Голод

Наверняка мертвый уже.

Но ведь я недавно уже думала, что он мертв, а оказалось, нет, и этого достаточно, чтобы не дать мне уйти из чертового дома.

Я сажусь напротив всадника, в другом конце комнаты, слушаю, как хлещет дождь по дырявой крыше, и заглушаю в себе нарастающую тревогу из-за того, что я до сих пор не дома и что за это меня наверняка ждет трепка. Закрываю глаза и прислоняюсь затылком к стене.

Должно быть, я задремала, потому что когда я открываю глаза, на улице уже почти темно.

Из дальнего конца комнаты доносится жуткий вой. Мой взгляд ищет его источник: это всадник. От его странных светящихся татуировок по дому разливается мертвенный зеленый свет. В этом тусклом свете я вижу белки его глаз. Вид у него растерянный и испуганный.

Жив все-таки.

Еще не вполне соображая, что делаю, я встаю, подхожу к нему и опускаюсь на колени. Всадник смотрит на то, что осталось от его рук, и, клянусь, похоже на то, будто они отрастают заново…

Я успокаивающе кладу ладонь на его голую грудь. От моего прикосновения всадник вздрагивает, словно ожидая удара.

У меня перехватывает горло. Это ожидание мне слишком хорошо знакомо.

– Тебя никто не тронет, – шепчу я.

Взгляд всадника обращается ко мне. Лицо у него все еще опухшее, в синяках, но, по-моему… по-моему, если не обращать внимания на раны, то лицо у него очень красивое.

Тебе-то что до его лица?

Всадник пытается поднять руку – может быть, для того, чтобы оттолкнуть меня, – но там и поднимать-то почти нечего.

– Я тебе ничего не сделаю, – клятвенно заверяю я, и голос у меня звучит твердо. До сих пор я еще колебалась, помогать ли этому человеку, но теперь, после того как увидела его таким страдающим и испуганным, я его не брошу.

– Пить хочешь? – спрашиваю.

Он пристально смотрит на меня. Его зеленые глаза – почти такие же пронзительные, как светящиеся пятна на груди. Он не отвечает.

Хочет, конечно. Весь день, наверное, ничего не пил. Я отцепляю флягу, висящую на боку, и подношу к его губам.

Всадник бросает на меня чертовски недоверчивый взгляд.

Я изгибаю бровь. Неужели он думает, что я отравила воду? Делать мне больше нечего!

Чтобы доказать ему, что там обычная вода, я делаю глоток. Отнимаю флягу ото рта и подношу к его губам.

Он качает головой.

– Ты же наверняка хочешь пить, – настаиваю я.

– Мне ничего не нужно, – шепчет он тихо и хрипло.

– Дело твое, – говорю я, откладывая флягу.

– Почему? – хрипит он.

Это значит: «Почему ты помогаешь мне?»

– Любой порядочный человек бы так сделал.

Он недоверчиво хмыкает, как будто порядочный человек – это что-то нереальное.

Мы сидим вдвоем в тишине. Мне хочется задать всаднику множество вопросов, раз уж он очнулся, но я помалкиваю. Он все-таки не в лучшем состоянии.

Едва эта мысль приходит мне в голову, как всадник издает какой-то негромкий звук, и грудь у него начинает подниматься и опускаться все быстрее и быстрее.

– Что с тобой? – шепотом спрашиваю я. Сама не знаю, почему шепчу.

Я слышу скрежет его зубов и резкий звук – сдерживаемый крик.

А-а. Ну да, Ана. Этому человеку очень больно.

Недолго думая, я протягиваю руку и провожу пальцами по его волосам. Мой отец так утешал меня, когда я болела.

Изо рта всадника вырывается еще один болезненный звук, и я убираю руку, решив, что это, пожалуй, не так уж успокаивает. Но всадник тут же сам льнет головой к моей руке, тянется за моим прикосновением.

Расхрабрившись, я придвигаюсь ближе, и вот наконец голова всадника почти лежит у меня на коленях. Тогда я вновь провожу пальцами по его волосам. Это, кажется, приносит ему облегчение. Я смотрю на него – глаза у него закрываются, дыхание становится ровнее.

– Что с тобой случилось? – вполголоса спрашиваю я.

Он не отвечает, да я и не жду от него ответа.

Что ты делаешь, Ана? Из всех ошибок, которые я совершала в жизни, эта, пожалуй, хуже всех.

Однако я не жалею об этом, хотя должна бы. Определенно должна бы.

