скачать книгу бесплатно
– Товарищ, я же вас просил, – умоляюще сказал старший пожарный. – А вы, гражданка, можете пройти в квартиру, посмотреть. Но не осталось ничего, всё выгорело. Там осторожно, не наступите. Саня, что стоишь как пень, проведи гражданку в квартиру, покажи всё.
– Проходите, – не нашел ничего лучшего, как сказать именно это, молодой пожарный и сам, наверное, удивился собственной глупости. – Диван нам пришлось выкинуть в окно, там тлел поролон, потушить его невозможно было. Вот.
Он стоял за спиной всхлипывающей Лены и не знал, что еще можно сказать. Профессиональная черствость не давала возможности поддержать, утешить. Одна эмоция – хоть одна, незначительная, ничего не значащая – и самообладание могло быть потеряно. Причем навсегда. И плакали тогда и лейтенантские погоны, и карьера, и все мечтания пошли бы крахом. Лена обернулась и посмотрела на Кирилла. Он не плакал, а как-то вздыхал, осматривая и не узнавая квартиру с высоты плеч пожарного. Его больше интересовал пожарный шлем и воротник, сшитый из какой-то гладкой лоснящейся ткани. Кроме большой деревянной машинки, набора кубиков и медведя, из которого беспрестанно лезли опилки, других игрушек у Кирилла не было. Впрочем, к игрушкам отчасти он был равнодушен, особенно к тем, что были у него. Дорогой конструктор, которым хвастались некоторые ребята в детском саду, мама лишь обещала ему купить. Да и мало было обещать, нужно было еще и найти. В «Детском мире» и в магазине на Антикайнена такие игрушки привозили довольно редко, да и за ними нужно было отстоять огромную очередь.
– Как мы теперь? – снова спросила сама у себя Лена и снова взглянула на Кирилла. – Мамины книги сгорели, документы сгорели, вещи сгорели. Как мы теперь без документов? Это же нам в милицию нужно?
– Товарищ, мне казалось, вы что-то выносили отсюда еще до нашего приезда, нам женщина из пятнадцатой квартиры сказала, – строго сказал старший пожарный и поставил Кирилла обратно. – Давайте показывайте, а то впору на вас в милицию заявлять.
– На меня? – удивленно помигивая глазами, выпалил Аркадий Ильич. – Нет уж, увольте. Мы чужого не брали, только вынесли, что успели, когда тушить пытались сами. Но вы не подумайте, мы ломали дверь и тушили уже, когда вас вызвали, Люда Санна из пятнадцатой засвидетельствует, с супругом ее дверь ломали, пока Любочка воду в ведро наливала. Сломали дверь, а там уже огонь везде, всё горело, а в комнате такое синее-синее. Говорил же, розетки надо было переделать, когда только въехали. Что за молодежь? Тянули-тянули. Ясное дело, мужика в доме нет, так есть электрик. Непонятно мне, правда, почему пробки не выбило, видать, там ерш стоит вместо пробок.
Аркадий Ильич шаркающей походкой направился к себе в квартиру и открыл дверь нараспашку.
– Вот, смотрите, товарищи, мне скрывать нечего, чужого не брали, только спасли всё, что могли. За это в милицию не заявляют, уж увольте, – он одернул тельняшку и указал пальцем в угол. – Это всё, Люда Санна с супругом и Любочка подтвердят. Вы только спросите их, не надо тут эти грязные слухи распускать, будто я мог что-то там сотворить. Нет, вы спросите, спросите их! Я человек трудовой, уважаемый, я такого не потерплю.
– Успокойтесь, товарищ, – властно сказал пожарный, отчего Аркадий Ильич притих и включил в прихожей свет.
На паркете в углу лежали вещи – куртка, кофта, детская куртка и шарф, большой шерстяной платок. Сверху на них лежали две папки из плотного полиэтилена, набитые бумагами, несколько книг и радиоприемник. Лена закрыла лицо и заплакала. Аркадий Ильич опустил голову и продолжал шептать какие-то оправдания, что доберется и до райкома, если его продолжат обвинять в неслыханно коварных поступках. Вытерев слезы рукавом, Лена прошла и нагнулась над вещами.
– Спасибо, спасибо вам, Аркадий Ильич, – чуть слышно сказала она.
