Женщина

– Сейчас трудно обо всем переговорить, но передайте ему хотя бы это, – вдруг очнувшись, уловила Йоко последние слова Кото. Она пропустила мимо ушей почти все, что он говорил, но смотрела на него с таким видом, будто слушала очень внимательно.

– Непременно… Но вы все же напишите ему потом подробное письмо. А то не дай бог я что-нибудь не так скажу…

Кото невольно улыбнулся. Это «не дай бог я что-нибудь не так скажу» напоминало ему другие, похожие на очаровательный лепет ребенка, слова, которые иногда слетали с губ Йоко.

– Ну, что вы… Если даже что-нибудь и не так передадите, большой беды не будет… А письмо я уже написал и положил вам под подушку в каюте. Спрячьте его потом куда-нибудь. Еще я хотел сказать… – Кото замялся. – В общем, не забудьте – там, под подушкой.

В этот момент послышалось громкое: «Ура доктору Тагаве!» Недовольные тем, что помешали их разговору, Йоко и Кото посмотрели вниз. Детина в черном хаори[17] с пятью огромными фамильными гербами и широких штанах в красную и белую полоску, не то учитель танцев с мечами, не то учитель фехтования (это был Тодороки, всегда появлявшийся там, где собиралось хоть несколько человек), топал толстыми деревянными гэта по деревянному настилу набережной и орал истошным голосом. Его крик дружно подхватили какие-то политиканствующие молодчики, очень напоминавшие наемных громил, и студенты частных политических курсов. Пассажиры-иностранцы сгрудились у поручней, с любопытством наблюдая эту сценку. Супруги Тагава, улыбаясь, подошли к борту, чтобы ответить на приветствия. Заметив это, Йоко привычным жестом поправила прическу, чуть-чуть повернула голову и пристально посмотрела на Тагаву. Поглощенный тем, что происходит на пристани, Тагава вдруг оглянулся, будто кто-то толкнул его, и посмотрел на Йоко.

Госпожа Тагава тоже машинально оглянулась, а Йоко, удостоверившись, что в заискивающем взгляде господина Тагавы то вспыхивают, то гаснут плотоядные огоньки, в первый раз встретилась глазами с его супругой. Все лицо госпожи Тагавы, от узкого лба до тяжелого подбородка, выражало высокомерие и подозрительность. А Йоко смотрела на нее учтиво и дружелюбно, как смотрят на человека, которого до сих пор знали только по имени, но глубоко уважали и которого наконец-то посчастливилось увидеть. Затем тут же, не смущаясь присутствием госпожи Тагавы, она кокетливо взглянула на ее мужа.

– Ура супруге доктора Тагавы! Ура! Ура! – раздались на набережной приветственные возгласы, еще более громкие, чем в адрес самого Тагавы. Люди размахивали зонтами, шляпами. Госпоже Тагавк пришлось отвести глаза от Йоко. Она помахала платком с кружевной каймой и улыбнулась толпе самой любезной улыбкой. Стоявший рядом с Тагавой молодой господин в отличном сюртуке с красным цветком в петлице, улыбаясь, точно все эти приветствия относились к нему, высоко поднял шляпу и крикнул: «Ура!»

Суета на палубе усиливалась. Служащие и матросы озабоченно сновали между пассажирами и провожающими. С палубы первого класса было видно, как провожающие в третьем классе, подгоняемые старшим стюардом, вереницей спускаются по сходням. Навстречу им, поблескивая мокрыми зонтиками, бежали матросы, которые были свободны от вахты и получили разрешение сойти на берег. Их европейская одежда отличалась смешным щегольством: шляпы, пиджаки, брюки, галстуки, ботинки никак не сочетались между собой. Смешиваясь с шумом, теплый, слегка пахнущий машинным маслом пар окутал людей на палубе. Лебедка на носу парохода умолкла, и люди вдруг оглохли от наступившей тишины. Громкие голоса матросов, перекликавшихся между собой, рождали у пассажиров тревожную мысль – уж не случилось ли какой беды.

