Чекисты

Зазвенел внутренний телефон. Гаевский снял трубку. В ней зажурчал слышный даже с моего места голос секретарши.

– Пусть заходят, – кивнул Гаевский.

Вошел Грац со своим заместителем и правой рукой, младшим лейтенантом Опанасенко. Оба в форме, как на парад. У начальника следственной группы под мышкой толстая папка с документами.

– На подпись, товарищ майор, – воодушевленно воскликнул Грац и шмыгнул носом. – Срочно.

– Срочно так срочно. Сейчас закончим с товарищем Ремизовым.

По его приглашающему жесту посетители расселись на стульях вдоль стенки, выпрямив спины – позы дисциплинированно-подобострастные.

Гаевский пролистал документы агентурного дела. Поставил где надо свои закорючки.

– Тут кандидат во вредители нарисовался. Такой Кирияк на «Дизеле». Не слышал? – повернулся он к Грацу. – Говорят, котел в прошлом году подорвал и дальше взрывы планирует.

Я едва не вспылил. О чем он думает, черти его дери! Вот так расшифровать фигуранта, даже перед своими сотрудниками, но которые занимаются другими делами! Как бы нет тайн от товарищей по оружию?

– Слышал, – вдруг объявил Грац. – Комсомолец активный. Давал полезные показания на подозреваемых. Вот не чую в нем врага. А на врага у меня нюх ого-го.

– Враги не пахнут, как и деньги, – хмыкнул начальник УНКВД. – Ладно, поглядим, посмотрим.

Отодвинул ко мне документы, намекая, что разговор закончен. И кивнул на кипу следственных бумаг:

– Ну, чего вы тут мне принесли?

Я вышел и, спускаясь по лестнице, зло процедил под нос:

– Агроном, леший его задери!

Какие-то нехорошие чувства меня терзали…

Глава 4

Свершилось! Выборы в Верховный Совет РСФСР прошли! Победил, понятное дело, со стопроцентным результатом сталинский блок. Других и не было.

Перед этим в Управлении и на местах мы отложили все дела в сторону. Дневали и ночевали на работе. Перекрывали город, избирательные участки, агитационные пункты. Главное – не допустить чрезвычайных происшествий.

Особенно меня беспокоил «Пролетарский дизель». Если и правда враг планирует там теракт, то вполне может приурочить его к выборам. Это какой плевок в лицо всему народу! И отвечать нам бы пришлось по всей строгости.

Поэтому на «Дизель» я мобилизовал всю общественность, агентуру, отправил туда сотрудников госбезопасности и милиции в гражданской одежде и в форме, чтобы муха не пролетела на территорию. Поднял весь ВОХР.

И все прошло как по маслу. Ни единого серьезного чрезвычайного происшествия по области. Правда, были факты антисоветской агитации, больше по глупости, но встречались и по вполне злому умыслу.

Передо мной на столе лежала расширенная справка из аналитического отдела.

«Затурский район. На избирательном участке сорван митинг избирателей по причине того, что председатель колхоза и два бригадира напились пьяными…

Фабричный район. Членом избирательной комиссии оказался исключенный из ВКП(б) за развал колхоза Иванов. А в соседнем избирательном участке членом избирательной комиссии был сын крупного кулака…

Отмечены факты антисоветской пропаганды при массовых скоплениях народа.

Октябрьский район. «Не зря умные люди говорят, что все равно капиталисты победят большевиков. Царство капитала в Советском Союзе воскреснет. Капитализм – это сила непобедимая, и большевикам его не победить». (Колхозник колхоза «Красный трактор» Абрамов. Дано указание на арест.)

Пролетарский район. «Хорошо было бы, если бы праздники были почаще, а если бы умер Сталин, то мы праздновали бы целый год, а когда бы умерли и остальные – Молотов, Каганович, Ежов, то тогда зажили бы вовсю еще лучше». (Колхозница Анискина – арестована.)

Роговской район. «Эта власть не наша и мы за нее голосовать не должны. Пусть голосуют те, кому она нужна, а мы и без советской власти обойдемся». (Сорокин – активный белогвардеец. Дано указание на арест.)»

Были мелкие выходки по линии общественного порядка. Народ в основной массе воспринял выборы как праздник. И усугублял спиртное по такому поводу вдумчиво и много.

Через день после окончания выборной суеты меня личным звонком вызвал Гаевский.

Когда я вошел к нему в кабинет, он поднялся с места, крепко пожал мне руку. Он находился во вполне оптимистичном состоянии духа. То, что выборы прошли гладко, его воодушевило. Он даже предложил мне подать списки на награждение отличившихся сотрудников.

