Река жизни

Дом Никитиных украшен сдержанно, как и принято в деревнях. Самое необходимое, да и этого необходимого не всегда хватало. Одежда в два сундука складывалась – один стоял в избе, а другой, с верхней одеждой, в сенях. Сундуки достались Анисье от родителей.

А в красном углу поставлены иконы с изображением Иисуса Христа и Божьей Матери. Очень украшали божницу расшитые Анисьей полотенца. Вышитыми салфетками застлана полка с посудой. Вообще хозяйка дома была большой мастерицей, вышивала и крестом, и гладью. Анисья была верующей, оставаясь одна, молилась, но напоказ – никогда. В церковь ходила по праздникам, очень ей нравился запах ладана.

На окнах занавески были из домотканого холста, Анисья по краям их вышила крестиком. Нитки она покрасила в отваре свеклы, черники, свежей травы. И изба преобразилась. Умела хозяйка прикрыть бедность…

Но центральное место в избе занимала печь. Она для крестьянской семьи – словно родная мать. Относились к ней с большим уважением, а хозяева смотрели на нее как на живое существо.

Анисья тюфяки сеном набивала, да каждое лето меняла. Даже зимой в избе запах лета присутствовал. И пахло оно, каждое лето, по-новому. Для кого-то это просто запах лугового клевера или тимофеевки, а Анисья в них улавливала аромат легкого утреннего бриза или летнего дождя. И когда вдыхаешь эти запахи, в воображении возникают картины ушедшего лета.

Но пока середина лета. А оно в средней полосе России спокойное. Светит ласковое солнышко. Дома утопают в зелени. За заборами цветы глаз радуют. Луга еще с сочными травами, и воздух пьянит от запахов скошенного сена. Даже на птиц это спокойствие распространяется. Летают без криков своих птичьих, не галдят. Облака застыли, не торопятся, решили отдохнуть. С реки доносятся детские крики и смех. Пожилые люди на завалинках сидят, косточки греют. День летний длинный, можно и много дел переделать, и отдохнуть.

Осенью, с холодами, появилась в доме Никитиных нищенка. Ходила от деревни к деревне и побиралась. Не было у нее ни дома, ни семьи, вот нужда ее и гнала. Звали ее Филимонихой, по имени давно умершего мужа. Анисья предложила ей пожить у них да за дитем приглядеть. Так повелось на Руси: у кого не было старших детей, приглашали жить чужую одинокую старушку – нянчить ребенка. С радостью согласилась Филимониха: стара она стала, и пугала ее надвигающаяся зима. Левая рука у нее была увечная, но старуха умела все делать правой: и дитя спеленать, и чугунок в печь поставить, и крошки со стола гусиным крылом смести. Так у Василисы появилась нянюшка.

Дочь росла, познавала мир, в который пришла. Она уже досконально изучила свою люльку, любила ее покачивание и звуки, которые та при этом издавала. Скрип-скрип-скрип… Если бы она умела говорить, то обязательно бы повторила это красивое слово: скрип… Но почему люлька качается только тогда, когда кто-то из взрослых рядом? А ей хотелось, чтобы она всегда покачивалась. Девочка быстро сообразила, как привлечь к себе внимание. Няня или мама возвращались тогда, когда она плакала. И всякий раз она думала: сразу покричать, или полежать да вокруг посмотреть, а можно и поспать, если сытая. Шевелить руками, ногами, вертеть головой тоже интересно. Только устаешь быстро. Вообще-то не капризная девочка растет. А чего этих взрослых напрасно беспокоить… Они вон, как муравьи, все работают, все куда-то спешат. Заботятся о Василисе, а когда глядят на нее, улыбаются. Значит, ей рады!

Она уже несколько месяцев в этом прекрасном мире, и ей хорошо в нем. Изучение этого мира начала Василиса с потолка. Но был он однообразный, темный, и ей это быстро наскучило. Тогда она скосила глаза и увидела стены. Вот это другое дело. На них подвешены полочки. На полках что-то стояло, но она не знала этому названия, да и для чего это надобно, ей тоже было неведомо. Днем стены оживали. По ним бегали светлые пятнышки, и взрослые их называли солнечными зайчиками. Когда подрастет, она обязательно одного поймает и будет с ним играть. Он такой светлый и, как ей кажется, теплый.

