Вся твоя ложь

– Да, именно так о нем все и думают.

– Слушай, я вовсе не пытаюсь его обелить. Давай выкладывай, что же он натворил.

Мне становится не по себе, я начинаю ерзать на стуле. По крайней мере, я могу рассказать, как все началось, убеждаю я себя.

– За последние пару лет он все больше и больше от меня отдалялся. Я не могу точно вспомнить, когда впервые я это почувствовала – после смерти матери у меня было тяжелое время.

– Да уж… Я помню, – хмыкает Зора, выражая таким странным образом свое сочувствие.

– Я видела, что творится что-то неладное, но не могла понять что именно. По ночам Эндрю часами разговаривал с кем-то по телефону, запираясь в своем кабинете. Он больше не оставлял свой телефон без присмотра, как раньше, теперь всегда носил его с собой. А потом он вообще перестал обращать на меня внимание.

– Как так?

– Он полностью перестал меня замечать, прекратил смотреть на меня. Два года назад, после смерти Лидии, когда всплыли условия ее завещания, мы с ним крепко поссорились. Он считал, что мы обязательно должны выполнить ее требование, чтобы получить наследство. Я сказала «нет». Но он был настолько невыносим, что в конце концов я сдалась и даже позвонила в «Ашамс». Там, разумеется, никаких свободных мест не было и в помине, как я тебе уже рассказывала. И вот вскоре после этого Эндрю перестал смотреть мне в глаза. Как будто я прекратила свое существование.

– Как это? Я ничего не понимаю… – растерянно бормочет Зора.

– Последние два года Эндрю отказывался смотреть на меня, он не видел меня в упор. Он будто покрылся непроницаемым стальным панцирем. На поверхности безукоризненно вежливый, безупречно услужливый, выполняющий все свои обычные обязанности. Но внутренне я перестала для него существовать.

Зора молчит.

– Вот видишь, я знала, что ты не поймешь.

Зора продолжает сидеть, не проронив ни слова.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – с любопытством спрашиваю я.

– Даже и не знаю, что тут скажешь, – отстраненно говорит Зора. – Он объявил тебе бойкот? Вот что между вами происходило?

– Нет. Не бойкот. Он разговаривал со мной. Точнее, он что-то говорил мне. Просто ему особо нечего было мне сказать. Все наши разговоры были такие бессмысленные. Чисто на бытовые темы: какие-то повседневные нужды, покупка продуктов… Ничего существенного.

– Но он все-таки разговаривал с тобой? – уточняет Зора.

– Да, разговаривал. Но его как будто уже не было со мной. Он был где-то далеко… Я пыталась, Зора. Правда. Старалась как-то это изменить. Перепробовала все. Устраивала, как в юности, романтические свидания, готовила изысканные блюда, пару раз даже пыталась соблазнить его…

Я замолкаю, краснея от стыда. Начинаю вспоминать, как он тогда почти что даже смотрел на меня, со смиренной добротой протягивая мне халат, чтобы я прикрылась. А потом он просто отвернулся и вышел.

– О боже, ты хочешь сказать, что вы перестали трахаться? – восклицает Зора.

Я делаю глубокий вдох и киваю:

– Да. Я списывала это на нервную обстановку у него на работе. На давление и усталость… Потом начались эти длительные ночные звонки… я тоже пыталась убедить себя, что они все так или иначе связаны исключительно с его работой. Но потом… – Я делаю паузу. – Потом он несколько раз не пришел ночевать.

– И что же? – Зора делает глоток, другой, внимательно слушая.

– Я решила за ним проследить. Я отправила Робин ночевать к подружке и стала караулить Эндрю возле работы. Дождалась, когда он выйдет из офиса, и незаметно пошла за ним следом. Это случилось буквально на прошлой неделе.

– И что? Ты их видела? – доносится до меня будто сквозь туман голос Зоры.

Я смотрю на нее, но вижу кого-то другого. Я вижу Эндрю – его затылок, наклон плеч. Как он идет впереди меня, спускается в метро, доезжает до конечной станции. Потом торопливо поднимается по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, словно не может дождаться, когда доберется до места встречи. Я вижу, как ярко выделяются на фоне дождливого серого дня блестящие волосы блондинки, ждущей его под козырьком у входа в магазин.

Я выхожу из плена своих воспоминаний и снова возвращаюсь в комнату к Зоре, утвердительно кивая головой на ее вопрос. Она больше ни о чем не спрашивает.