– Вот! Слышали! – Аркадий Ильич потер руки. – Сам чуть не погорел, а вы обвинять бросаетесь. А еще при исполнении. Да я схватил первое, что попалось под руку, сгреб одежду с вешалки, когда уже дверь горела и в дыму всё было!
– Гражданка, вы подтверждаете, это ваши вещи?
– Мои, – вздрогнув и обернувшись, чтобы посмотреть на сына, произнесла Лена. – Я всё подтверждаю, всё мое.
– Ну, значит, спасибо вам, товарищ. А вам, гражданка, завтра с утра в милицию, документы восстанавливать.
– Документы здесь, все целы, – Лена тряхнула папку, и из нее посыпались какие-то справки, паспорт, дипломы, свидетельства о рождении. – Спасибо вам, Аркадий Ильич, дорогой, спасибо. Даже не знаю, что сказать. Извините, никак не приду в себя, никак. Что теперь будет, не представляю даже. Хотя живы все, правильно вы сказали.
Пожарные засобирались. На руках у Лены осталась бумага о том, что тогда-то и тогда-то по такому-то адресу случилось возгорание, причиной которого явилась неисправная электропроводка, что пострадавших нет. И приписка: помещение для проживания непригодно. Всё происходило почти молниеносно: пожарные ушли, Аркадий Ильич продолжал бормотать, соседка, скрестив на груди руки, охала и поддакивала ему. А Кирилл стоял рядом и старался заглянуть маме в глаза, найти в них ответ на вопрос, что случилось и как они будут дальше без любимых маминых занавесок, книг, его игрушек и новых кухонных табуреток, на которые не разрешалось забираться с ногами.
– Тебе есть куда пойти? Ах, что я такое спрашиваю! Совсем дураком старым сделался, – Аркадий Ильич знал, что родителей Лены, живших в деревне, давно нет в живых, брат трудится далеко на Севере. – Времени-то уже сколько! Время пролетело. Только вот пообедали с Любочкой, еще сказал, погода никудышная, выходить сегодня не буду. И тут – бац, Любочка гарь услышала. Она у меня молодец в этом плане. А сейчас – ай-ай, совсем поздно. Люба! А Люба!
Из квартиры, покачиваясь и прихрамывая, вышла соседка. Один ее вид указывал на то, что суета, возникшая вокруг случившегося пожара, порядком ей надоела. Она взглянула на мужа и недовольно наморщила лоб.
– Любочка, мы же не бросим наших погорельцев? Вот скажи мне на милость, не бросим? Ты посмотри на них и на часы. Куда идти?
Соседка сразу же преобразилась в лице: уже скоро она засуетилась на кухне с ужином, изредка покрикивая на внуков и на Кирилла, возившихся в комнате с игрушками. А Аркадий Ильич с Леной и соседом снизу тем временем разгребали пожитки в квартире, решая, что еще может сгодиться, кое-как прилаживали на место выломанную дверь и закрывали окна местами потрескавшимся, сложенным в два слоя, тепличным полиэтиленом и кусками фанеры.
В одной из комнат трехкомнатной квартиры, выделенной Аркадию Ильичу с его женой как заслуженным работникам какой-то очень важной отрасли народного хозяйства, не было ничего, кроме двух кресел, ковров на стене и на полу и тумбочки с телевизором в углу. Телевизор был старый и неуклюжий, и, чтобы не пугать своим видом гостей – а комната как-никак была гостиной, – накрывался белой ажурной салфеткой. Лена с Кириллом кое-как устроились между кресел на расстеленном прямо на ковре матрасе.
– Спи, – тихо сказала Лена, и Кирилл почти сразу уснул, забыв и обо всем произошедшем, и о пожаре, и о сгоревших игрушках и маминых книгах, хоть в воздухе дым еще чувствовался.