______

Среди ночи я просыпаюсь от криков где-то вдалеке. Поднимаюсь, оглядываюсь по сторонам. Последнее, что я помню, – как я гладила пальцами волосы всадника. А потом устала и прилегла…

Я протираю глаза и подавляю зевок. За окнами еще темно, и…

– Удрал… сукин сын… удрал!

Это мгновенно прогоняет мой сон.

Всадник все так же лежит рядом со мной. Зеленое свечение от пятен на груди озаряет лицо. Глаза открыты.

Он тоже услышал.

Я выглядываю в окно, пытаясь разобрать, что там происходит.

– Все люди… мертвы…

Я смотрю на всадника. Если я верно расслышала, то он убивал людей, перед тем как я на него наткнулась. Меня пробирает дрожь.

Всадник встречает мой взгляд. Вот бы еще вид у него был не такой беззащитный.

Должно быть, он оборонялся, говорю себе. Я ведь сама видела его раны. Я бы, пожалуй, тоже убила того, кто со мной такое сделал.

– Тебя никто не тронет, – повторяю я, а сердце у меня бешено колотится. Теперь уже я от него не отступлюсь.

Комната, где мы прячемся, освещена мягким зеленым светом, исходящим от всадника, а дом, к несчастью для нас, стоит неподалеку от главной дороги. Рано или поздно эти люди заметят свет – если уже не заметили.

Я быстро принимаю решение: стягиваю с себя рубашку и набрасываю ее на грудь всадника. Ткань почти гасит свечение.

Мы сидим вдвоем в темноте и вслушиваемся.

– Найдем его следы… не мог уйти далеко…

Я вся холодею.

– Смысла нет… дождь… следы… утром…

Может, дождь уже смыл все признаки того, что я тащила сюда всадника. Может, удача улыбнется нам.

В голову тут же приходит мысль о том, как редко мне в жизни выпадала удача. Лучше уж не надеяться, что она вдруг выручит нас.

Голоса удаляются и больше не возвращаются.

Что бы они ни решили, их путь лежит не в нашу сторону.

Кажется, пронесло… пока.

После этого я уже не могу заснуть: слишком боюсь, как бы эти люди нас не нашли.

Мой взгляд вновь падает на темную фигуру всадника. Я не могу забыть, каким увидела его впервые. Он был так изуродован… При этой мысли у меня до сих пор перехватывает дыхание. Тем более что время от времени я слышу в темноте болезненные вздохи. Я уже не могу понять, спит он или нет. Снова начинаю гладить его по волосам, и это, кажется, успокаивает его.

С наступлением ночи холодок начинает пощипывать мою голую кожу. Я не решаюсь забрать у всадника свою рубашку, хотя и мерзну. Меня бьет дрожь, зубы стучат.

– Тебе холодно.

Его хриплый голос словно вырывается из самой тьмы. От него у меня мурашки бегут по коже.

– Ничего.

Вот влипла я. Даже не смешно. Если и не попадусь на мушку тем, кто ищет всадника, – а эти люди, пожалуй, не остановятся перед тем, чтобы поднять руку на девочку-подростка, – так тетя Мария выгонит меня из дома.

Я словно наяву слышу ее пронзительный голос: «Решила провести ночь с каким-нибудь парнем, потаскушка? Ну так раз уж ты считаешь, что доросла до секса, значит, доросла и до того, чтобы жить самостоятельно».

Так и будет.

А может, она просто отметелит меня до полусмерти.

Так что мурашки у меня не только от холода.

– Ложись рядом, – прерывает мои раздумья голос всадника.

Я смотрю туда, где, как мне кажется, должны быть его глаза, и от его слов у меня что-то сжимается внизу живота. Я понимаю, что он не вкладывал в них никакого сексуального смысла, но его хриплый голос и то, что мы с ним оба голые до пояса, невольно толкает мои мысли в эту сторону.

Я никогда не лежала рядом с мужчиной, если не считать родственников.

– Ты ранен, – говорю я. – Я могу толкнуть…

– Если бы ты беспокоилась о том, чтобы не потревожить мои раны, то не тащила бы меня сюда полумертвого.

Я-то, честно говоря, сказала бы, что даже не «полу», но, похоже, ему и это нипочем.

– Я не хотела тебе навредить, – говорю я. – Я хотела тебе помочь.

Он хмыкает, и я понятия не имею, верит он мне или нет.

