Голод

Услышав это, Голод бросает взгляд в мою сторону. Подходит и протягивает руку.

Я смотрю на него, не подавая руки в ответ.

– Ты говорил, что бояться нечего.

Мой голос звучит глухо.

– Тебе бояться нечего, – поправляет Голод. – Что касается остальных, то на их счет я ничего подобного не обещал.

Я делаю несколько неровных вдохов.

Как я могла позволить ему войти в мой город?

Это я во всем виновата.

– Кто-нибудь остался?..

В живых? Я не могу заставить себя выговорить это.

Но, как выясняется, и не нужно.

– Ты, – говорит Голод и пристально смотрит на меня с безжалостным выражением на лице.

И… и все?

Что же я наделала?

Что. Я. Наделала?!

Я думала, что сострадание – добродетель. Именно это и побудило меня спасти всадника. Так почему же я за это наказана?

Вечное мое злосчастье опять подкараулило меня.

Всадник кивает в сторону города.

– Иди возьми все, что тебе нужно, и быстро возвращайся. Мне не терпится уйти отсюда.

Уйти? Со мной?

Он что, серьезно?

Я поднимаю на него дикий взгляд.

– О чем ты?

– Собирай свои вещи, – снова говорит он, жестом указывая на то, что осталось от улицы.

Я смотрю туда. Там и собирать-то нечего. Весь мой город лежит в руинах.

Из горла у меня вновь вырывается тихий стон. Моих двоюродных братьев и сестер больше нет на свете. И тети тоже.

Я чувствую, как скатывается по щеке слеза, потом еще одна. Дома меня не ждут ни побои, ни изгнание – не от кого, ведь тети уже нет в живых. От этой мысли у меня внутри что-то надламывается. Она всегда недолюбливала меня, смотрела так, будто видела во мне что-то, чего не видели другие. Что-то плохое. И теперь мне вдруг кажется, что это отвращение было заслуженным.

Мое легкомыслие погубило целый город.

– Я не пойду с тобой, – шепчу я, все еще глядя на руины. Я начинаю осознавать реальность происходящего. Вряд ли мне еще когда-нибудь в жизни так сильно хотелось быть кем угодно, только не собой.

– Пойдешь, конечно, – говорит Голод.

– Ты только что убил… – голос у меня срывается, – всех моих родных.

Он смотрит на меня с любопытством.

– Они должны были спасти меня. И не спасли.

– Они не знали.

По крайней мере, я не знала – и не может же быть, чтобы я единственная в городе не знала.

Неподалеку издает тихое ржание конь Голода. Выходит, эта тварь тоже уцелела под обломками. Держу пари, он такой же говнюк, как и его хозяин.

– Собирай вещи, – повторяет всадник.

– Я не пойду с тобой, – снова говорю я, на этот раз более решительно.

Он вздыхает, явно раздосадованный моим поведением.

– Здесь у тебя ничего не осталось.

Все мое тело сотрясает дрожь. Я зажмуриваю глаза, изо всех сил желая сделать так, чтобы этих нескольких минут не было.

Слышу, как всадник делает шаг ко мне. Распахиваю глаза и отшатываюсь.

– Не подходи.

Он хмурится.

– Ты была добра ко мне, когда я почти забыл, что такое доброта. Я не причиню тебе вреда, цветочек, – говорит он, и его голос звучит мягко. – Но теперь тебе пора собираться. Я и так слишком долго задержался в этих краях.

Снова приходят слезы. Они беззвучно стекают по моим щекам.

– Это я во всем виновата, – говорю я, оглядываясь вокруг.

Все так неподвижно…

– Они должны были умереть, – говорит Голод, и лицо у него становится каменным. – Я разнес бы этот город в щепки, даже если бы ты не позаботилась обо мне.

Видимо, это должно меня утешить. Но не утешает.

– Ну же, – говорит он, и в его голосе звучат стальные нотки. – Собирайся.

Собраться – значит справиться с тем, что произошло. Я к такому еще не готова, поэтому просто обхватываю себя руками.

Всадник подходит ко мне вплотную и кладет на плечо теплую ладонь. Я инстинктивно отшатываюсь.

– Не трогай меня.

Даже голос у меня какой-то чужой.

Взгляд падает на корзинку, откатившуюся на несколько метров в сторону, и раскаяние давит внутри тяжелым камнем.

Рядом с корзинкой прорастает колючий куст, с каждой секундой поднимаясь выше и выше. Листья разворачиваются, стебель наливается соками, и на нем распускается нежная серовато-лавандовая роза.

