Сказ про Заказ

Она сосредоточенно провела большим пальцем по экрану телефона, словно что-то соскабливая. Тукан с длинным и выпуклым клювом, двуслойным, зелёно-жёлтым, кормился с глянцевой плоскости, что-то искал за разделом миров. Наконец нашёл:

– Это Коваленко пишет. Про Кандакан: «одно из самых недоступных и загадочных мест России, готово впустить… Так… так… Вот. Человек здесь ходит звериными тропами, ищет путь по звёздам и знакам, плавает с рыбами… Плавает с рыбами!!! Псаляешь? Раскроются тайны и богатейшая рыбалка земли Кандаканской. Побываете в священных землях, увидите скрытые от глаз уголки вековой тайги. Познакомитесь с настоящими людьми, с удивительно большой душой, которые ценят действительно важное. Пройдёте таёжными тропами, где жили мамонты, по местам, наполненным мистикой». – Она покачала головой. – Ой господи… И обязательно всё по-английски: Дели-Тур, Хури-Кэмп. Тайга-Трэвел.

Она взяла бокальчик. Приблизила лицо, большие губы приоткрылись. Широко распахнутые глаза смотрели ослепительно-торжествующе. Они чокнулись, Андрей великолепно попал в чистый и тонкий звук. Он выпил бокальчик и поставил с эффектной досылочкой – тот чуть проехал по гладкому столику.

Ему казалось, что он только крепнет и проясняется, а на самом деле веки и мешки под глазами неотвратимо брякли, а крепла и яснела не его воля и голова, а ощущение нарастающего великолепия, исходившего от её глаз. И ещё чего-то серьёзного и глубокого, осязаемо появляющегося в его жизни и требующего своего названия, слова… Он пытался понять, даже назвать это новое ощущение… И оно вдруг явилось спасительно, зажглось: обретение! Да, обретение!

– А-а-а, крепкая… – Эльвира поработала ладошкой у открытого рта. – Я вообще такое не пью.

Андрей был в том состоянии, когда, на что ни направь внимание, предмет начнёт огромно разрастаться и набирать значения.

Теперь он мрел в этом «обретении» – слово понравилось невозможно. И вдруг зажглось ещё словечко: осечка! И твёрдый голос прозвучал внутри: «Не спеши, всё должно быть без осечки»… И одновременно его озарило выходом, от которого закололо под ложечкой, поразив простотой, лежащей на поверхности: она, то есть Щука́ эта, не может финал устроить, не может заказник. Но приворожить-то! А? Обещала же! Так… так… Отлично. Не пороть горячку… Главное, чтоб без осечки… Ты посмотри на неё: у неё не может никого нет быть! Не может… Значит, утро вечера мудренее!

По хмельному правилу всверливания в предмет он упёрся теперь в свою рассчётливость и продолжал в неё вглядываться, а она, множась, играла слоями и восхищала…

– А ты всё-таки телефон запиши, – негромко сказала Эльвира.

Это «ты» добавило такого блаженства, что Андрей не только записал номер, но и набрал Эльвиру.

– Ну и напиши, что это я. А то у тебя, наверное, много девушек…

– У меня память отличная…

Андрея развезло, и он решил уходить.

– Эльвирушка, спасибо за гостеприимство. Надеюсь, собачка в поряде… Вы очень красивая женщина.

– «Ты».

– Ты – очень красивая женщина.

– Спасибо, – сказала она отчётливо. – Я тебя отвезу…

– Да не надо, – пытался возражать Андрюха, – я сам дойду…

– Да куда же в таком виде-то… Я не могу тебя так отпустить.

Большой немецкий чёрный автомобиль с левым рулём тракторно тарахтел дизелем, распространяя сытый, чуть с кислинкой запах. Андрей сунулся было в левую переднюю, но, увидев руль, чтоб не обходить, рухнул на заднее сиденье, где попросторней.

10. Беда не ходит одна

Проснулся он ещё в темноте, как и рухнул – в рубахе… Первые секунды в голове было мягко и пусто. Потом мерно и тяжко застучало. Каждый удар отсекал новый разворот его вчерашних подвигов. Погоня на санях за Петром Матвеичем. Поиск дамы с собачкой. Собачка. Приближающаяся женская фигура. Глаза Эльвиры. Обретение. План Щучьей приворожки.

Начинало рассветать, и Андрей лежал в оцепенении, боясь оторвать голову от подушки – чугунный шар грозил срывом с крепежа. Не шевелиться… Свет не включать.