– Значит, у него роман, – говорит она решительно. – А тебе действительно нужно было уезжать? Может, тебе следовало остаться и высказать ему все в лицо?

Я мрачно смотрю на нее:

– Я так и сделала. Я и в самом деле высказала ему все, что о нем думаю.

– И как же он на это отреагировал?

– Он засмеялся, Зора, – отвечаю я. – Он просто посмеялся надо мной. А потом ушел из дома. Исчез на пару часов. И отключил свой телефон. А когда вернулся, мне показалось, что он стал совершенно другим человеком. Как будто кто-то чужой за это время вселился в его тело.

Даже теперь, рассказывая это Зоре, я ощущаю холод, которым веяло тогда от него. Я вижу в его глазах этот ледяной отчужденный взгляд, изучающий меня, будто незнакомку. Впервые за последние пару месяцев мы встретились глазами, и я невольно съежилась от того презрения, которое исходило от него.

– Да, я трахаюсь кое с кем на стороне. И я хочу, чтобы ты ушла. Если ты не уедешь в эти выходные, захватив с собой Робин, то я отвезу и сдам ее в такие места, откуда не возвращаются. И ты никогда ее больше не увидишь.

Я делаю глубокий вдох и повторяю его слова Зоре.

– Да ладно тебе, – машет она рукой. – Это какой-то бред. Он не смог бы такого сделать.

– Может быть… – тихо говорю я. – Но я ему поверила. И я ничего не смогла бы сделать. Он показал мне прямо на следующий день, на что он действительно способен. Кое-кто с его разрешения забрал Робин из школы – блондинка, как мне потом сказали. Она отвезла Робин к Эндрю, и он где-то продержал ее несколько часов безо всякой связи с внешним миром. Оба их телефона были выключены. Никто их не видел, никто не знал, где они. Я просто сходила с ума.

– Звучит довольно скверно, – соглашается Зора.

– Это был самый ужасный день в моей жизни, – продолжаю я. – Ты, наверное, думаешь, что, когда она вернулась домой целой и невредимой, я была на седьмом небе от счастья. Но это был едва ли не самый пугающий момент всего вечера. Он убедил ее, что все, что произошло, это совершенно нормально. Что это было просто такое развлечение и вечерний поход в кино. Он ведь даже убедил ее выключить свой телефон, чтобы не мешали никакие звонки. И когда Робин, такая счастливая и довольная, появилась дома, вприпрыжку вошла в комнату, то я не смогла сказать ничего из того, что собиралась. Я не хотела пугать ее. Именно тогда я поняла, что имею дело с чем-то таким… возможность чего я прежде совершенно не осознавала и не допускала… Как раз в это самое время неожиданно появилось свободное место в «Ашамс» для Робин. А значит, появился и этот дом… Теперь ты все еще сердишься на меня за школу и обвиняешь за то, что мы сюда приехала? – закончила я свою историю.

Зора смотрит на меня с минуту, потом тихо вздыхает:

– Я думаю, ты могла бы поставить его на место. Тебе следовало дать ему отпор. Но в то же время… Наверное, это было действительно ужасно – не знать, где находится твой ребенок…

Я вздрагиваю, вспоминая, как я сломя голову бежала из школы, когда поняла, что Робин пропала. Как я снова и снова набирала оба их телефонных номера. Какие жуткие картины рисовало мое воображение при мысли о том, что могло с ней случиться.

– Все было задумано и спланировано таким образом, чтобы мы оказались здесь. И вот еще что: он весь тот вечер рассказывал Робин о предстоящем переезде в Великобританию как о замечательном приключении, которое непременно случится, причем очень и очень скоро. Он ей внушил, что уже все решено и что мы оба этому рады. Поэтому когда она вернулась, то мысль о переезде уже прочно засела в ее сознании. И она с этим смирилась. Что мне оставалось делать? Я же не могла сказать ей, какой на самом деле ублюдок ее отец. Вот это все и стало для меня последней каплей. Я терпела его целую вечность. Но больше не могу. Нет уже никаких сил на это. Для него у меня больше нет ничего.

Зора продолжает задумчиво на меня смотреть:

– Но в этом ведь абсолютно нет никакого смысла. Почему он так себя повел?

– Я понятия не имею, Зора. Серьезно. Не имею ни малейшего представления. Он изменился так сильно, ты не можешь себе даже представить. Теперь это абсолютно другой человек, не тот, за которого я когда-то выходила замуж.