Голод срывает цветок с куста и протягивает мне – прямо с шипами.

– Я не оставлю тебя, – с непреклонной решимостью говорит всадник. На мгновение он становится похож на того Голода, которого я видела прошлой ночью. На того, у кого, как мне казалось, было сердце. – Садись на коня. Поедем со мной. Пожалуйста.

Я не беру розу.

– Я вы2ходила тебя, а ты убил всех, кого я любила. Провались ты вместе со своей розой. Просто… уходи.

Я плачу.

До него наконец начинает доходить.

Господи ты боже мой. Начинает доходить.

Спустя долгую минуту всадник кладет розу на растрескавшуюся землю передо мной.

– Я не буду удерживать тебя силой. После всего… – Он смотрит вдаль рассеянным взглядом. Потом словно отмахивается от своих мыслей и снова переводит взгляд на меня. – Выбор за тобой, но, если ты дорожишь жизнью, ты должна уйти со мной.

И стать свидетельницей новых смертей?

Уж лучше попытаю счастья в этом распавшемся мире.

Мой взгляд встречается со взглядом всадника. Я не должна была тебе помогать.

Он, должно быть, читает мои мысли, потому что на мгновение в его чертах мелькает что-то… Я бы сказала – сожаление или, может, удивление, но кто знает?

Этого оказывается достаточно: он идет к коню. Садится в седло, вставляет косу за спину, в ножны. В доспехах, верхом на коне он не похож на злодея. Нисколько. Это бесит.

– Прощай, цветочек, – говорит Голод, пристально глядя мне прямо в глаза. – Я буду долго помнить твою доброту.

Он бросает на меня последний долгий взгляд и уезжает прочь.

Глава 10

В настоящем

Даже теперь я чувствую вкус желчи, когда вспоминаю наше прошлое.

– Ты… – говорит всадник. Его глаза ловят мой взгляд. – А я все думал…

– Что со мной было дальше? – договариваю я за него. – Я выжила.

– Я рад.

Голод глубоко вздыхает, мой клинок вздрагивает от этого движения. Всадник откидывается на спинку стула, словно устраиваясь поудобнее. Очевидно, какие бы воспоминания ни сохранились у него обо мне, он думает, что это его спасение.

Ярость во мне нарастает, как прилив.

– Как же я тебя ненавижу, – шепчу я.

– Однако ты все еще не чиркнула ножом мне по горлу, – говорит он.

– На слабо хочешь взять? – шепчу я ему в ухо.

У меня руки чешутся сделать именно это. Увидеть, как брызнет из шеи его бессмертная кровь. Увидеть его боль. Вот зачем я здесь. Месть. Ничего другого мне не осталось.

– Ну давай, цветочек, – поддразнивает он, вторя моим мыслям.

– Не называй меня так.

Я вдавливаю клинок глубже: ласковое обращение только сильнее злит.

Покончи с этим, говорю я себе. И все же колеблюсь.

Просто я еще никогда никого не убивала.

Будет ли технически это убийством, если всадник все равно не может умереть?

Я непременно должна это выяснить. Это мой долг перед Элоа, перед тетей, перед двоюродными братьями и сестрами.

Вдавливаю нож еще глубже и смотрю, как кровь стекает по лезвию.

– Не умеешь, – говорит Голод, и голос у него спокойный. Я чувствую, как он пялится на меня, словно запоминая мои черты. Это тоже злит.

– Заткнись.

Я делаю глубокий вдох, набираясь храбрости.

Как будто слегка забавляясь, всадник говорит:

– Ты хоть понимаешь, что я могу тебя остановить, если захочу?

При этих словах я замираю.

Всадник откровенно ухмыляется.

– Девочка, ты что, забыла о моих способностях?

Я смотрю ему в глаза.

Только что сила была на моей стороне, и тут…

Пол начинает ходить ходуном, твердое дерево растрескивается под ногами. Меня отбрасывает в сторону, и я ударяюсь плечом о стену. Каким-то чудом мне удается не выронить кинжал. Слышу, как скрипит под Голодом стул, и тут же всадник хватает меня.

Чистый инстинкт заставляет меня выбросить вперед руку с кинжалом. Острие вонзается в Голода. Он глухо вскрикивает, глядя на рукоять, торчащую из груди, и его лицо искажает гримаса.

Я взвизгиваю от неожиданности.

