36 улиц

Т. Р. Нэппер

36 улиц

T. R. Napper

36 STREETS

Copyright © T. R Napper, 2022

Published by arrangement with Lester Literary Agency

Перевод с английского Сергея Саксина

Дизайн Елены Куликовой

© Саксин С, перевод на русский язык, 2026

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2026

* * *

Посвящается Саре, Роберту и Уиллему. Вы трое – почва у меня под ногами, мое небо, мои звезды

У них это был уже тридцать восьмой поединок. В этот раз она сражалась «канабо», палицей длиной три фута, утыканной железными шипами. Обыкновенно схватки с таким оружием продолжаются недолго.

Они стояли на матах татами в двенадцати шагах друг от друга. Линь Тхи Ву держала палицу обеими руками; тяжесть оружия уже начинала отзываться режущей болью в трицепсах. Ее сихан, наставник, удерживал палицу одной рукой, подняв ее над головой и чуть наклонив вперед, в сторону Линь. Третий присутствующий наблюдал за происходящим, оставаясь в тени, за пределами поля зрения Линь.

Сихан, – молча, без боевого крика, не издав ни звука: резкий разворот, сверкнувшая сталь, волчок, стремительно ринувшийся на Линь.

Схватка действительно продолжалась недолго.

Рука Линь, сломанная, оказалась заломлена за спину; она ахнула от боли, перед глазами у нее все расплылось. Ее канабо лежало на белом мате, забрызганном красными каплями крови Линь, у самых кончиков ее пальцев. Вероятно, бой не продлился и трех минут.

Широко расставив ноги, наставник занес булаву над головой, готовый нанести завершающий удар.

Бао Нгуен вышел из теней в углу помещения. Остановился рядом с Линь, опустил на нее взгляд. От его глаз, всегда внимательных, не укрылась боль на ее лице. Поражение. Снова и снова поражение.

– Воля и действие, – сказал Бао.

– Воля и действие, – распухшими губами, захлебываясь кровью, повторила Линь.

– Еще, – повернувшись к сихану, сказал Бао.

Издав торжествующий крик, наставник обрушил булаву вниз.

Часть первая. «Добрая ссора»

Я дам тебе двадцать бесконечных лет —

Двадцать лет, семь тысяч ночей артиллерийской канонады,

Семь тысяч ночей артиллерийской канонады, убаюкивающей тебя.

Ты еще спишь или уже проснулась?

Тран Да Ту[1]. Знаки любви

Глава 01

Проблема с героями заключалась в том, что они были уверены: мир должен воздать им почести, перед тем как отправить на смерть. Последнее пожелание. Слава после смерти. Вся чушь в таком же роде. Этот герой ничем не отличался. Прикованный наручниками к ржавой водопроводной трубе, запястья в крови, смотрящий на Линь Тхи Ву сквозь пелену пота, страха и сохранившейся вопреки всему надежды. Черные глаза, щуплые плечи, худое лицо.

– Передай весточку моей матери, – стиснув зубы, процедил он. – Расскажи ей о том, что произошло.

Эти слова на английском языке поступили Линь через переводчик прямо на сетчатку глаза. Она и так поняла, что сказал герой, но по привычке прочитала перевод, прежде чем кивнуть.

Дядя Бао сообщил ей местонахождение конспиративного дома, попросил соблюдать осторожность, действовать только в том случае, если цель будет одна, в противном случае уходить. Сделать только то, за что им платят. Что полностью соответствовало мыслям самой Линь.

Герой пришел один; Линь с ним разобралась. Как обычно, действуя значительно жестче, чем было необходимо.

* * *

За тридцать минут до этого Линь ждала в пластиковом кресле в самом темном углу помещения, с конической шляпой из бамбука на голове, край опущен на глаза. Непрерывно курила, чтобы помочь совладать с дрожью в руках. Цель опаздывала, поэтому тряска усиливалась. Линь выбивала ногой по земле нервное стаккато; свободная рука возбужденно теребила выцветшую голубую ткань брюк. Импульсный пистолет лежал на коленях. Взяв его, Линь проверила заряд и положила обратно. Снова взяла и снова положила обратно. Потертая сталь с голубоватым отливом, полустертое клеймо компании «Бао-сталь» на задней части ствольной коробки.

