Пуля для карателя

– Держи, приятель…

Краюха бодро запрыгала в нужном направлении. Януш поймал ее, как вратарь лихо закрученный мяч, с благодарностью посмотрел на Ивана и удалился в темноту, откуда мгновенно донеслось чавканье. Людей в тюрьме кормили редко, а если что-то приносили, то вместо мяса были черви. Пока ничего не происходило, и Таврин пристроился на нары, вытянув ноги. Чувство времени начинало подводить. По приблизительным подсчетам, подступала ночь…

Этой ночью в городе было сравнительно тихо. Лишь иногда вздрагивали стены от отдаленных разрывов, да еще противный зудящий, то затихающий, то нарастающий звук – словно работала с перерывами стоматологическая бормашина. Над городом кружила авиация – поди, разберись, чья. Жить можно, – думал Иван, свертываясь в позе зародыша, чтобы не замерзнуть, – только самолеты спать мешают…

Иногда он просыпался – словно что-то било по темечку. Бредовые кошмары врывались в жизнь, затейливо с ней переплетались. По коридору блуждали какие-то светящиеся звери, рычали, грызлись друг с дружкой. Вытряхивая сон из головы, он убеждался, что все тихо, и снова забывался. Иногда перекликались надзиратели, стонали и катались в бреду обитатели клеток. Охрана по ночам не зверствовала – даже на карателей, живущих пытками и убийствами, снисходило какое-то отупение. Одни сновали бестелесными призраками, другие спали. Внезапно что-то произошло: стрельба приблизилась, неподалеку загремели взрывы! Иван распахнул глаза, мотнул головой. На этот раз не сон, по коридору сновали светлячки – люди с фонарями. Звучали гортанные команды: «Штраух, остаться! Вашему отделению продолжать нести службу! Остальные – на выход!» Мимо камеры, гремя амуницией, пробегали вооруженные охранники. Что-то случилось. Нападение на тюрьму? Нет, непохоже, взрывы и пулеметная трескотня удалялись – бой шел в соседних кварталах. Рассуждать о природе вещей было как-то глупо. Восстание еще не подавили, его нарывы и волдыри прорывались в самых неподходящих местах. Очевидно, прорвалась группа – и часть охраны бросили на усиление…

В темнице наступило относительное затишье. Часть надзирателей осталась на постах, иногда они подавали голоса. Иван забылся тяжелым сном, а когда проснулся, сразу стал нащупывать в рукаве одноразовый пистолет, скатанный в «трубочку». Невероятно, что эта штука до сих пор при нем… Испарились остатки сна. А вот теперь определенно что-то происходило. Слева направо прошел надзиратель. «Фридрих! – хрипло окликнул он напарника. – Ты куда, черт побери, запропастился?» Через несколько секунд снова послышался хрип, кто-то вырывался, шамкал ртом… Из правого крыла темницы скользили люди, прижимались к решеткам. Забренчали ключи – их сняли с мертвого надзирателя. Иван прилип к решетке, вцепился пальцами в прутья. Это явно не инициатива полковника Ритхофена – до такого полковнику абвера еще расти и расти. Скрежетали запирающие устройства, открывались двери.

– Господа, панове… – прозвучал взволнованный голос. – Выходите, бегите с нами, если хотите… Но мы не можем гарантировать, что все убегут, решайте сами…

Двое на цыпочках пробежали влево – нейтрализовать спящих в караульном помещении. Стрельбы пока не было, но шум стоял серьезный. Заключенные выбирались из камер, что-то спрашивали, плакали. У многих не было сил передвигаться. Кто-то хрипел: «Простите, братья, я уже все, давайте без меня…» К камере Ивана кто-то подбежал, заскрежетал ключ в замке. В мерцающем свете обрисовалась женская фигура, немецкая форма, пилотка с белоснежно-белой окантовкой, под которой трепетали знакомые светлые кудри!

– Эй, товарищ Таврин, ты здесь? – взволнованно пробормотала женщина, причем по-русски! – Здесь, куда же ты денешься… – облегченно выдохнула она и нервно засмеялась: – Давай, выходи, чего присох к полу… свои в городе, плохо соображаешь?

– Минуточку… – Слова не клеились, Иван закашлялся. – Фрау Готтберг?.. Марта Готтберг? Какого черта?

– Тогда уж фройлен, если на то пошло, – отрезала женщина и снова засмеялась. – Неожиданно, Иван Максимович? А как ты представлял человека, оказывающего тебе всемерное содействие? Эдакий сибиряк с ружьем, в ушанке и зипуне? Выходи, а то двери снова закроются… – и потянула его за рукав.