Лена ночь почти не спала, обдумывая, что ей делать дальше. О том, чтобы ремонтировать квартиру, не было и речи. По крайней мере, сейчас, когда Лена в средствах была весьма ограничена и большая часть всех накоплений и без того ушла на переезд и обустройство на новом месте. Можно было взять ссуду в кассе взаимопомощи, но чем и когда возвращать, Лена не имела представления. И о какой работе в университете могла идти речь, если весь архив и книги сгорели – Лена сама видела то, что осталось от посылочных ящиков с карточками и твердых ледериновых книжных корешков. Сколько уйдет на восстановление всего этого? Не меньше трех лет. «Как много, как долго, как сложно», – подумала Лена и закрыла глаза. Перед глазами проплыли лица родителей, школьная парта, экзамен в институт, муж. Ей не хотелось вспоминать о нем, о неудачном замужестве, длившемся полтора месяца. Коллеги в школе наверняка организуют сбор денег и вручат ей в конверте определенную сумму – какой бы она ни была, Лена не могла себе позволить ее принять. Она привыкла всего добиваться сама: сама – выбираться из трудных ситуаций, сама – работать и зарабатывать, сама – решать бытовые вопросы, ориентироваться в мелочах. Она могла позволить поучаствовать во всем мужу, но при мысли об этом она сжимала кулаки и говорила себе строгое «нет».
Когда невнятный рассвет едва забрезжил, а по всему дому то и дело стали звонить будильники – слышимость в доме была прекрасной, – Лена лежала, подперев голову руками. План действий у нее созрел до мельчайших подробностей. Хотя, если считать мельчайшими подробностями знание того, как она поступит в ближайший день и где в конце концов окажется, то она действительно продумала всё, если посмотреть глубже, то ничто толком не казалось ей простым и понятным.
– Какую майку надеть в садик? – спросил, проснувшись и одеваясь, Кирилл.
– Ты в садик сегодня не пойдешь, – равнодушно ответила Лена, жалея о том, что все-таки не вздремнула часок-другой. – Надень ту, вчерашнюю, надень что-нибудь, Кирюш, хотя бы на сегодня, а там видно будет.
– Я останусь здесь?
– Почему ты так решил, сынок?
– Но ты же уйдешь на работу!
– Я никуда не уйду.
– Как не уйдешь?
– Вот так, Кирюш, не уйду и всё. И сейчас будет очень хорошо, если тетя Люба накормит нас завтраком и мы уйдем вместе. Правда? – Лена провела его по волосам, про себя отметив, что нужно не забыть взять из квартиры ножницы, отмыть их от копоти и подстричь уже порядком обросшего Кирилла.
– Куда?
– Кирюш, не спрашивай, всё узнаешь в свое время.
Открыв дверь и выглянув из комнаты, Лена обнаружила, что все давным-давно проснулись, что на кухне о чем-то громко спорит Аркадий Ильич, а его внуки, погодки Сережа и Саша, бегают и отнимают друг у друга зубные щетки.
III
Из окна электрички сильно дуло. Вагон был почти пустой. Кирилл с удивлением следил за мелькавшим пейзажем, успевая заметить и поваленные деревья, и прыгающую в кроне белку, и ржавеющий за железнодорожной насыпью у переезда, где электричка слегка сбавила скорость, старый кузов какого-то микроавтобуса.
Лену душили слова, сказанные утром по телефону Александром Павловичем. Лена весь разговор с ним проплакала, но ей показалось, что он нисколько не пытается ее утешить, только уповает на сгоревший архив и упрекает ее в нерасторопности. Мол, давно, сразу после защиты, нужно было перенести ящики с карточками на кафедру, ими бы пользовались другие аспиранты и студенты. Конечно, у него и в мыслях не было ругать ее за всё случившееся – о себе давало знать волнение и бессонная ночь. В итоге он сказал, что ему нужно идти на занятие, а она пожелала удачи и повесила трубку. Директор школы, где работала Лена, тоже была не особо приветлива. На фразу о том, что Лена сегодня не сможет выйти на работу, у нее случился дома пожар, Валентина Сергеевна, всю сознательную жизнь проработавшая в горкоме и с приближением пенсии по блату устроенная директором школы, бросила: «Не хочу ничего знать, работать тебя никто не заставляет, только именно труд сделал из обезьяны человека». Лена внутренне понимала, что человек Валентина Сергеевна неплохой, что в школе ее уважают и немного побаиваются, что грубость от нее – это всего лишь совпадение, тяжелое утро, головная боль или снова нахулиганившие шестиклассники. Но всё равно вздохнула с облегчением, когда повесила трубку, так и не сказав о намерении уйти насовсем, а не только на время решения насущных вопросов после пожара.