Дерьмо! Я ударила его ножом! По-настоящему! С ужасом смотрю на оружие, вонзенное в его тело, но удовлетворение так и не приходит.

Жнец с гримасой берется за рукоять, выдергивает окровавленный кинжал и отбрасывает в сторону.

Я тянусь за новым оружием, но Жнец хватает меня за горло, тащит к столу, впечатывает в полированную поверхность, и его коса оказывается подо мной.

Нижняя часть тела Голода вжимается в мою.

– Глупенький маленький цветочек, – бросает он, нависая надо мной.

Я снова тянусь к кинжалу, висящему в ножнах на бедре. Жнец опережает меня: его рука скользит по моему боку и выхватывает оружие. Он отбрасывает его в сторону, затем вытягивает другой клинок, подлиннее, прицепленный к нагрудному ремню, бегло осматривает и отшвыривает далеко в сторону.

Вот и все. Последняя часть моего грандиозного плана рухнула. Третий раз в жизни я оказываюсь в безраздельной власти всадника.

– Это и был твой план? – хрипит он, а его кровь капает мне на грудь. – Прийти сюда и убить меня? Из тебя убийца еще хуже, чем шлюха.

Я плюю ему в лицо.

В ответ он крепко сдавливает мое горло.

– Но нет, конечно, ты не хотела меня убивать, – говорит он, стараясь поймать мой взгляд. – Ты же видела, что я не могу умереть, и знаешь, на что я способен. Ты же не настолько глупа, чтобы думать, будто тебе по силам прикончить меня…

Где-то в особняке открывается дверь.

Голод бросает в ту сторону злобный взгляд. Я, пользуясь моментом, подтягиваю ногу к груди и изо всех сил бью ублюдка по яйцам.

Охая от боли, Голод выпускает меня и хватается за пострадавшее место, а я, пользуясь моментом, выбегаю из комнаты.

Вон, вон отсюда!

Я перепрыгиваю через труп, сворачиваю за угол… Какой-то человек преграждает мне путь.

Твою мать!

При виде меня глаза у него слегка округляются. Я притормаживаю, но все-таки врезаюсь в него, и мы оба падаем, сплетаясь в клубок.

Отчаянно пытаюсь освободиться и тут слышу приближающиеся шаги Голода. Прежде чем я успеваю подняться, человек, лежащий на мне, отлетает в сторону от удара ноги. Коса Жнеца опускается ему на горло.

– Я тебе говорил, чтобы ты не вмешивался? – говорит Жнец своему стражнику.

– Но…

Глаза мужчины устремляются на меня.

Стремительно, так, что я не успеваю уловить движение, Голод перерезает стражнику шею, и из открывшейся артерии хлещет кровь.

Я вскрикиваю от этого зрелища. Стражник все еще смотрит на меня, потрясенно и испуганно, и тянет руку к перерезанному горлу.

Да, вечер явно не задался.

Я вновь судорожно пытаюсь встать.

Всадник ставит ногу мне на грудь.

– Ну-ну, я с тобой еще не закончил.

Он вновь заносит косу. Теперь ее лезвие перепачкано кровью.

При виде ее я закрываю глаза и часто дышу, стараясь не лишиться чувств.

– Почему ты думаешь, что я не убью тебя на месте, прямо сейчас? – спрашивает Жнец.

– Я не боюсь смерти, – тихо отвечаю я.

– Ах, вот как? – Кажется, всадника это забавляет. – Тогда открой глаза и взгляни ей в лицо.

В его голосе звучит издевка, и это заставляет меня разлепить веки. Я вскидываю на него яростный взгляд.

Он склоняет голову набок.

– Вот так. Дай-ка поглядеть на тебя.

Если бы его лицо не маячило так далеко, я бы попыталась плюнуть в него еще раз.

Голод не спешит.

– Я думал о том, встретимся ли мы снова. Зря ты не сказала, кто ты. Я бы тебя пощадил.

Я хмыкаю. Как будто он тогда слушал, что я говорю.

– Но ты не пощадил, – говорю я. – Взгляни на мою грудь, и сам убедишься.

– Однако же ты выжила. – Он смотрит на меня испытующе, как будто сам не может в это поверить. – Зачем же было искать меня, снова навлекать на себя мой гнев?

Что-то теплое и влажное касается моего плеча, стекает по руке и поднимается вверх, к волосам. Далеко не сразу я догадываюсь, что это кровь убитого.

С ужасом смотрю на Голода и дышу носом, стараясь не дать волю эмоциям.

