Эйс. Книга 1

– Чего тебе?

– Вот скажи, Митяй утверждает, что каждый человек рождается со способностями. Кто-то может сочинять поэмы, кто-то лабать на фортепьяне. Вот он уродился с талантом преступника. И в какой среде бы рос, какая кошерная семья его не воспитывала, всё равно стал бы вором.

Авторитет Грини базировался не только на воровских понятиях. Он был начитан и красиво рассуждал, поэтому к нему обращались не только рассудить споры, но и с другими вопросами. Знали, принимая решения в разборках между заключёнными, несправедливости не допустит и плохого не посоветует. Многие любили с ним просто поговорить. Почти как с наставником.

– Митяй, ты втираешь, что родись с золотой ложкой во рту, имея батю профессора настоящего только, а не нашего, – ухмыльнулся Гриня, кивнув в сторону зэка, игравшего в шахматы, – и всё ништяк по жизни всё равно пошёл воровать? Зачем, если нет нужды?

– Ну, – начал Митя, держа в руках книгу, – тут написано, дело в генах. Всё в нас природой заложено, каждый несёт свой крест. Если отец там или дед был вором, то и тебя тянуть будет. При таком раскладе получается, ты не виноват.

– Определись, за что трёшь: за гены, талант или окружение. Гена воровства нет, про что базар идет?

Сиплый замолчал, туго переваривая мысль, чем наследственность отличается от приобретенных способностей и образа жизни. Гриня продолжал:

– Писать что угодно можно. На заборах видал? А это просто забор. Маркс вот тоже писал, что бытие определяет сознание. Вроде как где живешь, тем и становишься. Тебя в пионеры принимали, чего коммунистом не стал?

– У Сиплого отец простой работяга, мать – учительница, дед в деревне пахал, потом на войне погиб. А Сиплый здесь чалит, – включился в разговор Профессор. – Какие у него гены?

– Ну тут понятно. Соседские, – начал подтрунивать над сокамерником Митяй.

– Гриня, а ты думаешь, твоя жизнь тоже сложилась бы по-другому, родись ты в другой семье и в другом месте? – поинтересовался Сиплый.

– Меня не спросили. Где родился, там и сгодился.

– Тогда скажи, почему одним всё достается с пеленок, а другие последний хрен с хлебом доедают? – спросил Митяй.

– Тема лютая. По понятиям японцев, человек на земле живет не один раз. Каждый раз перерождается заново. Так вот, если в прошлой жизни сильно нагрешил, то в следующей родишься уродом. За это в Японии калеки не в фаворе, – продолжал Гриня и помолчав с секунду ехидно добавил, посмотрев на Митяя, татарина по национальности:

– А не потому, что злые косоглазки не любят некрасивых.

– Э-э, братан, зачем обижаешь? Я добрый, – хохотнул товарищ, слегка усилив акцент и сощурив и без того свои маленькие глазки.

Товарищи, зная свирепый нрав Митяя, дружно грохнули от смеха, а его желтовато-смуглая хитрая морда довольно расплылась в улыбке от удачной шутки.

– И симпатичный! – Митяй, словив кураж, стал корчить рожи на разные лады.

– Ну все, разбушлатился. Полегче, – с лёгким давлением проговорил Гриня, не поддавшись общему настроению.

– Я кем в прошлой жизни тогда был, что в этой мне так фартит? Гитлером что ли? – Сипач встал размять ноги.

– Ты, по ходу, Синей бородой был, – продолжали ржать сокамерники, намекая на статью за убийство жены.

– Ага, мало мне сейчас счастья, так ещё и в будущем привалит? Чёт гнилая идеология. Не, я на зоне все грехи с лихвой отработал, – замотал головой Сиплый.

Как и всем преступникам, Грине была присуща одна особенность. Он очень хорошо и верно умел рассуждать о смысле жизни, достойном и низком, говоря правильные, глубокомысленные вещи. Учил молодняк на зоне правилам «что такое хорошо и что такое плохо». Его суждения во многих смыслах не сильно отличались от общих моральных норм и поведения: не воровать у своих, не стучать, не крысятничать и так далее. В общем, не быть падлой. Если не знать все его деяния, а слушать одни слова, то Гриню можно полюбить за «чистую» многострадальную душу. Однако всё не так просто. Временами убежденность в правоте переплеталась с банальной хитростью. Ведь на зоне, как и в обычной жизни, нужны правила. Это как вдоволь награбившие в своё время люди в верхах. По мере обретения власти начинают принимать законы против воров и грабителей, чтобы теперь уже защитить и обезопасить себя.