Потом кивнул на папку:

– Вот нужные бумаги. Выпускаем ваш аэроклуб.

– Спасибо, – только и нашелся я что ответить. В горле как-то свело. И дыхание сперло.

– Вы проявили бдительность и принципиальность. Наша позиция поддержана обкомом. Только вот один момент есть.

– Какой?

– Придется привлекать к ответственности заведомо ложных доносчиков, – согнал улыбку Гаевский. – Спросить их, как это они военлета, которому сам Сталин награду вручал, оболгали.

– Ну, это мы запросто.

– Так что выпускайте.

– А не лучше Грацу? Кто посадил, тот пусть и выпускает.

– Ермолай Платонович, ну не горячитесь и не кипятитесь. Поймите, у Граца своя работа. Не менее тяжелая. И он не волшебник. Может иногда и ошибаться. Но не ошибается тот, кто ничего не делает.

Спорить я не стал. Не время и не место.

Все, аудиенция завершена.

Мне было тягостно лично идти вызволять из узилища Летчика. Что-то было в этом театральное и вместе с тем неприятно-колючее. И я просто боялся смотреть в глаза старому другу. Все же моя организация чуть было не поставила его к стенке. Какие чувства он должен испытывать ко мне теперь?

Но ничего не поделаешь. Зашел я к нему в одиночную камеру – тесную, даже плечам узко. И глухо произнес:

– Разобрались, Всеслав Никитич. Невиновен. Собирайся.

Летчик недоверчиво посмотрел на меня. Глаза у него были тусклые, круглые щеки опали, даже усы поникли.

– Все же ты вступился за меня, Ермолай. Хотя и просил тебя не делать этого, – грустно произнес он.

– Второго секретаря Белобородько и твоих курсантов-комсомольцев, что письмо Калинину написали, благодари. Если бы не они…

– Да ладно, Ермолай. Я чувствую, это ты. Спасибо. – Он порывисто обнял меня. – Значит, правду я тебе про сердце говорил. Есть оно у тебя.

Он сложил в мешок свой нехитрый скарб. И мы вышли из здания УНКВД.

– Моя машина тебя добросит до дома, – кивнул я на стоящую перед ступенями здания УНКВД «эмку».

– До какого дома, Ермолай! – до того мертвенный голос Соболева взорвался оживлением. – Мне в аэроклуб надо! Гляну, не растащили ли на сувениры мои самолеты!

Я невольно улыбнулся. В этом весь Летчик. Только что балансировал на самой границе смерти, ощутил на себе несправедливость и грязные поклепы. Но для него это в прошлом, и обид не держит. Времени и сил на обиды у него нет. Потому что у него есть самолеты и его курсанты. И есть сам смысл и суть существования – Россия-матушка, которую он присягнул защищать и теперь делает это, готовя воздушный щит от любого врага…

Глава 5

«Выписка из сводки наружного наблюдения. Объект «Крикун» встретился с объектами «Люся» и «Белка» (данные на указанные связи предоставлены ранее). Втроем пошли в кинотеатр «Пролетарий» на премьеру фильма «Волга-Волга». По окончании сеанса, проводив «Люсю» до дома по адресу: улица Строителей, 16, объект вернулся по месту своего проживания около двадцати двух часов. В двадцать три часа свет в комнате погас. Троян».

Троян – оперативный псевдоним старшего группы. А объект «Крикун» – это наш комсомолец Богдан Кирияк.

Несколько дней за ним ходит наружное наблюдение. И пока ничего. Точнее, слишком много. Не хватает людей отслеживать все его связи. Он все время в каких-то общественных делах. То к пионерам, то к пенсионерам с лекциями о дизелях и двигателях. То на рабфаке – готовится поступать в институт. Траты в пределах зарплаты, загулов нет, порочащие связи отсутствуют.

В цеху он работает все меньше, а комсомольской работой занят все больше. Вопрос ставится о переводе его на освобожденную должность в заводской комсомольской организации. А там и до райкома ВЛКСМ недалеко. А потом – вступление в партию и партработа. Вот так и получаются вредители в органах власти. Карьера строится расчетливо, шаг за шагом. Такие люди умеют удачно мимикрировать, перекрашиваться. Быть как все и лучше всех. Этого-то, дай бог, остановим. А сколько мимо нас прошли…

Обложили и его предполагаемых партнеров. Тоже пока без толку.

– Что с подведением агентов к нему? – спросил я.