Иван вывалился наружу. Однажды дал себе зарок ничему не удивляться – да вот не получается! Они выбежали в коридор, пробежали мимо нескольких открытых клеток до выступа в стене.

– Здесь вставай, Иван, нужно подождать… – потащила она его за выступ. – Двое наших ушли в караулку, которая в левом крыле, там отдыхающая смена… Без их сигнала мы не можем начать отход…

Мужчины в штатском с короткими немецкими автоматами – а их было человека четыре – шипели на людей, покинувших камеры: «Молчите! Всем уйти в дальний конец, встать у стены! Потом будете кричать и благодарить – если выживете!» Разношерстная кучка узников пятилась к правому выходу, их направляли люди с автоматами. Гирлянда лампочек продолжала мигать, от нее практически не было толка. Освещение создавало смазанное представление о происходящем. Иван покосился на ноги, торчащие из проема, – нагнулся, добрался до мертвого надзирателя, извлек из кобуры «Вальтер», после чего вернулся к стене. Женщина искоса глянула на него, ничего не сказала. В тюрьме установилась хрупкая тишина. Глухо переговаривались повстанцы. Возникла заминка – возможно, где-то появились нежелательные элементы… Он поглядывал на женщину, стоящую рядом. Ай да Марта, или как ее там… Легкая накидка поверх обмундирования – вроде плаща-дождевика, под накидкой заплечная сумка, кобура на поясе. Напряженный женский профиль смутно вырисовывался на фоне дальней стены. От волнения подрагивал подбородок, раздувались ноздри аккуратного курносого носика. Локон выбился из-под пилотки, застрял на глазу. И почему он так ненавидел ее вчера? Нормальная барышня…

– Слушай, ты вчера приходила с небезызвестным Германом Рихтером… – как-то невпопад пробормотал Иван и тут же смутился, обнаружив, что непроизвольно перешел на «ты».

– Это была моя собственная операция… экспромт, так сказать, когда я узнала, что тебя загребла СД… Да, я не всегда надменная и каменная – могу быть компанейской, особенно после дозы хорошего французского коньяка… Если тебя интересует, имела я интимные отношения с штурмбаннфюрером Рихтером, то однозначно – нет. Я не сплю с немцами в принципе, а с эсэсовцами в частности…

– Спасибо, ты меня успокоила… Не могу поверить, Марта… что это ты – моя подстраховка с позывным «Вано»… Почему «Вано»?

– А каким должен быть позывной? – фыркнула девушка. – «Белокурая бестия из шифровального отдела»? Чтобы облегчить жизнь фрицам? Кстати, можешь звать меня Маша – это мое настоящее имя. Мария Носова, разведуправление 1-го Белорусского фронта, заслана в Варшаву в январе 44-го года, то есть задолго до тебя. Можешь не выдавать свои личные данные, Иван Максимович, я все о тебе знаю. Даже то, что ты и сам про себя не знаешь… Это не важно, надо уходить из Варшавы, через несколько дней наши войска совместно с 1-й Польской армией перейдут в наступление, и тогда тут начнется сущий кошмар…

– Ты пришла специально за мной?

– Какие мы догадливые…

– Маша, прости, но у меня есть одно дело… Без него я не могу покинуть Варшаву…

– Если ты о группе капитана Каляжного, а также о товарищах Крынкевиче и Хаштынском, то можешь не продолжать… Ты удивился? – иронично покосилась она на его профиль.

– Нет, не удивился. Но все же объясни…

– Я знала обо всех группах, засылаемых в Варшаву, такая у меня работа. Ты – СМЕРШ, я – разведка, это немного другое. Давай позднее, хорошо? Что-то не так… – Маша вытянула шею, стала прислушиваться к глухим разговорам. – Людям Цесарского удалось отвлечь на себя саперов, что расположились в соседнем переулке. Они устроили такой переполох, что перебросили даже часть тюремной охраны – что нам и требовалось… Кажется, кто-то возвращается. Подождем еще немного. Как бы не пришлось пробиваться через центральный вход… Наших людей в ареале достаточно, будем надеяться, что все обойдется.

– Кто эти люди?