Я стою прямо напротив Зоры и смотрю ей в глаза, но она отводит взгляд.

– Ты тоже не смотришь на меня, – удивляюсь я, ожидая ее реакции.

Но Зора по-прежнему избегает встречаться со мной глазами.

Атмосфера между нами незримо накаляется. Она вздыхает, откидываясь на спинку дивана. Я отворачиваюсь от нее и принимаюсь откупоривать вторую бутылку вина. Обратно я поворачиваюсь только тогда, когда мне удается полностью взять себя в руки и выражение моего лица снова под контролем. Я наполняю доверху ее бокал из новой бутылки и наконец присаживаюсь рядом.

– Ладно, – говорит Зора. – Давай лучше сменим тему. Кажется, у меня для тебя есть работа.

Все мое раздражение и неприязнь тут же исчезают.

– В самом деле?

– Да… Скоро будет суд – дело о сексуальном домогательстве в школе в центральном районе Лондона. Учитель-мужчина обвиняется в домогательствах к своей ученице. Он – сын судьи, и они платят хорошие деньги. Дело ведет королевский юрисконсульт Барбара Карлайл. Помнишь ее?

– Да, помню. Я даже встретилась с ней на днях, когда заходила насчет работы в свою бывшую контору, – говорю я. – Хоть я и стояла, не поднимая головы, но она меня узнала.

– А, понятно. Нам там по этому делу выдали целую кучу новых улик, которые нужно перепроверить. Само по себе дело достаточно простое, но кто-то должен во всем этом как следует покопаться. И это будет явно не Барбара. Я уже было собиралась договориться с кем-нибудь в офисе, чтобы кто-то взялся изучать материалы дела, но она согласилась, что было бы полезно нанять младшего адвоката, так что…

Моя готовность стукнуть Зору моментом переменилась на желание ее крепко обнять, что я тут же и сделала, случайно разлив вино из ее бокала себе на блузку.

– Когда мне начинать? – тут же интересуюсь я.

Зора смеется:

– Я так понимаю, что ты согласна?

– Да. Конечно же согласна, – говорю я с воодушевлением. – Я с удовольствием возьмусь за это. Вопрос только в том, в каком суде будет слушание дела. Я пока еще не пристроила Робин в группу продленного дня после школы.

– Слушай, вы только что переехали в другую страну, – говорит Зора. – Сделай хоть небольшую передышку, успеешь еще все устроить. Суд будет проходить здесь же, во Внутреннем Лондоне. Здание суда находится прямо на Северной линии метро недалеко от станции Элефант-энд-Касл. Не волнуйся, все будет в порядке. Я точно не знаю, когда именно ты им понадобишься. Завтра я разошлю все инструкции по этому делу, а потом Барбара уже сама свяжется с тобой, когда посчитает нужным. Хотя, думаю, это произойдет довольно скоро. Там слишком много материала для изучения.

– Я у тебя в долгу, – говорю я. – Вот теперь действительно в большом долгу. Мне не терпится поскорее вернуться в зал суда. Я так соскучилась по работе.

– Да, тебе явно пора вернуться. Знаешь, это просто ужас какой-то, что все вы, женщины-адвокаты, сразу же бросаете работу, как только у вас появляются дети.

– Ну, ничего удивительного в этом нет. С детьми никак не получится нормально работать, – резонно заявляю я. – Когда появляется ребенок, уже нельзя вот так все бросить и по первому зову запросто поехать на пару недель за тридевять земель, чтобы там участвовать, скажем, в процессе по делу о перестрелке в Ноттингеме. Разве я смогла бы так сделать? Эндрю бы навряд ли бросил свою работу, чтобы сидеть дома с ребенком.

– Да, наверное, ты права, он бы не бросил, – соглашается Зора. – Как бы то ни было, я рада, что ты опять вернулась к юридической практике. Я с нетерпением жду возможности снова поработать с тобой.

– Да, я тоже, – отвечаю я, и снова ее обнимаю, на этот раз уже не проливая вино.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 9:35

Еще один ночной кошмар. Надо мной, клубясь до самого горизонта, нависло нечто бесформенное и непонятное, но определенно ужасное и дико пугающее…

Я просыпаюсь и с большим трудом открываю глаза. Ночной кошмар постепенно развеивается. Пью кофе, принимаю душ. Но внутриу меня все дрожит и судорожно дергается. Разве они не должны были мне уже позвонить? Разве Робин не пора быть дома? Я определенно хочу, чтобы она уже была дома. Совершенно определенно. Без нее в доме слишком тихо.