– Я… не могла тебя бросить, – признаюсь я, ковыряя ногти. В комнате надолго воцаряется тишина. А потом…

– Ложись рядом, – снова говорит всадник.

Я прикусываю нижнюю губу и признаюсь:

– Я тебе не доверяю.

– Взаимно.

Я удивленно хмыкаю.

– Я же тебя спасла.

– Если, по-твоему, это называется «спасти»… – Голос у него обрывается, и он делает прерывистый вдох. – То я даже не спрашиваю, что у тебя называется «задать трепку».

– С ума сойти. – Зубы у меня стучат. – Я-то тебя пожалела. А ты такой грубиян.

– Ладно, – говорит он, – мерзни дальше.

Я смотрю на его силуэт в темноте. Очевидно, он сказал все.

Выдерживаю еще минут пятнадцать, а потом, выругавшись себе под нос, придвигаюсь к его боку. Натыкаюсь на что-то мокрое и липкое. Всадник резко втягивает воздух сквозь зубы.

Вот дерьмо…

– Прости, – извиняюсь я.

Он снова хмыкает.

Я осторожно ложусь рядом с ним, еще дважды случайно задев его руку. Каждый раз он тихонько охает от боли.

Держу пари, он уже жалеет о своем предложении.

Наконец, мой голый бок прижимается к его торсу. Голову остается только положить ему на плечо, больше некуда, и я волей-неволей вдыхаю его запах. Вот так спят влюбленные, уютно примостившись в объятиях друг друга.

Почему я вообще об этом думаю?

– Только не воображай себе ничего такого, – говорю я вслух, как будто это не у меня, а у всадника в голове бродят грязные мысли.

– Ну да, твое тело сейчас так соблазнительно, – язвит он.

Щеки у меня слегка теплеют.

– Я же не знаю, на что ты способен.

– У меня сейчас даже рук нет. Пока я не получу их назад, думаю, ты можешь не беспокоиться о моих способностях.

– Погоди-ка… получишь назад? – переспрашиваю я слабым голосом.

Всадник не отвечает. Но теперь я уже не могу думать ни о чем, кроме его ран. Как сейчас вижу перед собой его чудовищно изуродованное тело, лежащее в грязи, словно выброшенный мусор.

– Как ты выжил после того, что с тобой случилось? – спрашиваю я.

Молчание.

– Я не могу умереть, – наконец отвечает он.

Не может?

– А-а.

Молчание затягивается.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я. Насколько мне известно, всадников четверо, и я не имею ни малейшего представления, кто из них передо мной.

Клянусь, я чувствую, как он смотрит на меня своими пугающими зелеными глазами. Начинает смеяться в темноте.

– А ты не знаешь? – говорит он наконец. – Я – Голод, третий всадник апокалипсиса, и я здесь, чтобы убить вас всех.

Глава 9

Что бы он ни говорил, он не убивает меня. По крайней мере, пока.

Однако он не перестает смеяться, и от этого смеха у меня волоски на руках встают дыбом. Самое время убрать голову с его плеча и мотать отсюда.

И почему я вечно влипаю в такие переделки?

А Голод все смеется, смеется и смеется. Этот человек определенно тронулся умом. В какой-то момент его смех начинает звучать иначе, громче, и наконец переходит в рыдания.

Я лежу в его объятиях, чувствуя себя еще более неловко и неуютно, чем раньше. Не знаю, чего я ожидала, когда спасала его, но вряд ли этого.

Третий всадник апокалипсиса лежит рядом со мной, и у него нервный срыв.

Звучит это страшно. Его плечи вздымаются с каждым всхлипом.

Я не знаю, что делать. Я думала, самое трудное – это спасти его, но теперь ясно, что физически всаднику ничто не грозит… пока что, а вот рассудок его в опасности. Он до сих пор заперт в какой-то тюрьме, и я не знаю, как его освободить.

Наконец, не придумав ничего лучшего, я протягиваю руку и снова начинаю гладить всадника по волосам.

– Ш-ш-ш, – бормочу я, – все хорошо. Все будет хорошо.

Пустые банальности слетают с моих губ. Я сама не знаю что говорю. Конечно, все совсем не хорошо, и ничего хорошего не будет, и мне совершенно незачем утешать Голода (чертово дерьмо!) и стараться, чтобы ему стало легче.

От моих поглаживаний плач всадника затихает. Теперь он только судорожно втягивает воздух.

Моя рука замирает.

– Не останавливайся, – говорит всадник дрогнувшим голосом.