У Линь оставалось всего три сигареты, когда в замке наконец загромыхал ключ. Она вскочила на ноги, и пистолет с громким стуком упал на пол. Линь наклонилась, чтобы его подобрать, и снова уронила, когда дверь отворилась и полоса света разорвала полумрак. В дверном проеме показался силуэт. Линь, опустившись на одно колено, наконец схватила оружие.

– Кто здесь? – спросил голос. Теперь Линь видела уже более отчетливо. По крайней мере, достаточно отчетливо для того, чтобы убедиться, что это тот, кто ей нужен: молодой парень двадцати двух лет, курьер и разведчик Вьетминя[2] в окрестностях озера Хоанкьем.

Сделав шаг вперед, парень прищурился, всматриваясь в полумрак и нащупывая что-то на поясе. Линь нажала на спусковой крючок, комната озарилась яркой вспышкой голубоватого света, парень широко раскрыл глаза от изумления.

Однако Линь выстрелила навскидку, не целясь; голубая электрическая дуга попала парню в плечо, затем отразилась от стены у него за спиной, сорвав с крючка черно-белый портрет Хо Ши Мина[3]. Вскрикнув от боли, парень развернулся, у него подогнулись ноги. Его оружие – нож с кривым лезвием – упало на пол. Он ухватился за дверной косяк, стремясь подтянуться к двери и покинуть комнату.

– Твою мать! – выругалась Линь, снова нажимая на спусковой крючок. Оружие ответило глухим щелчком. После чего повторило еще несколько раз: «щелк, щелк, щелк». Линь снова выругалась, уже не думая о том, что могут услышать соседи. Дрожь в руках прошла, перед глазами прояснилось, по организму разлилась волна адреналина, вызванная неминуемым провалом.

Вскочив на ноги, Линь сделала четыре шага вперед и крутанула бедрами, нанеся ногой удар парню в висок. Его голова дернулась вбок и ударилась о косяк, и он рухнул на пол.

Подхватив парня под мышки, Линь проволокла его по гладким плиткам пола. Тяжело дыша, она приковала парня к водопроводной трубе и заклеила рот пластырем, и в этот момент судороги начались снова. Шатаясь, Линь добрела до дивана, плюхнулась на него задом, промахнулась, соскользнула со скругленного подлокотника и, ударившись задницей об пол, налетела виском на столик. Тем не менее она достала из кармана флакон и поднесла его к глазам, рассматривая в тусклом свете.

С ее губ сорвался вздох. Вязкая желтая жидкость светилась так, словно сама испускала свет. Не имея чем запить, Линь выдвинула пипетку. Ее руки успокоились, поскольку химические вещества у нее в организме начали изменяться в предвкушении, уже ведя себя так, как будто препарат оказывает свое действие.

Три капли на язык. Горький, терпкий привкус кошачьей мочи, после чего…

Блаженство.

Сияние капель расползлось от языка к глазным яблокам, к мочкам ушей, к кончикам пальцев. И Линь тоже засветилась, как светился флакон. Полная умиротворенность, совсем как флакон, радушный прием, совсем как флакон, часть бесконечного настоящего, связанного посредством жизненно важных светящихся нитей со всеми остальными жизненно важными светящимися существами в этой паутине, растянутой в пространстве, они связаны, связаны все, все нужны, все необходимы, все известны, все желанны…

Линь очнулась. Во рту пересохло. Губы покалывало – побочный эффект препарата; она провела по ним большим пальцем, словно вытирая это ощущение. Кряхтя, Линь поднялась на ноги. Левая рука – сплошные иголки и булавки в том месте, где она на ней лежала. Выведенные на сетчатку глаз часы показывали 18:16.

Она провела в отключке двадцать минут. Парень по-прежнему был здесь; напряжение стиснуло ей грудь. Запястья окровавлены; должно быть, парень очнулся раньше ее и предпринял последнюю отчаянную попытку бежать.

– Да, вы ей передадите? – снова спросил парень.

Линь молча кивнула. Даже одно это движение далось ей с трудом, отяжеленное ложью. Не будет никакого доверительного общения, не будет встречи за столом на кухне, когда Линь накроет ладонью руку какой-то пожилой женщины, бормоча слова сочувствия. Такие контакты можно будет проследить к Линь. А Линь – ну, у нее не было особого желания быть похищенной бойцами Вьетминя, чтобы ее истязали перед объективом кинокамеры, убили, а затем кадры всего этого передали по открытой волне как пример того, какая судьба ждет предателей.