– Мои хорошие знакомые… Мы поддерживаем контакты уже несколько месяцев. Меня любезно согласились прикрыть и поддержать – а взамен получить пару своих людей, томящихся в этом каземате. У меня пропуск в тюрьму, могу приходить сюда в любое время. Я сказала, что пришла за немкой Файербах, она обретается в одной из здешних клеток. По моей версии, у этой дамы нашлись высокие покровители, и мы состряпали письмо из канцелярии охранного полка Ваффен-СС, заверенное почти подлинной печатью. Это было, в принципе, смешно… Я вошла в тюрьму, любезно раскланявшись с дежурными, а за мной уже шли эти парни…

– Маша, кто эти люди? – снова спросил Иван.

– А я не сказала? Это боевики из Еврейской боевой организации.

– Из какой организации? – оторопел Таврин.

– Из боевой, – повторила Мария и хмыкнула: – Слушай, тебе по крупному счету какая разница? Это отличные парни. Ну да, они тяготеют к Армии Крайовой, но не имеют ничего и против Красной армии, если, конечно, последняя не будет отправлять их в концлагеря и газовые камеры. Они прекрасно знают, сколько евреев погибло в Советском Союзе, сколько миллионов вывезли в лагеря и истребили в крематориях…

Иван прижал затылок к холодной стене, стиснул рукоятку пистолета. Озвученный феномен был в высшей степени интересен. Евреи сопротивлялись нацизму, как и все остальные нации и народности. В рядах ZOB (Zydowska Organizacja Bojowa) – подпольной вооруженной организации – сражались преимущественно польские евреи. Сначала они действовали на территории варшавского гетто. Первые отряды там сформировали в 42-м году члены социалистического Антифашистского блока, сионистских структур и молодежной организации Бунда. Работали в глухом подполье, под постоянным прицелом, среди информаторов и шпиков. Евреев из гетто периодически расстреливали, отправляли в лагеря, детей разлучали с родителями. Остальные работали на благо Третьего рейха. Уничтожить в сжатые сроки всех евреев даже у немцев не было технической возможности. В тех тяжелейших условиях еврейским активистам удавалось контактировать с Армией Крайовой и Армией Людовой, устраивать тайники, собирать в них оружие – винтовки, карабины, пистолеты. Небольшие ячейки часто проваливались, их членов расстреливали. ZOB признавалась и эмигрантским правительством, и Польской рабочей партией, каждые тянули эту структуру на себя. Активисты занимались пропагандой, дрались с еврейскими коллаборантами и еврейской полицией, приговаривали к смерти информаторов и нацистских приспешников. Однажды пристрелили заместителя командира еврейской полиции Лейкина. Члены организации действовали не только в Варшаве, но и в Кракове, других городах. Уничтожая гетто в этих населенных пунктах, каратели сталкивались с вооруженным сопротивлением. Боевики атаковали объекты, склады, праздничные мероприятия немцев. Когда уничтожалось варшавское гетто, отряды боевиков насчитывали 600 человек. Плохо вооруженные, необученные, но злые и решительные, они сопротивлялись целый месяц. Остались даже выжившие, им удалось вырваться, пробиться в окрестные леса, где они сбивались в партизанские отряды и продолжали воевать. Когда началось варшавское восстание, в Старый город проник довольно крупный отряд Марека Эдельмана, примкнул к повстанцам и доставлял карателям массу хлопот…

Очевидно, это и были люди Эдельмана. Обладатели не самой характерной еврейской внешности под видом поляков просачивались в районы, занятые фашистами, в светлое время суток вели мирную жизнь, а ночью, собираясь в хищные стаи, жестоко мстили гитлеровцам…

Тени боевиков скользили из караульного помещения. Один из парней повернул к Марии и свистящим шепотом проговорил:

– Мария, там было четверо… Мы потеряли Идека… Один из ублюдков очнулся, успел схватиться за нож… Хорошо, что не выстрелил… нужно уходить, Мария, в том конце никого из противника не осталось, есть проход от калитки в переулок… Что от Цесарского слышно?

– Пока ничего, – выдохнула Маша. – Ицхак, собирайте всех людей, уходим через заднее крыльцо…

Проще стадо коров собрать и направить куда следует! Не меньше трех десятков заключенных выразили желание поиграть с судьбой. Это был какой-то разношерстный сброд: дышащие на ладан участники польского сопротивления, какие-то женщины, несколько пожилых мужчин – видимо, родня повстанческих командиров. Людей в форме, кроме Ивана, не было, если не считать полувоенных польских френчей. В суете он потерял Марию, которая, прежде чем пропасть, стащила пилотку и застегнула накидку, чтобы не шокировать измученных поляков своим видом. К нему бросился Януш Ковальский, сияя желтозубой улыбкой. Вблизи он оказался совсем невысоким, щуплым – но, видимо, не дохляком, раз таскал на себе оружие и тяжелую камеру.