– Я хотела сделать тебе больно.

Он приподнимает брови.

– Яйца и правда еще побаливают, цветочек, надо отдать тебе должное.

Щеки у меня вспыхивают от гнева, несмотря на весь очевидный ужас моего положения.

– Пошел ты…

Всадник сильнее придавливает меня сапогом.

– Ты сама хотела туда сходить, помнишь? Но я все еще не хочу твою киску.

Для него это все шуточки. И моя боль, и боль всех остальных.

– Когда мы впервые встретились, ты отнял у меня всех, кого я любила, – шепчу я. – А потом еще раз.

Он хмурится.

– Я делаю свое дело, смертная. И буду делать до тех пор, пока меня не призовут домой.

Еще секунду Голод разглядывает меня. А затем убирает сапог с моей груди, наклоняется и рывком поднимает на ноги.

– Однако я думал, что ты не такая, как другие паразиты.

Он хватает меня за руку выше локтя и тащит по коридору, лишь раз остановившись по пути – чтобы снять с вешалки моток веревки.

Я упираюсь, издаю отчаянный вопль, но это ни к чему не приводит. Не имею ни малейшего понятия, что меня ждет. У Голода было уже несколько возможностей убить меня.

Ни одной из них он не воспользовался.

Но, может, просто время тянет.

Голод затаскивает меня в пустую комнату. Вталкивает внутрь и захлопывает за нами дверь.

Я тяжело падаю на пол, так, что зубы щелкают. Жнец шагает ко мне.

Я шарахаюсь от него, но бежать некуда. Я заперта в этой комнате вместе со сверхъестественным монстром.

Какую-то долю секунды мы смотрим друг на друга – хищник и добыча.

Он меня убьет. Я по глазам вижу, как он нас всех ненавидит, какое наслаждение для него уничтожать нас одного за другим. В руках у него все еще коса и веревка, которую он прихватил в коридоре.

Голод опускается на колени возле меня, его мучительно красивое лицо освещено масляными лампами. Из его груди, куда я только недавно вонзила нож, сочится кровь. Мой взгляд падает на его шею – она тоже перемазана кровью. Что бы он ни говорил, мне удалось ранить его.

Всадник хватает меня за запястье, и не знаю, в чем дело – в касании его пальцев или во взгляде, – но волоски у меня на руке встают дыбом.

– Пусти!

Я пытаюсь вырвать руку, но его хватка не ослабевает.

Он хватает меня за другое запястье, сжимает обе руки вместе, а затем начинает обматывать их веревкой.

– Что ты делаешь?

Я сопротивляюсь. И снова абсолютно тщетно. Кажется, он обладает сверхъестественной силой.

– Усмиряю тебя, – говорит он. – Я думал, это очевидно.

Голод с безмятежным лицом связывает мне руки. Потом откидывается назад и оценивающе смотрит на меня.

– Будешь еще пытаться меня убить?

Я перестаю вырываться.

Так вот в чем дело? Он не хочет, чтобы я опять напала на него?

Я слишком долго тяну с ответом.

Уголок рта у всадника кривится.

– Так я и думал, – говорит он, принимая мое молчание за согласие.

По правде говоря, если только представится возможность, я непременно попытаюсь вывести его из строя еще раз.

С минуту всадник смотрит на меня изучающим взглядом.

– Для того, кто так боится кисок, – говорю я, – ты что-то уж очень долго меня разглядываешь.

Жнец не клюет на эту приманку.

– Скажи, – говорит он, сидя в той же позе, откинувшись назад, – что бы ты сделала на моем месте, если бы девушка, сперва спасшая, спустя годы попыталась тебя убить, а потом вдруг оказалась твоей пленницей?

Дальше по сюжету – моя смерть. Мучительная. Я определенно упустила второй шанс спасти свою жизнь.

Я смотрю на всадника, совершенно упав духом.

– Не знаю, – отвечаю я с горечью. – Я же не монстр.

Эти пугающие глаза все так же оценивающе смотрят на меня.

– Я никогда не делал исключений для кого-то из людей, – признается он, – и не хочу делать их сейчас.

По его тону я понимаю, что следом будет «но».

– Но должен сказать, что пока только один человек спас мне жизнь. Этот случай, увы, оставил во мне след. – Он наклоняется ближе. – Это должно тревожить такого хрупкого цветочка, как ты.

Еще как тревожит, приятель.

Он встает, не сводя с меня своих зеленых глаз.