Был у Андрея старинный метод приёмки ночных свершений: к примеру, какими бы прекрасными ни казались стихи, написанные поздним вечером, он всегда ждал утра для поверки. Так что давай иди сюда, мой план на утреннее утвержденье… Н-да… План-то хорош… Но самое страшное, что надо всё Щучке рассказать, потому что она наверняка знает и чувствует… И что тогда делать с Эльвириными губами, чуть приоткрытыми… и такими близкими, что слышно её дыхание…

Я абсолютно спокоен и моя сила в недвижности! Сейчас всё решится. Андрей замер. Ну что? Раз, два, три! Он протянул руку к тумбочке. Потом отдёрнул. Потом собрался с духом, снова протянул, пошарил – и похолодел: на тумбочке лежал только телефон. Андрей вскочил и вывернул наизнанку все существующие карманы. Зеркальца не было. Выскочил на улицу, изрыл весь снег. Вернулся, попил минералки. Прилёг и какое-то время лежал, пока ротором вгрызалась в голову огромная зверь-машина. И тут раздался телефонный звонок и прозвучал нежный до придыханья и торжествующий голос:

– Андрюша, ты у меня зеркальце обронил.

– Да т-ты чё… – похолодев, просипел Андрей.

Андрей сел на снегоход и поехал к Эльвире.

– Здравствуй-те.

– Заходи…

Зашёл. Не хотел начинать с «давай зеркало», чтоб не подумала, насколько оно смертельно важно.

– Ну, чаю хоть попей… Разговор есть.

Андрей согласился.

– Вот – другое дело. Я сегодня вечером еду на важную встречу… В общем, с одним влиятельным человеком… А он… как тебе объяснить, делает мне… в общем… оказывает излишние знаки внимания… А тут он увидит, что я с мужчиной. С писателем… М‑м‑м…? – Она выпросительно тронула его рукой. – По-моему, очень даже неплохое предложение… для таёжного затворника. После леса… Ничего себе… А? С такой дамой? Прокатиться… – И насмешечка, и улыбка… – И перестань мне «выкать», словно я пенсионерка. По-моему, я… далеко… не пенсио…

– Нерка…

– У нас на нерку туры на Чукотку были. Ну так что – составишь компанию? Мы ведь ещё многое не обсудили…

– Как-то неубедительно. Дураку ясно, что я из тайги… И не директор салона…

– У меня широкий круг общения. Хотя по тебе не скажешь, что из тайги, смотри, куртка такая… Карманы только мелковатые, как выясняется… Ну вот… – Тукан снова начал склёвывать с глянцевитой кормушки, проводить клювом сверху вниз… – Витимская, 23… Ресторан «Удокан»…

Она достала из сумочки своё зеркальце:

– Вроде пил ты, а кожа моя пострадала… Ну так что, сопроводишь девушку? Как раз и поговорим про всё, про границы, да? Их же, как я понимаю, ещё не окончательно утвердили? Геология не согласовала ещё?

– Ну, давай. Сопровожу, – зачем-то сказал Андрей.

– Ты такой милый… – улыбнулась Эльвира, понимая, что сказала «формулу» и что от этой игры у него мурашки бегут по затылку… – Конечно, сопроводишь.

– Я пойду, – Андрей поднялся. – А… – Он сделал какое-то важнейшее труднейшее усилие: – Ты… – словно не веря, проверяя на подлинность, подтверждённость запасом доверия это слово, – ты позвонишь?

– Я позвоню. И я хотела узнать, какие у тебя на Пасху планы? Да, чуть не забыла. – Она достала из ящичка Зеркальце и протянула ему. – Я думала, только женщины с собой носят. Интересный аксессуар… Зачем ты его таскаешь?

– Это от снегохода. Их два идут. Разбил одно, вот взял для образца. Щас же столько модификаций… Возьмешь, а не то окажется…

– А оно денег стоит.

– Ну да. И где оно было?

– В машине у твоей… таксистки… На заднем сиденье. Обычное дело… Я так телефон теряла. Хорошо, таксист честный оказался. Ну? – И она длинно и высоко вытянула руку – не то для поцелуя, не то для пожатия.

Андрей пожал двумя руками. Вскочил на снегоход и, отъехав за поворот, достал Зеркальце и провёл по нему рукой. Зеркало медленно взялось седой изморозью.