– Ну, привет, офицер, – пробормотал парень. – Работаем вместе, что ли? Слушай, а та бабенка в немецкой форме… ну, ты понимаешь… – она из ваших, да? Пропала куда-то, – завертел он головой. – Слушай, уж больно она похожа на ту эсэсовскую гниду, что приходила давеча… Это точно не она?

– Это она, приятель, – понизив голос, ответил Иван. – Не верь тому, что видишь, называется. Это женщина своя, она привела в тюрягу боевиков из ZOB, так что относись к ней уважительно, договорились? Мы вместе работаем, понимаешь, о чем я?

– Матка боска, да вы, никак, русские… – пронзила парня страшная догадка, и на время он потерял дар речи.

– Разбирайся со своими принципами, приятель, – дружелюбно похлопал его по плечу Иван, – как решишь, так и будет. Кстати, что ты недавно говорил про врага своего врага?

Группа даже не успела дойти до коридора! Все пошло не так. Истошные крики в противоположной стороне, беспорядочная пальба! Испуганные люди заметались, стали кричать. Орали боевики, приказывая не толпиться, по одному убегать в коридор. Но их было мало, а с противоположного конца в тюрьму врывалась целая толпа. Видимо, охрана что-то заподозрила, а люди Цесарского оплошали. Метались огни фонарей, они не могли осветить такое большое помещение. Длина подвала – метров семьдесят. Но все понятно и без света – распахнутые двери камер, несколько тел, подозрительная толпа в дальнем конце помещения… Горстка боевиков ZOB выбегала на открытое пространство, люди палили из карабинов, лихорадочно передергивали затворы, снова палили. Откуда-то неожиданно возникла Маша, вцепилась Ивану в рукав, тянула за собой, взволнованно щебетала – он не понимал. Бились лампы, развешанные под потолком, – палили во все стороны. Сыпалось стекло, пули рикошетили от стен и прутьев решеток. Хрипели раненые, несколько человек валялись без движения. Иван видел, как «боец кинематографического подразделения» прыжками добрался до мертвого тела, распластался за ним, схватив карабин убитого, начал передергивать затвор и палить наугад…

– Мария, уходи… – отталкивал Иван Машу от себя. – Уводите людей, быстрее, мы постараемся их задержать…

Вроде убежала, хоть кто-то выживет… Основная масса людей уже втянулась в коридор. На полу остались тела – восемь или девять. Одни лежали неподвижно, другие извивались в корчах. Иван распластался на полу, выбивал пули в полумрак. А обойма в «Вальтере» не резиновая! На другом конце мелькали вспышки, орали люди. Там тоже были потери, хотя, вероятно, небольшие. Свинец рвал воздух, бился в препятствия. Все вокруг грохотало, от запаха гари щипало в носу. Почему в горячке боя никогда не думаешь о смерти? Застонал еще один еврейский боевик, уткнулся носом в пол. «Вальтер» опустел, Иван покатился к покойнику, вооружился карабином. Рука наткнулась на подсумок, из которого что-то выкатилось… Но он не успел подобрать, пули шлепались в мертвеца, выли над головой. Он снова катился, стрелял. А враги перебежками шли вперед, врывались в распахнутые клетки, залегали за порогом, вели огонь. До них уже рукой подать… Поднялся Ицхак, но, вместо того чтобы бежать и снова залечь, бил, прижав приклад к плечу, яростно ругался на иврите. Пули перебили ему колени. Еще одна, с секундной задержкой, попала точно в грудь. К нему помчался Януш Ковальский, чтобы отхватить себе очередной карабин. Кретин, и этот решил покрасоваться в полный рост! Иван вскочил с каким-то диким ревом, повалился на него, прижал к полу. Рой пуль пронесся над головой.

– Януш, идиот, что ты делаешь?!

– Кто это?.. А, это ты, безымянный приятель… – У парня безумно вращались глаза, и когда Иван скатился с него, он лихорадочно начал себя ощупывать – не подхватил ли шальную пулю.