– Утром мы с тобой еще поговорим. – Голод направляется к выходу из комнаты, но у самой двери останавливается. – А если ты попытаешься исчезнуть из этого дома, я заставлю тебя об этом пожалеть.

В голове тут же всплывают картины окровавленных тел в гостиной и в общей могиле за домом. Я могу сколько угодно храбриться и дерзить, но ни за что на свете не сделаю попытки бежать этой ночью. Голод не из тех, чье терпение стоит испытывать.

Всадник окидывает меня взглядом с ног до головы.

– Надо было тебе держаться от меня подальше. Даже если ты и сейчас все еще тот маленький цветочек, который спас меня когда-то, – не в моих правилах позволять цветам расти…

Глава 11

– Просыпайся.

Я вздрагиваю от голоса Голода и открываю глаза.

Он смотрит на меня сверху вниз – хмуро, так, словно его злит само мое присутствие.

Я ошарашенно моргаю, осматриваюсь вокруг, а затем снова перевожу взгляд на всадника.

– Ты не слышал, что принято стучать? – говорю я, подавляя зевок.

– Ты моя пленница. Предупреждения тебе не по чину.

– М-м-м…

Глаза у меня закрываются.

– Просыпайся.

– Только если ты намерен перерезать эти веревки, а так нет, – отвечаю я, не открывая глаз.

Это уже не первый раз, когда мне приходится спать со связанными руками. Однако определенно самый дерьмовый из всех. Раньше мне за такое хотя бы платили.

Миг – и Голод срывает одеяло с кровати. Но если он хотел меня припугнуть, то у него не получилось. Я привыкла ожидать какой угодно сумасшедшей херни, когда я в постели. А куда денешься? Издержки профессии.

Я слышу металлический звон вынимаемого из ножен клинка.

– Похоже, у тебя на редкость плохо с чувством самосохранения, – говорит он.

Я снова открываю глаза, стряхивая остатки сна, чтобы внимательно следить за кинжалом в руке у всадника.

– Ты просто злишься, что я не больно-то испугалась.

На самом деле ночью я пришла к выводу, что Голод не собирается меня убивать. Так мне кажется. По крайней мере, пока. Это сильно придало мне храбрости. Остальное же – просто бравада. Еще одно умение, которое я приобрела с тех пор, как стала женщиной легкого поведения.

Голод грубо хватает меня за руки и перепиливает веревку.

Я смотрю на него. Сегодня он при полном параде, бронзовые доспехи начищены до блеска.

– От тебя пахнет свиным дерьмом и кровью, – замечает он.

Я изгибаю бровь.

– Очень меня волнует твое мнение.

Если быть до конца честной, мне как раз нравится, что я ни видом, ни запахом не похожа на мужскую влажную мечту. Отрадная перемена. И расходов меньше.

– Продолжай в том же духе, цветочек. Ты напоминаешь мне о том, почему я презираю людей.

– Во-первых, меня зовут Ана, – говорю я, слегка приподнимаясь на локтях. – Во-вторых, всадник, ты ненавидишь людей потому, что когда-то давно мы ужасно обошлись с тобой, а вовсе не из-за моего длинного языка.

На самом деле я знаю, что язык у меня как раз ничего себе. Иногда злой – смотря с кем говорю, но, как бы то ни было, он многих привлекает.

Всадник смотрит на меня, и мне приходится сделать усилие, чтобы не подпасть под действие его красоты.

Голод освобождает мои руки, а затем отходит в другой конец комнаты и открывает шкаф, где висит несколько платьев. Размеры и фасоны наводят на мысль, что здесь когда-то жила девочка-подросток. Я стараюсь не думать о том, что с ней, скорее всего, случилось.

– Так что, – говорю я, разминая запястья, – ты уже решил, жить мне или умереть?

Не могу же я об этом не спросить.

– Неужели ты думаешь, что, если бы я хотел, чтобы ты умерла, мы бы с тобой сейчас разговаривали? – говорит Голод, снимая с вешалки одно из платьев.

Я хмуро смотрю этот наряд, догадываясь, что он предназначен мне.

Голод направляется к двери.

– Иди за мной, – бросает он, не оглядываясь.

Несколько секунд я смотрю ему вслед, не зная, что делать в такой ситуации. Но, кажется, он не намерен меня убивать, а мне нужно еще немного прийти в себя, чтобы начать обдумывать дальнейшие действия, поэтому я неохотно плетусь за ним.