Особенно хорошо у Грини получалось видеть недостатки людей. Причем для тех же самых недостатков у себя находились оправдания. Он шёл по самому легкому пути: не боролся со своей чёрной стороной души, а просто находил людей хуже себя. Становится правильным было слишком поздно. Он просто не умел жить по-другому. Когда осуждаешь других, замечаешь чужие грехи, сам себе на их фоне уже не кажешься таким говном. И здесь присутствовала тоже хитрая, может, не вполне осознанная уловка: «ложное признание». Вслух окружающим всегда говорил, что он плохой человек со страшными мыслями в голове. Однако на подсознательном уровне был уверен в своём моральном превосходстве над большинством присутствующих.

При всех отягчающих обстоятельствах, хороших и плохих поступках, считать Гриню абсолютным злом было неверно: беспределом не занимался, паскудных вещей не творил. С нормальными, по его мнению, мужиками общался по-человечески. Имел много друзей и товарищей, которые часто обращались к нему за помощью, зная, если будет возможность помочь, не откажет. Как мог, заботился о жене и любил сына. Мечтал обеспечить семье светлое будущее. Стараясь как можно дольше отгородить от влияния улицы, с малых лет отдал ребёнка в спорт, предполагая, что если физическими данными пойдет в него, достигнет многого. В лучшие времена Гриня вдвоем с Ярым легко могли отбиться от пятерых, вооружённых ножами и кастетами.

Он не загадывал будущего, но отчаянно не желал сыну похожей судьбы. Искренне переживал, кем вырастет отпрыск при постоянном отсутствии отца. Сможет ли жена справиться одна? Не сядет ли на иглу, не сопьется ли, не попадет ли на малолетку?

Размышления Грини прервались криками зэков:

– Что за кипиш?

Он выглянул из-за стоявшего рядом Сипача. Происходило нечто странное и непонятное. Несколько заключённых упали на пол, другие корчились, третьи орали надзирателям, чтобы звали лекарей. Кругом царили гвалт и неразбериха. Неожиданно сокамерник осел тяжёлым бесформенным кулем на пол, изо рта пошла пена.

– Сиплый, Сипач, – Гриня кинулся к товарищу.

Судороги волной пошли по телу. Зек левой рукой и правым коленом с силой прижал руки к полу, пытаясь унять приступ. Сиплый продолжал биться в страшном припадке. Второй рукой Гриня надавил на жевательные мышцы, надеясь разжать плотно сомкнутые челюсти. Однажды он видел, как оказывают помощь при эпилепсии, и машинально попытался воспроизвести действия санитаров.

– Тащи ложку! – рявкнул он на застывшего Митяя.

Сипача трясло в жестокой лихорадке. Глаза невидяще смотрели в никуда, лицо покрывалось пятнами.

– Откинуться решил? – зэк перевернул тело на бок, чтобы друг не захлебнулся. – Хорош! Митяй!!!

Гриня действовал быстро и хладнокровно. Не дождавшись реакции кореша, он дотянулся до ложки и просунул её между зубами, прижав язык вниз. Сиплый шумно втянул воздух, но амплитуда непроизвольных сокращений увеличивалась. Гриня с силой удерживал Сиплого на месте, как вдруг почувствовал, что на него стал заваливаться Митяй. Откинув плечом тяжёлое тело, он нащупал пульс на шее у Сипача, одновременно отмечая боковым зрением начавшиеся конвульсии у второго товарища.

– Начальник, – взвыл Гриня, – в кресты их.

В голове билось: «Отравили, падлы». Сиплому, похоже, уже ничем нельзя помочь. Отнявший ни одну жизнь Гриня ни с чем не мог перепутать смертельную агонию. Оставив лежать друга, он перекинулся ко второму, едва дышавшему сокамернику.

– Дыши, Митяй, дыши, – Гриня поменял тактику, перевернул зэка на спину, начал резко и мерно надавливать на грудь, делая искусственное дыхание.

Через несколько минут безрезультатных усилий всё было кончено. Татарина невозможно было узнать. Вместо привычного естественного цвета на лице и теле проступили все цвета радуги. Глаза закатились под лоб, искаженное от боли лицо раздулось, превратившись в жуткую фантасмагорическую маску.

