скачать книгу бесплатно
– Ну ладно, я пойду к своей мамочке, – Афаг нашла предлог, чтобы разрядить ситуацию. – А то мамуля сидит напротив Шаргии с тем же обидчивым лицом, словно Ариф все еще жив и история их взаимоотношений продолжается. Моя мать кремень, она так его и не простила. А с другой стороны, глупо все это и бессмысленно столько лет не прощать.
Как только Афаг покинула кухню, Зейнаб тут же, никого не стесняясь и не смущаясь, обняла сына как маленького.
– Не расстраивайся, сынок, знаю, что любил его, как родного деда, но на все воля Божья, помни его, чти, но не страдай, пусть ему на небесах будет спокойно. Может, хочешь поплакать? Поплачь! Никто тебя не осудит, – Зейнаб заглянула сыну в глаза, но тот отвел их и замотал головой.
– Мама, я уже не маленький и ни к чему эти слезы, делу не поможешь, пойду я лучше встречусь с бабушкой и Шаргиёй, соскучился я по ним.
Зейнаб придержала сына рукой.
– Аслан! Очень тебя прошу, не называй при бабушке Арифа дедом, не нравится это ей, раздражается от этого до невозможности. И с Шаргиёй особо не любезничай при ней, не надо, через пару дней, может, успокоится и всё наладится.
Аслан взглянул на мать и строго ответил:
– Мама, я не собираюсь ничего в своём поведении менять, всё останется так, как было прежде. Я не буду следовать чьим-то прихотям. Менять отношение к человеку после его смерти – это подлость.
В женской половине за столом сидели несколько женщин – в основном соседки по дому. Мулла-женщина тихо распевала суры из Корана. Шаргия, жена усопшего, тихо плакала вместе с одной из своих родственниц. Напротив сидела Сурая и с каменным лицом взирала на всё происходящее.
Первой Аслан наклонился и поцеловал бабушку. Сурая крепко обняла внука за шею и тихо нашептала ему на ухо:
– Молодец, что приехал, хотя это не повод, ради которого стоило оставлять работу.
Парень улыбнулся, но не ответил. Потом, обойдя стол, подошёл к Шаргие и обнял её. Горюющая женщина не сдержалась и горестно заплакала, жалостливо причитая:
– Ушёл он от нас, оставил всех нас сиротами.
Услышав эти слова, Сурая свысока покосилась на соседку. Внук, заметив реакцию бабушки, принялся спешно успокаивать пожилую женщину.
– Не надо… не плачьте, вам нельзя, у вас больное сердце. Нам всем будет его не хватать, – Аслан, прижавшись щекою ко лбу соседки, гладил её по голове.
Позже, подсев к бабушке, Аслан нежно взял её за руку, и они вместе задумчиво слушали пение женщины-муллы.
– Как там в Москве? Как погода? – тихо спросила Сурая. – Не холодно ли тебе?
– Я привык, – так же тихо ответил внук. – Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?
– Как видишь, хороним, – без эмоций ответила женщина и без сочувствия посмотрела на заплаканную Шаргию. – Когда обратно в Москву?
– На днях… не могу надолго остаться, с трудом отпросился.
– Значит, из-за него приехал. А с нами можно и повременить, потому что мы еще живые, – Сурая высвободила руку и отстранилась. Аслан вновь улыбнулся и, нежно похлопав бабушку по спине, нашептал ей на ухо:
– Мы еще поговорим, а пока я пойду к мужчинам.
Аслан пересек лестничную площадку и настороженно вошел в квартиру напротив. Сколько помнил себя, ровно столько же он знал квартиру покойного соседа. Там для него никогда и ничего не было запретным. Только тогда, когда он повзрослел, ему объяснили, что квартира напротив – эта квартира Арифа и его семьи. А до этого он воспринимал квартиру соседей и свою как одно большое жилое пространство, которое состояло из двух частей. Таков был порядок, так было поставлено – ходить друг к другу, когда угодно. Но только Сурая не приняла этот порядок. Аслан никогда не видел бабушку в квартире Арифа и Шаргии.
За большим столом сидели несколько мужчин – друг покойного Арифа и друзья Ахмеда.
Во главе стола особняком сидел мулла преклонного возраста и скучал. Из мужчин мало кто поднялся в квартиру покойного, многие разошлись сразу по приезде с кладбища. В конце стола сидел дядя Витя – Виктор Степанович, друг детства Арифа. По левую руку от Виктора Степановича сидел сын умершего – Хосров, а по правую руку – Ахмед.