Перед отъездом они пообедали в столовой речного училища – там у Лены работала подруга. Пахло тушеной квашеной капустой и котлетами, собственно, это им и потчевала Аня Зорина, всё время охая, что Кирилл уж больно худой, и надо либо кормить лучше, либо гнать глистов. Лена сняла со сберкнижки последние пятнадцать рублей и закрыла счет. Прислонившись к стеклянной перегородке, Кирилл с удивлением наблюдал, как кассирша в нескольких местах пробила сберкнижку дыроколом. Лена понимала, что кое-какие деньги ей могут заплатить в школе и в издательстве, но явиться туда – значило в чем-то опозориться, попросить. Она даже стала жалеть о тех звонках, что сделала утром. «Зачем?» – вздыхала Лена, когда электричку потряхивало перед остановками.
«Сбежать, начать всё с самого начала, а потом встать на ноги и вернуться», – твердо решила она ночью. Точнее, думала об этом всю ночь и решилась лишь под утро. «К дальним родственникам», – успокоила она Аркадия Ильича, оставила ему на всякий случай запасную связку ключей от квартиры – из жилконторы должны были прийти, сделать окна, чтобы не лопнули пышущие теплом батареи, ранней весной сильные морозы по берегам Онего не редкость, да и в, казалось бы, теплом мае тоже возможны. Даже Кирилл понимал, что мама обманывает Аркадия Ильича, чтобы тот не волновался и не приставал с расспросами, которые в его исполнении превращались в самые настоящие допросы: никаких дальних родственников у них не было, но даже если и были, то мама вряд ли решилась бы навязываться, просить, лишний раз попадаться на глаза. Вместе со связкой ключей были оставлены и записки – дяде Саше, Александру Павловичу и школьному начальству, если те вдруг ринутся искать Лену.
Они с Кириллом бежали. Скорее, от трудностей – несомненно – к другим трудностям. Но было проще совладать с ними, чем справиться с тем, что складывалось при имевших место обстоятельствах. Лена смотрела на сына, прислонившегося к стеклу электрички, на большую сумку с вещами, в которой было всё, что уцелело при пожаре, на завернутый в покрывало радиоприемник, на авоську с наспех купленными в гастрономе у вокзала продуктами и пакетом с апельсинами. Их давали по два килограмма в руки. Но на Кирилла под недовольное гоготание выстроившейся длиннющей очереди и крики «Спекулянты» дали всего килограмм. Итого – три килограмма. Три килограмма апельсинов весной в северном городе, только-только нехотя отходящем от зимних морозов и недостатка солнечного света и витаминов, – несметное богатство. Им повезло, они оказались третьи или четвертые в очереди, когда вынесли ящики с апельсинами. Выстаивать часами, как это было с зелеными, пахнущими чем-то маняще-сладковатым бананами и растворимым кофе, который достать было просто нереально, не пришлось.
За окном проплывал лес, изредка – домишки, поля, канавы и речушки с еще не вскрывшимся льдом. Правда, на Шуе лед был только по краям, а в середине несся бурлящий черный поток вместе с брызгами, снеговыми комьями и обрывками прошлогодней травы.
– Мам, куда мы едем? – осторожно, вполголоса, оглядываясь по сторонам, спросил Кирилл, когда заметил, как мама вдруг задремала. – Слышишь, мам, куда мы едем?
Лена вздрогнула и посмотрела в окно. Она была готова сорваться с места и выскочить на платформу, к которой электричка, дав гудок, только-только подъезжала. Но тут же поняла: торопиться некуда, им сходить на конечной.
– В деревню едем, Кирюш, будем там жить, пока всё не наладим.
– А почему не там? – Кирилл кивнул головой в сторону, откуда, как ему казалось, они ехали.
– Потому, Кирюш, ты же сам видел, у нас пожар был, всё сгорело.
– Мам, а почему пожарники не приехали и не потушили?
– Пожарные, Кирюш, а не пожарники. Пожарники – это мы с тобой, погорельцы. А пожарные приехали, потушили, огонь не перекинулся на другие квартиры, ни у кого больше ничего не сгорело. И сам дом не испортился и не рухнул.