Гриня поднялся и сквозь туман, как при замедленной съемке, наблюдал за происходящим. Заключённые извивалась на полу, кто-то пытался оказать им помощь. Кто-то отступил подальше и испуганно жался к стене, не желая ни в чём участвовать. Остальные, стуча по железной решетке, звали надзирателей. Через минуту в помещение ворвались сотрудники ГУФСИН, раздавая удары направо и налево.

– Всем лежать! Руки за голову!

– Вы что, волки… – только успел сказать Гриня перед тем, как у него поплыло перед глазами. Он рухнул как подкошенный, не увидев, как подбегающий «лягушонок» оторопело застыл на месте с занесённой дубинкой.

***

Яна откинулась на сиденье и закрыла глаза. Она старалась не думать ни о позывах к тошноте, ни о ликвидации. Сосредоточившись на аутотренинге она повторяла про себя, как мантру: «Всё хорошо, я спокойна. Моё тело расслаблено. Мои силы возвращаются с каждым вдохом. Я дышу ровно и спокойно. Я чувствую себя хорошо…»

Многократно проговариваемые фразы одурманивали. Внушение сработало, и Яна погрузилась в глухое забытье.

Очнувшись от морока, женщина глянула на часы. С момента атаки прошло 28 минут. Хорошо. На восстановление ушло чуть меньше ожидаемого. Отмерила себе ещё несколько минут отдыха и вскоре интуитивно почувствовала – можно приниматься за вторую партию. Яна принялась нанизывать души новых заключённых. Первый, второй… Десятый…. Собралась силами, задержала дыхание и… Поняла, что не хватает решимости рвануть. Отталкивающе ощущения пугали. Из неё как будто на время вырывали душу. И хотя физическое истощение не сопровождалось нестерпимой болью, провал в чёрную яму был сродни острому приступу клаустрофобии.

«Чёрт побери, – подумала она. – Прямо как самой себе эпиляцию в зоне бикини делать. Приклеишь восковую полоску, а потом пять минут волю в кулак собираешь, чтобы дёрнуть… Тут главное – саму себя обмануть. Так. Зацепила и, не давая разыграться страхам, неожиданно для себя самой…»

Обманывая разум, Яна стремительно оторвалась от липкой мерзости и тут же повторно обмякла в обмороке. Усилия того стоили. Если бы она могла подсчитать число ликвидированных, то обнаружила бы странную вещь, подтверждающую теорию геометрической прогрессии. Во время второго захода число уничтоженных возросло ровно вдвое.

Придя в себя, она первым делом снова посмотрела на стрелку циферблата. С последнего рывка прошло 23 минуты. «Плюс три на сборы душ в кучу. Итого двадцать минут. Пошёл прогресс…»

Запал ещё оставался, но её продолжало мутить. Тошнота предательским комком подкатывала к горлу, вызывая слюноотделение, как перед рвотой. Яна приложилась к бутылке с водой и, глубоко дыша, пыталась разжечь ментальное пламя. Удалось только со второй попытки. Зло сгорело безвозвратно, уступив место чистой космической энергии, вливающейся тонкой струйкой через макушку.

Яна перестала следить за временем, всецело сосредоточившись на процессе восстановления и нового сбора душ. Не без усилий она собралась духом и осуществила очередной выброс сил. Потом снова и снова… В перерывах между чистками, сквозь полуобморочное состояние Яна слышала вой сирен, машинально отметив возникшую суету в двухстах метрах от стоянки. Вокруг через край била возмущённая незнакомая энергетика. После пятого захода Яна поняла – больше не выдержит. Остались на зоне недобитки или срезала нечисть под корень, её уже больше не волновало. Перед ней возникла следующая цель номер один – без эксцессов добраться до ночлега.

Ничего не видя вокруг, Яна подняла помутневшее стекло. Размеренно дыша, она взяла реакции организма под жёсткий контроль. Сначала сосредоточилась на мелкой противной дрожи. Её довольно быстро удалось унять. Потом сфокусировалась на светлом пятне впереди автомобиля. Концентрация постепенно привела к прояснению в глазах. Светлое пятно оказалось урной, освещенной уличным фонарем. Немощь потихоньку отступала. Через минуту Яна уже различала остальные предметы. Не дожидаясь полного улучшения самочувствия, она завела машину и тронулась с места. Необходимо срочно убираться подальше, пока спецтранспорт возле ИК №10 не заполонил всю улицу.

7. Неведение

Тайну ведала лишь ведьма,

Сговорившаяся с тьмою.

