Пуля для карателя

– Евреи не кончаются, да? – заблестел щербатыми зубами Цесарский. – Наш комендант в гетто, помнится, на это сетовал. Мол, евреи, как тараканы, сколько их ни истребляй, только больше становится, и постоянно откуда-то лезут… Не ожидали такого поворота? Все, уходим, Мария! – заторопился боевик. – Со мной семеро, это все, что осталось… Перебегаем дорогу – в переулок. Через квартал будет пятак вроде площади с круговым движением, там клумбы были в центре, а у разбитого памятника колодец, он выводит в один из коллекторов, протянутых на север…

Он бросился к своим, звонко выкрикивая: «Рози, собирай толпу, не давай им разбредаться! Серман, Карновский – в голову колонны, выводите людей!»

Узники выбегали на дорогу из раскрывшихся ворот. Ветер надежды кружил головы – а вдруг получится! Иван помчался на угол – до ближайшего трупа, забрал у него автомат, высыпал на землю содержимое патронташа, набил карманы снаряженными магазинами, сунул за голенище сапога гранату «колотушку». Обнаружил краем глаза, что еще несколько человек занимаются тем же. Кто-то стянул с мертвеца сапоги, потому что его башмаки откровенно «просили каши», зажал их под мышкой, опрометью бросился за всеми…

Толпа перебегала дорогу, когда слева из соседнего переулка вынеслась грузовая машина и с лязгом загрохотала по дороге! Сноп фар светил в лицо, азартно орали солдаты в кузове! Их там было до чертовой матери! Регулярное подразделение Ваффен-СС – целый укомплектованный взвод комендантской роты! Люди схлынули с обочины, бросились в переулок. Солдаты беспорядочно молотили из карабинов. Двое упали, не добежав до переулка. Цесарский драл глотку, приказывал своим парням остаться в арьергарде, прикрывать гражданских. Машина неслась, виляя, по центру проезжей части, водитель поздно начал тормозить. Иван разбежался, швырнул гранату – она оказалась так кстати! Он не дождался, пока она долетит до цели, – слишком долго ждать, черт возьми! Прыгнул в кювет, поджав ноги, чтобы ничего не сломать, покатился в грязь. Граната не долетела, разорвалась посреди дороги, проделав в асфальте небольшую ямку. Водитель прекратил торможение – отпустил педаль и резко вывернул баранку. Машина ушла в кювет, накренилась. Кабина чуть не оторвалась от кузова, но грузовик все же не перевернулся. Из кузова по команде высыпались солдаты, разворачивались в цепь, залегали. Трещали автоматы. Несколько трупов остались на обочине, остальные уже бежали в глубь малоэтажного квартала. Свернуть особо некуда – вздыбленные бетонные ограды, обломки конструкций, лезть через которые можно только днем и не под пулями. Мастерски бранился Януш Ковальский, которому достался автомат с заевшим затвором. Уцелевшие боевики отстреливались последними патронами, отползали, не выдерживая шквала огня. Двое остались лежать, уткнувшись носами в землю.

– Отходим, все отходим! – срывал голос Цесарский.

