скачать книгу бесплатно
Мужик устало перегородил ручищей-бревном коридор:
– Нет, не получится.
– Мне, знаешь ли, очень надо, – я попыталась поднырнуть, но снова наткнулась на преграду.
– Ежели надо, – гоготнул охранник, – так тебе до общего задка, а не сюда.
Общинный дом оказался огромным. Целый терем на два этажа! Как водится, мужам был заказан путь на женскую сторону, бабы же не совались на мужскую. Целый ряд комнатушек у самого входа выделили парам семейным, чтоб молодёжь не тревожили и к расспросам не побуждали.
И везде-то нам радовались, каждый норовил поприветствовать, развлечь беседой али угостить чем боги послали.
Плевать я хотела!
Где эта чёрствая гадюка? Уж я ей выскажу! Уж она у меня попляшет!
– Хозяйка почивать изволят, – зевая, сообщил медведеподобный, – будить не велено.
– А я ей колыбельную спою, – я пошла на таран, но только упруго отскочила от широченной груди (или всё-таки набитого брюха?).
– Не велено, – упрямо повторил мужик.
Я бессильно лягнула его. Охранник, не меняя скучающего выражения хари, опустил взгляд на сапог, медленно отряхнул его от пыли и ласково, но непреклонно, как заигравшегося щенка, развернул меня носом от двери. Ещё и шлёпнул пониже спины, дабы не мешкала.
Волчица непреклонно отстранила меня, взяла дело в свои лапы, заговорила моими устами:
– Брысь с дороги.
В ответ – гадкий оскал.
– Дважды повторю. На третий – ударю. Брысь.
Мужик похрустел кулаками и остался на месте. Я выпустила когти и приготовилась к драке.
– Радим, пропусти волчицу.
Самая прекрасная женщина на земле подошла тихо, незаметно и пугающе быстро. Охранник подпрыгнул от неожиданности, но тут же спохватился, слегка склонил голову и, резво освобождая дорогу, пробормотал:
– Как прикажешь, Агния. Я ничего плохого не делал. Ты велела не беспокоить – я выполнял.
Мать Серого вскинула искрящиеся глаза и улыбнулась так, что мне захотелось провалиться под землю. Бедному Радиму, видно, тоже.
– Всё хорошо, милый, – глаза женщины переливались серебром, а рука, которой она ласково провела по щеке напуганного охранника, наверняка отдавала льдом. – Можешь немного расслабиться. А ты, дитя, – это уже мне, – пройди. Скажи, что накипело.
Я послушно двинулась по коридору. Волчица испуганно поджала хвост.
– Радим, разве я разрешала тебе садиться? – не оборачиваясь, бросила Агния. Мужик вытянулся прямо и изобразил безграничную любовь к своей нелёгкой работе.
Захотелось заскулить.
Дверь стукнула, как может стукнуть только крышка подвала, отрезающая от солнечного света и обдающая пронизывающим холодом земли. В комнате хозяйки волчьего селения было светло и тепло: огромный резной стол, заваленный свитками и бумагами, исписанными столь мелким и неразборчивым почерком, что я бы запуталась, даже умей читать так же хорошо, как муж; маленький светильник, сейчас, по случаю светлого утра, погашенный, но закопчённый и явно часто зажигаемый ночами; обитый тканью невероятной красоты и почти наверняка такой же дороговизны стул. Такой стул больше подошёл бы городничему или, по меньшей мере, богатею-купцу. Увидеть его в глуши, посреди леса, в отгороженном от внешнего мира частоколом дворе, никак не ожидалось. Ни пылинки, ни паутинки, ни пятнышка. Даже кровать, куда более широкая и мягкая, чем требуется вдове, застелена алым одеялом столь ровно, что ни складочка не мешала созерцать его идеальную гладкость. Совершенное место, в котором жила такая же совершенная женщина.
Куда мне с ней тягаться?
Агния устроилась в своём троне, положила гладкие белые ладони на подлокотники. Мне сесть не предложила. Ну, да мы не гордые. Постоим.
Моя… страшно сказать… свекровь молчала. Я тоже. Время шло.
– Твоё имя? – мягко, но неотвратимо прорезал тишину волшебный бархатный голос.
Пришлось прокашляться:
– Фроська.
Женщина вздёрнула брови совсем так же, как это делал её сын. Я стиснула зубы, напоминая себе, за чем пришла.
– Ефросинья… – протянула Агния, пробуя имя на зуб.
Мне вдруг стало невероятно стыдно. За нечёсаные волосы, за старый, только по большому случаю надеваемый сарафан, что уже совсем не так, как подобает приличному платью, теснил грудь, за незвучное имя и незнатный род, за то, что я – простая деревенская девка, а пришла пенять Ей: прекрасной, величественной, страшной.
– Ну, – насмешливо проговорила она, прекрасно понимая мои мысли, – сказывай. Слушаю.
Развернуться и бежать. Бежать до тех пор, пока не наткнусь на Серого, схватить его за руку и бежать вместе. До вечера. До самого края леса. Пока силы не закончатся. А потом прильнуть к груди суженого и реветь, пока он будет гладить меня по волосам и говорить, что никого и никогда не полюбит больше, чем меня.