Все другие бились с тенью

Под пролившей свет луною.

Вечерний звонок застал Плетнёва врасплох. После утомительного перелета они с супругой легли спать пораньше. Завтра с самого утра на работу и лучше появиться свежим и полным сил. Он по опыту знал: первые дни после отпуска весьма напряженные. Ворохом накапливались важные бумаги, ждали ответа срочные вопросы. И это несмотря на то, что заместитель за время его отсутствия практически безупречно вел дела в ФКУ ИК. Плетнёв полностью доверял майору, но всё же некоторые решения неизменно оставались только за ним.

– У аппарата.

– Александр Владимирович, майор Кузнецов. В колонии ЧП, – волнение говорившего на другом конце связи мгновенно передалось полковнику.

Сон сняло как рукой. Не успел он в буквальном смысле слова высушить трусы после моря, как нате, пожалуйста.

– Докладывайте.

– Десять минут назад начали умирать осуждённые. Причина неизвестна. Медики на месте. Ничего поделать не могут. Большая часть заключённых погибла.

– Что-о-о?! Что, блядь?! – белугой взревел полковник.

Жена, разбуженная ревом мужа, испуганно подскочила на постели.

– Саша?

Плетнёву было не до чувств супруги. В первую секунду он не поверил в услышанное. Такого ещё никогда не было во всей истории содержания тюрем. Однако знакомый голос чётко и по делу продолжал докладывать обстановку. Начальник колонии ощутил мелкий тремор где-то глубоко внутри, через доли секунды переросший в интенсивную тряску требухи. Стук сердца глухими ударами отзывался ломотой в висках: как вообще такое могло произойти? Всё походило на какой-то дурацкий розыгрыш. Если бы не серьёзность структуры ФСИН, он никогда бы не поверил в реальность ситуации.

Подшефное учреждение считалось образцовым. Волнений среди заключённых не случалось. Железная дисциплина и порядок. Без инцидентов не обходилось, но и те происходили крайне редко. Обычные нарушения, характерные для любой колонии, ввиду специфического контингента, в счёт не шли. Первые переживания полковника не несли личный характер. Что ожидает его в случае массовой гибели осуждённых: снятие с должности, расследование, крушение всего уклада жизни. На данный момент всё это не казалось важным. Мысль о том, что будет с ним, догонит гораздо позже. Сейчас главное – своевременно и чётко среагировать на ситуацию, предотвратить дальнейшие жертвы, выяснить, что произошло и принять верные решения.

– Вызывай дополнительные бригады врачей. Из колонии никого не выпускать. Перекрыть доступ в пункты питания. Выставить усиленную охрану. Вызывай персонал с выходного, – одной рукой одеваясь, другой держа трубку в руке, отдавал распоряжения Плетнёв. – Сейчас буду.

– Что случилось?

Встревоженная жена робко задала вопрос, чувствуя по интонации, что дело серьёзное.

– Спи, – бросил на ходу Александр, – потом…

Полковник за последние 10 лет ещё никогда не бегал так быстро. Двести метров до автомобильной стоянки он преодолел со скоростью спринтера и, не обратив внимания на отдышку, сразу резко рванул машину с места, едва повернув ключ в замке зажигания. На его счастье ночные улицы были полупустыми. На большинстве перекрестков мигал жёлтый. Начальник колонии мчал с превышением всех допустимых скоростей, никого не пропуская и не реагируя на возмущенные сигналы подрезанных водителей.

На территории колонии Плетнёва встретили бледные, напуганные, непонимающие лица сотрудников. Снующие медики пытались оказать помощь заключённым, бьющимся в предсмертных конвульсиях, но усилия оказывались безуспешны. Они едва успевали закрывать глаза одному, понимая бессмысленность дальнейшей реанимации, перебегали к следующему и через некоторое время обречённо отходили уже от него. Никогда Плетнёв ещё не видел своих коллег такими растерянными и беспомощными. Через несколько минут после его прибытия на место ЧП всё было кончено. Агонизирующие скончались.

– На лицах и телах скончавшихся осуждённых яркие пятна разной величины и неясной этиологии. Возможно, эпидемия или отравление неизвестным веществом. За свою врачебную деятельность я ничего подобного не видел. Ни одна известная болезнь не подходит под симптомы. На бытовое отравление не похоже, на заражение тоже. Ситуация развивалась слишком стремительно. Дополнительные бригады эпидемиологов со всем необходимым будут с минуты на минуту, – быстро вводил в курс дела медик с характерной внешностью доктора Айболита.