* * *

В холодном поту лежал Андрей на диване. Сколько ни тёр Зеркальце, ничего не менялось – изморозь так и стояла шершавым туманом, а если оставить Зеркало в покое, постепенно уходила и снова появлялась при попытке протереть.

В обед позвонил Кирилл. Голос взбудораженный, резкий:

– Андрюха, тут задница: на совет анкеты с района пришли!

– Какие анкеты?

– Чтобы проголосовали, кто за Заказник, кто против. Но главное – две анкеты! На две территории! На наш Заказник и на кусок возле посёлка вместе с Нантой! Где озёра все эти, все эти любительские участки – дяди-Гришин, Афонькин… Тут такой рёв пошёл!

– Йо-о-о-о… Какое-то разъяснение было?

– Какое, на хрен, разъяснение?! Анкеты на рейсовом прислали. И карта, на ней границы натыканы, налеплены, никто смотреть не стал… И главное, подпись – и.о., а не Звиры.

– Вот козлы! Это Кустов. Не унимается, смотри. Я же ему рога хорошо обломал на совещании. И чё народ?

– Да чё народ?! Грю, тут революция, все орут, что мы хотим деревню без угодий оставить. «На кровное замахнулись!» Никто ничо не поймёт. Одно: хотят нам кислород перекрыть! И все «против» поставили. За наш Заказник еле десяток подписей собрали.

– Капец. Ща буду министру звонить. И поеду.

– Домой?

– Ну да. А чё делать… Пасху в дороге встречу… Надо решать. Давай. Держи в курсе.

Андрей позвонил министру, обвинил министерство в случившемся, на что министр совершенно спокойно ответил, что не отвечает «за действия главы Кандаканского района». Позвонил Карпычу, тот сказал: «Козлы… А чё делать?.. Пиши свою независимую анкету и дуй в Кандакан! Анкету чёткую и краткую. С картой. Немедля. Собирай сход, объясняй, чё как, ходи по избам. Уезжать будешь, Данилыча вызови. Пусть хозяйство примет».

Едва положил трубку, как позвонил министр и сказал, что Звира «ничего не знает об анкетах». Андрей аж сплюнул.

К вечеру Андрей составил свою собственную, «альтернативну», анкету, где кратко и ёмко разъяснил, что Заказник как раз и создаётся ради местных жителей, что мужики как промышляли, так и будут промышлять, а запрет коснётся лишь туровозов. И предлагал поддержать Заказник, указав нижнюю границу от 100‑го километра от посёлка. Именно оттуда предлагалось начать заказник.

Андрей отпечатал сотню анкет и поехал домой.

11. Сон, суета и грусть-тоска

Тягучий юго-запад задул, неся снежное тепло. Серый город, серая асфальтовая трасса с серыми деревеньками, ставшими ещё более оборванными. Фуры, облепленные грязным снегом с бежевым напылением.

Подсобрав напоследок ещё сизости и бежа, Андрей ушёл на Северо-Восточный тракт и на Сев-Рудник и оттуда встал на зимник. Было что-то в этом и освободительное, и грустное: город не только отошёл, не успев начаться, но и отверг, наказал. Андрей хорошо знал это состояние, которое любил выражать блоковскими словами:

Что ж, пора приниматься за дело,За старинное дело своё.Неужели и жизнь отшумела,Отшумела как платье твоё…

Когда надо уйти, отказаться от блеска, от лёгкого движения по жизни и поначалу страшновато, и «сердце аж вакуум прохватыват», а потом понимаешь, насколько правильно, глубоко и спасительно всё трудное, требующее отказа от прелести.

Весь следующий день валил снежина, и вечер наступил раньше, как бывает при низких тучах. Андрей ехал, то и дело переключая дальний и ближний свет: на дальнем рои снежинок складывались в слепящий крап и били по глазам намного сильнее. К ночи снег перестал. Фары ярко высвечивали белое полотно, дорога привычно брала в ладони света, отгораживая от безлюдной тайги. И вдруг Андрею невыносимо захотелось спать.

Зимник шёл на восток, на Ерочимакит, чтобы постепенно отвернуть на юг. На Докедо-Кандаканск был свороток под прямым углом налево, на север: буква «Т» – шляпка Запад-Восток, ножка Север. Если прозевать свороток – «уйдёшь в небытие», как сказал когда-то один подгулявший дорожник, тащивший по зимнику клин: на Ерочимакит дорога шла вспомогательная, затрапезная, по ней ездили редко, чистили через раз на третий, а на сам пролёт едва хватало горючего. Единственное жильё по пути – метеостанция Кербо Второе, и та заброшенная.