– Януш, отползай к выходу… Живо отползай, нам не продержаться!.. Да не вздумай в полный рост вставать…

Перебегали темные фигуры, накапливались, стреляли с корточек. Из еврейских боевиков никто не выжил. Но кто-то лежал на стороне беглецов у раскрытой клетки, методично выстреливал пулю за пулей. Вот сорвался один из атакующих – в героя решил сыграть. Или нервы сдали у человека! С истошным криком он бросился вперед, перепрыгивая через тела и стреляя на бегу короткими очередями. Иван привстал – он мог его сбить, как кеглю, одной пулей. Но удручающий щелчок при нажатии спускового крючка – твою-то мать! Патроны считать надо! Бегущий захохотал – он все видел. А Ивана словно кипятком ошпарило, каждой клеткой почувствовал, что сейчас его убьют! Уже давит, гад, на спусковой крючок, ударит в упор… Поздно откатываться. Прицельный выстрел со стороны раскрытой камеры – мужик еще не умер, – и охранник запнулся, рухнул носом в пол – в полуметре от окаменевшего Ивана. Тот вышел из ступора, повалился на бок, извернулся. Мужик в камере дергал затвор. Невысокий, стриженный бобриком, с большими оттопыренными ушами…

– Уходите, я их задержу! – крикнул он по-польски с каким-то странным акцентом.

«А ведь этот субъект тебе жизнь спас, – мелькнула мысль. – Надолго ли?» Еще ворочался живой Ковальский, испускал безвредные польские ругательства, полз к выходу. Проняло парня, и обороняться стало нечем… А на другом конце растянутого подвального помещения не было ничего хорошего. Пальба утратила интенсивность, но воздух как-то подозрительно подрагивал. Сейчас пойдут… Сердце сжалось. Стоп! Что там выпало из подсумка мертвого еврейского бойца? Странно, что он подумал об этом именно сейчас. Мертвый боец совсем рядом, и то, что выкатилось из его подсумка… Иван ринулся туда на карачках, пошарил рукой, схватил ребристый металлический предмет. Как удобно, черт возьми, поместился в руке! Осколочная граната Ф-1, «фенюша» в просторечии. Он выдернул чеку из взрывателя, швырнул от себя подальше и заорал дурным голосом:

– Ложись, сейчас рванет!!!

Рвануло так, что дурно стало. Хоть и рухнул ногами к взрыву, закрыл руками голову, а все равно ударная волна чуть все кости не переломала! Мощная штука, такую по-хорошему только из окопа выбрасывать. Заложило уши. Иван не смотрел, что происходит за спиной, полз, подтягиваясь на руках. Кто-то топал сзади – тот самый лопоухий мужик, схватил его под мышку, помог подняться. Справа схватил Ковальский – и совместными усилиями быстро привели в чувство. Януш сам едва держался на ногах, качался, будто перебрал с горилкой. Втроем они бросились к выходу. Пороховая гарь стояла столбом. В дыму орали охранники и надзиратели, истошно голосил вояка, нашпигованный осколками «лимонки». Образовалась фора в несколько секунд. И почему какой-то фраер в голове подсказывал, что она не сработает?! Спотыкаясь о мертвые и стонущие тела, они ворвались в коридор. Впереди кто-то бежал, грузно переваливаясь. И сзади кто-то ковылял, держась за стену. Иван схватил его за руку, поволок, словно буксир сломавшийся танкер. Мимо лестницы наверх, мимо караульного помещения, из которого торчали ноги в стоптанных сапогах. Мужчина, которого он волочил, поскользнулся в луже крови, но Иван вовремя подхватил его за талию и вышвырнул в темень за проемом. Дальше сам, товарищ…

Это был задний тюремный двор, обнесенный кирпичным забором. Выщербленная брусчатка, ворота в дальнем конце, караульная вышка, с которой свисал головой вниз военнослужащий Ваффен-СС в стальном шлеме. В полосатой будке у выезда было тихо, дверь настежь. Плешивый мужчина в свисающих штанах уже воевал с запором ворот. Кто-то из толпы пришел ему на помощь. Люди гудели: быстрее, быстрее! Меньше половины уцелело от первоначального числа – полег народ под огнем разъяренной стражи. Иван испустил облегченный выдох – Мария жива! Взбудораженная девушка в порванной накидке бросилась к нему, схватила за плечи:

– Фу, ты, господи, жив!.. Иван, я умоляю, давай без самопожертвования… Надо уходить, сейчас ворота откроют… Переулок прямо через дорогу, там автомобильные мастерские, можно затеряться…

Не успеть, счет пошел на мгновения… Какой-то мужик в полосатом пиджаке с оторванным рукавом палил из пистолета в дверной проем, откуда в любую секунду могла вынестись толпа. Заскрипели ржавые ворота, и люди возбужденно взревели. Длинная очередь из немецкого «костореза» вспорола пространство, и все в ужасе бросились врассыпную. В луже крови у ворот остался плешивый мужчина, вздрагивающий в агонии. Выронил пистолет мужик в полосатом пиджаке, изменился в лице, сделал неуверенный шаг назад – и повалился навзничь как фанерный щит. Голосили, навзрыд плакали женщины.