На стене поверх ковра висел портрет покойного. Раньше Аслан никогда не видел эту фотографию. Парень с умилением вгляделся в лицо родного ему человека.
Высохшие, покрытые морщинами щёки мужчины смыкались с тёмными кругами под глазами. Седые волосы уже не имели густоты, но были аккуратно зачёсаны. Мужчина слегка был небрит. Старый помятый пиджак и до последней пуговицы застегнутая белая рубашка с загнутым воротничком удручали и печалили восприятие образа старого человека. Глаза Арифа смотрели откуда-то из глубины его уставшей души, из сути его непростой жизни.
– Это последняя фотография отца, – заметив, что Аслан рассматривает портрет, Хосров, улыбаясь, обозначил своё присутствие. – Я хотел устроить его сторожем к нам в редакцию, для этого надо было сфотографироваться. Каких тогда мне трудов стоило затащить его к фотографу. Хорошо же получился мой батяня. Эх, папка мой, папка… Хороший был человек.
Неожиданно Хосров поднял стакан с чаем и как тостующий произнес:
– Папа, ты у меня герой, во все времена герой! – мужчина всячески старался стабилизировать голову, подчинить её шее и чтобы плечи не водились из стороны в сторону. Будучи пьяным, Хосров начал плакать, как плохой артист. Получилось неестественно и смешно.
Виктор Степанович, седовласый пожилой человек с обесцвеченными от возраста голубыми глазами, строго посмотрел на сына своего друга детства.
– Скажи, Хосров, зачем Арифу надо было на старости лет в сторожа идти, – лицо Виктора Степановича стало еще строже, мужчина с нетерпеньем ждал ответа.
– Он сам хотел! Устал на своей крыше сидеть без дела, – боднув головой, ответил сын покойного. – И потом, каждый знает, что работа продлевает человеческую жизнь, особенно стариков.
– А вот я не знал, что после полувекового труда и заслуженной пенсии надо заново идти работать, чтобы продлить себе жизнь. А вы знали? – Виктор Степанович, надсмехаясь над словами Хосрова, обратился ко всем сидящим за столом. – А может, это тебе надо было, чтобы отец на старости лет, как и на протяжении всей своей жизни, опять горбатился бы на тебя?
– А скажите, дядя Витя, – тело Хосрова повело в сторону, но он, удержавшись на стуле, продолжил: – А зачем вы работаете? Что, вашим детям и внукам денег не хватает? И работа у вас непростая – ни много ни мало слесарь-лекальщик. Почётный, но тяжёлый труд. Почему молчите? Или вам с женой денег не хватает? А нет… Думаю, и вы своим детям помогаете, ведь они ваши, а не чужие.
Седовласый старый мужчина пристально смотрел на выпившего сына своего усопшего друга и, сожалея, закивал головой.
– Э-э-э, сынок, сынок… видел бы сейчас тебя твой покойный отец. Дал бы он тебе хорошую оплеуху за такие слова и за такое поведение. К сожалению, я не твой отец, будь я им, проучил бы тебя, и «леща» ты от меня непременно схлопотал бы. А тебе не 10 лет, тебе уже за пятьдесят годков. Постеснялся бы, на тебя дети смотрят, какой ты им пример подаешь, как ты этим их воспитывать будешь?
– Так вы мне не ответили, – промямлил подвыпивший Хосров. – Почему вы до сих пор работаете?
– Да потому, что вы, молодые, не хотите рабочими быть, а метите сразу в директорское кресло сесть. Специалистов не хватает, умник! Уходил два раза, так обратно на завод вернули.
– Неправда! Я с вами не согласен! – Хосров повысил голос. – Незаменимых нет! Всё это чушь! Вы просто молодёжь вперед пропускать не хотите. Знаю я вас, стариков, вредные вы все, злые…
В комнату решительно вошла Шаргия и, подойдя к сыну, одёрнула его за плечо. Далее женщина обратилась к Ахмеду:
– Сынок, Ахмед, помоги мне, давай его уведём отсюда, – Ахмед тут же взял Хосрова под мышки и ловко обхватил его за грудь. Аслан хотел было помочь отцу, но Виктор Степанович рукою придержал парня. – Сиди, у отца это лучше получится, не первый раз!..
И действительно, Ахмеда одного хватило, чтобы увести из комнаты распоясавшегося соседа.