Но как она не любила, когда ее оставляли в люльке одну! Родители постоянно куда-то уходили, потом возвращались, поговорят с ней, потормошат, обнимут, покормят и опять уходят. Чаще с ней та, которую родители называют нянюшкой. Маленькая, и лицо в морщинках. От нее теплом пахнет. Она всегда рядом. Правда, иногда няня отодвигает часть стены и уходит. Тогда стена в этом месте скрип издает: как люлька, только неприятный. Взрослые входили и выходили из избы, отодвинув часть стены.

Скоро она поняла, что самое важное в их избе – это огонь. Взрослые ему постоянно кланялись и что-то в него ставили, а потом вынимали. Ей нравилось смотреть на пламя, она даже сердилась, если кто-нибудь заслонял его. Огонь ее так завораживал, что ей вообще не хотелось капризничать. Василиса даже чувствовала огненных зайчиков у себя на лице. Ей становилось тепло и уютно. Иногда она так и засыпала, глядя на пламя в печи.

Почему-то люлька качалась по-разному. Дети, которые прибегали с улицы шумной ватагой, так дергали веревку, что ей становилось страшно. Она терпела, если они быстро убегали, но если это продолжалось долго, начинала плакать, и тогда ребятишки всей гурьбой убегали из избы. А вот свои качали бережно, держа руками перекладину, без рывков.

Больше всего девочка радовалась приходу матери. Нянюшка называла ее Анисьюшкой. Мать брала Василису на руки, подносила к груди, и та закрывала глаза от блаженства. Возле матери теплее, чем у печи. А молоко у нее было душистое, она ощущала этот запах и выделяла его из сотни других. И сама мама пахла молоком. И засыпалось подле нее особенно сладко. Мамины руки гладили ее поверх одеяльца, она приговаривала: «Спи, спи, во сне расти будешь быстрее».

Человек только рождается, а уже так много получает: видит, слышит, различает вкус, через год начинает ходить. Это как награда, выданная авансом за его последующую жизнь. И не все же оправдывают этот аванс. Но Господь назад ничего не отбирает ни у тех, кто оправдал его ожидания, ни у тех, кто не оправдал. Шанс предоставляется всем одинаковый. Но одни всей жизнью доказывают, а другие ленятся, завидуют, злобой исходят на тех, кто трудится и у кого получается. Трудолюбивые то, что им дается при рождении, приумножают кратно. Значит, это остается на совести самого человека. Большинство людей все-таки совестливых…

Появившись на свет, люди растут. Девочка Василиса тоже росла. Зубы повылезали. Было неприятно, но если пальцы засунуть в рот, становилось легче. Ближе к году ей захотелось встать на ноги.

Жизнь шла своим чередом. Дочь подрастала. Больше Анисье и Василию Господь детей не дал, и вся их родительская любовь обрушилась на Василису. А и было за что. Росла она послушной, доброй и трудолюбивой. У времени очень быстрый бег, и не дано человеку его замедлить, белые полосы сделать широкими, а черные – короткими. Василий продолжал тянуть лямку. На долгих сорок девять лет растянулся срок выкупа полоски не самой лучшей земли. Да и не хватало этой землицы, чтобы прокормить даже маленькую семью в три рта. Поэтому и вынужден был, чтобы оплатить свою землю, работать на господ. Работящим был, покладистым, честным. Поэтому хозяева, хотя и не всегда, но давали ему лошадь с плугом, чтобы вспахать свою землицу. А это не то, что сохой ковырять, раздирая ладони в кровь.

Кум Наум гостинчик крестнице с ярмарки привез. В кулечке был кусковой сахар, а сверху два пряника – ничего, что они были черствые, зато фабричные. Такие продавались в лавке, но никогда не было денег, чтобы купить. Анисья спрятала кулечек, а вечером после ужина налила всем по кружке липового чая и с улыбкой положила по кусочку сахара, а Василисе еще и пряник.

– Откуда, мать, такое богатство? – Василий удивленно поднял глаза.

– Наум крестницу угостил. Ездил на ярмарку продавать грабли и вилы.

Василий отколол маленький кусочек, а остальное протянул жене: «Дочке сбереги».