Последние минуты перед отплытием всегда бывают особенно суматошны. Близкие друзья не могут оторваться друг от друга и от волнения неспособны высказать то, что у них на сердце, те же, кто пришел проводить лишь из вежливости, рассеянно глядят по сторонам, захваченные общей суетой, и теряют из виду своих знакомых. Перед Йоко вдруг стали появляться какие-то люди. Пробормотав приличествующие случаю прощальные слова, они торопливо сходили на берег. Несмотря на сутолоку, Йоко заметила, что взгляд Тагавы то и дело останавливается на ней, и, коротко отвечая на приветствия, старалась принять наиболее привлекательную позу и придать лицу выражение наивности. Дядя и тетка с видом могильщиков, благополучно доставивших гроб к могиле, передали Йоко вещи, поспешно и очень сухо простились с ней и, обгоняя всех, стали спускаться по сходням. Йоко мельком взглянула вслед уходящей тетке и поразилась: надев платье старшей сестры, матери Йоко, тетка оказалась как две капли похожей на нее. Это покоробило Йоко. Но она тут же удивилась, что подобные мелочи могут занимать ее сейчас. Однако ей не пришлось долго размышлять об этом. Подошли еще какие-то родственники, проговорили нечто вроде напутствия, поглядели на нее не то с жалостью, не то с завистью и как призраки исчезли не только из глаз, но даже из памяти Йоко. Четыре школьные подруги Йоко – кто с простой прической на европейский лад, какую носят учительницы, кто с аккуратной «марумагэ»[18] – говорили ей что-то, но слова их принадлежали другому миру, теперь совершенно далекому от нее; они пытались даже всплакнуть, но слезы их были всего лишь слезами предательниц, забывших о данном когда-то обете блюсти свою независимость. Но вот исчезли и они, спасая свои кимоно от дождя. Последней к Йоко робко подошла старая кормилица и низко поклонилась. Йоко почувствовала, что ей невмоготу выносить эту церемонию, и оглянулась, ища глазами Кото. Он по-прежнему неподвижно, будто в оцепенении, стоял у поручней и смотрел прямо перед собой.

– Гиити-сан, пароход вот-вот отойдет. Прошу вас, помогите спуститься на берег женщине… это моя нянька… Боюсь, как бы она не поскользнулась…

Слова Йоко встряхнули Кото. Будто обращаясь к самому себе, он заметил:

– Я бы не прочь сейчас поехать в Америку.

– Пожалуйста, проводите ее до набережной… Непременно приезжайте… Ну вот, Гиити-сан, пришла пора прощаться. Мне, право, очень жаль…

Сама не зная почему, Йоко испытывала к этому юноше теплое чувство. Она не сводила с него широко раскрытых глаз. Кото тоже пристально смотрел на Йоко.

– Не знаю, как и благодарить вас. Еще раз прошу, не оставляйте моих сестер. Я не доверяю тем людям… До свидания.

– До свидания, – словно эхо, повторил Кото, оторвался от поручней, надвинул на лоб соломенную шляпу и пошел следом за кормилицей.

Йоко подошла к трапу и раскрыла зонтик, чтобы защитить Кото и кормилицу от дождя. Она провожала их взглядом ступенька за ступенькой, а на мокром от дождя зонтике появились и исчезли, подобно видению, лица Айко и Садаё, с которыми она простилась еще в Токио. Йоко так и не повидалась с Садако. Айко и Садаё просились проводить ее, но Йоко выбранила их и запретила даже говорить об этом. Когда Йоко уже сидела в коляске рикши, Айко зачем-то стала расчесывать волосы, но гребень вдруг сломался. Тут Айко не выдержала и расплакалась навзрыд – словно плотина прорвалась. Садаё не сводила с Йоко сердито блестевших глаз, из которых непрерывно катились слезы…