Голод ведет меня в другую спальню. Там на матрасе лежит коса всадника и, как я уже поняла, его весы. Остальная комната завалена чужими вещами.

Жнец проходит через всю спальню, направляясь в смежную с ней ванную, и я иду следом. Там стоит причудливого вида ванна на когтистых лапах и унитаз, причем и к тому и к другому, судя по всему, подведен водопровод. У ванны даже рычаг есть, чтобы качать воду. Кто бы ни были эти богатые сволочи, я им почти завидую.

Они наверняка мертвы.

М-да, пожалуй, не позавидуешь…

Перед ванной в неглубоком тазике стоит кувшин с водой. На краю таза лежит мочалка. Ванна ванной, а всадник предпочитает мыться в тазике с кувшином. Казалось бы, такой самонадеянный ублюдок, как Голод, мог бы хотя бы попытаться наполнить ванну.

– Роскошно живем, значит? – говорю я.

– Это для тебя, – отвечает он.

А-а. Теперь я понимаю, почему не ванна. Станет он баловать такой роскошью кого-то, кроме себя.

– Потому что от тебя воняет, – добавляет он.

– Тронута до слез твоим гостеприимством, – говорю я, подходя к кувшину.

Я ни слова не говорю о другом: о том, что все это, вообще-то, странно. Очень, очень странно! Голод до сих пор не убил меня, а теперь ждет, что я буду тут мыться? В его собственной ванной?

Он что, смотреть на это собирается?

Всадник бросает платье на ближайшую стойку и тут же прислоняется к шкафчику. Да, он не уходит, и я с изумлением понимаю, что он и правда намерен торчать здесь.

Свинство какое!

Не глядя на кувшин с водой, я подхожу к ванне и испытываю рычаг. Нажимаю разок для пробы. Тут же из носика с шипением льется вода.

Работает!

К черту этот тазик с губкой.

Повернувшись спиной к всаднику, я начинаю наполнять ванну. Голод не останавливает меня, хотя от такого гаденыша можно было этого ожидать.

Времени на то, чтобы набрать достаточно воды для купания, уходит немало, да и сама водичка холодновата, но в конце концов ванна наполняется.

Когда я снова оборачиваюсь, Голод все еще стоит без движения.

Не знаю, что и думать.

Я снимаю рубашку, затем тонкий бюстгальтер, не заботясь о том, что Голод будет любоваться обнаженной женской грудью. Для меня это дело обычное.

Взгляд всадника падает на раны, украшающие мое тело. Я слышу, как он резко втягивает воздух.

И теперь, кажется, понимаю, почему он не уходил: хотел увидеть мои раны.

Он встает со шкафчика, не сводя взгляда с рубцов.

– Они тебя всю искромсали.

Я опускаю взгляд, и воспоминания снова всплывают в голове. Я чувствую на себе руки этих людей, слышу плотоядно чавкающий звук, с которым их ножи вонзаются в меня раз за разом.

– Одиннадцать разных шрамов.

Не знаю, зачем говорю ему это.

– Представляю, как долго ты лежала и корчилась от боли – одинокая, напуганная.

Мой стальной взгляд устремляется на него.

– Не только напуганная.

Я была в ярости.

Кажется, он видит эту ярость в моих глазах и сейчас, когда я на него смотрю.

– Да, – говорит он, – мне хорошо знаком этот взгляд.

Усилием воли я подавляю эмоции.

Мгновение – и Голод снова усаживается на шкафчик на некотором расстоянии от меня.

– Эти раны не похожи на те, после которых можно выжить, – говорит он небрежным тоном.

Я не утруждаю себя ответом. Вместо этого вышагиваю из штанов, затем снимаю трусики и отбрасываю их в сторону.

Если я думала, что нагота отпугнет всадника, то я ошибалась.

Хм…

Я забираюсь в ванну, сажусь, царственно откинувшись назад, и вздыхаю, прислоняясь к бортику.

– Как там твоя рана на животе? – спрашиваю я, перекидывая руки через края ванны. Моя грудь беззастенчиво обнажена, что мне откровенно и до чертиков нравится. Надеюсь, всадник обалдел.

Голод щурит на меня глаза.

– Исчезла.

– Очень жаль.

– И яйца уже не болят… спасибо, что спросила, – добавляет он.

– Твои яйца меня не волнуют. Ты ими, похоже, все равно не пользуешься.

Криво усмехаюсь. Я очень довольна собой.

Жнец скрещивает руки на груди, и в глазах у него появляется злобный блеск.