Наливаю себе еще одну чашку кофе. Я вся на нервах, как на иголках. Ах, вот бы была такая кнопка в телефоне, нажав на которую я бы тут же на экране увидела, где она находится, все ли с ней в порядке… Но такой кнопки нет.

К тому же я не хочу быть одной из этих матерей-истеричек. Я абсолютно не желаю становиться эдаким чрезмерно опекающим своих детей родителем. Никакой скрытой слежки за ребенком, никаких трекеров местоположения и прочих специальных программ. Это все не для меня! Я не позволю тому жуткому и так напугавшему меня инциденту недельной давности с временным исчезновением Робин разрушить мои с ней доверительные отношения. А также уничтожить мое душевное спокойствие. Не позволю!

То была просто шутка, просто глупая шутка Эндрю… Во всяком случае, я попытаюсь себя в этом убедить… А пока я, как кошка на раскаленной крыше, мечусь из угла в угол, из комнаты в комнату. Пустота в доме слишком давит на меня, тишина – невыносимо громкая…

Как только она снова окажется дома, я больше никогда не спущу с нее глаз. Всегда буду знать, где она, что с ней. Установлю любые приложения для определения координат – какой-нибудь трекер, семейный локатор типа «Лайф-360» или «Найди моих друзей». Если получится ее уговорить, то имплантирую ей в руку специальный электронный чип…

Время замедлило свой ход. Оно течет невыносимо медленно, что бы я ни делала, как бы себя ни отвлекала. Я достаю свой телефон, но, подержав его в руке, кладу обратно. Еще рано. Слишком рано. Еще не время для того, чтобы начать беспокоиться. Теперь уже никогда не настанет время, когда мне придется беспокоиться. То, что случилось тогда, больше не повторится.

Сейчас совсем другая ситуация. Робин прекрасно провела выходные и спокойно возвращается домой. Все хорошо. Где-то за окном протяжно замяукала кошка. Я, будто ужаленная, подпрыгиваю со стула и продолжаю расхаживать по комнате из угла в угол, от одного окна к другому. Я все жду, и жду, и жду…

10

– Ты подавилась кусочком яйца? – чуть позже в то же самое утро спрашивает меня Робин, когда мы сели в автобус, направляясь в школу. – И все остальные, кроме тебя, были в роскошных вечерних платьях?

– Да, – отвечаю я. – Но тебе не обязательно тыкать мне этим в нос.

– Ой! – растерянно и простодушно восклицает Робин.

Я от души рассмеялась. «Ой» – это самый лучший ответ. И впервые за все это время я не переживаю так сильно за все свои промахи и неудачи на той злополучной вечеринке.

– А у Дейзи и вправду хороший дом?

– Да, дом у них просто замечательный. Я же тебе уже обо всем этом рассказывала, – говорю я с легким раздражением.

Я, конечно, чувствую себя гораздо лучше по поводу всего случившегося в тот вечер, но мне совсем не хочется застревать на этом событии.

– А с кем ты там говорила? – интересуется Робин.

– Я точно не знаю. Было названо так много имен. С кем-то по имени Джессика.

В тот же миг меня пронзает острая, почти физически ощутимая боль от воспоминания о том презрении, с которым Джессика говорила о моей дочери.

– Наверное, это мама Поршии, – говорит Робин. – Поршия – одна из той группы девочек в школе.

– Понятно, – говорю я, запоминая это имя.

Я отчаянно нуждаюсь в любой информации о школьной жизни своей дочери, но не желаю ей показывать свою крайнюю заинтересованность в этом.

– А что это за группа такая? – спрашиваю я, ожидая, что Робин, скорее всего, сильно рассердится на то, что я лезу в ее жизнь, и ничего мне не ответит. Однако, вместо того чтобы осадить мое чрезмерное любопытство, она на мгновение задумывается, а потом вдруг сообщает:

– Это те девочки, которые решают, кто где сидит и кто с кем общается.

– Но ты не можешь позволять другим людям указывать, что тебе делать! – Эти слова сами собой слетают с моего языка прежде, чем я успеваю остановиться.

– Ох, мам… – восклицает Робин, закатывая глаза и отворачиваясь.