Плетнёв шёл мимо открытых камер, заглядывая внутрь каждой. Человек в белом халате семенил рядом, поправляя медицинскую маску.

– Вы бы прикрыли дыхательные пути, Александр Владимирович, пока не ясно, что происходит.

Полковник пренебрежительно отмахнулся от протянутого и сложенного в несколько слоев бинта. Масок на всех не хватило.

– Да оставьте. Поздно уже.

– Никто не знает, когда поздно. Оденьте, – настойчиво проговорил медик.

Плетнёв нехотя повиновался.

– Продолжайте.

– По словам свидетелей, смерть у большинства наступила практически мгновенно. С десяток помучились, но не долго. Вот при вас, тут… С момента первой гибели прошло не более получаса, – торопливо дополнил картину происходящего начальник отряда майор Кузнецов.

На зама было больно смотреть. В отличие от своего начальника, он первым делом осознал степень ответственности за ЧП. Внешне он старался выглядеть хладнокровно, но посеревшее лицо с резко обозначившимися морщинами, жестко сжатые губы с трагично опущенными уголками и глубоко несчастный взгляд с мольбой о снисхождении красноречиво демонстрировали, какие чувства его одолевают. Зэков он не жалел. Сама ситуация никак не могла уместиться в голове.

– Пострадали только заключённые? – резко спросил Плетнёв.

– Не только. Среди погибших – двое сотрудников ИТУ.

– Кто?

– Дежурный помощник капитан Клявер и младший инспектор Гаврилов.

Дело принимало совсем скверный оборот.

– Панику удалось остановить. Ввели карантинный режим. Всех, кто находился на дежурстве, оставили внутри. Вновь прибывающих оставляем для охраны снаружи. Никого не впускаем, чтобы избежать возможного заражения, – Кузнецов из всех сил старался не давать волю эмоциям, но по его подрагивающим рукам было заметно, каких усилий ему это стоило.

– Сколько скончалось? – спросил полковник.

Стадия отрицания не желала покидать разум Александра Васильевича. Он отказывался принять трагедию как случившийся факт и поэтому не мог погасить в себе желание немедленно действовать. Хотя что он мог сделать? Не повернуть же время вспять.

– Больше половины состава. Оставшиеся до сих пор испытывают приступы. В более-менее удовлетворительном состоянии человек 20, не больше. Среди наших сотрудников картина получше.

– Так, быстро накрыть погибших простынями, – распорядился полковник.

Медик прав. Если это инфекция, то неизвестно, как происходит заражение. Любая мера могла остановить её распространение.

Только сейчас он начал внимательнее рассматривать погибших. Первое, что бросилось в глаза – пятна. Много пятен, перекрывающие татуировки заключённых интенсивным цветом. Полковник остановился. Отчетливые, неестественные тёмно-зелёные следы, схожие с жухлой травой, покрывали лицо и руки распростертого перед ним тела. Разводы смотрелись неряшливыми кляксами, словно неумелый маляр пролил на осуждённого краску. Помимо зелёного, на руках присутствовали красные и синие оттенки, но в меньшем количестве и размере. Они словно вытеснялись основным цветом. Начальник ФСИН внимательно вгляделся в небритое лицо почившего. Перед ним лежал один из блатных с фамилией Гончаренко по кличке Гриня. Некоторых деятелей Плетнёв знал лично. Этот – авторитет. Отбывал не первый срок. Матёрый волчара. Нашивка на робе указывала статью совершенного преступления: 105.

«Убийство часть вторая, – машинально отметил полковник. – Что, чёрт возьми, произошло?»

– Не подходите близко, товарищ полковник! – предостерег врач.

– Такие пятна у него по всему телу. Цвета у всех разные, размеры тоже. Очертания и локализация не повторяются, – добавил он.

– Вижу. Где выжившие?

– Вон сидят, – Кузнецов кивнул в угол коридора.

Невредимые жались на одном маленьком пятачке, не зная, чего ожидать дальше. Самое страшное – неизвестность. Зэки пребывали в ужасе от непонимания явления и осознания абсолютной беспомощности. Массовая гибель выводила восприятие на уровень сюрреализма, отказа от действительности. Все без исключения на зоне чувствовали себя как во сне.

– Что говорят? – с трудом выдирая себя из погружения в кошмар наяву, проговорил Плетнёв.