Сопровождая мужчин до своей спальни, Шаргия отчитывала нетрезвого сына:
– Какой позор я терплю… твоему отцу повезло, он больше этого срама не увидит. А сколько мне предстоит терпеть, одному Богу известно. Ах, как же стыдно перед муллой. Что он подумает про нашу семью?
Мулла сделал вид, что ничего не видит, и вообще, он здесь ни при чём. Уставившись в Коран, он сделал вид, что занят чтением Святого Писания.
– Бедная Шаргия, теперь вести по жизни такого сына в одиночку будет сложно, – сказал, сочувствуя, Виктор Степанович, наблюдая за проводами в кровать подвыпившего Хосрова. – А сколько сил покойный в него вложил, и в кого он такой… Ариф как-то признался: выжить ему на фронте помогла мысль, что его и дети Имрана могут остаться без присмотра и мужской заботы. Бедный Ариф, представляю, как ему было обидно, когда при его постоянном присутствии его сын превратился в бездаря. А о дочери Арифа я уж молчу. Она так и не объявилась проводить отца в последний путь. А это всё от чрезмерной любви к детям. Сотни раз говорил ему, не жалей его, он парень, пусть хлебнёт с нашего, мы с тобой войну прошли, а война не шутка – это чистилище для каждого мужчины, посмотрел бы я на Хосрова там, на фронте.
Виктор Степанович возмущенно махнул рукой и тут же поменял тему:
– Ты лучше скажи, как там в Москве, как москвичи поживают, что нового?.. И там, как в Баку, на всё продуктовые талоны? Неужели и в Москве с продуктами туговато?
– Да я особо по магазинам не хожу, чаще в столовках питаюсь, – Аслан попытался быть немногословным, дабы не развивать избитую тему – продуктовый дефицит.
– Да и у нас не легче, бастуем и на площадях прохлаждаемся, независимость требуем. До сих пор не могу понять, от кого независимость. Как в цех не зайдешь, одна картина – неработающие станки и гробовая тишина, все на митинг ушли, как на фронт. Горлопанят, бездари, тьфу… противно, сволочи, страну разваливают. Обидно, ведь мы во всё это так верили и за всё это сражались.
Аслан слушал старого фронтовика краем уха, взгляд парня то и дело отвлекался на портрет Арифа. Мысль, что его уже нет, никак не желала ужиться в сознании парня.
Заметив невнимательность парня, Виктор Степанович догадался о причине рассеянности молодого человека.
– На Ахмедова нашего смотришь? – развернувшись к портрету, Виктор Степанович по фамилии назвал своего умершего друга. – Он никогда не любил фотографироваться. Плохо, некрасиво постарел мой друг. А был самый из нас, друзей, яркий и весёлый. Вот что война с людьми делает. Не приведи Господь кому такое пережить. И за что? За один промах, который изменил всю его жизнь.
Виктор Степанович задумался, но пауза была недолгая:
– Кто знает, уйди он на фронт вместе с твоим дедом Имраном, выжил бы он? Твой дед погиб, не добравшись до линии фронта, под Моздоком угодил под авианалёт. Всех накрыло одной бомбой, всю машину. А так хоть кто-то остался в живых и не напрасно, всех вас поднял, все отучились, стали людьми. А Ариф так и остался сидеть в парикмахерах вплоть до самой пенсии. Не промахнись он тогда, всё было б иначе, получил бы после войны достойную работу согласно образованию, он же до войны успел закончить нефтехимический. Штрафбат в биографии – пункт нелицеприятный, особенно в послевоенные времена.
Старый фронтовик вновь углубился в воспоминания, которые, вероятно, причиняли ему душевный дискомфорт. Мужчина вынул из кармана носовой платок и приложил его к глазам.
– Он не рассказывал тебе, как это произошло? Как он промахнулся? – придя в себя, спросил растроганный фронтовик. – Говорят, он с тобой о войне много говорил, другим, я думаю, это было неинтересно.
Аслан пожал плечами:
– Мы часто говорили о войне, даже когда я еще был совсем маленький. Мама вспоминала, как он мне рассказывал всякие истории, когда я ещё не умел говорить. А про тот злополучный самолёт, даже когда я уже подрос, мы мало что из этого обсуждали. Помню, он говорил, что тогда сильно испугался, поэтому и промахнулся.