– Подвели пару человек. Одна девушка якобы доступная, простая, недалекая. Второй – наивный деревенский парень, готовый смотреть говорливым людям в рот. Его можно подбить на что угодно. Да еще из семьи раскулаченных. Оба отличные кандидаты для втягивания в контрреволюционную организацию. «Крикун» к ним пока присматривается, – пояснил Фадей, в производство которому я передал агентурное дело «Фейерверк». – Агенты считают, что он при делах. И на какой-то крючок клюнет.

– А если не клюнет и не будет информации? Как-то вяло все развивается. А времени, мне кажется, у нас немного. Шкурой ощущаю, что гроза надвигается. И если случится ЧП на заводе, первый вопрос к нам будет – почему фигуранта не арестовали?

– Доказательств вроде нет. За тот котел люди уже ответили.

– Фадей, кого интересуют доказательства, когда речь идет о государственной безопасности?

– Твоя правда.

– Пора с ним решать…

Каждый день на работе я встречал Граца. Ехидство и нахальство пропали с его морды. Зато появилось заискивание – мол, вы начальник, что изволите?

Меня эти перемены не радовали. Все же удар по его самолюбию был неслабый. Руководство не только освободило Летчика, но еще на совещании прошлось по начальнику следственной группы за перегибы, поставило на вид и предупредило. Так что если раньше у меня был недоброжелатель, то постепенно он переходил в категорию врага. И по заискивающей морде читалось, что он напряженно думает, какую бы пакость преподнести. А в его изобретательности сомнений не было.

Фадей однажды разговорился с ним с глазу на глаз, зайдя в его кабинет по текущим материалам. И откровенно сказал:

– Ефим Давидович. Вот снятся мне всякие дурные сны в последнее время. Будто ты хочешь подсидеть моего любимого начальника. И что даже готов на должностной подлог пойти. Ну, знаешь, как бывает. Человек, которому срок корячится или расстрел, вдруг вспомнит, что прикрывал их чекист и партиец. И еще в этом сне ангелы летали, тыкали в тебя крыльями и кричали мне: «Убей его! Убей!» Слушай, вот приснится же такая несусветная глупость.

– Ангелы. Поповщина какая-то, – шмыгнул носом Грац, заметно побледнев.

– А снизу черт с вилами поддакивает: «Состряпай дело и убей». Проснулся я и подумал – показания арестованных ведь в разные стороны работать могут. Вот представь, найдется матерый троцкист, который скажет: «А мне Грац покровительствовал». И как-то неудобно получится. И последствия неясные… Но это так, философия. А я тебя уважаю, Ефим Давидович. Ты стойкий чекист. Возможно, когда-нибудь и нас учить будешь. Но потом. Подожди немного. Наберись сил. Ибо когда силы не рассчитываешь, оно плохо случается…

После этого Грац стал еще более приторен и вежлив.

– Помогут мои намеки его успокоить? – спросил Фадей, рассказав мне эту историю.

– Намеки? Да это открытая угроза!.. На время, думаю, успокоится. Но ненадолго. Нам на курсах читали лекции по психиатрии. Я вижу, что Грац – типичный психопат. Если его понесет вскачь, ему на все плевать станет. Тогда ему безразличны будут последствия. Лишь бы все было по его велению и хотению. Опасный он.

– Опасный, точно… А ты тылы свои прикрой. А то Антонина опять за языком не следит.

– Прикрою, – кивнул я.

И решился устроить новую, уже более качественную выволочку моей женщине. Ведь говорил ей прикусить язык, а она опять за свое!..

Глава 6

Свет лампы под фиолетовым абажуром мягко освещал лежащие на письменном столе бумаги. А еще придавал обстановке вид загадочный и уютный.

– Работаешь? – спросил я.

– Да, – кивнула Антонина. – На завод работаю.

– Ты для завода ценный специалист.

– Ну, еще бы!

Мы познакомились с ней на «Пролетарском дизеле» – в кабинете директора завода Алымова. Я проверял Антонину на допуск к секретным материалам, поскольку ее хотели привлечь к сложным расчетам для оборонной продукции.

Помню, с каким обожанием взирал на нее директор – это когда даже доброе слово редкость для такого индюка. Но есть у него такая черта – он восхищается людьми, превосходящими его в инженерных и точных науках. А она превосходила. Она вообще талантливый математик. Хотя я всегда по наивности полагал, что эта наука вовсе не женское дело.