– Всем стоять, польские подонки, или вы будете убиты! – прогремел усиленный динамиком голос. – Кто шевельнется, стреляем!

«А сам, можно подумать, не польский подонок, – машинально подумал Иван. – Хотя, возможно, и западенский…» Маша прижалась к нему, задрожала от безысходности. Ну, ясное дело – что-то пошло не так. Людей Цесарского отсекли, и врагов в округе оказалось больше, чем думали. Он непроизвольно, удивляясь самому себе, обнял ее, погладил по плечу. Бросаться на рожон – верная смерть. Неужели все зря?

Враги подкрались незаметно, по углам здания возвышались фигуры с автоматами у живота. Поблескивали каски в свете вспыхнувшего прожектора. Покойник на вышке оказался не одинок – один из охранников вскарабкался туда еще до появления людей, затаился с «косторезом» – он же и активировал прожектор. Резкий свет озарил сбившихся в кучку людей. Их оставалось десятка полтора. Злобно плевался под ноги Януш Ковальский, фыркал, изображая неуместную и ненужную независимость. Иван перехватил растерянный взгляд ушастого мужика – тот облизывал губы, стрелял глазами по сторонам, вертел плечами, словно проверял, не вырос ли за спиной реактивный ранец.

– Иван, у меня пистолет в кобуре, – прошептала Маша. – Мы с тобой хорошо подготовлены… Когда подойдут, надо действовать, мы все равно не жильцы, воспользуемся фактором внезапности, завладеем автоматами…

– Подожди ты со своей кобурой… – так же шепотом ответил он. – Стой, не шевелись, мы что-нибудь придумаем…

Возможно, выживших вернули бы в камеры. Если сразу не расстреляли, могут и после не расстрелять. У Ивана оставался шанс заключить сделку с Ритхофеном. Машу пока не выявили – она стояла, закутанная в накидку, с надвинутым на голову капюшоном. Можно представить реакцию ее коллег, которая наступит не раньше утра. Но если он успеет замолвить за нее словечко перед полковником…

Он не будет рисковать ее жизнью, никаких рывков с предсказуемым финалом!

– Выбросить оружие, и всем отойти к воротам! – гаркнул второй голос, принадлежащий немцу с небогатыми познаниями польского. Из-за спин автоматчиков объявился прямой, как палка, субъект в прорезиненном плаще и офицерской фуражке. На тулье поблескивал раскинувший крылья орел рейха. Околыш под ним украшал череп с костями. Офицер выступил вперед. Оружия у людей фактически не осталось. Еврейские боевики погибли, остальные избавились от оружия, когда кончились патроны. Звякнул металл при контакте с булыжником – кто-то выбросил карабин. Оскалился эсэсовский офицер – заблестели отбеленные зубы. В этот ухоженный рот и ворвалась пуля, что было странно наблюдать! Гауптштурмфюрер словно подавился. Свинец разнес затылочную кость. Он кулем повалился на землю. Не успели прийти в себя от неожиданности, как разразился нестройный залп, и автоматчики стали падать как подкошенные. Двое бросились за угол, но не добежали, разбросали по брусчатке свои бренные мощи. Солдат на вышке лихорадочно разворачивал пулемет, но его накрыл огневой ливень. Он задергался, как марионетка в пальцах пьяного кукловода, слетел с вышки, а следом отправился пулемет. Погас прожектор, посыпалось стекло. Но Иван успел заметить, как над стеной вырастают люди, спрыгивают на землю, бегут к ним. Двое припустили к воротам – вторая попытка их открыть оказалась куда удачнее! К Маше подбежал рослый парень с черными как смоль волосами. Он менял на ходу магазин.

– Мартин… Мартин Цесарский!.. – ахнула Маша и упала в его объятия.

– Мария, прости, так получилось… – частил по-польски, сильно картавя, боевик. – Нас отсекли, загнали на задворки костела… Там старые казармы, мы рассыпались, потом по одному собирались в оговоренном месте. Время потеряли, но иначе никак… Мы рады, что ты жива… И вы живы, товарищ… – Он протянул руку, и Иван охотно ее пожал. Действительно, лучше поздно, чем после смерти.