– Обещаете? – спросил парень.

Линь поджала губы, недовольная его требованием, но все-таки ответила по-вьетнамски:

– Chį hüa. – Незачем заводить парня до прибытия начальства.

– Она живет в Чанкаме. Зеленый дом, третий этаж, – продолжал парень. – Вы знаете этот район?

Линь кивнула. На тридцати шести улицах. Разумеется, она его знала.

– Скажете ей, что я умер как патриот, за нашу родину.

Закурив сигарету, Линь откинулась на спинку дивана. Действие препарата расслабило ее члены, вернуло сосредоточенность. Теперь парень обращался уже не к ней. Он разговаривал с собой, слова формировали героические образы у него в сознании. Эпилог повествования о своей жизни. Линь выпустила облачко дыма. Парню лет двадцать, чуть больше, чуть меньше. Повествование очень короткое.

Дым собрался лужицей под потолком. Грязно-белая облупившаяся краска, вентилятора нет. Узкое оконце, вечерние сумерки, в комнате быстро темнело. Из окна вид на двор, заросший сорняками, узкий прямоугольник между нагроможденными друг на друга жилыми домами, четыре, пять, шесть этажей, в зависимости от того, на какой риск был готов пойти землевладелец. Бывали случаи, когда построенные кое-как квартиры наверху теряли крышу, обстановку, даже жильцов, если ветер был слишком сильный.

Этот дом был прочным. Просто старым, вход в него прятался в одном из переулков Старого Квартала. Запутанные лабиринты коридоров, без каких-либо указателей, скользкий бетон, зеленые пучки, торчащие из трещин, из водостоков.

Линь курила до тех пор, пока в дверь не постучали. Она поднялась на ноги, гибкая, проворная, в руке нож. Удобная черная рукоятка, длинное черное лезвие, два одинаковых ножа на обеих щиколотках, высококачественное оружие китайского спецназа, какими-то неведомыми путями попавшее на уличный базар в Ханое.

– Да? – спросила по-вьетнамски Линь.

Дверь со скрипом неуверенно приоткрылась, втягивая за собой человека. Это был уличный мальчишка, работающий на Линь, грязное лицо, выпученные глаза. Он был слишком беден, чтобы иметь булавку памяти, в комнате было темно, а край бамбуковой шляпы закрывал ему половину лица. И тем не менее Линь схватила мальчишку за волосы и мягко опустила ему голову так, чтобы он смотрел в пол.

– Они здесь, – пробормотал мальчишка.

Убрав лезвие в ножны, Линь достала из кармана пачку юаней. Все утверждали, что это мир без наличных денег. Вопреки многочисленным свидетельствам обратного. Начать с того, граждане не хотели записывать на свой счет проституток, какими бы ни были гарантии анонимности. Черный рынок признавал только наличные.

Линь вручила мальчишке банкноту. Тот жадно ее схватил, и его лицо расплылось в широкой улыбке. Линь развернула его и выставила за дверь. В последнее время из-за постановки помех нейросвязь в Старом Квартале постоянно пропадала, поэтому Линь пришлось перейти на аналоговые линии и найти уличный коммутатор. Впрочем, так оно и к лучшему: проследить ее будет труднее.

Закрыв за мальчишкой дверь, Линь подошла к молодому герою, проверила наручники, сверкнувшие в лучах заходящего солнца, крепко стягивающие красные от крови запястья. Нужно будет добавить в счет за работу их стоимость.

Парень поднял на нее взгляд. Теперь им полностью завладел страх, прогнав последние остатки праведного гнева.

– Что со мной будет?

Тебя будут истязать. Виртуально, физически, до тех пор, пока ты не перестанешь чувствовать разницу. На протяжении нескольких недель. Тебя сделают предателем. Ты предашь всех, кого любил. Предашь все, что любил. Всех, с кем вместе сражался. Тебя заставят признаться во всех нападениях, в которых ты участвовал и о которых только слышал. А потом тебе всадят пулю. И закопают в джунглях в безымянной могиле.

– Не знаю, – сказала Линь.

Парень молча кивнул. Собирая остатки мужества.