С того времени она тесно связана с заводом. По договору выполняет сложные математические расчеты. Это отнимает ее время, но доставляет удовольствие и приносит денег порой больше, чем преподавание.

Я взял один из листочков с техзаданием. И произнес:

– Та-а-ак. Пошла пьянка, готовь гармонь.

– Что? – настороженно посмотрела на меня Антонина.

– Да ничего. Кроме вот этого. – Я ткнул пальцем в верхний правый край документа – прямо в штамп «Секретно». – Ты притащила домой секретные документы.

А ведь в здании университета у нее личный сейф в специальной комнате для работы с такими документами, поскольку она постоянно выполняла расчеты. Но таскать их домой!

– Срочная работа, – начала оправдываться Антонина. – Просто не успевала.

– Не успевала? Ты знаешь, что это такое? – я положил ладонь на документ.

– Техническое задание по изделию.

– Это путевка в ГУЛАГ. А то и стенка.

Меня захлестнуло чувство ярости и отчаяния. Захотелось взять Антонину за плечи и крепко встряхнуть, чтоб зубы лязгнули. Понятное дело, не сделаю этого. Но руки чесались. Совсем головой не думает!

– Ладно. – Я пододвинул стул и уселся напротив. – Давай поговорим. Очень серьезно. Похоже, наш недавний разговор на эту тему прошел мимо твоих ушей.

Она только кивнула, в глазах мелькнули ожидание и испуг.

– Положение у меня на работе трудное, – пояснил я. – Под меня копают. Рассматривают под микроскопом. Неверный шаг – и я в подвале. И, сама понимаешь, чекисты оттуда живыми выходят редко.

– Копают, перекапывают! – воскликнула Антонина. – Совсем вы обезумели со своими делами! Когда уж крови напьетесь! Под тебя копают! Отец с трибуны кричит: «Долой, всех к стенке!» Что с вами происходит?

В глазах ее появились слезы.

Отец у Антонины – старый большевик, был мастером на крупном ленинградском заводе, теперь руководит там же профсоюзом. Очень близко знал Кирова, практически дружил с ним и боготворил. После его убийства просто обезумел. Теперь призывает с трибуны давить контрреволюцию: «Дайте мне винтовку. Я их сам! Как и любой другой наш трудящийся человек! Давить, нещадно! Бескомпромиссно!» И нисколько не лукавил – искренне верил в это. На этой почве Антонина вдрызг разругалась с ним. Бросила в лицо: «Вам бы лучше не врагов, а друзей искать!»

– Тоня, положение действительно очень опасное. И бить будут не только по мне. Обычно начинают с окружения. А кто мое окружение? Это ты.

– И что мне теперь, не дышать? – она упорно гнула свою линию.

– Просто меньше болтать. Кто тебя за язык тянет? Что ты все на людях убиваешься по профессору и его «окололитературному обществу»? Они твои родственники?

– С ними обошлись жестоко.

– Со многими обходятся жестоко. И что, нужно самой совать шею в петлю?

– И что, всем нужно молчать?

– Тебе нужно выжить… Антонина, я без тебя не смогу. Просто погибну.

Я встал, обнял ее.

Она замерла. И всхлипнула.

Я нисколько не лукавил. Полина, первая жена моя, очень много значила для меня. Занимала огромное пространство моего существования. Но она была как бы моей собственностью. Тем, что мне необходимо. С кем мне удобно. А вот с Антониной чувства несколько иные. Она была частью моей души.

Бывает так, что люди созданы друг для друга. И тут не столько важны какие-то внешние и психологические свойства. Просто обрушивается однажды ощущение – мы те, кто искали друг друга всю жизнь. А многие ведь так и не находят свою половину, оставаясь с ощущением чего-то несделанного в жизни и очень важного. А мы с Антониной нашли. И нас теперь не разорвать. Это не романтическая страсть, не вожделение. Это нечто большее, бездонное и космическое, чего словами не объяснить. Спокойная вечная уверенность людей, которые составляют две части единого целого. И это не проходит с годами, как юношеская любовь. Это чувство только укрепляется.

– Теперь слушай, Тоня, очень внимательно, – перешел я на деловой тон. – Ты не носишь секретные документы домой. Не общаешься с людьми, нелояльными нашей власти. Не распускаешь язык и не защищаешь никого. Сокращаешь круг общения до минимально необходимого.

– И ухожу в монастырь.

– Нет, остаешься на месте. С монастырями ныне тоже проблемы, – хмыкнул я.

– То есть я уже буду не я.