Кирилл рассудительно, по-взрослому, покачал головой: конечно, он почти ничего не понял, но не желал выглядеть ребенком и еще раз переспрашивать, особенно про пожарных, которых даже воспитательница в детском саду, показывая картинку через диапроектор, называла пожарниками. Конечно, мама в этом отношении для него была куда большим авторитетом, но всё же.
– А где мы будем жить?
– Найдем где, Кирюш, есть одно место.
– А почему мы не переехали обратно в комнату?
– Потому что эта комната, Кирюш, уже не наша. Нам взамен дали с тобой квартиру, а в той комнате, наверное, уже живут другие люди. Да и дом этот скоро снесут, Кирюш, – ответила Лена, поправляя спортивную шапку-петушок, заправляя под нее волосы.
Должно быть, в этой шапке и в зимнем пальто она смотрелась довольно нелепо, но другой подходящей теплой одежды у нее после пожара не осталось. Пожалуй, впервые за всё время, что прошло с момента переезда, казавшегося панацеей от всех трудностей и началом новой жизни, Лена вспомнила о прежнем пристанище. Холодная комната, маленькая кухня, одна на несколько семей, вечная суета вокруг газовых баллонов, заканчивавшихся в самый неподходящий момент, походы в дровяной сарай, закупка этих самых дров. Ругань с соседом, который развешивал на окне своей комнаты сушок и пригонял мух со всей округи. Страх провалиться вниз в уборной, где совсем покосились половицы, с лампочки в двадцать пять ватт свешивалась хлопьями паутина, а деревянное сооружение, лишь габаритами отдаленно напоминавшее унитаз, покачивалось и заставляло периодически хвататься за вбитый в стену длинный гвоздь, на котором обычно, проткнутая посредине, висела газета. Всё это показалось лишь забавными недоразумениями, не способными убить ощущение дома, стабильности, покоя.
– Мам, мне есть хочется, – недовольно пробурчал Кирилл, переводя взгляд на сетку с апельсинами. – Почисть пельсин.
– Не пельсин, а апельсин. Мы ведь недавно поели, – Лена с трудом отогнула манжет и посмотрела на часы. – Хотя уже давно, ты прав. Но всё равно потерпи. Я не буду чистить апельсин в электричке. Мы скоро приедем, доберемся на место, и почищу.
– Так куда мы едем, мам? – не унимался Кирилл, ерзая на жестком, обитом деревянными рейками сиденье электрички. – Мы к дяде Саше едем? Скажи, мам!
– Нет, не к дяде Саше, он в Полярных Зорях живет, Кирюш.
– Тогда куда?
– В деревню, Кирюш, там дом есть. То есть должен быть. Вот мы с тобой сейчас приедем и посмотрим, стоит еще дом или нет.
Кирилл нахмурился и пододвинулся поближе. С серьезным видом затворника он спросил:
– Мам, так ты этот дом видела? Он есть? Как же мы едем, а дома нет.
– Видела, конечно, видела, – Лена нагнулась и затянула потуже узел на одеяле, внутри которого был радиоприемник. – Видела, когда была постарше тебя. В этом доме жили мои бабушка и дедушка, родители моего папы, то есть твои прабабушка и прадедушка. Они давно сделались старенькими и умерли, прадедушку я даже не помню, знаю только, что он участвовал в войне, был в ополчении, ездил на танке, участвовал в обороне Сулажгоры. Помнишь, мы с тобой ходили туда, памятник смотрели?
– Помню! – грозно ответил Кирилл, хотя на самом деле ничего не помнил, точнее – не мог вспомнить с ходу: уж слишком много было впечатлений за два дня – от пожара, пожарной машины, ночевки в чужой квартире до покупки апельсинов и поездки на электричке.
Взглянув в окно, Лена уловила очертания знакомых пейзажей. Поворот электрички, ряд берез, болотце, вдалеке колхозный коровник – длинное приземистое здание из белого кирпича. Где-то там, в лесу, должна была быть старая железная вышка, с которой летом следили за лесными пожарами и колхозным стадом, которое от недосмотра забредало на просеку, ведущую к линии электропередач. Электричка прошла еще немного – и Лена увидела ту самую вышку, железную, покосившуюся. Ее сердце заколотилось: после вышки была остановка, а потом еще одна, конечная, на которой и следовало выходить.