– Испугался? – Виктор Степанович почти рассмеялся. – Ариф испугался? Глупости! Не верю! Слыхал я об этой байке, правда, с ним я это не обсуждал, не любил он это вспоминать, и уговор у нас об этом был – не ворошить старое. Но все равно не верю я в это… чепуха, чушь… Ариф, хоть и был мягким человеком, но когда надо было постоять за себя или за друга, этот парень менялся, становился жестче, даже где-то беспощадным, в нем уживались разные противоречивые качества. И еще он был очень справедливым. Именно этим качеством он мне больше всего нравился.
Мужчина, тяжело вздохнув, продолжил:
– И потом, самое главное – Ариф был лучшим стрелком в институте, отличник стрельбы из крупнокалиберного оружия, он не мог промахнуться.
Виктор Степанович неожиданно улыбнулся, вероятно, что-то вспомнил.
– Если не Ариф, я с твоим дедом вряд ли бы дружил, хотя мы все выросли в одном тупике, на Кубинке. Твой дед Имран был упрямым и своенравным, прямо как я. Мы с ним всю дорогу вечно спорили. Даже до драк доходило.
– Почему, о чём же вы спорили? – умиляясь, спросил Аслан. – Неужели это того стоило?
– Честно скажу, сейчас уже можно, времена другие… Он всегда был недоволен советской властью: то ему было не так, сё ему было не так… – вечно возмущался.
– А чем именно, что ему не нравилось? – Аслану было крайне интересно, он мало что знал о родном дедушке.
– Хорошо помню наш с ним последний спор. За пару месяцев до начала войны сидим мы у родителей Арифа во дворе, едим кабаб и пьём вино. Чёрт меня дернул высказаться о нашей бронетехнике, что, мол, наши танки самые лучшие в мире и немцам несдобровать, если война начнётся. И твоего деда покойного понесло… Как сейчас помню, сцепились мы с ним тогда не на шутку. Покойный Ариф то и дело просил нас не кричать, мол, соседи услышат, что подумают, мы же друзья.
Виктор Степанович потёр пальцами лоб. Вероятно, это движение пальцев помогало ему вспоминать забытое, при этом мужчина по-доброму улыбался.
– Помню, как Имран кричал: «Балда! Как могут наши танки быть лучшими, когда ещё в первую мировую у нас их вовсе не было! На ровном месте лучшее не возникает, для этого надо иметь техническую базу, собственные наработки, немцы это дело начали задолго до нас!.. И броня у наших танков по сравнению с германской бронёй – шелуха». «Глупости! – кричал я ему в ответ. – Пусть только сунутся, тогда посмотрим, у кого шелуха». А он мне вопрос: «А каким лезвием ты бреешься? Отечественным? Ан нет, германским… И я помню, как ты долго за ним гонялся, искал и за какие деньги потом купил».
Чуть погодя, помолчав, старик тихо добавил к вышесказанному:
– А насчет танков Имран оказался прав – немецкие танки в первые месяцы войны, действительно, оказались лучшими.
– А дед Ариф чью сторону в споре занимал? – не без интереса спросил Аслан.
– Ариф был другом для нас обоих. Да и дед твой был мне другом, в обиду никому меня не давал, я на нашей улице был одним-единственным русским мальчиком. Но на Кубинке всегда действовал непреложный принцип – если живешь в одном квартале, значит, свой и подлежишь помощи и защите. Твой дед был с жестким характером. Ему порой удавалось даже руководить не только Арифом, но и мной. Он мог любого убедить. Так, Имран смог уговорить Арифа пойти с ним на его первое свидание с Сураёй. А Сурая, в свою очередь, чтобы чувствовать себя увереннее, привела свою подругу, небезызвестную тебе Шаргию. Через полгода оба друга женились и пришли жить в ваш дом. Они в этих семьях были нужны. Отцы Сураи и Шаргии в один день были арестованы НКВД. Кто-то из этих извергов усмотрел в них турецких шпионов – долгая и тёмная история. В те годы подобных историй было много. Какая же ирония судьбы: эти мужчины тоже были друзьями и работали в одном конструкторском бюро.
Со стороны входной двери послышался голос Сураи. Женщина искала внука. Увидев за столом Виктора Степаныча, Сурая кивнула головой, поздоровалась. Виктор тяжело встал из-за стола и прошёл в прихожую. Они обнялись.
– Как ты, как твои ноги? – участливо поинтересовалась Сурая.