Я отогнала наваждение, разбудила волчицу, поставила на своё место.
– Это я слушаю, – ага! Таки заставила смешаться эту совершенную суку! – Я – законная супруга твоего сына. И я имею право знать, как имеет право знать и он, почему ты его бросила. И… помнишь ли ты, что совершила самую большую ошибку в своей жизни.
На миг мне почудилось, что она захохочет. Что скажет, мол, глупый обиженный волчонок обознался и спутал её с кем-то, что видеть не видела Серого никогда. Она спрятала лицо в ладони, а когда отняла их, снова взирала невозмутимо и свысока.
– Ты хочешь знать очень много. Не думаю, что отвечу на все вопросы, но прогонять я тебя не стану. Но и ты мне кое-что расскажешь.
Старая уловка. Неужто кто-то ещё попадается на эту удочку?
– Хорошо. Но я первая.
Агния откинулась на спинку стула, показывая, что слушает. Я переминалась с ноги на ногу.
– Ты скучала по нему? – ну почему я спросила именно это?!
– Я его мать.
– Это не ответ.
– Я его мать и знаю, как лучше.
– И это тоже.
– Да.
Но, конечно, она полностью себя оправдывала. Интересно, чем?
– Мой черёд, – Агния задумалась, – какой он?
– Ты ведь даже не знаешь, верно? – теперь я смотрела свысока. Я – главная женщина её сына. Она может делать и говорить, что вздумается, быть сколь угодно идеальной, но, когда Серый метался в бреду, подхватив простуду, я вытирала ему пот со лба; когда медвежий капкан переломил ему лапу и нужно было заново выправить кость прежде, чем он перекинется в человека, его боль делила я; когда он шёл по тёмным коридорам старого дома, сражаясь с воспоминаниями, заново переживая каждую встреченную смерть и словно наяву чуя запах крови, его ладонь сжимала я. И этого ей уже не отнять. – Он лучший, – просто ответила я.
Агния усмехнулась. Её муж тоже был лучшим.
– Как ты выжила? – Серый говорил, что в жуткой бойне, заставившей их бросить дом в Городище, никого не осталось. Но она спаслась и вытащила сына. Как?
– Я просто очень хотела жить, – Агния пожала плечами, на которых теперь лежала не одна смерть. Она хотела жить. Те, через кого она прорывалась, – тоже. Её воля оказалась сильнее. Только и всего.
– Он вспоминал обо мне?
Я задумалась. Супруг не любил говорить о семье. Не ронял слёзы по ночам и не ждал у ворот в надежде, что мать вернётся за ним. Но иногда, совсем-совсем редко, он смотрел на убегающую в небо дорогу. И в этот миг он думал не обо мне.
– Он никогда не забывал. Почему ты бросила его?
Женщина встала. Только сейчас стало заметно, что она не молода, хоть и прекрасна. Её лицо – лицо очень старой, очень мудрой и очень несчастной женщины, потерявшей всё, что когда-либо любила, и не желавшей снова испытать эту боль.
Она подошла к окну, выходящему во внутренний двор. Внизу сновали щенки-мальчишки. Они носились друг за другом, неистово вопя и бросая вызов собрату, объявляли друг друга смертельными врагами и тут же снова бросались защищать. Там, внизу, кипела жизнь. Та, от которой Агния отгородилась много лет назад.
– Я дала ему возможность жить. Посмотри, волчица. Что ты видишь?
Я нехотя, бочком, подошла к окну, стараясь не поворачиваться к женщине спиной. Мальчишки играли. Поодаль стояли усатые мужи, зорко следя за юнцами, изредка поправляя или одёргивая особо рьяных бойцов, бросая одну-две похвалы самым ловким.
– Они играют.
– Они играют в войну, – поправила Агния, – а когда они станут старше, они перестанут играть. Они начнут ею жить.
– Как ты?
– Как я.
Одинокая несчастная волчица, потерявшая больше, чем имела. Ты сама выбрала путь мести, верно? Ты ведь могла воспитать сына, выплеснуть на него всю нерастраченную за годы нежность, могла быть счастливой. Но не захотела.
Женщина, не сумевшая стать матерью, смотрела на чужих детей и видела в них воинов, маленькие кинжалы, которыми она воспользуется, когда придёт час.
– К чему вы готовитесь? – с ужасом спросила я.
– Мы готовимся к будущему.
Я тряхнула головой. Нет уж, ты не запутаешь меня высокими словами и грустным взглядом. Ты – обыкновенная жестокая убийца, обрекающая всех вокруг на собственную судьбу!
– Ты ведь собираешь их не для того, чтобы защитить?
– Я собираю их для того, чтобы забрать наше. И я оставила сына потому, что он – единственная дорогая мне вещь в этом мире.
Я развернулась, громко стукнув каблуками, пядь оставалась между нашими лицами:
– Серый – не вещь! – зашипела я. – Может быть, ты так считаешь. Может быть, ты так относишься к каждому в своей грязной норе. Но Серый – мой, слышишь! Он. Мой. Любимый. Муж. И я не позволю втянуть его в твою бойню!
