что и он.

В шестьдесят втором у них родился первенец Николай, а через четыре года второй сынок Игорь. Они были обыкновенной советской семьей с достатком чуть большим, чем у многих, потому как Леонид Николаевич очень хорошо зарабатывал, да и жена его неплохо получала. Ну, и отличались немного от других тем, что старинный род Добродеевых имел дворянские корни и среди предков были известные личности. Из материального же наследия удалось сохранить через все революции, репрессии и войны только квартиру на Ордынке, в которой они и проживали.

А так все, как у всех.

Хорошая советская, по-настоящему крепкая семья.

Между Леонидом Николаевичем и Евгенией Борисовной царила полная гармония и взаимопонимание, поскольку была у них любовь настоящая. Красивая даже.

Парни выросли, старший поступил в МГУ, о котором мечтал еще со школы, и через два года женился на одногруппнице, очень милой и хорошей девочке. А к концу учебы, перед самым получением дипломов, у молодых родился первый сынок Иван.

Младший же сын Игорь решил стать военным, продолжить династию по отцовской линии, в которой имелись аж целых два генерала – один царской армии, а второй уже Красной, – и поступил сначала в Суворовское училище, а по окончании его в училище ВДВ.

Жили себе и жили, сыновьями гордились, внуку Ванечке радовались и счастью молодых, да случилась в семье беда.

Получила Евгения Борисовна у себя на производстве бесплатную путевку от профсоюза в один из самых известных санаториев страны в городе Пятигорске как поощрение и награду за присвоение ей звания «Ударник коммунистического труда».

Аж на двадцать один день! И в летний сезон!

Это было очень круто по тем временам, ну прямо очень!

Отправляли-провожали чуть не с оркестром, так все за нее радовались – и семья, и ее рабочий коллектив.

Сначала она звонила через день с переговорного телефонного пункта и восторженно рассказывала, как отдыхает, как пьет знаменитую водичку, какие процедуры делает, и письма писала. А потом что-то замолчала и позвонила еще пару раз только – один, чтобы успокоить, что у нее все хорошо, а второй сообщить, каким поездом приезжает, чтобы ее встречали – гостинцы везет!

В те же времена с юга всегда везли ящиками фрукты, овощи, гостинцы местные. Вот и она привезла.

Леонид Николаевич сразу заметил в жене непонятную перемену. Ну, прическу сменила, похорошела-помолодела, это понятно: отдохнул человек, накупался, назагорался, вон вся золотистая от загара, но как-то слишком она возбуждена, что-то рассказывает восторженно, громко, без остановки смеется, вся какая-то заведенная.

Посидели, как принято, за торжественным ужином, с гостями «курортницу» встретили, как положено, даже младший сынок Игорек в увольнение приехал с мамой повидаться. А ночью, после того как гости разошлись, вымыли посуду, навели порядок и все угомонились, муж к ней с ласками, а она отговорилась, устала, мол, с дороги и нехорошо себя чувствую.

Ну, что сделаешь, всякое бывает.

На следующую ночь Евгения снова отказала ему под предлогом, что задержалась на работе и устала, действительно, вернувшись очень поздно, почти в двенадцать ночи, только дня через три вроде как и сложилось у них. Да как-то странно – торопливо, без былой страсти и нежности, и она все подгоняла мужа, а после отвернулась на бок и заснула.

Ему бы сразу догадаться, в чем дело, но Леонид Николаевич настолько доверял жене, настолько был в ней уверен и воспринимал себя с ней одним целым – одной любовью и жизнью, что у него и мысли мимолетной не возникло, что у нее случился банальный курортный роман.

Но случился. И не банальный, а страшный, гибельный, разрушительный, накрывший взрывной волной всю семью, как война!

Это был не просто роман, случилась у Евгении безумная, убийственная страсть. Та страсть, которая разрушает все на своем пути. Страсть, от которой умирают.

Объект этой убийственной любви Евгении Борисовны обладал редкой способностью разжигать в женщинах сексуальную необузданность, которую удовлетворял так мастерски, что они теряли всякий рассудок, и этим он привязывал их к себе, разумеется, используя эту их привязанность в своих целях, манипулируя женщинами, потерявшими голову.