Я возвращаюсь к своей миссии милосердия. Долгое время мы оба молчим.

– Так ты – Голод? – наконец говорю я. – Что это значит?

– Я понятия не имею, о чем ты спрашиваешь, смертная.

В его голосе слышится раздражение. Раздражение и усталость.

– Ну-у… у тебя есть какие-нибудь сверхъестественные способности? – уточняю я.

– Сверхъестественные способности… – бормочет он. – Я умею губить растения… помимо прочего.

– Я слышала о тебе разные истории. Будто бы тебя схватили. Я думала, что это неправда, но это… так и было? Тебя где-то держали взаперти?

Его дыхание снова учащается.

– М-м-м… хм…

Господи!

Я провожу пальцами по его волосам. Мне очень хочется расспросить его о плене – где именно он был, что с ним делали, сколько времени он там провел, – но это явно слишком чувствительная тема.

– Что ты будешь делать теперь, когда ты свободен? – спрашиваю я наконец.

Он словно замирает под моей рукой.

Наконец отвечает, и я слышу угрозу в его голосе:

– Я буду мстить.

______

Вот уж не думала, что сумею заснуть в объятиях всадника, но, видимо, сумела, потому что внезапно вздрагиваю от прикосновения мягких пальцев.

Открываю глаза, щурясь от утреннего света, проникающего сквозь ближайшее окно. Надо мной стоит мужчина с пронзительными зелеными глазами. Еще мгновение – и я узнаю эти зеленые глаза.

Голод.

Разглядев его как следует, я изумленно охаю.

Он весь такой странный и прекрасный.

Когда я нашла его вчера, вместо одежды его покрывала кровь и грязь. А сейчас он полностью одет, и поверх черной рубашки и брюк на нем бронзовые доспехи, которых точно не было прошлой ночью. Металлический нагрудник поблескивает в утреннем свете.

Как?.. Неужели он успел сходить за своими вещами?

Но тут мое внимание привлекает его мощное сложение. Даже стоя на коленях, он выглядит устрашающе огромным, и мне не нужно видеть кожу под доспехами, чтобы понимать, что это тело создано для битвы.

Однако все это пустяки по сравнению с его лицом.

Он… Никакими словами невозможно описать такую мужественную красоту. Волосы цвета жженого сахара вьются на затылке, горящие зеленые глаза кажутся еще ярче на фоне загорелой кожи.

Я не знаю, куда смотреть: на четкую линию подбородка, на острые скулы или на мягкие губы грешника. Он похож на мифологического персонажа, сошедшего с какой-нибудь картины.

Да он и есть мифологический персонаж.

Я приподнимаюсь на локтях, и всадник тут же отодвигается.

Я догадываюсь, что меня разбудило: его пальцы. Он убирал мои волосы с лица – точно так же, как я всю ночь убирала его волосы. А сейчас кончики его пальцев замерли у моей щеки.

Кончики пальцев…

– Твои руки! – ахаю я. Матерь божья… или чья там! – Откуда у тебя руки?

Голод чуть улыбается, и все мое тело отзывается на эту улыбку.

– Теперь тебя беспокоит, на что я способен?

Мой скептический взгляд переходит с ладони, касающейся моей щеки, на лицо всадника.

– Может быть… Что ты делаешь?

– Хотел тебя увидеть, – говорит он, окидывая меня таким взглядом, будто пытается запомнить мои черты.

Он достает из-за спины и протягивает мне какую-то ткань.

– По-моему, это твое.

Моя рубашка. Только тут до меня доходит, что я до сих пор без нее.

– Спасибо.

Я натянуто улыбаюсь всаднику, забираю рубашку и поспешно набрасываю ее, чтобы прикрыть наготу.

Всадник встает, и я впервые замечаю другие вещи, лежащие рядом с ним. Про одну я пока даже не догадываюсь, что это такое, а другую узнаю – коса с поблескивающим острым лезвием.

Господи, эта штука похожа на смертоносное оружие.

Всадник берет косу в руки, и сердце у меня начинает колотиться. Ночью я даже не осознала, насколько он громадный, но теперь, с оружием в руках, он выглядит как сама смерть.

Я отодвигаюсь подальше.

Всадник, должно быть, видит, как я струсила: он бросает на меня сердитый взгляд.

– Ты всю ночь спала прямо на мне. Тебе нечего бояться.

– Теперь у тебя есть лезвие и руки, – говорю я. – Как ты сумел их вернуть?