Совсем одна Йоко отправляется в далекий путь. Уныние и жалость к себе охватили ее. Впрочем, это не помешало ей снова оглянуться на Тагаву. В это время с господином Тагавой и его супругой прощались двое мальчиков в гимназической форме и девочка с коротко подстриженными волосами и простым поясом, завязанным спереди. Гувернантка подняла девочку, и госпожа Тагава поцеловала ее в лоб. Йоко, которая с материнской нежностью думала о Садако, эта сценка уколола, будто насмешка, но она тут же с презрением подумала: «Женщины все же глупеют, когда у них появляются дети». Себе Йоко позволяла проявлять материнские чувства, а госпоже Тагаве почему-то в этом отказывала.

Сцена прощания раздражала Йоко, и она перевела взгляд на пристань. Ни кормилицы, ни Кото там уже не было.

Раздались удары гонга. От суматохи все судно ходило ходуном. Мимо Йоко, придерживая шапочки, пробежали матросы. Они тащили трос, и Йоко казалось, что воздух рвется на части от их неистовых усилий. Столпившиеся у трапа провожающие как по команде сняли шляпы. Тут госпожа Исокава, как видно, вспомнила про Йоко и, сказав что-то госпоже Тагаве, подошла к ней.

– Настало время проститься, но прежде я хочу представить вас госпоже Тагаве. Я вам как-то говорила о ней.

Йоко примирилась с необходимостью стать жертвой любезности госпожи Исокавы и даже последовала за нею не без любопытства. Ей хотелось посмотреть, как поведет себя при этом господин Тагава.

– Йоко-сан! – вдруг раздалось за ее спиной. Йоко оглянулась. Рядом стоял незнакомый молодой человек. От него разило винным перегаром, лицо было багрово-красным, глаза налиты кровью. Йоко не успела отпрянуть, и рука этого промокшего до нитки пьяного человека вцепилась ей в плечо.

– Помните меня, Йоко-сан? Вы жизнь моя. Вся моя жизнь! – По его еще не знавшим бритвы щекам текли слезы. Опираясь на Йоко, чтобы не упасть, он продолжал: – Вы выходите замуж?.. Поздравляю… Поздравляю… Но вас не будет в Японии. Страшно подумать!.. Я…

Голос молодого человека дрогнул. Он тяжело вздохнул, всхлипнул и горько, совсем по-женски, расплакался, уткнувшись лицом в плечо Йоко.

Неожиданное происшествие смутило Йоко. Она решительно не могла припомнить, кто этот человек, где и когда она с ним встречалась. Уйдя от Кибэ, она легко сходилась с мужчинами и так же легко расставалась с ними, не отдавая предпочтения никому. Может быть, этот юноша один из тех, кого она холодно и расчетливо увлекла, а затем бросила? Память ничего ей не подсказала. Надо как-то от него избавиться. Йоко положила саквояж и сверток на палубу и попыталась стряхнуть его руку с плеча, но тщетно. Родственники и подруги, стоя внизу, смотрели на нее с плохо скрываемым злорадством, и эти взгляды причиняли ей почти физическую боль. Слезы незнакомца просачивались сквозь тонкую ткань кимоно. Его всклокоченные, блестящие волосы касались ее щек, подбородка, и запах их волновал Йоко. Позабыв стыд и приличия, он плакал при всех, и в Йоко шевельнулось нечто вроде легкой гордости, смешанной с негодованием и жалостью.

– Пустите же! Пароход отходит, – строго сказала Йоко. Затем доверительно, будто уговаривала ребенка, прошептала ему на ухо: – В этом мире все одиноки.

Молодой человек часто-часто закивал в знак того, что хорошо ее понял, однако его дрожащая рука продолжала цепко держать плечо Йоко.