Но это было проще сказать, чем сделать. Пули вырывали фонтаны земли, выбрасывали куски дерна. Кто-то из немцев с недолетом бросил гранату. В ее дыму беглецы и повалили в переулок. Мужик со смешными ушами вырвался вперед, полетел прыжками. Теперь все решали только ноги. Крикнув Янушу, чтобы не спал, Иван опрометью бросился по узкой улочке. Мелькали невысокие здания, заборы механических мастерских. Люди растянулись, у многих не выдерживала «дыхалка». Кашляла, упав на колени, растрепанная молодая женщина в клетчатой юбке и кофте с чересчур длинными рукавами. Иван схватил ее под локоть, с силой швырнул вперед. Обернулся через несколько метров – вроде снова побежала, завелся моторчик. За спиной беспорядочно трещали выстрелы – отстреливались боевики Цесарского, били наобум лезущие в переулок немцы. Иван ускорялся. Где эта клятая площадь с памятником и клумбой? Где Мария, так ее растак?! Маша поначалу вырвалась вперед, а теперь подпрыгивала от нетерпения, прижавшись к зданию, вскидывала пистолет, целилась, потом опускала, не решаясь выстрелить. Вот и умница – в кого собралась стрелять в этой темноте? Он подхватил ее, потащил за собой, она задыхалась, пыталась что-то сказать. Они бежали, прижимаясь к зданию. Многие люди отставали, кто-то не выдерживал, падал. Иван, увы, не мог, как Иисус Христос, всем помочь и всех спасти! Начнешь кому-то помогать – и сам погибнешь, и тот, над кем ты сжалился. Открылось пространство – вот оно! Дома расступались, теснились мрачными глыбами вокруг кругового перекрестка, который недавно расчищали бульдозеры для нужд германской армии. Площадь была миниатюрная и до войны, наверное, очень красивая. Много зелени, деревьев, фигурные бордюры, фонари – теперь это все в перемешанном виде сгребли в кучи вокруг перекрестка. От памятника в центре кольца остался только постамент. Маша вырвала руку, сама побежала, постоянно оглядываясь. Сзади кто-то закричал с душераздирающим надрывом – оступился, рухнул на плиту, из которой торчал заостренный штырь арматуры. Стрельба в переулке не унималась. «Цесарского убили! – доносились вопли. – Уходим, парни, уходим!» Иван, перепрыгивая через кучи мусора, вылетел на аллею к памятнику. Нашел! С чугунной крышки колодца заранее очистили мусор – именно этим путем и планировалось уходить. Ее заблаговременно вывернули из створа, оставалось только отодвинуть. Какая предусмотрительность! Он бросил автомат на землю, напрягся, отбросил крышку – семь потов сошло в один миг! Закружилась голова, повело куда-то в сторону. Он рухнул на колени перед черной бездной шахты и закашлялся.

– Мария, ныряй…

– Но, Иван…

– Никаких «но»! – взбесился он, схватил ее за талию, подтащил к колодцу. – Ныряй, пока сам не сбросил!

Она подчинилась и ворчала, полезла в шахту. Головка в капюшоне исчезла с поверхности, вот и славно! В переулке мельтешили огоньки, метались невнятные тени. Иван распластался возле шахты колодца, ждал. Стрелять не хотелось – в своих попадешь. К площади ковыляли несколько человек. Один не добежал, повалился, раскинув руки. Мужчина с оттопыренными ушами помогал женщине в клетчатой юбке – у нее опять заплетались ноги, волосы были белые от цементной пыли, глаза блестели.

– Эй, сюда! – махал рукой Иван. – Все сюда!

Они среагировали на крик, ускорились. К ним примкнул еще один мужчина – он фактически прыгал на одной ноге, вторая волочилась. В переулке у них за спиной разразилась суматошная пальба. Упали все трое. Иван заскрипел зубами. Но нет, мужик «с ушами» уже на ногах, тащит за собой извивающуюся даму. Она не пострадала, если не считать обуявшего ее ужаса. Он бросил свою тяжкую ношу перед колодцем и начал снимать со спины автомат «МР-40».

– Пани, в колодец! – заорал Иван. – Вы понимаете, что я говорю? Живо в колодец! Там есть скобы, у вас получится!

– Я не пани… – простонала молодая женщина. – Я – фройлен…

Просто замечательно, немок спасаем! Да какая разница? Он буквально сбросил ее вниз, заставив зацепиться за скобы. Сообразит, если жить захочет. За круговым перекрестком снова кто-то ворочался. Как мало осталось людей… Вот двое поднялись, кинулись на призывные крики. Добежал лишь один – Януш Ковальский. Его слегка контузило, парень плохо соображал, фыркал, мотал головой, как собака, выбравшаяся из реки. Он чуть не камнем рухнул в шахту, схватившись за скобу. Уцелевшие боевики еще не выбрались из переулка, корчились за укрытиями, отстреливались от наседающих эсэсовцев. Снова двое выдавились к перекрестку – мужчина с женщиной, – но и эти не добежали, упали, подкошенные… Стрелять боялись – в кого, скажите на милость, стрелять?! Кряхтел мужик на другой стороне колодца, гнездился с автоматом.