– Стареют, сестра, потихоньку, безжалостные годы съедают…
– Что не заходишь? Совсем забыл нас, – похлопывая Виктора по плечу, женщина одарила мужчину редкой для неё улыбкой. – Теперь, после известных событий, и вовсе забудешь.
– Теперь точно не забуду. Мы же все были друзьями, как можно?!
– Заходи, всегда будем тебе рады. Как тебе мой Асланчик? – задав вопрос, женщина с гордостью посмотрела на внука.
– На дедушку своего похож. У Имрана тоже были такие же умные глаза.
– Спасибо, Виктор, может, так оно и есть, – слегка замявшись, поблагодарила Сурая и тут же обратилась к внуку: – Не проголодался? Имей в виду, я готова тебя накормить. Виктор, и тебя накормлю, присоединяйся к Аслану.
Спасибо, сестра, я уже не тот едок, ем по часам, – старые друзья рассмеялись.
– Рада была тебя видеть, – ещё одна из редких улыбок осветила лицо Сураи. – Следи за своим здоровьем и передавай привет супруге, буду вас ждать, заходите, всегда вам рада.
Вернувшись за стол, Виктор Степанович, сокрушаясь в очередной раз, вздохнул.
– Она так и не простила его, сколько лет прошло, а она всё с обидой ходит, ни слова об Арифе не произнесла. А ведь именно твой покойный дед, как рассказывал мне Ариф, уговорил его остаться служить в зенитной батарее. Я уже говорил, что Ариф прислушивался к Имрану. Кто мог знать, что Арифа отправят служить на крышу собственного дома. Кто мог предположить, что в военкомате кто-то пропустит тот факт, что Ариф на Кубинке был только прописан и давно уже не проживал. Думаю, и Имран тогда посчитал – это удача, ведь его семья будет под присмотром друга.
– Разве вас всех не вместе призвали? – воспользовавшись паузой, с волнением спросил Аслан.
– Вот в этом-то вся загвоздка, что меня призвали осенью сорок первого, а ребят – в начале сорок второго. Помню, как они меня провожали, Ариф обнял меня и заплакал. Имран тогда ещё на него накричал, сказал, что он слабак и ревёт, как девчонка. Эх, Имран, Имран, напрасно он тогда так обидел его. И посему, сынок, я не мог быть свидетелем того разговора. Думаю, если тогда я был бы рядом с ребятами, твоя бабушка думала об Арифе иначе.
В комнату вошла группа мужчин – сотрудники Ахмеда по работе. Мулла оживился и бодро затянул соответствующую суру из Корана.
Как только мулла завершил прочтение Священного Писания, Аслан, воспользовавшись моментом, незаметно вышел из комнаты.
В этом доме нужно было подняться на один лестничный пролёт выше, чтобы оказаться на открытой крыше.
Аслан открыл дверь и вышел на свежий воздух.
На крыше было как всегда: огромное небо, шум большого города и запах моря, до которого рукой подать. Но что-то на крыше уже было не так, что-то изменилось. Год назад Аслан уехал в Москву, обнадёженный тем, что Ариф всё так же будет сидеть на крыше и ждать его возвращения. Пустота подло обжила это место.
Крыша дома состояла из недостроенного пятого этажа. Возведенные, готовые для следующего этажа овальные колонны из бетона, скрепленные между собой арками и заполненные балюстрадами, представляли некое строение, напоминающее солярий.
Дом в центре Баку был построен в виде развернутой книги, обращенной покатым углом в сторону моря. Любой, кто имел возможность стоять на крыше этого дома, без сомнения, ощущал себя словно на корме корабля, рассекающего морские волны.
Аслан не решился сесть в кресло-качалку деда, но сел на корточки напротив бесхозно оставленного предмета. Дотронувшись до кресла, Аслан грустно наблюдал за тем, как раскачивается любимая вещь его близкого человека.
– Заберу кресло себе, – решил про себя Аслан. – Никто его не хватится. Что-то же должно мне достаться от Арифа.
Осознание, что этого человека больше нет, больно удерживали судорожный ком в горле парня. Аслан прикрыл глаза рукой, он был на крыше один и мог бы расслабиться, но присутствие в его сознании мужественного образа неродного деда запретило Аслану проявить слабость. Покойный этого не одобрил бы.
– Впредь и кресло мое, и место тоже – еле слышно прошептал молодой человек и сел в кресло. – Слышишь дед, теперь я буду сидеть на страже твоих тайн.