Снова над пароходом разнесся величественный звук гонга. И команда, и пассажиры, будто сговорившись, с любопытством наблюдали за Йоко. Госпожа Исокава вначале растерялась, но потом подошла и попыталась оторвать юношу от Йоко. Он упирался, как капризный ребенок, и еще крепче прижимался к Йоко. Матросы, стоявшие на носу парохода, громко хохотали. Один из них нарочно чихнул. До отхода судна оставались считаные секунды. «Я, кажется, становлюсь посмешищем», – подумала Йоко и со злостью крикнула:

– Да пустите же наконец! Пустите! – и огляделась, ища помощи.

Рослый моряк, о чем-то беседовавший с Тагавой, заметил растерянность Йоко и размашистым шагом подошел к ней.

– Ну-ка, я сейчас провожу его!

Не дожидаясь ответа Йоко, он спокойно взял молодого человека за плечи. Взбешенный такой бесцеремонностью, тот яростно отбивался, но моряк, обхватив его правой рукой поперек туловища, легко поднял, словно ручной багаж, и потащил вниз по трапу. Госпожа Исокава, даже не попрощавшись с Йоко, поспешила вслед за ним.

Заревел гудок. Он словно разбудил тех, кто провожал чету Тагава, и они опять заорали: «Ура!» Пароход стал медленно отчаливать. Спровадив молодого человека на пристань, моряк, несмотря на свой огромный рост, с обезьяньей ловкостью взобрался по веревке на палубу. Толпа восхищенно зашумела.

Некоторое время Йоко не сводила гневного взгляда с молодого незнакомца, а он, как сумасшедший, широко размахивал руками и все порывался бежать вслед за пароходом. Его удерживали. Пытаясь вырваться, он упал и так и остался лежать, рыдая и кусая себе руки. Его истошные вопли были слышны на палубе. Провожающие вдруг притихли, сосредоточив все внимание на этом безумце. Положив руки на поручни, Йоко тоже смотрела на него, но думала уже о чем-то своем. В душе ее царили тупое безразличие и пустота, казавшиеся ей самой странными. От Йоко не ускользнуло, что Кото даже не взглянул на молодого человека, а упорно смотрел себе под ноги. Ей вновь бросилась в глаза тетка. Она, наверное, была очень довольна тем, что на ней нарядное платье. Повернувшись спиной к пароходу, кормилица прижимала к глазам платок. Слезы ее были вызваны, пожалуй, не только расставанием с Йоко, но еще и этим неприятным происшествием с молодым человеком.

Пароход набирал скорость. Толпа людей, суетившихся, как муравьи, становилась все меньше и меньше, постепенно сдвигаясь к центру гигантской панорамы порта, которая развертывалась перед Йоко. Кого же искали ее глаза на удаляющейся пристани? Йоко сама себе не верила. Она не пыталась отыскать среди крошечных фигурок кормилицу, не прощалась взглядом с милыми ей улицами Йокогамы, нет, она смотрела на маленькую черную точку – скорчившегося на берегу несчастливца. Всякий раз, как на пристани кто-нибудь взмахивал ярко белевшим в прозрачном воздухе платком, всякий раз, как на лицо ей падала дождевая капля с натянутого над палубой тента, Йоко чудилось, будто она слышит его прерывающийся крик:

– Йоко-сан, я пропаду без вас… Пропаду-у-у…

10

Ни один пассажир, привык ли он к морским путешествиям или пускался в дальний путь впервые, не мог устоять на месте, когда пароход выходил из гавани. Мешая деловито сновавшим взад и вперед матросам, заканчивавшим последние приготовления к далекому рейсу, все они в беспричинном возбуждении столпились на палубе и смотрели, как медленно тает силуэт Йокогамы, которая только что была совсем рядом. Йоко смотрела в сторону пристани, прислонившись к поручням и подставляя лицо падавшим по-весеннему тихо каплям дождя, только в глазах ее застыло безразличие. Где-то в самом дальнем уголке мозга с озабоченным видом проходили близкие и чужие ей люди, каждый стремился оставить глубокий след и… исчезал. Йоко, будто в полусне, рассеянно и без интереса следила за этими фигурами. Апатия сковала всю ее так, что она не могла шевельнуться.