– Вы в немецкой форме, пан… – прохрипел он на далеком от совершенства польском языке.

– Спасибо, что подметили, – отозвался Иван. Его польский был гораздо лучше. – Кстати, пока нас не разлучила смерть, хочу поблагодарить – вы спасли меня там, в тюрьме…

– Какая мелочь, – хмыкнул мужик. – Вы сами нас спасли, когда бросили гранату. Вы немец? Участник Сопротивления?

– Скорее, участник нападения и принуждения Германии к капитуляции… – туманно отозвался Иван. – Потом поговорим, не возражаете? Если повезет, конечно…

– Нет, вы не поляк, – сделал глубокомысленный вывод мужик.

В переулке вспыхнула пальба. Взорвалась граната, обвалив кусок стены. Немцы переходили к решительным действиям. Дрогнули уцелевшие боевики, побежали через площадь. Их было трое, у них кончились патроны. Свинец им вдогонку летел сплошным валом. Один уже катился, нашпигованный пулями, двое пока бежали, виляли, пригибались. Еще одному не повезло – упал в нескольких метрах от колодца. Истошно закричал осанистый товарищ, рухнул перед ним на колени, но там уже все было кончено – из раскроенного черепа хлестала кровь. Иван с невольным «компаньоном» орали одновременно – и боевик очнулся, прыжками устремился к ним, сбросил ноги в колодец, исчез. Все, никого не осталось! Четверо в колодце, двое снаружи… Эсэсовцы выбегали из переулка, залегали за обломками. Иван стрелял, чувствуя, как раскаляется металл в руках, горит кожа. Вел огонь напарник – бил прицельно, короткими очередями, не давая автомату перегреться. Трудно оторваться от земли, чтобы спрыгнуть в колодец – сразу пуля догонит. Он кричал напарнику, чтобы спускался, но тот словно не слышал, продолжал отстреливаться. Эсэсовцы избегали лобового штурма – умственно отсталых там не было. Они рассредоточивались, обходили, могли возникнуть в любую секунду из любого провала, и от этого становилось просто страшно! Автомат захлебнулся, он не человек, чтобы работать в таком темпе! Нужно время, чтобы остыл. Но немцы вряд ли согласятся на перекур… Терпение лопнуло, Иван бросил автомат в дыру и пополз сам ногами вперед, пытаясь нащупать первую скобу…

– Давай скорее, – прохрипел напарник, – я за тобой…

Иван погрузился в колодец по пояс, схватил мужика за штаны, поволок к себе. Кончились патроны, тот выбросил автомат, начал ползти на коленях и вдруг вскрикнул с какой-то обреченностью. Иван уловил движение, поднял голову. Из-за постамента вылупился автоматчик, приготовился стрелять. Иван не растерялся, резко дернул рукой, освобождая резинку, – металлическая трубочка уже в пальцах, большой палец на спуске – и выстрелил в упор. Выстрел бесшумный, словно мановение волшебной палочки. Эсэсовец взмахнул руками, повалился навзничь. А Иван уже катился вниз, хватаясь за скобы, тянул за собой неповоротливого мужика.

– Слушай, друг, а что это было? – прохрипел тот.

– Туз из рукава… – как мог объяснил Иван. Может, ему еще марку, технические характеристики, историю возникновения в рукаве?