Линь поймала себя на том, что внимательно разглядывает его. Тонкая рубашка, пропотевшая насквозь, угасающее мужество. Абсолютно одинокий. Линь облизнула губы, собираясь что-нибудь сказать, но передумала, услышав громкие шаги тяжелых ботинок на лестнице.

Быстро покинув комнату, Линь Тхи Ву разминулась с мужчинами, потупив взгляд, пряча лицо под краем шляпы. Не желая быть увиденной, но в первую очередь не желая увидеть их и твердую решимость у них в глазах.

Спустившись по лестнице, Линь подобрала бамбуковый шест, повесила на концы корзины с бананами, личи и мангостанами, всем тем, что смогла найти утром на рынке. После чего вышла в погруженный в темноту переулок, в горячий, влажный ночной воздух.

Свободные брюки, традиционная рубаха, коническая шляпа: если не присматриваться, ее можно было принять за молодую разносчицу. А разносчицы не заслуживают того, чтобы к ним присматривались. Линь направилась туда, где были свет и шум. На улицах лихорадочный сумбур, словно за плотным потоком девяти миллионов глиммер-мопедов и одного миллиона машин можно было забыть окружающий мир. Забыть войну. Как только Линь ступила на тротуар, ее ударила жизненная энергия города, ярость оккупации, поражения; этот воинственный, несгибаемый город теперь был сломлен. Теперь ярость выплескивалась в белый шум, накинутый подобно покрывалу на мысли и воспоминания.

В первую очередь на воспоминания. Забыть прошлое, забыть даже настоящее, скрыть его за звуком и движением, за спором по поводу цены товара, за потасовкой из-за мопедов, поставленных слишком близко друг к другу, за поножовщиной из-за исхода футбольного матча.

Целый город, пульсирующий страхом и отрицанием, пот, текущий по его лицу, в удушливом зное, забивающем горло и затуманивающем рассудок.

Удерживая на плечах бамбуковый шест с корзинами, Линь шла, не замечая всего этого. Призрак, неотъемлемая часть города. Обремененная тяжестью ноши, она обходила скользкие зловонные лужицы, в какофонии клаксонов и голосов уличных торговцев.

Сгибаясь под грузом корзин с фруктами, Линь пробиралась в смердящее сердце тридцати шести улиц.

Глава 02

Линь поднялась по узкой кривой лестнице. Затхлый воздух, сырость на камне. Возраст сто лет – сто лет ноги в обуви с мягкой подошвой ходили по этим ступеням вверх и вниз, полируя, проминая их. «Кап-кап-кап» человеческого бытия, точащее камень, делающее его гладким и безразличным.

На четвертом этаже Линь постучала кулаком в стальную дверь. Отступив назад, она задрала голову вверх, позволяя нанокамерам под потолком – и обслуживающим их людям – изучить свое лицо. Одновременно датчики в двери получили пароль доступа от вживленного в ушную раковину импланта. Как только человеческий и технологический компоненты системы безопасности были удовлетворены, дверь со скрипом отворилась.

Линь шагнула в комнату, наполненную табачным дымом, смехом и кислым мужским запахом. Пожалуй, здесь собралась половина людей Бао – человек тридцать сидели на пластиковых стульях высотой по колено, пили, ели, играли в карты и в кости.

Они встретили Линь приветственными криками: «chúc sức khỏe!» Здоровья тебе! отправляя в себя рисовую водку и свежее пиво, раскрасневшиеся, шумные, веселые. Часами непрерывно курящие самокрутки из купленного на черном рынке дешевого табака, день за днем в ожидании очередного задания. Никотин тонкой желтой пленкой покрывал белые занавески, темнел пятнами на потолке. Цементный пол, который каждый день вечером за кормежку подметала сгорбленная древняя старуха, теперь был усыпан шелухой от арахиса и заляпан пролитым пивом.

За ближайшим к двери столом сидели тощий садист Тран по прозвищу Змеиная Голова и Бычья Шея Буи, склонившись над партией в командирские шахматы[4]. Подняв взгляд, Бычья Шея толкнул Змеиную Голову в плечо, указывая подбородком на Линь.

Бычья Шея, таксист из Сайгона в третьем поколении, теперь был одним из ведущих боевиков группы. Линь никак не могла понять, как к нему относиться. Формально в иерархии группы она занимала более высокое положение, однако ни сам Буи, ни кто-либо другой никак этого не показывал.