– Так вот, прабабушкин дом я помню с тех пор, когда была там, это было давно, очень давно. Чуть постарше, чем ты, была. Прабабушка была уже старенькая-старенькая. У нее была коза, жутко сердитая. Бабушка поила меня козьим молоком, которое я не очень люблю.
– А меня заставляешь пить, – обиженно сказал Кирилл. – Это нечестно.
– Но я же тебя заставляю пить обычное, коровье, а оно совсем другое, – Лена посмотрела на торчавшую из сетки бутылку ряженки. – Так вот, с тех пор, как твоя прабабушка умерла, дом стоит закрытый. Давно стоит, уже пятнадцать лет, даже больше. Я когда перебирала наши документы, которые вынес Аркадий Ильич, нашла бумаги на дом. Вот и посмотрим, Кирюш, что от него осталось.
– А вдруг он тоже сгорел? – Кирилл посмотрел маме в глаза и понял, что спрашивать о таком не стоило: на глазах Лены выступили слезы, но она тут же вздохнула и улыбнулась.
– Кирюш, да о чем ты таком говоришь! Не сгорел он, а если и сгорело в нем, скажем, крыльцо или еще что-то, то починить проще, вокруг лес. Дома в деревне деревянные. Где досочка отвалилась или прогнила, там новую выстрогают и приколотят. Так, Кирюша, бери сверток, только не урони, и свою сумку бери, нам выходить.
Либо из-за того, что электричка была дневной, либо по причине удаленности станции сошли на ней только Кирилл с мамой и больше никто. Электричка дала гудок и тихо отошла на резервный путь, в тупик. Платформа, больше похожая на большущий подтаявший сугроб, чем на железнодорожную станцию, была пуста. Лена осматривалась по сторонам, вспоминая, куда идти, но, сколько ни силилась, окрестностей не узнавала.
– Подскажите, а на второе озеро как нам попасть? – спросила она у железнодорожника, спрыгнувшего из кабины электрички и курившего, постукивая носком башмака по колесам локомотива.
– Не знаю, там спросите, – он показал окурком в сторону деревянного домишки возле станции, оказавшегося местным магазином. – И не ходите по путям. С ребенком, а какой пример показываете!
Лена промолчала, хотя хотела заметить, что тыкать окурком неприлично. Продавщица посмотрела на вошедших Лену и Кирилла, на сетку с апельсинами и, присвистнув, пафосно произнесла:
– Городские пожаловали.
Из стоявшей на подоконнике старой радиолы, похрипывая, вырывался голос Валерия Леонтьева, сообщавшего о вере в неиссякаемые возможности прикрепления к спине крыльев и полета на дельтаплане.
– Подскажите нам, пожалуйста, как пройти на второе озеро, – осторожно попросила Лена, перекрикивая радиолу.
Кирилл молчал. Он смотрел то на маму, то на продавщицу и сжимал в руках сверток, чтобы не выронить его.
– Сразу поняла, не нашенские, – ухмыльнулась продавщица. – Только это вам долго плестись, там уж не живет давно никто.
– Как? – Лена удивилась не меньше Кирилла, который всё еще не мог поверить, что у них с мамой будет почти сказочный домик, заброшенный среди леса в деревушке и доставшийся от прабабушки. Это было неуловимо, неясно, волшебно, так, как не случается в реальности, где тесные холодные комнаты в гнилых деревянных бараках да квартиры в бетонных домах, в которых время от времени случаются пожары, сгорают вещи и игрушки, и ночевать приходится в соседских квартирах прямо на полу.
– А вот так, свету там нет, не провели, столбы через болото не стали тянуть. Это вы сейчас пройдете туда легко, а потом растает – и всё, ни пройти ни проехать. Почти все сюда перебрались еще лет десять назад, когда с перепою умер старый председатель колхоза, вскрылась недостача, и проверка шерстила вдоль и поперек. Оказалось, в документах деревня значится как электрифицированная. Тогда людям лес выделили под постройку, участки. Вы, значит, совсем не местные?
– Совсем, – призналась Лена.