– Нет, я не понимаю…

– Что тут понимать? Раз в год, приятель, и палка стреляет…

– Но я все равно не понимаю…

Нашел время понимать! Иван ударился хребтом о бетонный пол, куда-то покатился, освобождая место для приземления, куда мгновенно сверзилось второе туловище…

Глава восьмая

Он матерно бранился, аукался, призывал валить подальше от вертикальной шахты – сейчас гранатами забросают! Все были здесь, ждали отстающих. Радостно восклицала Маша, обнаружив живым своего соотечественника. Люди ползли на корточках по узкому проходу. У кого-то имелся фонарь – включили. Узкая шахта, выложенная кирпичом, поворот… И очень хорошо, что поворот! Взбешенные немцы, у которых добыча ускользнула из самого «пищевода», стали скидывать в шахту «колотушки». Лопались уши, вываливались кирпичи из кладки, ударная мощь неслась по узкому горизонтальному лазу, разбивалась о стену на повороте. Люди скорчились за углом, прятали головы, затыкали уши. Жалобно повизгивала немка, глухо выражался еврейский боевик – единственный выживший из отряда Цесарского. Кирпичная пыль стояла столбом, дышать было нечем, люди задыхались.

– Вперед, люди, вперед!.. – сипел Иван. – А то сдохнем, к той-то матери, в этом дыму…

Если шахту подготовили к отступлению, значит, должен быть проход! Беглецы ползли, кого-то тащили за шиворот – очевидно, молодую немку. Трубы, вентиляционные разводки, жуткая вонь, крысы… Из бокового мешка пахнуло мертвечиной… Впереди долбились ногами, заело дверцу – она распахнулась с мерзким скрежетом, и маленький человеческий ручеек потек дальше. Возник канализационный коллектор, где можно было подняться в полный рост. Под ногами в желобе хлюпала зловонная жижа, метались, пронзительно пища, черные крысы с длинными хвостами. Каменный желоб занимал практически все пространство пола, и только у стены можно было подняться на узкий мостик. Прыгающий свет озарял зеленоватую воду, страшные стены с разводами и серым налетом, огрызки труб, врезанные в кирпич. В воде плавал какой-то мусор, дохлая хвостатая живность…

– Вперед, господа и товарищи, не останавливаться!.. – призывал Иван.

Он обогнал «ушана», рослого боевика с фонарем, поддерживающего немку, Януша Ковальского, который, не особо задумываясь, пер через жижу, как бульдозер, брызгая во все стороны, и, запыхавшись, наконец догнал Машу, рвавшуюся вперед:

– Маша, подожди… Ты имеешь представление, куда мы идем? С этими людьми мы скоро расстанемся, они наши временные попутчики… У нас с тобой своя дорога… Нам нужно в Жолибож, а потом переправляться через Вислу… Что ты знаешь по Каляжному?

– По Каляжному как раз ничего, Иван, – сообщила безрадостную новость Маша. – Прости, я не витаю в волшебных мирах и не могу знать все… Но по людям, которых они собирались вытащить, информация есть… Рихтер мне доверял, я пользовалась его расположением… Не знаю уж, что он себе вообразил, но пару раз намекал, что ждет от меня несколько большего, чем совместные выпивки и милые улыбочки… Насильно переступать черту он, конечно, не мог – я же ему не какая-нибудь бесправная аборигенка… Все, что я желала, он выполнял. Иногда приходилось хитрить, врать. Я вынудила его телефонировать в комендатуру Жолибожа, и этот номер прошел. Имелось распоряжение заместителя коменданта города бригаденфюрера Лейбера – арестовать членов Польской рабочей партии Крынкевича и Хаштынского… Их взяли без шума, без стрельбы. Тех, кто находился с ними, потом расстреляли, а этих двоих припрятали – решили временно не уничтожать. Они в районе Зброев, их охраняет СС… Бывший кинотеатр «Штарница» на улице Левашевской – с ними работают «кудесники» из гестапо. У них приказ – по всей программе свои умения не проявлять, поляки должны быть живыми и в ясном уме. Как долго их будут «холить и нежить», я не знаю. Согласно последней информации, эти люди держатся, понимают, что живы лишь до тех пор, пока не сдадут все свои сети… Про Каляжного, повторяю, сведений нет. Я знаю адрес подпольщиков в том районе, он может понадобиться…