– Ничего особенного сказать не могут. В столовой пищу принимали вместе со всеми, от сокамерников не изолированы. Находились рядом с погибшими, но в разных местах друг от друга.

Полковник прошёл к уцелевшим. В основном заключённые из категории «мужиков», первоходки. Один получил срок за непредумышленное убийство, больше напоминающее несчастный случай, другой – за нанесение тяжких телесных повреждений. Отбиваясь в драке от нападавших покалечил двоих. Рядом с ним в углу сидел хмурый крепкий парень без единой татуировки – бывший спортсмен. Насмерть забил двумя ударами насильника, напавшего на школьницу в подъезде. Дальше ещё несколько человек с лёгкими статьями.

Безоговорочно поганое преступление с отягощающими значилась только за одним. Плетнёв сам слышал о некоторых странных подробностях его дела. Какое-то оно мутное, много нестыковок, но не в его компетенции принимать решения о невиновности осуждённого. На это есть суд. В общем, среди выживших ни одного рецидивиста, или, как называл их полковник, «нелюдя». Осуждённые отрешенно смотрели мимо начальника и казались глубоко потрясены случившимся.

Плетнёв задал несколько вопросов, выясняя, кто из заключённых и где находился на момент появления первых пострадавших, что ели на обед и ужин, что особенного происходило, что слышали об употреблении на зоне запрещенных препаратов и так далее.

Невнятные разрозненные ответы картину не прояснили. Ничего особенного не заметили, о пронесённой на зону наркоты не слышали, ни у кого до сегодняшнего дня признаков такого заболевания не видели и так далее. В общем, закономерностей не прослеживалось. Оставалось ждать заключений судмедэкспертов.

***

Андрей зашёл в двухкомнатную холостяцкую квартиру. Если бы не расставленные в ванной туалетные принадлежности и висевшая на плечиках форма сотрудника МЧС, постороннему человеку могло показаться, что жилище пустует. Ни пылинки, ни единого предмета, небрежно валяющегося на сером диване или светлом полу, выдававшего жизнедеятельность обитателя. Ни продуктов на кухонном столе, ни намека на следы жира или воды в кухонной раковине или разводов на сантехнике. Даже шнуры и зарядные устройства, используемые ежедневно, отключены от сети и аккуратно свернуты на полочках. Квартира выглядела так, словно её тщательно драила клининговая служба, завоевывая репутацию у перспективного клиента.

Идеальный армейский порядок без лишних деталей, привитый с детства, с порога показывал: хозяин квартиры привык раскладывать по полочкам не только вещи, но и свою жизнь. Чётко поставленные цели, достижимые задачи, меняющиеся по мере выполнения… Жизнь шла без сбоев, по расписанию. К тридцати Авдеев думал обзавестись семьей и ребенком. Дело приближалось к назначенному сроку, и всё указывало на то, что в этом пункте скоро появится галочка «ок!». Не так давно он познакомился с Кристиной, которая серьёзно смахивала на девушку его мечты.

Андрей после первой встречи поймал себя на том, что любое упоминание о девушке неизменно вызывает улыбку. Поразительно, но любой минутный пустяковый разговор с Крис поднимал настроение. Обычно серьёзный, суровый парняга в её присутствии становился шутливым и лёгким на подъем. Самое удивительное, это происходило само собой, а не потому, что пытался подстроиться. Впервые с девушкой ему было невероятно легко и спокойно. К исключительной эмоциональной совместимости позже добавился потрясающий секс. Определенно, ему несказанно повезло. Сейчас Андрей с полной уверенностью мог назвать себя безусловно счастливым человеком. Ощущение счастья захлестывало с головой. Временами он даже начинал опасаться, что всё может внезапно закончиться, поскольку таких идеальных отношений при взаимных сильных чувствах в обычной жизни он ещё не встречал.

Думая о Кристине, Андрей переоделся, поужинал и отправился в душ. Мылся он как среднестатистический русский мужик: вылил на голову шампунь и все, что стекло до пояса, размазал по телу. Где не хватило, пустил в ход мыло. Какие там гели для душа? Он вообще не понимал обилие флакончиков узконаправленного назначения у мужчин. У девушек, вполне возможно, это себя ещё как-то оправдывало. Хотя он слабо представлял, что можно делать с обилием уходовой косметики. Мазать на себя одновременно и потом часа два от этого отмываться? Судя по проводимому времени в ванной, именно так всё и происходило.