Вздохнув, Линь опустила шест с корзинами с фруктами на пол.

Тран ухмыльнулся, Бычья Шея разразился хохотом.

– Ба-ба-ба! – указал он стаканчиком на одежду Линь. – Эй! Молчаливая! Приготовь-ка мне phô!

– Младшая сестра! – подхватил боевик за соседним столом. – Отправляешься на работу в поле?

И еще один:

– Младшая сестра, а мне пончиков, твою мать!

– Đụ má! – посмотрев на перевод их замечаний на сетчатке глаза, ответила Линь.

Мужчины расхохотались. Линь никак не удавалось добиться правильного произношения, даже в словах, которые она употребляла постоянно, вроде «ублюдок». Боевики неизменно находили это умопомрачительно смешным. Красные глаза, блестящая от пота кожа, выбитые зубы. Уродливые, жестокие, грубые, необразованные, преданные, крепкие. Лучше многих. Лучшие, каких только можно найти в этом городе.

Пройдя сквозь дым и оскорбления, Линь толкнула грубую деревянную дверь в противоположном конце помещения. Дверь закрылась за ней, и Линь оперлась на нее. Одна в своем крошечном кабинете, погруженном в полумрак, она закрыла глаза, всего на несколько мгновений. Вздохнув, Линь сорвала с головы шляпу, зашвырнула ее в угол и протиснулась за письменный стол. Не садясь за него, она выдвинула верхний ящик и достала бутылку саке с зеленой этикеткой и белую керамическую кружку. Наполнила кружку, выпила залпом, наполнила снова, снова достала светящуюся пипетку, воспользовалась ею.

Держа кружку в руке, Линь повернулась к окну. Теперь по всему городу зажглись огни, откуда-то издалека доносился треск выстрелов, позади раздавался громкий смех боевиков. Внизу сияла фиолетовым неоном вывеска бара. Линь отпила глоток саке и приняла каплю «ледяной семерки».

Полоска света – приоткрылась вторая дверь ее кабинета.

– Как ты, младшая сестра? – произнес голос по-вьетнамски, тихий, но отнюдь не мягкий.

– Чудесно, дядя, – по-английски ответила Линь.

– «Чудесно», – повторил он, используя английское слово, после чего стал ждать.

Линь снова вздохнула.

– Не надо больше таких заданий.

– Почему? – В голосе прозвучало любопытство.

Линь обернулась.

Бао Нгуен стоял в дверях. Пышные седые волосы, черные усы, внимательные глаза, от которых никогда ничего не укроется. Линь начала было что-то говорить, но затем передумала.

– Захвати бутылку, – сказал Бао и скрылся из вида.

Закрыв дверь, Линь потянулась за саке, но тут дала о себе знать пульсирующая боль в висках.

Боль никуда не уходила, притаившись под туманом лекарств и отупляющим чувством вины. Прикоснувшись к виску, Линь отдернула руку; кончики пальцев были в крови. Она подошла к холодильному устройству – маленькой черной коробке на полу у стены, – достала поднос со льдом и высыпала на пол несколько кубиков. Порывшись на полке, Линь нашла нижнюю рубашку, завернула в нее лед и приложила к виску.

Держа в другой руке кружку с саке, она прошла в соседнюю комнату.

Бао сидел за письменным столом, столешница из фальшдерева потерта и поцарапана, сбоку гибкий экран, прямо перед ним початая бутылка бренди и блюдце с семечками. Одет он был просто. Поношенный пиджак, рубашка с мятым воротничком. Как обычно, ничего такого, что указывало бы на его статус наиболее влиятельного гангстера в Ханое.

Сев напротив Бао, Линь под его пристальным взглядом налила себе в кружку. У Бао была привычка долго разглядывать своего собеседника, прежде чем заговорить. Линь не могла сказать, то ли он обдумывает свои слова, то ли пытается рассмотреть что-то в своем собеседнике. Временами ее тревожил еще один момент, связанный с окружающими Бао слухами: действительно ли его интересовало то, что ему говорили, или же его мысли витали где-то в другом месте, в джунглях.

Отняв рубашку со льдом от виска, Линь зажгла сигарету, закрыла крышку стальной зажигалки и положила ее перед собой на стол. Держа в одной руке лед, в другой кружку с саке и сигарету, она приготовилась слушать.