– Маша, ты чудо! – обрадованно воскликнул Иван. – Не хочешь поделиться этим адресом? Я не собираюсь тебя, конечно, хоронить раньше времени, но, сама понимаешь…

– Я скажу, Иван, давай только выберемся на что-нибудь сухое…

Уровень жижи поднимался, тоннель становился шире, и вместе с тем опускался потолок. Коллектор как-то странно раздваивался на два коридора, они разбегались под острым углом. Иван приказал остановиться. Люди послушались, никому не хотелось брать на себя неблагодарную роль старшего. Беглецы карабкались на бетонную отбортовку, тянущуюся вдоль стены. Фонарь в руке боевика начинал моргать – садились аккумуляторы.

– Тебя как зовут, парень? – спросил Иван.

– Юзеф… Юзеф Маранц… – поколебавшись, ответил тот. – Первый батальон суперинтенданта Канторского…

– Это не надо, – перебил Иван. – Фонарь одолжишь?

Тот снова поколебался, протянул фонарь. Парень был сравнительно молодой, плечистый, скуластое лицо, нос с горбинкой. В черных волосах поблескивали редкие седые пряди. Жизнь у человека была не сахар. Тоска теснилась в воспаленных глазах. Он держался, но можно представить, что чувствовал после гибели всех своих людей. Таврин прошел назад от развилки. Справа в бетонной стене чернел прямоугольный проем шириной меньше метра. В него загибались какие-то кожухи, трубы, которые меньше всего волновали, но вот сам проем… Он оперся о стену, заглянул внутрь. Бетонный мешок, все в грязи, слева простенок, способный укрыть несколько человек, трубы до потолка, прорезающие потолок и противоположную стену – в общем, дело темное…

Вернувшись в коллектор, Иван прислушался. Погоня будет. Обязательно пойдут. Хотя бы по его пропавшую душу. Могли бы сразу пойти, но масса разрушений от собственных гранат, пока еще разгребут… Все шестеро навострили уши, затаили дыхание. Он вернул фонарик владельцу, шепнул, чтобы притушил яркость до минимума. С той стороны, откуда они пришли, доносился слабый шум.

– Ой, пойдемте скорее! – заволновалась немка. – Догонят, разбираться не будут…

Мозги у этой дамочки, по крайней мере, были. Разбираться никто не станет – кто тут немец, кто поляк…

– Нас преследуют, – пояснил ей Иван, – будут здесь минуты через три. Если убегать, в покое не оставят, будут висеть на «хвосте» и мотать нервы. Не думаю, что их много – человек пять, шесть. У меня автомат «МР-40» и пара магазинов к нему. Кто-нибудь способен помочь?

– У меня пусто, – бросил мужик с «нестандартными» ушами.

– И у меня, – вздохнул Ковальский. – Была граната, но выпала из кармана, пся крев…

– У меня «МР-40» и магазин… – подумав, проинформировал Юзеф Маранц.

– Выступим общим фронтом, парень, ты как? – улыбнулся Иван.

– Можно…

– Предлагаю позднее обсудить, кто мы такие и чего хотим. Пока у нас один враг, и он через пару минут будет здесь. Уходим туда, – кивнул Иван на проем, – там простенок, потайной закуток, куда они вряд ли заглянут. Мы с тобой, Юзеф, крайние… Идея такова – они подходят к развилке и начинают совещаться, по какой из веток идти… Ты, кстати, знаешь, по какой нам надо?

– Конечно… По левой.

– Отлично. Строй нарушат, собьются в кучу. В этот момент мы с тобой сзади…

– Понял, не глупый, – пробормотал Юзеф.

– Меня возьмете? – спросила Маша.