Снова всплыло лицо молодого незнакомца. «Откуда такая привязанность? – подумала Йоко. – Разве были у него на то причины?» Растрепанные волосы блестят в лучах вечернего солнца и кажутся белокурыми. Он впился зубами в собственную руку, и из нее каплет кровь. Капли падают одна за другой, описывая в воздухе сверкающий радужный полукруг.

«Я пропаду без вас», – явственно донеслось до Йоко, и, словно очнувшись, она оглядела порт. Но даже это не вызвало в ней никаких чувств. И точно младенец, пробудившийся на миг, чтобы тут же забыться в сладком сне, Йоко снова стала грезить наяву. Постепенно порт исчез из виду, а перед Йоко вновь возникло то же видение: молодой человек, впившийся зубами себе в руку. Странное ощущение! Быть может, она просто не выносит вида крови? «Не становлюсь ли я истеричкой?» – беспечно подумала Йоко. Бывает, что со спокойным течением в реке соседствует бурный, пенящийся водоворотами поток, отделенный совсем незаметной, тоньше волоса, границей. Йоко представилось, будто она плывет в спокойной воде и в то же время бурные волны подбрасывают ее и увлекают в стремнину. Но она отнеслась к этому безразлично, словно все это происходило не с ней, а с кем-то другим. Собственная апатия была ей противна, но она стояла все так же неподвижно, прислонившись к поручням.

«Доктор Тагава!» – внезапно пришла ей в голову шаловливая мысль. Однако она тут же представила себе, как супруги Тагава, расположившись в плетеных креслах у противоположного борта, о чем-то весело беседуют с другими пассажирами, а те все подходят к ним с угодливыми улыбками, и мысли ее снова вернулись к незнакомому юноше. Она вдруг ощутила тепло на правом плече – это были его горячие слезы. Чуть повернув голову, остановившимся равнодушным взглядом, словно лунатичка, Йоко посмотрела на свое плечо и почему-то вспомнила о моряке, который вышвырнул молодого человека на пристань. Будто прозрев, увидела Йоко его загорелое, с крупными чертами лицо и как завороженная смотрела широко раскрытыми глазами на густые брови и черные усы.

Пароход шел почти полным ходом сквозь сетку мелкого дождя, похожего на туман. Из отливных отверстий с шипением выходила отработанная вода, и этот шум вернул наконец Йоко к действительности. Уже не видение, а живой, из плоти и крови, моряк стоял перед нею. Йоко растерялась и глядела на него как Ева, впервые увидевшая Адама.

– Путь нам предстоит долгий, но это ничего. Смотрите, как далеко Япония. – Он показал рукой на сеттельмент Йокогамы. От его крутых плеч, от руки, энергично протянутой к горизонту, веяло могучей силой породнившегося с морем человека. В ответ Йоко молча наклонила голову и почувствовала, будто что-то властное толкнуло ее, отозвавшись в груди сладкой болью желания.

– Вы одна едете? – снова раздался его густой хрипловатый голос. И опять Йоко молча кивнула в ответ.

Судно шло все быстрей, палуба дрожала под ногами. Йоко старалась смотреть на море, но присутствие этого человека волновало ее. Такого смятения Йоко никогда еще не испытывала. Надо было что-то сказать, стряхнуть с себя тяжелое оцепенение, но это было выше ее сил. «Что бы она сейчас ни сказала, все будет ложью», – думала Йоко. Однако забыть о моряке и отдаться прежним грезам она уже не могла. Нервы ее были натянуты до предела, взгляд обрел такую остроту, что проникал вдаль, сквозь дождливую мглу, а гнетущая тоска представлялась сейчас Йоко преходящей. Моряк небрежно вытащил из кармана какую-то записку и, хмуря лоб, делал на ней карандашом пометки; потом, скосив глаза на воротник, стал ногтем большого пальца соскребать грязь и щелчком сбивал ее.