В сон клонило невыносимо, наваливалась, как немощь, и не было с ней сладу. Он и молитву прочитал. И, встав, пешего круголя нарезал вокруг машины. Не помогло, а ехать надо, и он пробирался дальше, включив погромче опостылевшую уже музыку… И вдруг ожила Эльвира, да так ярко, явно, что буквально захватила, заняла душу, как прежде… Была она в каком-то эвенкийском костюме, но не из камуса и бисера, а в чём-то снежном, куржачном… Забота стояла на прекрасном и будто усталом её лице. Пристально посмотрела она в глаза, сверкнула льдисто-синим пламенем, двойным, медленно меркнущим всполохом – дальним светом, не то призывным, не то прощальным. А потом по стеклу рукой в рукавичке провела, дыхнула морозным облачком… Облачко опало с шорохом, как в мороз-полтинник, и пусто стало, только белый свет фары да заснеженный зимник. И тут видит Андрей: кочевая куропашка белая… бежит, бежит рядом по снежному отвалу, по его горным цепкам вверх-вниз, перебирая лохматыми лапками, белыми кисточками… Потустороннее медленно бежит и всё равно обгоняет машину…

И вдруг вылетает на дорогу, так что приходится притормозить. А Куропашка на капот садится и говорит: «Белая сова за мной гонится. Отвори оконца».

Заоконным морозом пыхнуло, и Андрей проснулся и затормозил, наехав на снежный борт зимника. На капоте недвижно сидела Куропашка. Он открыл оба окна, Куропашка встрепенулась, в одно окно влетела, в другое вылетела. Коснулась крылом глаз Андреевых, и сон как рукой сняло. А Куропашка ударилась о белый капот и обернулась женским голосом. Голос в одно ухо ворвался, в другое вылетел, просквозил напролёт: «Андрей, воротись, ты что-то потерял».

Андрей развернулся, поехал и шагов через сто увидел такое, отчего стрела зимника, компасно крутанувшись, сотрясла всё существо, да так, что аж замутило. Синий щит серебристыми буквами засиял по правую руку: «Докедо 165 Кандакан 670». Андрей заспал-потерял свороток и чуть не ушёл «в небытие».

Куропашка словно дурное поле сняла. И даже небо начало разъяснивать, звёздочки проклюнулись, захрустели печатно колёса, и важно было, чтоб звёзды на мере удержались, чтоб не пережгло, не переяснило, не заострило их до алмазного грозного сверка, иначе к утру полтинник нагонит. Вечная история с этою мерой…

Пошёл спуск, и в чёрной синеве выкатился Андрей к Докедо и какое-то время двигался вдоль берега, вдоль речного полотна, заторошенного с одним недвижным и одушевлённо-грозным наклоном. И насколько сдержанно, бережно горели осторожные звёздочки, настолько прекрасно, ярко, победно сияли огни посёлка. Добравшись по каким-то несусветным сопчато-снежным вертикалям до своего дядьки Игната, Андрей встал на ночлег.

Перед сном вышел на улицу. В небесах уже произошёл свой переток света: звёзды теперь сверкали яснейше, в то время как огни посёлка взялись морозным морочком. Андрей в который раз глянул прогноз: на Докедо на утро стояло 37, а со следующих суток шли на неделю полтинники. Утром было 40, и дядя Игнат, с нескрываемым удовольствием ощущая спиной уют дома, пронаблюдал, как с натугой, недружным подхватом завёлся Андрюхин крузак. Взвыли два вентилятора, бездумно бросая на радиатор ледяной воздух, подток которого Андрей перекрыл куском кошмы, а дядя Игнат кивнул успокоенно: «Да ободнят!» Мол, сдаст морозец, когда солнышко затеплится.

И снова был яркий свет фар, и зимник, зовущий, накатанный, в стрельной протяжке колёсных следов, уносящихся вдаль.

Когда Андрей поднялся на плато, солнышко медленно раздувало рыжину в подножии чёрных ёлок, игольно чахлых, олепленных кухтой. И рыжина эта кристальнейшая разгоралась потихоньку, стеклянно и светоносно переходя в прозрачную синеву остального неба. Всё земное, ближайшее – комкастый отвал, снег зимника – было глубоко сине-лиловым и даже на глаз наждачно-шершавым. И особенно стеклянно-хрупкой выглядела, как тушью прорисованая, голая берёзка с шарами кухты.