В отличие от отца с матерью, Василиса запихнула большой кусок пряника в рот, а так как он был твердым и не помещался во рту, то пришлось Анисье прийти на помощь. И ничего, что пряник черствый, можно опустить его в чашку и подержать в теплой воде, тогда он станет мягким. Всем стало весело, они не торопясь пили чай, разговаривали, шутили – и на какое-то время все их невзгоды, страхи за завтрашний день отступили, ушли прочь. В такие минуты счастье поселяется в семье. Так они сидели за столом больше обычного, боясь встать и разрушить возникшее, а вероятнее всего, существовавшее между ними состояние любви. В эти минуты от Василия ушли усталость от изнуряющей работы, недосыпание и страх, что не сможет прокормить семью. От Анисьи – боязнь болезней: мужа, дочери, своей. А Василиса смотрела на отца да мать и думала: какая она молодец, выбрала себе хороших, добрых родителей. Девочка не сомневалась, что это ее заслуга и очень гордилась собой.

Самое счастливое время – это когда мама дома. Зимой темнеет рано, можно ее попросить и сказку рассказать. За окном и в трубе завывает ветер, и слышался им то плач, то вой, то уханье. А на печи тепло. Изба от мороза потрескивает. Дочь на мать с печи посматривает – ну скоро ли она закончит свои бесчисленные дела и к ней заберется? И когда наступает этот момент, то садятся они, прижавшись бок к боку, и Анисья начинает сказки сказывать. Вечером лучину зажигали только чтобы поужинать да чугунки в печь поставить, а разговаривать и сказки сказывать можно и в темноте.

Сказка на Руси – дело святое. Ее рассказывали и в бедных лачугах, и в богатых дворцах. Она передавалась из поколения в поколение. Что-то допридумывали, что-то искажали, каждый сказитель свое что-нибудь вносил, и получалось, что у одной сказки уже несколько интерпретаций. В детских сказках двойной смысл: что-то рассказчик подскажет, а до чего-то ребенок додумается.

И вот уже девочка и не в своей деревне, а уносит ее воображение в страну драконов и жар-птиц. И сосед у нее не Назар Монахов, а Иван-царевич, а подружка Полина – Елена Прекрасная. Она боится дышать, чтобы не спугнуть эти видения. И только потрескивание стен от мороза или скрип открывающейся двери возвращают ее к действительности.

Анисья сказок знала немного, но умела переиначить, придумать что-нибудь новенькое. То имена героев изменит, то место действия загонит за высокие горы, за далекие моря. Сказки были разные – про бедных и богатых, про царей и королевичей, про богатырей русских, которые справедливость могли восстановить. И, конечно, про Иванушку-дурачка, что всегда царевичей умом превосходил и победителем оказывался. И слушала Василиса, открыв рот, моргнуть боялась, как бы чего не пропустить. Но не любила сказок с плохим концом.

– И никто ему не помог? – в испуге округляла она глаза.

– Некому было помочь, – горестно вздыхала Анисья. И видя, как переживала девочка неудачу героя, тут же начинала рассказывать другую сказку, с более счастливым концом. Радость в глазах слушательницы плескалась через край. Но чаще Анисья рассказывает, а руки ее что-нибудь обязательно делают – то фасоль перебирают, то сметану мутовкой в рыльнике взбивают. А зимой, когда завершены полевые работы, ткали и вышивали. Мать сидит за прялкой, а дочь зачарованно наблюдает, как мозолистые пальцы матери вытягивают мягкий ленок или шерсть, и на ее глазах из кудели они превращаются в нить. Льняные холсты отбелят, а часть окрасят с помощью растений. Один кусок холста в отварах листьев березы и шелухи лука окрасят. Он желтым выйдет. Второе полотно – в настое крапивы, чтобы зеленый цвет получить. Фиолетовый – из ягод ежевики. Но очень им с матушкой нравился синий цвет, причем Анисье был по душе оттенок из ягод черники, а Василисе – из коры ясеня. А потом мама сошьет ей новый сарафан, а тяте рубаху. И обязательно мама на ее сарафане вышьет цветы и птичек, а тяте по воротнику сделает неброскую вышивку.

Отцу нравились такие украшения, и он втайне гордился, что жена у него настоящая мастерица.

Наслушается маленькая Василиса материнских сказок, выйдет на улицу и… попадает в сказочный лес. Воображение ребенка рисует разные картины. Смотрит на сугробы широко распахнутыми глазами, и кажется девочке, что это вовсе не снег, а звери, птицы и всякие чудища, которые присели отдохнуть. Вот дракон с раскрытой пастью, а вон стая лебедушек плывет по белому озеру. Налево посмотрит: волк из-за пенька выглядывает, направо – лисица свою добычу уносит и хитро так щурится. Плутовка курочку у соседей своровала. А зайцев сколько, окружили Василису и просят морковку, капустку, а может быть, сосульку – вон их сколько под крышей. Подпрыгнула, отломила самую большую. Ладошки сразу стали красными от холода, но бросать жалко. Попробовала сосульку на вкус. Пресно и холодно. Пока стояла в раздумье – бросить или отнести домой, сосулька таяла, и капельки воды покатились в рукав. Решила отдать ее снежному зайчику. Весело девочке в компании снежных друзей. Ох и мастерица метель, такое волшебство создала!