– Не возьмем, – возразил Иван, – только толкаться зря. Будь как все и наберись терпения…

В истерике никто не бился – даже немка, особа нервная и чересчур эмоциональная. Против старшинства человека в драной немецкой форме никто не возражал. Люди исчезли в проеме, уходя за угол. Юзеф прислонился к стене, передернул затвор, убеждаясь, что механизм работает, развернул ухо по «ветру», прислушался…

Секунд через сорок коллектор зашумел. Вонючую жижу бороздила группа лиц, увешанных снаряжением. Покрикивал старший: «Шнель, зольдатен, шнель!» При полном облачении, в шлемах, с ранцами, вооруженные автоматическим оружием – они двигались цепочкой по одному, держа автоматы на изготовку. Иван подглядывал из-за простенка, как они проходили. Безучастные ко всему, послушные воле старшего, солдаты брели по воде в надвинутых на лоб касках, даже не смотрели по сторонам. Словно призраки проходили мимо проема – мрачные, серые, какие-то эфемерные. Двое… четверо, пятеро… Отблески света скользили по стенам. Еще двое… Последним шел старший, он тоже нес фонарь. Иван отшатнулся – унтер-офицер заглянул в проем, поднял фонарь над головой. Помещение не вызвало интереса. Возможно, он не заметил, что за простенком имеется закуток. Офицер отпрянул от проема, побежал догонять своих…

Они действительно уперлись в развилку и не знали, куда идти. «Богатыри» на перепутье. Слышались озадаченные возгласы. Солдаты сломали строй, стали толпиться. Унтер, расталкивая подчиненных, пробирался в передние ряды. Иван все четко рассчитал. Они решили, что в тылу у них полная безопасность!

Немцы обсуждали поступившую проблему, унтер склонялся к мысли, что надо разделиться. Кто-то на корточках обследовал оба входа и недоумевал: нет признаков, что здесь проходили люди. «Какие должны быть признаки? – резонно вопрошал другой. – Окурки, прилепленные к стенам? Пояснительные стрелки, чтобы нам легче было ориентироваться?» Кто-то вяло засмеялся. Никто не обернулся, когда у них за спиной выросли двое. Лишь когда по спинам замолотил свинец, вспыхнула паника! Троих повалили сразу, двое успели обернуться, вскинули автоматы – и отправились к своим германским праотцам. Пули рвали обмундирование, застревали в телах. Люди метались, натыкались на стены, падали, захлебывались пахучей жижей. Офицер, возмущенно каркая, выстрелил из «Парабеллума», но пуля всего лишь срикошетила, умчалась в коридор. По нему ударили одновременно, отправив плавать в жиже…

Юзеф освещал дорогу фонарем. Иван брел в рассеянном свете по мертвым телам…

Второй волны ожидать не приходилось, слишком дорогое удовольствие. На всякий случай выждали пару минут, потом двинулись дальше. Народ повалил из проема – возбужденный, весь на нервах. С этой минуты Маша не отходила от него ни на шаг – словно опекунство над ним взяла. Юзеф пристроил фонарь на мостик, и финальная сцена картины «После боя» осветилась почти полностью. Съежилась в комочек молодая немка, с ужасом глядя на своих мертвых соотечественников. Ее никто не шпынял, не до нее. «Пять минут на грабеж?» – пошутил Януш. У мертвых отобрали оружие, сняли ремни с патронташами, избавили от ножей, гранат. Большая часть оружия промокла, но, возможно, не критично – после чистки и протирки все должно работать. Затем сняли с них ранцы, извлекали аптечки, наборы бинтов, фляжки с водой, к которым тут же присасывались. Януш радостно воскликнул: первым обнаружил сухой паек – две банки консервированных сардин, галеты, шоколад. В остальных ранцах тоже была еда, а еще какие-то женские платки с узорами, теплые носки, перчатки, пара шерстяных кофт, сигареты с зажигалками, нашлись даже работающие фонари. Мужчины взваливали ранцы на плечи – они были удобными и компактными. Маша вооружилась – рассовала по карманам запасные обоймы к «Парабеллуму», повесила на спину автомат. Ивану приглянулся нож в кожаном чехле – сравнительно короткое лезвие, массивная костяная рукоятка.