– Дурочка, – Агния улыбнулась. Лучше б она этого не делала. Колени задрожали, а вспыхнувшая было волчица снова заскулила от ужаса. – Если бы я хотела, чтобы он оказался рядом со мной, он бы уже был здесь. Нет, он должен прожить ещё несколько лет в неведении, в спокойствии. Возможно, даже воспитывая своих волчат. А потом я приду за ним и его детьми и заберу их туда, где им место. Он станет править изгнавшим нас городом. И я подарю ему этих униженных, напуганных и слабых людей. А до тех пор… ты можешь оставаться рядом с ним. Возможно, если хорошо попросишь и не станешь меня злить, даже чуть дольше.
Сначала я услышала хлопок и лишь потом по ошарашенному лицу Агнии поняла, что это отозвалась пощёчина. Я испуганно уставилась на собственную ладонь. Женщина даже не прикоснулась к алеющей на глазах щеке. Она насмешливо смотрела на меня – глупую маленькую волчицу, осмелившуюся бросить ей вызов. На подписавшую свой смертный приговор.
– Ну-ну, милая! Не пугайся так, – лучше бы она кинулась в драку, – ты всё ещё гость в моём доме. Всякий может разозлиться сильнее, чем следует. Надеюсь, теперь я ответила на все твои вопросы? – я молчала, ожидая, что вот-вот явится пара крепких мужиков, огреют меня по головушке да прикопают у отхожей ямы. – Тогда иди, малышка.
Она повернулась ко мне спиной, принялась наблюдать за щенятами во дворе. Матерь Макошь! Пусть она никогда так не посмотрит на моих детей!
– Как только я позову, Ратувог безропотно присоединится ко мне. Не совершай больше ошибок, – бросила она через плечо.
Шаги гулко отдавались в пустом коридоре и казались невероятно медленными. Нужно быстрее. Бежать отсюда, пока нас не связали по рукам-ногам и не бросили в погреб. Но сил хватало едва переставлять ноги. Вот сейчас отдохну долечку. Прислонюсь к стенке совсем на чуть-чуть…
– Доченька, ты, никак, уснула? – Белогость смотрел на меня с таким искренним беспокойством, что хоть кусайся. Сама о себе позабочусь!
– Нет, просто задумалась.
Старик протянул морщинистую тёплую ладонь, помогая подняться. Я помедлила, но на руку оперлась. Сам, глядишь, развалится, пенёк, а всё за молодками ухаживает.
– Ты Агнию не слушай, – брови нахмурились, – очерствела она, вконец от горя ополоумела. Себя уже сгубила, так хоть бы других не трогала. Мы ей так просто не дадимся, ты не думай.
– Она… – голос дрогнул, где не надо, выдав испуг, – она сделает то, что обещала?
– Агния давала очень много обещаний, – многозначительно протянул оборотень, – большинство из них не самые… добрые. А слово она привыкла держать.
– Я боюсь её, – признала волчица, – и ненавижу, – добавила женщина.
– Её или за неё? – уточнил Белогость.
Я аж опешила:
– За неё? С чего бы мне за неё бояться? Чать не ребёнок, сама себе бед нажила. Но меня с мужем пусть не трогает. Столько лет её не знали, и лучше б не знакомились!
Собеседник погрустнел, едва загоревшиеся глаза потухли. Чего хотел – непонятно. Я заблудших спасать не нанималась. И совестью мучиться не стану.
– Тогда уж скатертью дорога, – вздохнул старик, – здесь пришлых не держат. Не любо – уходи. Но все больше остаются. Особливо те, кому податься некуда.
– А ты что ж? Так не хотел из глуши выбираться и вдруг прижился за какой-то день?
Дедок вдруг осерчал, словно даже выше ростом стал, да как закричит:
– А ты мне не пеняй! Не доросла покамест! Ежели старый Белогость стаю бросит, кто Агнию побережёт? Кто уму-разуму волков научит? Кто молодого и глупого щенка домой отправит? Так беги, беги, трусиха, в свои леса! Куда зверь зовёт, туда и беги! Нет тебе спасения, коль любви в душе не осталось! Беги! Беги!
Шутка ли? Только что стоял дедок как дедок и вдруг вконец ополоумел: волосы на себе рвёт, руки заламывает, обратиться норовит, да никак не возьмётся. Только зубы щёлкают: то волчьи, то человеческие. Страшно. Зашибёт ещё, али сам об стену голову проломит, а я виноватой останусь. Ну его! Я подхватила юбку и припустила к выходу – туда, где ещё виднелось светлое, хоть и холодающее, солнце. К мужу.
Серый, поганец, как сквозь землю провалился. Казалось бы, не деревню обегала – всего-то дом общинный, пусть и немаленький, ан нет нигде. Куда ни брошусь, – ушёл; пробегал, не остановился; был, да давненько. Найду – к подолу пришью накрепко, чтоб неповадно.
– Мужа? А зачем тебе муж, лебёдушка? Хочешь, меня бери. Меня даже искать не надо!