От волнения Йоко была не в силах дольше оставаться на палубе. Что-то чужое бесцеремонно, размашистым шагом входило в ее душу, и, словно убегая от этого, она оторвалась от поручней и направилась в каюту.

– Уходите? – Моряк посмотрел ей вслед, оценивая взглядом всю ее, с головы до ног.

– Пойду к себе, – с трудом ответила Йоко с необычной для нее кротостью в голосе. Моряк пошел следом за ней.

– К себе?.. Видите ли, Нагата-сан говорил, что вы едете одна, и мы перевели вас в каюту рядом с лазаретом. В ней немного теснее, чем в той, что вам показывали, зато она удобнее. Позвольте, я провожу вас.

Моряк пошел впереди Йоко. От него исходил запах дорогого вина и сигар, словно въевшийся в его кожу и присущий только ему одному. Он уверенно спускался по узкому трапу. Йоко шла за ним, со странным волнением разглядывая его могучую шею и широкие плечи.

Миновав столовую, где стояли в ряд спинками к столам десятка два стульев, они вошли в темный коридор, похожий на переулок. На двери справа висела толстая латунная табличка: «Лазарет». На двери напротив на лакированной дощечке мелом было написано: «№ 12, г-жа Йоко Сацуки». Моряк громко постучал в дверь лазарета. Оттуда тотчас же высунулось длинное бледное лицо, мелькнул расстегнутый воротник рубашки. Это, очевидно, был судовой врач. Заметив Йоко, он смутился и снова исчез за дверью.

– В двенадцатой все готово? – громко и властно спросил моряк.

– Да, я велел там убрать. Но вы все же посмотрите. Я сейчас, одну минутку. – Голос у врача был тонкий, как у женщины.

– Это, собственно, его каюта, но он освободил ее для вас и велел бою навести там порядок. Сейчас посмотрим, чисто ли там, – пробормотал моряк и, открыв дверь, оглядел каюту. – Гм, кажется, ничего.

Он посторонился, пропуская Йоко, затем достал из кармана и протянул ей большую визитную карточку.

– Я служу здесь ревизором, – сказал он. – Если вам что-нибудь понадобится, всегда к вашим услугам.

Йоко молча кивнула и взяла карточку. На ней значилось: «Санкити Курати, кавалер ордена “За заслуги” 6-й степени, ревизор п/х “Эдзима-мару” Японской пароходной компании».

Йоко уже собиралась переступить высокий порог своей каюты, как вдруг услышала:

– Вот вы где, господин ревизор!

В коридоре появился Тагава с женой. Ревизор приветствовал их, приподняв фуражку. Госпожа Тагава, одетая по-европейски, шелестя шелковой юбкой, подошла прямо к Йоко и, сверля ее своими маленькими глазками, блестевшими за стеклами очков, произнесла:

– Ведь это о вас мне говорила госпожа Исокава? Она назвала мне ваше имя, но…

Этим «но» госпожа Тагава явно хотела сказать, что трудно запомнить имя человека, у которого, собственно, нет имени. Йоко вздрогнула. Присмиревшая было с ревизором, она снова стала прежней Йоко. И мысль ее заработала со страшной быстротой. «Как повести себя, что ответить?» И она тут же решила держаться так, как держалась бы в подобной обстановке любая другая женщина, – очень скромно и почтительно.

– О! – с робким удивлением воскликнула она и низко поклонилась. – Очень сожалею, что заставила вас прийти сюда. Весьма признательна за честь. Меня зовут Йоко Сацуки. Я впервые в таком далеком путешествии, и притом совершенно одна, и…

Она бросила быстрый, как молния, взгляд на Тагаву и, снова поклонившись, добавила:

– Я не хочу быть навязчивой, но была бы счастлива поближе с вами познакомиться.