Снова потянулись коллекторы и прочие подземные коммуникации. Люди страдали от нехватки кислорода, брели по жиже, по каким-то мешкам с непонятным раскисшим содержимым, источающим едкий запах. Прямоугольные проходы сменялись плавными закруглениями. Снаружи доносилась отдаленная канонада, ее скрадывала толща земли и бетона. Какой-то заброшенный узел связи, обломки оборудования, ворохи проводов, свисающие с потолка, разбитые радиостанции и телефонные аппараты. Секретный объект когда-то принадлежал Армии Крайовой, судя по изодранному плакату, на котором бравый воин в польской «конфедератке» пронзал штыком похожего на Кощея эсэсовца. На стенах матово проступали брызги засохшей крови. Посторонних в окрестностях не было, только пара высохших трупов в канавке под мешковиной. В этой юдоли печали группа сделала привал. Наручные часы с руки убитого унтера показывали пять утра – недолго до рассвета. Люди сели на пол в кружок, достали еду, воду, жадно пили, жевали. Молодая немка, насытив желудок, свернулась в клубок, уткнувшись в ногу еврейскому боевику, который ее не отдергивал, но как-то странно поглядывал на девушку. Маша сидела рядом с Иваном. Ее лицо почернело от усталости, она куталась в накидку, словно стеснялась перед приличным обществом своей щеголеватой офицерской формы с петлицами Люфтваффе.

– Если не возражаете, сюрприз, – немного сконфуженно объявил Януш Ковальский, вытаскивая из ранца солдатскую фляжку, потряс ею, демонстрируя, что фляжка скорее полная, чем пустая, и пояснил для самых бестолковых: – Это не вода.

– Полагаю, ты уже снял пробу, – догадался Иван, давно озадаченный странным запахом, вьющимся вокруг кого-то из компании.

– Снял, – согласился Януш. – Я должен был убедиться, что не умру.

Насторожились и как-то подобрались еврейский боевик и кряжистый малый «неопределенной» национальности. Нахмурилась и погрузилась в задумчивость Маша Носова. Приоткрыла один глаз свернувшаяся на полу немка, давая понять, что и ей ничто человеческое не чуждо.

– Не могу препятствовать, – пожал плечами Иван. – Кто я вам такой? Пара глотков – это точно на пользу. Дай-ка! – Он отобрал у парня фляжку, понюхал, поморщился. Традиционное немецкое пойло из перегонной картофельной браги Иван откровенно недолюбливал. Но кто его не пил? Случались не самые отвратительные образцы – в основном их поставляли для офицерского состава. Напиток отдавал сивухой. Но нет ничего невозможного для советского человека. Он запрокинул голову, сделал глоток. Перевел дыхание, которое чуть не остановилось, захрустел галетой. Сжавшийся в ужасе организм расслабился – отпустило. В подобные моменты он обычно жалел немцев, вынужденных потреблять всякую дрянь. Недоступно им отточенное на Руси веками мастерство изготовления кристально чистого самогона. Собравшиеся вопросительно смотрели на него.

– Он? – спросила Маша.

– Он, – кивнул Иван. – Какой день – такое и пойло. Будешь? – предложил он девушке фляжку.

– А чем мы хуже вас, мужчин? – усмехнулась она, приложилась к армейскому сосуду, а потом передала фляжку Ковальскому. Тот расцвел, припал к целебному источнику. Потребив, начал икать, чуть не выронил фляжку. Ее предусмотрительно отобрал спаситель Ивана, сделал пару глотков, да еще и демонстративно прополоскал рот, прежде чем проглотить. Юзеф пил шнапс как воду, кадык совершал возвратно-поступательные движения. Приподнялась немка, вытянула шею, как галчонок. Собравшиеся сдавленно захихикали. Она смутилась, но решимости не утратила. Юзеф тоже смутился, помешкал, затем начал осторожно, словно больную, поить немку. Она пила маленькими глоточками, поперхнулась, закашлялась. Юзеф смутился еще больше, похлопал ее по спине. Какая идиллия, – подумал Иван, покосившись на Машу. – Немка и еврейский боевик. «Сопоставление несопоставимого. Хотя сам-то чем лучше? Иван да Марья, твою налево…»