– Но я серьезно тебе говорю. Не может быть такого «Центрального комитета», который бы решал, с кем общаться и дружить, а с кем – нет. Такого просто не бывает. Нужно обязательно поговорить об этом с администрацией школы, – делаю я вывод.

Внезапно я совершенно четко начинаю себе представлять, что там происходит.

– Они что, запрещают другим девочкам разговаривать с тобой?

Мое дыхание учащается, я чувствую, как во мне закипает ярость, паническое состояние нарастает. Робин молчит. Она по-прежнему избегает встречаться со мной взглядом.

– Робин, посмотри на меня. Они запрещают другим девочкам разговаривать с тобой?

– Пожалуйста, обещай, что не пойдешь в школу.

Ее тон настолько умоляющий, что я сдаюсь. Дальше мы молчим всю дорогу, ничего не обсуждая, и так подходим к самому зданию школы. Робин уходит внутрь, не оглядываясь и даже не попрощавшись.

Я стою возле школы, хлопая глазами, не зная, что и делать. В глубине души поднимается волна сильного беспокойства. Я достаю из кармана телефон в надежде увидеть новое сообщение из адвокатского бюро о предстоящем судебном слушании. Но тут мимо проходят две женщины, одна из которых неожиданно хватает меня за локоть, и телефон падает у меня из рук.

Когда я наклоняюсь, чтобы поднять его, я слышу, как одна из этих женщин хихикает, а другая шикает на нее. Я разгибаюсь и кладу телефон в карман, готовая разразиться ругательствами. Обе женщины поворачиваются ко мне лицом. Одна из них – та самая Джессика с вечеринки.

– На завтра у нас запланирована утренняя встреча за чашкой кофе. Мы будем обсуждать в том числе подготовку к Рождественской ярмарке, – заявляет она. – Однако я полагаю, что тебе это не будет интересно, поскольку ты ненавидишь всю эту общественную деятельность.

Женщина рядом с Джессикой снова хихикает. Я чувствую, как у меня к щекам приливает румянец. Я уже собираюсь послать их черту, но тут вспоминаю о Робин, и мне в голову приходит одна идея. Я знаю, ей было бы приятно, если бы я поучаствовала в каких-нибудь школьных проектах.

– Я обязательно приду. Где пройдет встреча?

Джессика и ее подруга явно не ожидали такого ответа.

Они переглядываются, подняв от удивления брови.

– Я сообщу тебе по электронной почте, – отвечает Джессика. – Вообще, это мило с твоей стороны. Потому что иначе получается очень несправедливо, что Джулия должна все делать сама.

И, не сказав больше ни слова, обе женщины разворачиваются и уходят. Еще какое-то время я стою возле школы, приходя в себя. Руки крепко сжаты в карманах. И только теперь я почувствовала острую боль в ладони. Должно быть, стекло моего телефона все-таки разбилось. Я вынимаю руку из кармана – на ладони небольшой порез, только и всего. Я говорю себе, что я должна быть более собранной и аккуратной.

К тому моменту, когда я закончила уборку в доме и забрала свой телефон из ремонтной мастерской, уже почти что настало время забирать Робин из школы. Я надеваю пальто, готовая выйти из дома, и в этот момент зазвонил телефон.

– Мисс Роупер? Это Кирстен Глинн из Судейской палаты, – слышу я в трубке.

– Да, это мисс Роупер. Привет, Кирстен.

Наступила небольшая пауза.

– Теперь все детали улажены, мисс. С нами на связь вышла Зора Гонт. Не знаю, известны ли вам все подробности, но вы будете младшим адвокатом на процессе, который ведет королевский юрисконсульт Барбара Карлайл. Помните ее? Вы с ней работали еще во времена вашей адвокатской практики.

– Да, я помню ее, – отвечаю я, чувствуя, как спадает мое напряжение, сгорбленные плечи опускаются и расправляются. Я расслабляюсь… По крайней мере, хоть что-то идет так, как надо.

– Предстоит слушание по делу о злоупотреблении доверием. Барбара выступает на стороне защиты учителя, обвиняемого в сексуальном домогательстве к своей ученице.

– Сколько лет ученице? – спрашиваю я.

– Семнадцать, – отвечает Кирстен. – Барбара планировала провести этот процесс полностью самостоятельно, но по мере продвижения дела появилось много дополнительных материалов, и кто-то должен их все просмотреть. Это интересный случай. Можно начинать прямо со следующей недели.

– Да, я немного в курсе дела. Зора в общих чертах просветила меня. Звучит отлично.