– Может, ищете кого? Так все почти, считай, тут живут, в поселке, за вторым озером только… тьфу, глаза б мои не глядели.
– И всё же, куда идти?
Лену этот разговор насторожил: она начала припоминать, что в доме у бабушки не было ни холодильника, ни лампочек, вечером зажигали свечи, а всё молоко, полученное от козы, выпивали или пускали на нечто, напоминавшее творог. Теперь же всё вставало на свои места. Впрочем, ей было всё равно, живет кто-нибудь в той деревне или не живет, главное, чтобы дом был цел и в нем как-нибудь удалось обосноваться. Возвращаться назад, в город, решать вопрос с выгоревшей квартирой, с работой, на которую она благополучно не вышла, было выше ее сил.
– Мне, девушка, всё равно, кто там живет и какие сплетни по этому поводу распускают. Мне просто нужна помощь. Я давно тут не была и не помню, куда идти, честное слово.
Продавщица уставилась на Лену, видимо, стараясь понять, кому из местных она приходится родственницей, затем взглянула на Кирилла, странно улыбнулась, должно быть, решив, что какого-то нерадивого мужичка из колхоза ждет сюрприз с нежданно нагрянувшим былым увлечением, когда-то обрюхаченным, а затем покинутым.
– Сейчас выйдете, дорога будет направо. Пойдете и всё время направо, через два мостика пройдете, а там увидите.
Лена бросила «спасибо», уже повернувшись к выходу и ведя за капюшон Кирилла.
– Мам, а почему ты мне не рассказывала, что у меня была прабабушка?
– Кирюш, прабабушки были у всех. И прапрабабушки, и прапрапрабабушки. И прадедушки, и прапрадедушки, и пра-прапрадедушки. Ну и прочая родня.
– А они все жили при царе, да, мама?
– Да, жили. Ты лучше под ноги смотри.
– А потом пришли большевики и Владимир Ильич Ленин сверг царя! – гордо заявил Кирилл заученной в детском саду фразой.
– Вот видишь, ты и сам всё знаешь, – вздохнула Лена.
За городом оказалось гораздо холоднее. Ветер дул в лицо всё время, пока они шли по открытому пространству. Пахло талой водой. Ветер стих, когда дорога пошла лесом. В лесу совсем нетронутым лежал снег, закрывая собой маленькие деревца и зеленые пушистые елочки. Вдали покрикивала птица – гу-гу-гу. От ощущения одиночества и оторванности других охватили бы страх, щемящая никчемность, желание повернуть и выбраться обратно. Но Лена была настроена решительно. А Кириллу было просто любопытно. Он устал, промочил ноги и натер их валенками, которые стали уже малы и на которых ярко-красные галоши давным-давно протекали. Болели руки – сверток с приемником и небольшая сумка с немногочисленными уцелевшими игрушками взрослому показались бы легкой ношей, но он с ней еле справлялся. Правда, боялся признаться маме, что он устал, а ноша тяжелая. Ему поскорее хотелось взглянуть на тот самый домик. А вдруг их встретит прабабушка, вдруг она жива? И напоит козьим молоком. Вдруг только маме оно кажется невкусным, а на самом деле от него не оторваться? Кирилл уже сталкивался с таким: мама говорила, что плавленые сырки с паприкой гадость и их едят только плохие дяди, когда пьют пиво, а ему они безумно нравились, и каждый раз, когда приезжал дядя Саша, он украдкой просил его их купить. Конечно, Лена всё знала об их проделках, но делала вид, что не замечает, как Кирилл перемигивается с дядей Сашей и прячет за спиной обрывки фольги, в которую был завернут сырок.
IV
Они шли почти час. Лене уже казалось, что где-то по пути они свернули не туда: они прошли первый деревянный мостик, а второй никак не показывался. Наконец за поворотом они увидели и его. Внизу текла небольшая речушка. Лена вспомнила, как там, чуть дальше на поляне, паслась коза, а бабушка полоскала в речушке белье, ступая на два связанных между собой тяжелых бревна, заменявших помост. Сразу за деревьями показалась деревушка – с десяток домов, лишь один из которых, судя по колее от колес, ведшей к нему, был обитаем. Кирилл кашлянул – и из-за самого дальнего забора залаяла собака.