Прибегала подружка Полина. Василиса и Полина играли в дочки-матери. Полина была на два года моложе и предпочитала роль дочки. А Василиса со всей ответственностью, присущей своему характеру, кормила ее с ложечки, пеленала, укачивала и, как мама, пела ей колыбельные.

Но и к труду родители приучали, не без этого. У Василисы с пяти лет свои обязанности по дому: пол подмести, кур покормить, нарубить для скота сечкой траву в корыте, летом гусей пасти.

Василий целый день работал в лесу. Корчевал пни. Протянул дочери выструганного из коряги бельчонка.

– Это тебе подарок от мамы-белки, портрет ее сыночка.

Бережно берет Василиса подарок из лесу, целый день не выпускает его из рук и, засыпая, кладет рядом. Назавтра, едва открыв глаза, протягивает к нему руку. По душе пришелся девочке подарок тятеньки.

Посадил отец дочь к себе на плечи, за ноги придерживает и ну скакать по двору, коня изображая. Василиса ухватила отца за голову, а сама заливается от восторга, на мать поглядывает. Смотри, мол, как я высоко сижу. Души не чаял Василий в дочке. Но чего уж греха таить, мечтал втайне и о сыне, чтобы, когда подрастет, научить его управляться с топором, косой, запрягать лошадь. Ну, в общем, помогал бы в его мужских делах. А пока вот дочке выстругал маленькую лопатку и грабельки. С какой радостью и одновременно с достоинством приняла Василиса этот подарок. Ну точно, как у взрослых!

Дети не всегда лучшее берут от родителей, а вот Василисе это удалось. Наверное, от избытка родительской любви. Светло-русые густые волосы отца, маленький нос и полные, красиво очерченные губы матери. А вот кожа была светлее, чем у родителей, – хорошее сочетание с ее волосами. И лицо такое одухотворенное, как будто светится.

Детство – особый мир счастья. Потрясения от познания мира приходят из детства: звон церковного колокола в праздничный день, пение птиц, терпкий вкус ягод, запах только что сметанного стога сена, жужжание пчел, бесшумное движение крыльев бабочек. Вот отец взял на колени или на загривки, а у дочки глаза от восторга закрываются. Побежала босиком по тропинке к речке – и крылья выросли. И с годами эти картинки не исчезают: и взрослым человек помнит запах свежей пашни, горьковато-пресный вкус капустной кочерыжки.

Голос Василисы, ее беззаботный смех, бесконечные вопросы отвлекали родителей от тяжкой жизни, выводили из состояния озабоченности, и появлялась надежда на лучшее. Не может бесконечно быть плохо…

Дед Прохор любил этих девочек-подружек. Годков не много, а какие сообразительные! Но разные: голубоглазенькая серьезная, а сероглазенькая бойкая. Прохор сплел им две маленькие корзинки. Прутики выбирал тоненькие, и корзинки получились легкие. Давно он плел корзины. Сам заготавливал ивняк, по берегам Белой таких зарослей было предостаточно. Вообще в деревне было несколько стариков-корзинщиков, но Прохор славился особым мастерством. Его корзины были красивыми и легкими, и это было очень ценно: в такие можно больше насыпать картошки, положить травы. На радость детворе плел он и для них корзины. Для самых маленьких – с детскую шапочку. Нате, помогайте родителям, приучайтесь к труду. Глаза Василисы и Полины радостью засветились. А девочки не торопятся уйти, потому что знают, что дед вынет губную гармошку и заиграет. Отзовется соловей, вначале несмело, а затем поближе подлетит и все смелее и громче начинает повторять за аккордами гармоники. Дед Прохор игру прекратит – и соловушка молчит. Гармонист продолжает – и соловушка подстраивается. У молодых соловьев голос резкий, а у тех, кто постарше, низкий и сильный. Дед Прохор от удовольствия головой машет: «Ишь ты, как выводит». Если кто просил показать, как плетутся корзины, он терпеливо рассказывал, охотно показывал, да не у всех получалось. У кого дело хорошо шло – хвалил, у кого не спорилось – бранил, но без злости.