– Ты и будешь собой. Только закройся от мира. Мы должны выжить. Мы оказались в центре урагана, и нам нужно учиться порхать в этой среде. Я умею. Ты – нет. Поэтому делай, что говорю.

Она глубоко вздохнула. Помолчала.

– Думаешь, мне легко? Иногда кажется, что лучше бы меня зарубили в Гражданскую – ушел бы молодой и в славе. Но у каждого своя ноша, которую мы обязаны нести, чтобы оставаться людьми… Ну, так как, Антонина?

– Да. Да. Да… Проклятые времена!

– На Дальнем Востоке у китайцев, с которыми я общался, было любимое проклятие: «Чтобы вам жить в эпоху перемен». Только вот без перемен не бывает развития.

Послышался звук двигателя, и я метнулся к окну. Увидел подъезжающую родную «эмку».

Хлопнула дверца. И вот на пороге флигеля возникла массивная фигура Фадея. И сразу стало ясно, что сегодня мне поспать не суждено.

– Давно не виделись, – усмехнулся я, пропуская Фадея в хату.

– Связной из Москвы был у «Графа» и «Брюнета», – негромко произнес он, чтобы не слышала Антонина. – Что делать будем? Как и планировали?

– Будем брать.

– Две группы уже ждут.

– Тогда поехали, – кивнул я. – Только заедем в университет.

– Зачем? – удивился Фадей.

– Антонина Никитична хочет поработать ночью с секретными документами, – отчеканил я. – Ей сдавать работу.

Антонина издала возмущенный возглас. Но я только нахмурился:

– У нас договор, Тоня.

Она кивнула. И начала собирать документы в папку…

Глава 7

Все прошло гладко. Никто не отстреливался.

Главный фигурант, проходивший у нас под условным обозначением «Граф», проживал один – все в том же номенклатурном «Боярским тереме». Вот и еще одна квартира там освободилась. Наверное, для того, кто сменит выбывшего жильца в его руководящем кресле.

Из Москвы прибыл обещанный связной троцкистской межрегиональной группы. Привез весточку и что-то еще. Может, деньги или руководящие указания. Это и предстояло узнать.

Связного мы проводили обратно в Москву. Он уехал ближайшим поездом, уверенный, что успешно выполнил задание. И ладно. Пусть коллеги с Лубянки им занимаются в рамках агентурной разработки «Эверест». У них на него какие-то большие планы. А наших мы арестовываем. Это «Граф» – главный редактор областной партийной газеты «Знамя». И «Брюнет» – завотделом печати и пропаганды Городского комитета ВКП(б).

«Граф» – спортивный, высокий, с густой седой шевелюрой и зелеными глазами, действительно по манерам походил на аристократа – высокомерен, на удивление спокоен. Будто мы к нему пожаловали не с ордером на арест, а с документами на подпись. Все поглаживал себя устало и вяло ладонью по щеке, кивал. На наши вопросы отвечал четко, но без заискиваний и энтузиазма. При этом обдумывал чуть ли не каждое слово. Иногда взрывался брызгами иронии, и тогда его глаза становились насмешливыми и злыми.

Интересный человек. Волевой. Умный. Хороший журналист-пропагандист. Жалко, что стал врагом.

– Что вам из Москвы привезли в портфеле? – спросил я.

«Граф» кивнул на книгу – первый том полного собрания сочинений Горького – и произнес бесстрастно:

– Послание. Не думаю, что ваши дешифровщики найдут что-то интересное. Все эти вести из Мексики в последнее время декларативны и унылы.

– То есть вы признаетесь, что получали послания от Троцкого из-за рубежа с целью подрыва партийного единства и ведения вредительской деятельности? – уточнил я.

– Многие их получали, – он махнул рукой. – Знаете, принять неправильную сторону – это как поставить не на ту лошадь. Тут же втопчут в грунт копытами.

– А ставку сменить нельзя?

– Никак нельзя. После старта ставки не меняют. И не возвращают.

– А выйти из игры?

– Товарищ дорогой. Мне ли вам объяснять, что есть игры, из которых не выходят…

Равнодушно он смотрел, как мы переворачиваем шкафы. Квартира была обставлена достаточно скромно, не было вызывающе дорогих вычурных вещей, которыми обычно завалены номенклатурные квартиры. Да, этот человек не был болен мелкобуржуазным накопительством.

На некоторое время он замолчал, явно обдумывая что-то и не реагируя на наши слова и замечания. И вдруг поднял на меня глаза и твердо произнес:

– Нет, никого топить не буду. Осталось же во мне что-то человеческое. Пускай сами это делают, когда их возьмут однажды за длинный хобот.