– Вот и хорошо. Вы сможете прийти завтра утром? Скажем, в районе десяти?

– Да. Конечно смогу. Увидимся завтра, – говорю я.

Я триумфально восседаю за кухонным столом, с ликованием смакуя свою победу. Наконец-то у меня есть работа. Мне предстоит участвовать в настоящем судебном процессе. Я собираюсь снова вернуться к адвокатской практике. За этим делом последуют новые дела и клиенты. Может быть, все наконец встанет на свои места.

Такие жизнеутверждающие мысли роятся в моей голове весь остаток дня – момент встречи Робин из школы, дорога домой, наш обычный ужин из макарон с томатным соусом. Все это проходит на позитивном фоне. Я даже относительно легко переживаю молчание Робин, которое длится весь вечер. Я ни о чем ее не спрашиваю, заметив, что она стремится избежать любых разговоров и расспросов о своем дне. Я даже смиряюсь с тем, что она уединилась в своей комнате, появившись внизу только для того, чтобы быстро взять себе какой-нибудь еды и снова исчезнуть наверху. Я знаю, что должна попытаться поговорить с ней, но она так явно хочет, чтобы ее оставили в покое, что у меня пока что не хватает духу разбираться со всем этим.

Я стою перед закрытой дверью ее комнаты и слушаю, как она болтает в чате Фейсбука со своими старыми школьными друзьями. До меня доносятся ее тихое щебетание и редкий смех. И когда я слышу эти успокаивающие мое издерганное сознание звуки, тревога в душе постепенно растворяется. Но весь позитив и умиротворение сегодняшнего дня мигом покидают меня, когда поздно вечером я открываю письмо от Джессики. Она оповестила меня, что завтрашнее собрание за чашкой кофе состоится в 8:30 утра в отдельном зале кафе «Марше».

«Мы будем обсуждать Рождественскую ярмарку и другие ближайшие мероприятия, приходите со своими идеями и предложениями!» – сообщалось в письме.

Собрание в 8:30 утра. В адвокатском бюро меня ждут к десяти. Просто удивительно! До этого момента у меня практически не было никаких особых дел, занятий или встреч – ничего, кроме того, чтобы сопровождать бедняжку Робин в школу и обратно. Зато теперь, когда мне начинает казаться, что все вот-вот наладится, я должна быть в двух местах одновременно. Я на минуту обхватываю голову руками, но потом распрямляюсь и встряхиваюсь.

Это не проблема. Я могу забежать на утреннюю встречу в кафе минут на двадцать, предложить свою кандидатуру для любой работы на этой ярмарке – например, продавать что-нибудь с ларька или чем там занимаются родители, – а потом быстро добраться на метро и успеть в контору вовремя. Или я могу заранее позвонить в контору и предупредить, что буду позже. Барбара, я думаю, не будет возражать. Это ведь пока что не судебное заседание. Все будет хорошо. Я почти что заверила сама себя в этом.

Но тем не менее этой ночью я практически не спала, разрываясь от нервного беспокойства и тревоги и бесконечно прокручивая в мозгу вероятные сценарии развития событий завтрашнего дня. В четыре часа утра, когда я практически полностью убедила себя в том, что все будет хуже некуда – другие матери в кафе просто выставят меня на посмешище, после чего Барбара и Кирстен свяжут меня по рукам и ногам и выкинут из адвокатского бюро с криками: «Ты опоздала!!!», – я уже отказалась от мысли поспать. Завернувшись в одеяло и уставившись в одну точку на стене, я просидела остаток ночи в гостиной на жестком диване, пока не пришло время будить Робин.

11

Сегодня по дороге в школу Робин явно более словоохотлива. Я стараюсь тщательно подбирать слова и не задавать неудобных вопросов, которые могли бы расстроить ее хрупкую психику. Хотя большая часть из всего сказанного ею относится к ее старой школе и бывшим одноклассникам, а не к нынешнему окружению, я все равно рада, что она немного повеселела.

Вообще удивительно, как легко дети умеют приспосабливаться. Я замечаю, что даже речь Робин начинает меняться – американский акцент исчезает, она все реже использует сленг и всякие словечки из ее прежней школы. На этот раз Робин наклоняется чуть ближе к моей руке, чем обычно в автобусе. И я тоже слегка наклоняюсь к ней в ответ, хотя и не слишком сильно, изо всех сил стараясь сохранить это хрупкое равновесие и возникший между нами контакт.