– Мой организм способен к регенерации.

– Твой организм…

Во имя младенца Христа… он что, может отращивать конечности?!

– А… а…

Я неопределенным жестом указываю на его одеяние.

Голод сжимает губы – не то от досады, не то сдерживая смех. На весельчака он не похож, так что досада вероятнее.

– Я не из этого мира, цветочек.

Это, собственно, не ответ, но я слегка обмираю от того, что он назвал меня цветочком.

Это же комплимент, правда?

Глядя на него, я хочу, чтобы это был комплимент.

Ана, ты что, серьезно готова втрескаться во всадника апокалипсиса?

Черт возьми, похоже, да. Но могу сказать в свою защиту, что здесь, на Земле, таких красивых скул не делают.

– Идем, – говорит Голод, прерывая мои мысли. – Нам пора.

– Куда идем? – спрашиваю я, вскакивая следом за ним и хватая по пути корзину с фруктами. У меня есть слабая надежда, что если я принесу корзину домой, это каким-то образом защитит меня от гнева тетки.

Надежда глупая, но я же и сама дура дурой.

Голод не отвечает, да мне и ни к чему его ответ. И так ясно, что наш путь лежит обратно в город: мы шагаем вдвоем по той самой дороге, на которой я нашла его совсем недавно. Мой взгляд притягивает коса у него в руках. Он решил взять с собой именно ее, а не другой, менее опасный предмет, и я очень, очень стараюсь не думать о мотивах такого решения. Или, если уж на то пошло, о том, что произойдет в тот момент, когда горожане встретятся с Голодом.

– Прошлой ночью на этой дороге людей было пруд пруди, – говорит Голод, скорее сам себе, чем мне. – А теперь пусто.

У меня слегка шевелятся волосы на затылке.

– Думаешь, эти люди?..

– Они готовят мне ловушку.

Эта мысль приводит меня в ужас.

– Может, не стоит нам идти по этой дороге? Можно же спрятаться…

Все, что рисуется мне в воображении, – то, как истерзано было тело Голода, когда я нашла его.

– Я ждал этого момента много лет, – говорит он. – Я не стану прятаться от них. Я должен насладиться их смертью.

Вот тут-то у меня и возникают первые серьезные опасения по поводу Голода.

– Я тебя не для того спасала, чтобы ты убил кучу людей, – говорю я.

– Ты знаешь, кто я такой, цветочек. – Опять он меня так зовет. – Не делай вид, будто не знаешь моей натуры.

Прежде чем я успеваю возразить, мы входим в Анита2полис.

Мы идем по улице, а люди вокруг заняты утренними делами. Однако, завидев Голода и его огромную косу, они замирают.

Когда мы приближаемся к центру города, по растрескавшемуся асфальту прямо к Голоду галопом подлетает угольно-черный конь. Морда у него на редкость злобная, однако всадник при взгляде на него словно вздыхает с облегчением.

Стойте-ка. Это что, его?..

Конь замедляет бег и наконец останавливается перед Голодом.

Всадник прислоняется лбом к лошадиной морде.

– Все хорошо, мальчик, – говорит он, поглаживая коня. – Теперь тебя никто не тронет, – повторяет он те самые утешительные банальности, которые я говорила ему самому прошлой ночью.

Я смотрю на коня. Где он был все это время? И почему решил появиться именно сейчас?

Они готовят для меня ловушку.

В тот же миг я слышу свист стрелы.

Хлоп!

Стрела с каким-то хлюпающим звуком вонзается в плечо Голода.

Я жду, что всадник вскрикнет или дернется, как прошлой ночью, но ничего подобного.

Он улыбается.

Меня пробирает дрожь.

Это не взгляд испуганного человека. Это взгляд человека, желающего испепелить весь мир.

Глаза Голода на одну долгую секунду встречаются с моими, и в них плещется злобное веселье. Затем он переводит взгляд на людей, идущих за черным конем, – людей, которых я замечаю только сейчас. В руках у них луки, мечи и дубины.

– Я надеялся, что еще увижу вас, – говорит Голод.

Ноздри всадника раздуваются, налетает порыв ветра. И больше ничего, что могло бы послужить нам предостережением.

В следующее мгновение земля раскалывается прямо под ногами людей, снизу пробиваются крепкие зеленые побеги. В считаные секунды они вытягиваются вверх, обвиваются вокруг лодыжек стоящих и поднимаются все выше и выше.