Вообще Прохор был мастер знатный, на все руки. Он не только плел корзины, он еще и сапожным делом владел. Много чего умел – починить, соорудить, обустроить. Таких мужиков называют рукастыми, как будто у них несколько рук, как голов у дракона. Мастеровые люди – это люди с особым душевным складом. Старик многое умел, но никогда не позволял посмеяться над неумелыми. А научил его корзинному делу отец, а отца – его отец, так и передавалось мастерство из поколения в поколение. Только Прохору некому дело передать. Не было у него сына, а лишь четыре дочери. От первого брака у него не было детей, а когда жена умерла, женился во второй раз, в солидном возрасте. Своих дочерей он называл «толкушками». Но это он так, к слову, в шутку, когда они стали подрастать, вообще-то он их любил. Но какой смысл он в это слово вкладывал, только ему было ведомо. Может быть, от слова «толкать», а куда толкать? – наверное, замуж выдавать. Растолкал он своих «толкушек». Девки, как на подбор, работящие, ядреные и веселые. Такие в невестах долго не засиживаются. Всех выдал, а теперь ждал внуков. Дело можно не только сыну, но и внуку передать.

Захотелось Василисе дойти до того места, где небо соединяется с землей. Это такая тонкая узенькая полоска. Очень она манила. Но одной идти за волшебством неинтересно, вот и уговорила в спутницы свою подружку Полину. Той тоже интересно посмотреть на полоску вблизи, а если повезет, то и потрогать небо.

Чем дальше они уходили от деревни, тем больше она отдалялась. Вот уже и поле позади, рощу краем обошли. По краю опушки леса пошли.

– Василиса, посмотри вон на ту высокую сосну.

– Да она здесь не одна, гляди, поодаль еще несколько.

– А ты вот туда смотри, – Полина показывает на самую высокую сосну. – Это не простая сосна, под ней клад зарыт. Я слышала, как тетка Макариха мамке сказывала.

– А что же его никто не достал?

– Боятся люди. Кто его откопает, того хворь одолеет. Клады несчастья притягивают.

Очень захотелось пить. На дне оврага нашли ручеек. Вода в нем прохладная и вкусная, сил придала. Вышли из оврага, а полоска ну ни на сколечко не приблизилась! Наверное, это полоска не хочет, чтобы вблизи на нее девочки посмотрели. Вот они дошли до березового островка в середине поля, а полоска опять от них отдалилась ровно настолько, сколько они прошли.

– Да она с нами просто играет, – догадалась Василиса.

– Нет, она нас заманить хочет далеко-далеко, чтобы мы домой никогда не вернулись, – захныкала подружка.

Решили путешественницы вернуться, а в какую сторону идти – забыли. Стоят и голосят. Да на их счастье сосед, Игнат Монахов, проезжал, он-то и заметил пичужек, посадил в телегу да и доставил до деревни.

Не успели девчонки до дома дойти, как налетел ветер, дунул несколько раз порывисто, парусом надул подолы платьев девочек. Затем притих в раздумье, а подружки шаг ускорили. Не успели добежать! Пошел дождь, настоящий теплый летний дождь. Полина со всех ног бросилась к дому. А Василиса продолжала спокойно идти. От такого дождика и подрасти можно, грибы вон как растут.

Началась ягодная пора. Несмотря на занятость, Анисья старалась запастись земляникой, черникой, лесной малиной. По берегам Белой росло много ежевики. Ягоды сушили – сахару не было, чтобы сварить. Зимой их можно в кипятке заваривать. Ягоды не успели отойти, а уже грибы подоспели. Позднее пойдет брусника, ее в бочонках мочили. Приятный напиток получался, пьешь и никак не можешь напиться. Для деревенского жителя лес – кормилец.

Анисья из лесу или с рощи всегда приносила дочери кустики с красными или темно-синими ягодками. И видела, с какой радостью та тянула руки к пучку, как загорались глаза девчушки при виде маленького чуда. С утра управившись по хозяйству, пошла с Василисой в лес. Очень не хотела ее брать: мала еще. Да уж очень просилась дочка. Не смогла отказать.

За деревню вышли, мост перешли, лугом прошли и оказались в лесу.

– А вот теперь, дочка, примечай, как мы идем, чтобы не заблудиться, – говорит Анисья. – Оглянись, еще видны крыши изб, а как в лес войдем, тут уж запоминай дорожку.