Торжествующе-совершенными были цвета – казалось, великое празднество творилось в непорочном том небе, и Андрей, видавший такое несчётно, не выдержал и в свитере, с фотоаппаратом, выскочил из машины, снял на фоне снежной синевы машину с фарами, горящими прозрачно-объёмно и жёлто, и над ней чёрные ёлки на огненном небе. Дверь Андрей прикрыл, чтобы не выстывало, но не захлопнул – была на старой машине история, что так же выскочил на морозе и не мог обратно попасть – там ещё старые замки стояли и открывались проволочкой. Здесь замок был электронный – аккумулятор сел, и не откроешь…

Андрей залез в машину. Металл проколел, и дверь недозахлопнулась, и Андрей, трогаясь, поведя нажжёной шеей, приотворил и дозакрыл дверцу, словно крыло поправил, и в проём на мгновение ворвался мороз и оглушительный скрип колёс.

Уже ободняло, а Андрей всё ехал, в обед, не встретив машин на половине дороги, – на мороз никто не пустился в поход. Проехал наледь с канавками на тундре, балок и «Урал». Стемнело, сузилось поле и снова в ладони света привычно взяла дорога. Поднялся на сопку, а потом спустился в низину, где температура мгновенно чухнулась до сорока пяти градусов и заросли туманчиком углы окошек.

И тут вдруг загорелся датчик, красные буквы АТ – перегрев автоматической трансмиссии. Перегрев? Какой перегрев? Масло загустело в радиаторе? Может, всё-таки фанерку поставить, чтоб в радиатор не дуло? Слышал такое от одного механика. Вылез, ключ с сигналкой, как положено, с собой забрал. Дверь захлопнул, чтоб машина не стыла.

Выскочил в куртке, с фонарём на лбу. Поддел рычажок, открыл капот. Газовые упоры капота были староваты и проколели настолько, что не держали, и Андрей вставил палку. Ключ чтоб не потерять, положил на войлочную попону, на мотор. Какая-то напала на Андрея суетливость, неспособность сообразить, в каком порядке, что делать. Не понравилось, как с перекосом встала палка, попытался утвердить – выпала. Ещё раз вставил. Про ключ забыл. Загнул попону… И тут ключ соскользнул в мотор. Так шибануло стужей, что окружающий подполтинник жарой показался…

Светил фонарём сквозь ремни и железяки вниз, в поддон, ничего не высветил. В инструментах взял магнитную указку, на такой случай возимую – ничего не выудил. С поразительной скоростью холодел, пощёлкивая, металл… Неужели поддон откручивать? Отключать «иммоб», кучу, связанных с электроникой штуковин… Курочить на морозе щиток… Сверлить личинку… Да ну… Бесполезно…

Никто из кандаканских из Докедо не выезжал, из Кандакана в такую пору никто не поедет, тем более в мороз. Андрей сделал несколько движений-недобросков, словно кто-то не давал сосредоточиться. Достал и завёл бензопилу, и она густо закоптила белым, с шелестом погнала цепь по шине… Выключил. Поставил. Сходил присмотрел сушину листвяжную… Хотел схватить пилу. Остановился, присел на корточки перед мордой машины. Светил фонариком в упор на снег, словно, если замереть и очень сильно собраться, то можно всё поправить. Уже не щёлкало железо, но что-то звучало в нижней части мотора, какой-то шоркоток, отдающийся по металлу… Шуршит – значит, должно шуршать… Бывает такое состояние в передряге, когда ты не сдался, но впадаешь в околдованное состояние, переставая понимать причины и различать – где, по правде, а где – по чуду.

К шоркотку какой-то пищащий звучок добавился и перестал. Андрей, чтобы стряхнуть наваждение, резко и решительно встал и взял пилу. Только приладился дёргать – увидел перед бампером пятнышко движеньица: чёрный предметик, разделившийся на двое: ключ с овалом сигналки остался на снегу, а тёмный комочек, попискивая, побежал к отвалу и попытался вскарабкаться… Андрей, подобрав ключ, бросился к красно-серой полёвке, посадил за пазуху и завёл машину. Отогрел мышку и отпустил за снежную бровку. Она, смешно тряхнув недлинным меховым хвостиком, мгновенно растворилась, исчезла в снегу. Качая головой, поражённый до озноба, он почувствовал, как мышка унесла с собой, отмела хвостиком всю его неподвластную суетливость. Дошёл до сияющей фарами машины…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Шаглы – жабры.