Люди кричат, явно перепуганные, кто-то из зевак тоже начинает кричать, а многие бросаются наутек.

Я же стою неподвижно, как камень, не отрывая взгляда от происходящего. Я никогда не видела ничего подобного. Все те страшные сказки на ночь, которые я слышала о всадниках, вдруг становятся реальностью.

Лианы разрастаются, ползут вверх по ногам и туловищам и вскоре начинают выпускать шипы. Теперь люди кричат уже по-настоящему. Некоторые пытаются разорвать безжалостные путы. Одному удается вырваться, но он спотыкается, падает, и чудовищное растение тянется к нему – так, будто обладает разумом, хоть это и кажется невозможным.

Я бросаю взгляд на Голода, а тот сосредоточенно смотрит на людей, и на губах у него играет жестокая улыбка. Он говорил, что может губить растения, но ни слова не сказал о том, что может выращивать их по своему желанию или превращать в оружие. Однако очевидно, что сейчас он именно это и делает.

Растения уже в рост человека, и их бесчисленные ветви обвивают руки и ноги всех, до кого могут дотянуться. И тут… тут они начинают сжиматься. Оружие выпадает из рук людей. Но на этом дело не заканчивается.

Я закрываю рот руками.

– Боже мой. Боже мой. Боже мой!

Мне даже не приходит в голову сказать всаднику, чтобы он остановился.

Я просто с ужасом смотрю, как ломаются кости, как корчатся тела. От этого зрелища у меня сводит желудок. Я повидала немало насилия, но такого – никогда. Никогда.

А потом все заканчивается. Слишком много жизненно важных органов в этих телах уже раздавлено. Может, Голод и смог бы оправиться от таких травм, но эти люди – нет. Они уже обмякли в своих диковинных клетках, их выпученные глаза пусты, руки и ноги скрючены.

Я отворачиваюсь, и меня начинает рвать.

Мертвы. Они все мертвы.

На несколько секунд в Анитаполисе воцаряется странная тишина. Хотя многие обратились в бегство при виде этой чудовищной схватки, немало и тех, кто остался, притянутый любопытством и ужасом.

Всадник окидывает их взглядом.

– Бесконечно долгие дни я провел в заточении. Меня пытали и убивали, а я воскрес. Никто из вас не пришел на помощь. – Долгое молчание. – Вы думали, что и правда отделались от меня, что теперь вы в безопасности?

Погодите-ка. Что?..

Я смотрю на всадника широко раскрытыми глазами, и во мне нарастает ужас.

Он качает головой, и улыбка вновь появляется на его лице.

– Вы никогда не были в безопасности. Ни тогда, ни тем более сейчас. Ваши посевы погибнут. Ваши дома будут лежать в руинах. Вы сами и все, что вы когда-то любили, канет в вечность.

Я не чувствую надвигающегося землетрясения. Только что я стояла на твердой земле, а в следующее мгновение она внезапно уходит из-под ног, и меня швыряет вперед. Я сильно ударяюсь об асфальт, моя корзина и плоды джаботикабы разлетаются по дороге, идущей трещинами.

Сквозь крики я слышу какие-то странные стоны, а затем звуки рушащихся домов. Земля продолжает сотрясаться.

Я прикрываю голову руками и сжимаюсь в комок в ожидании, когда все закончится.

Несколько лет назад в нашем городе уже было сильное землетрясение, разрушившее множество зданий и похоронившее десятки людей заживо.

И вот это случилось снова.

Землетрясение продолжается. И все, что я могу сделать, – это сжаться в комок и прикрыть голову. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем дрожь земли наконец стихает.

Я осторожно отнимаю руки от лица. Пыль еще оседает вокруг меня, но, кажется… кажется, Анитаполис разрушен полностью.

Просто… стерт с лица земли.

Иисус, Иосиф и Дева Мария!

Пока я глазею, раздаются новые крики. Я зажмуриваю глаза, пытаясь отгородиться от этих звуков. Потом стихают и они. Я не слышу ничего, кроме собственного прерывистого дыхания.

Наконец, я заставляю себя открыть глаза и просто… охватить разумом творящийся кошмар. Новые странные растения, новые изуродованные тела.

Вот теперь вокруг царит настоящая тишина.

Не знаю, осталась ли тут хоть одна живая душа.

Не считая меня… Меня и всадника.

Несколько долгих минут я не могу говорить. Пытаюсь, но слова не идут на язык.

Я издаю низкий горловой звук, перерастающий в вой.