Криво усмехнувшись, Бао поднял свой маленький красный стаканчик.

– За твое здоровье! – сказал он.

– Chúc sức khỏe, – ответила Линь, и они выпили.

Бао всегда казался спокойным, сдержанным, лишь изредка позволяя себе сухо пошутить. За все те пять лет, что Линь его знала, она лишь однажды видела его в ярости. Хотя тот раз… Ну да ладно.

– Ты сделала дело, – сказал Бао. Это был не вопрос.

– Да.

– Только это и имеет значение.

Ничего не ответив на это, Линь глубоко затянулась сигаретой.

– Линь, сколько тебе лет? – спросил Бао.

Линь вопросительно подняла брови.

– Это имеет какое-то значение?

– Да, – подтвердил Бао, ожидая ответа.

– Двадцать четыре года.

– Гм. Дух твой гораздо старше. Но все равно ты сохраняешь наивность молодости.

– Мать вашу, дядя, я гангстер с девятнадцати лет! У вас.

– Да. Однако в молодости еще можно во что-то верить.

Линь залпом осушила кружку. Наполнив ее снова, она сказала:

– Это все, дядя, что у вас есть: «не будь наивной»? «Ты молодая и не знаешь, о чем говоришь»?

Какое-то мгновение Бао пристально разглядывал ее.

– Ну… да. Со всеми остальными это работает. – Он усмехнулся. – Они почтительно кивают, после чего наливают себе мое бренди.

– Ха! Пейте сами свое долбаное бренди. – Сияние от «ледяной семерки» расползалось по всему организму. Одна капля, как раз достаточно, чтобы тело расслабилось, рассудок сосредоточился, сознание переключилось на нейтральный режим. Бао был единственным помимо ее родных, с кем Линь чувствовала себя уютно, разговаривая по-английски. Возвратившись во Вьетнам почти девять лет назад, она понимала практически все, что говорили ей по-вьетнамски, но все-таки находила полезным перепроверять незнакомые слова на сетчатке глаза, убеждаясь в том, что правильно поняла их смысл.

У нее были свои сильные стороны. Две, по крайней мере. Но способности к языкам в это число не входили. Линь терпеть не могла смех, звучащий всякий раз, когда она ошибалась с интонацией; стесняясь употреблять новые слова, она умолкала. Стремящаяся к совершенству, остро реагирующая на свои ошибки, гордая: порочная троица, когда речь заходила об изучении языка. Поэтому Линь говорила мало. Переходя с английского на вьетнамский, стесняясь использовать оба языка, стесняясь своего непонятного положения.

Своей неразговорчивостью Линь заслужила в банде прозвище Молчаливая. Вначале ее называли Мышкой, но после того, как она сломала колено Весельчаку Трану и ткнула его лицом в сковороду с жарящимися соевыми бобами, ребята… ну, они рассудили, что Мышка не очень ей подходит. Весельчак назвал ее Заморской собакой. Пожалуй, это была последняя членораздельная фраза, которую он произнес. Губы расплавились, нос оказался где-то сбоку – жуткое, невнятно бормочущее зрелище, на которое страшно было смотреть.

Бао сделал вид, будто ничего не заметил: Линь дралась именно так, как он ее научил. Выписавшись из больницы, Весельчак не захотел оставаться в Ханое. Собрал свои вещички и уехал. По слухам, чтобы участвовать в подпольных боях без правил в Дананге.

Линь дралась с ним молча. Выслушала оскорбление, после чего расправилась с обидчиком. Ничего особенного ей для этого не потребовалось: нужно просто быть умнее, крепче и злее всех остальных присутствующих.

Раздавив семечку ногтями, Бао отправил ее в рот, выбросив лузгу. По-прежнему внимательно смотря на Линь.

– Это война, – наконец сказал он.

– Да, – ответила Линь, откидываясь на спинку кресла. Кресла у Бао были удобные. Сшитая вручную обивка, мягкие подлокотники. Линь запрокинула голову назад так, что затылок лег на спинку, а лицо оказалось обращено к потолку. По нему стекала полосками влага, отчего белая краска вздувалась, пузырилась. В кабинете было прохладно. Какой смысл быть боссом, если к этому не прилагается кондиционер.