– Ну, моя жена тоже не из опытных путешественниц, – поспешно вставил Тагава. – Во всяком случае, – продолжал он приторно-любезным тоном, – вы единственные дамы на пароходе и должны подружиться.

И вдруг совсем уже другим тоном, видно испугавшись, что не угодил жене, обратился к ревизору:

– А сколько японок на китайской палубе?

– Точно не могу сказать, еще не просматривал списки. Человек тридцать-сорок, пожалуй, будет… Кстати, вот здесь находится лазарет. Сейчас ведь по лунному календарю еще август, в это время бывают штормы. Так что врач может понадобиться. Сейчас я вам его представлю.

– Что вы говорите? Неужели в океане бывают бури? – слегка изменившись в лице, испуганно спросила госпожа Тагава, оглянувшись на Йоко.

– Еще какие! – небрежным тоном ответил ревизор и, улыбаясь Йоко, представил всем судового врача Короку.

Проводив взглядом супругов Тагава, Йоко отправилась к себе. Из-за дождливой погоды в каюте было сыро и душно; в воздухе стояли неизвестные Йоко пароходные запахи. Йоко вся покрылась испариной и, чтобы избавиться от неприятного ощущения, принялась развязывать оби, оглядывая многочисленные коробки и свертки, которыми было забито все пространство между узкой койкой и умывальником. На комоде перед зеркалом стояла корзина с фруктами и два букета. От кого могли быть эти цветы? Йоко взяла один букет. Оттуда выпал листок плотной бумаги. Йоко подняла его. Это была фотокарточка размером в полуоткрытку – поясной портрет девушки с европейской прической, в гимназической форме. На обороте надпись: «Короку-сама[19]. От покинутой Тиё». Невероятно, чтобы Короку мог нечаянно забыть здесь такую вещь. Должно быть, он сделал это намеренно, чтобы возбудить в Йоко любопытство или даже ревность. С презрением к этой слишком уж наивной уловке Йоко швырнула карточку на пол, как швыряют собаке кость. «Так вот, значит, как относятся моряки к одиноким путешественницам!» Губы ее скривились в иронической усмешке.

Она выдвинула из-под койки чемодан и достала юката[20]. Вдруг кто-то без стука открыл дверь. В замешательстве Йоко загородилась юката, выпрямилась и, оглянувшись, увидела судового врача. Легкий шелк полуспущенного нижнего кимоно, которое выглядывало из-под юката, не скрывал очертаний стройного тела Йоко. Глаза врача засветились чувственным блеском. Вошедший без разрешения, словно был давним знакомым Йоко, он теперь смутился и в нерешительности топтался у порога.

– Простите, что я в таком виде. Входите же. Вам что-нибудь нужно? – с чуть заметной улыбкой сказала Йоко. Ее любезный тон вконец смутил Короку.

– Да… нет, я, собственно, могу и потом… – Он замялся. – …Просто в вашей прежней каюте под подушкой оказались вот эти письма, бой принес их мне, и я хотел поскорее передать их вам, – говорил Короку, вынимая из кармана два письма. Йоко поспешно взяла их. Оба были от Кото, одно на имя Кимуры другое – ей. Улыбаясь одними глазами, Короку с серьезной миной наблюдал за Йоко. «Наверно, думает, что я нарочно положила эти письма, как он фотографию», – решила Йоко, подняла с полу фотографию и, нарочно повернув ее оборотной стороной, протянула Короку, не глядя на него.

– Это я нашла здесь. Ваша сестра? Хорошенькая!

Короку ушел, бормоча извинения. Вскоре из лазарета донесся громкий смех. Кажется, смеялся ревизор. «Так он все еще здесь?» – насторожилась Йоко. Придерживая на груди кимоно и наклонив голову, она вся обратилась в слух. Снова раздался взрыв смеха. Потом дверь лазарета, видимо, распахнули, потому что Йоко вдруг совершенно отчетливо услышала, как ревизор громко и грубо сказал:

– Devil take it! No tame creature then, eh?[21]