– Вы не хотите сдавать соучастников?

– Соучастников? Да вы, оказывается, многого не знаете, несмотря на род деятельности. Было послание от самого Железного Льва. Мол, если вас арестуют, тащите за собой как можно больше народу. Клевещите, доносите. На всех, кого знали по партийной работе. Не бойтесь лгать. Чем больше будет вовлечено в круг репрессий народу, тем быстрее эта машина перегреется и взорвется… Но я не хочу в этом участвовать. В общем, постановим так – я виноват и готов отвечать.

– Это уже хорошо.

– Отвечать головой за то, что раньше было внутрипартийной дискуссией, – горько усмехнулся главный редактор. – А теперь неожиданно стало преступлением.

– Вольница проходит. Выжить стране можно только при жесткой дисциплине и единстве целей.

– А почему вы думаете, что ваши цели правильные, а не наши?

– Потому что у нас цели рациональные и достижимые. А вы фантасты. Или марсиане, как герои Уэлса. Ради мировой революции готовы утопить Россию. Наша страна вам, троцкистам, не нужна. А нам нужна.

– Только вы как-то слишком быстро и жестко разбираетесь с противниками вашей линии.

– Линии партии.

– Тех, кто присвоил право говорить от ее имени. Вы хоть понимаете, каково это – попасть между молотом и наковальней?

– Это больно.

– И все же исправно служите молотом, который дробит не только человеческие кости, но и былые иллюзии, идеалы.

– А вы бы на нашем месте? Прощали бы и призывали?

– Вы правы. Танк государства должен ползти вперед. Пусть и по телам. И хорошо оказаться за рычагами, а не под гусеницами… Кстати, у вас образный язык и хорошая логика изложения. Скрытый пока дар публициста. Поверьте мне, старому газетному жуку.

– Вряд ли для меня сейчас это актуально… Если уж начали откровенно, то почему бы в таком же русле не продолжить наше общение? Наговаривать на невинных вы раздумали. Это внушает уважение. Ну а раскрыть виновных?

– Надо подумать. С кондачка такое не делается.

Неожиданно один из оперативников подал голос:

– Нашел!

Под давно не циклеванным паркетом без особых изысков был оборудован тайник. В нем приютился объемный саквояж.

Открыли – а внутри чего только нет. Привычные уже царские червонцы. Советские деньги – разного достоинства, пачками. А еще английские фунты, немецкие марки.

– Ваше? – поинтересовался, усмехнувшись, я.

– Не мое, – равнодушно сказал «Граф». – Мне лично ничего не нужно. Это на партийные нужды.

– Откуда?

– Неужели вы думаете, что такая буза может быть бесплатной, только за красивые слова? Из-за границы сейчас идут хорошие деньги. И чем дальше, тем больше. Вы этого не знаете?

– Знаю, – кивнул я.

Действительно, за последние годы я явственно ощутил, как неуклонно растет активность антисоветского подполья. Денег все больше, подполье все злее. Деньги же идут, надо соответствовать.

– Лев Давидович Троцкий всегда умел находить источники финансирования, – горько усмехнулся «Граф».

Источники финансирования – это ключевое обстоятельство. Кто и почему все больше денег отваливает на поддержку всех без разбора антигосударственных течений в СССР – хоть троцкистов, хоть меньшевиков, эсеров, монархистов и националистов? Мне кажется, причина в одном, но великом слове – индустриализация.

В двадцатые годы буржуи не то чтобы смирились с существованием государства рабочих и крестьян, но как-то свыклись с ним. Ну есть рядом изможденная разрухой страна с вялым коллегиальным руководством, главный грех которой – финансирование Коминтерна. Там голод, нэп с частной собственностью и разложением госаппарата. Да еще верхушка распродает по дешевке национальные богатства, произведения искусства, обещает зарубежным партнерам концессии на целые регионы. Получалось, что русские про коммунизм пошутили, а в реальности наступила власть мелких хозяйчиков и номенклатурных мздоимцев. Нормальное такое положение, как и везде на периферии цивилизации. И тут как молния сверкает – коллективизация и индустриализация. Страна делает невиданный в истории экономический и технологический рывок. Танки, самолеты, станки – теперь они советские, притом на уровне мировых стандартов и в достаточном количестве! Уже в 1932 году СССР превращается из импортера в крупного экспортера тракторов. Работают огромные автозаводы. И это в преддверии большой войны, которая черной тучей нависла над Европой.