Василиса, ноги которой еле-еле поспевали за материнскими, загадала, что вон за теми кустиками ягодная поляна появится. Но нет, за кустиками холм вырос. Ага, его обойдем, а там точно ягоды. И опять нет. Вот уже и настоящий лес начался. Анисья впереди идет, в одной руке бидон, в другой – лукошко. Василиса след в след идет, не отстает. Хотя хочется девочке отдохнуть и водицы испить. Терпение закончилось, впору разреветься, но нельзя: мама больше не возьмет с собой. Место началось сухое, с пригорками. Идти легко. Дятел занят своим делом, даже не взглянул на них. Вот барабанит своим носом по дереву, ну точь-в-точь, как барабанщик палочками бьет. Ох и крепкий у него клюв! Как будто прилепился к стволу, наверное, много жуков и личинок под корой. Стук-тук! Стук-тук! Весело у него это получается. К Василисе перелилось его веселье. Уже не отстает от матушки.

А Анисья шла по лесу, как у себя по двору – ей здесь все знакомо. Сейчас будет муравьиная кочка. Вот она. Вот пень, широкий, уже почерневший, на нем можно посидеть, но еще не время. А вот за теми деревьями родник. Там напиться можно.

– Пойдем родниковой водички попьем, – предложила Анисья дочери. Оглянулась девочка, удивленно на мать посмотрела: место уж больно сухое, откуда родничку здесь появиться? А Анисья сделала несколько шагов в сторону валуна и Василису подзывает. Родничок бил тонкой струйкой. Вода в нем была удивительной прозрачности. Девочка руку протянула, чтобы убедиться, действительно это водичка – или так, мерещится. Они подставляли ладони и пили. Вода холодная, аж зубы сводит, но такая вкусная! Василиса облегченно вздохнула. А чуть пониже родника вода скапливалась, образуя маленькое озерцо, размером с тазик, в котором мама муку просеивает. Вода в нем была спокойная, и, заглянув, девочка увидела свое отражение, деревья, облака. Только почему-то все это было опрокинуто.

Присели на поваленное дерево. От быстрой ходьбы онучи в лаптях сбились. Перемотали их, платки завязали потуже. Посидели еще немножко: тихо в лесу, послушали, как птицы поют и продолжили путь по небольшой опушке, где деревья после вырубки не успели еще свои места занять. Зато буйствовали цветы: наполовину желтые, наполовину синие иван-да-марья, белые ромашки, синие колокольчики. Каких только цветов здесь не было! И у каждого девочке хочется остановиться и полюбоваться, да мать торопит.

Лес неожиданно расступился, и предстала их взору ягодная поляна. Тоненькие стебельки черники тянулись вверх, раскинув в стороны зеленые маленькие листочки, а у их основания расположились темно-синие ягоды. И забыла Василиса про усталость: кружку за кружкой высыпает в материнское лукошко. Василиса, хоть и маленькая еще, а понимает, что неправильно думала, будто в лесу разные чудовища живут: лешие, Баба-яга в избушке на курьих ножках. Никаких чудовищ в лесу нет, а живут в нем звери, птицы, насекомые. Значит, сказки – выдумки взрослых, и они теряют свою силу. Так маленькая девочка познает окружающий ее мир.

Анисья, когда увидела, что дело у дочки спорится, порадовалась, что взяла ее с собой. Проворные ручонки так и сновали, быстро наполняя кружку черникой. Ягодка маленькая, а пока человек ей не поклонится, в лукошко не полезет.

Умаявшись, Анисья присела и, прислонившись к березе, задремала. Проснулась она резко, как от удара. Василиса была неподалеку, рот ее был измазан чем-то темным. Разжав ладошку дочери, не смогла сдержать крик: та держала в руках черную ягодку с синеватым отливом, но это была не черника, а ядовитые ягоды, которые плохо действуют на сердце. Сельские жители называли их по-разному, одни – вороньим глазом, другие – волчьими ягодами. Не усвоила дочка материнской науки, что всякую ягодку в руки берут, но не всякую в кузов (а значит, и в рот) кладут.

Схватив Василису, бросилась Анисья к Марфе. Та дала ей какое-то питье, от чего девочку стошнило. Все обошлось. Но Анисья этим летом дочь в лес больше не брала.

Не сытно без молока. Василису угощала крестная Пелагея. Их корова еще две недели назад отелилась. Но у них своя семья большая.