Напиток любви

…в это время и понимавший и не понимавший своего лучшего друга Бориса Савинкова Александр Бельский не знал, как ему соблазнить свою любимую Ольгу Петровскую. Винные пары ещё не улетучились из его головы, и Александр решил, что время пришло.

За городом бушевала война, мужчина пришёл к женщине сделать предложение – выйти за него замуж.

Он где-то набрался храбрости, и для храбрости выпил вина, того самого вина, что ему дал Борис Викторович Савинков. Как-то сразу полегчало на душе. И Александр Христофорович смог найти подход к Ольге Петровской – он застал молодую женщину совершенно одну.

Где-то раздобыв не очень дорогие розы, Александр подарил их любимой Ольге, когда

МОСКВА

Генерал Алексеев посмотрел на не выспавшегося Бориса, и, улыбнувшись спросил:

– Ты чего с лунатиком разговаривал?

– С Лунатиком? – Не понял Борис.

– Ну его все зовут лунатиком, или юродивым. Он помешан на своих рисунках, а ещё ходит за Глашей – нашей помощницей, говорит, что она из бар, но ему жутко нравится. Я сочувствую Глаше.

Савинков тоже посочувствовал. Уходя от Алексеева, он видел, что Андрес любуется своим искусством. Но к Борису больше не подходил, хотя, вероятней всего, хотелось. Глаша подойти осмелилась – по делу было нужно.

– Борис Викторович, – отчеканила медсестра, – разрешите отправить раненным воду.

– Разрешаю. – Сказал Борис, зорко посмотрев на Глашу. Как там Ольга? Ольгу он не любил, ему просто было жаль своих друзей и он охранял их от большевиков. Александр Христофорович ему жутко нравился, да и он не посмел бы его обидеть. Бориса Викторовича волновал другой вопрос – как там Зинаида Николаевна Гиппиус, которую он любил, и которую хотел видеть хоть сейчас. Но приходилось видеть Глашу. Конечно, Зинаида Николаевна всегда была в блестящем окружении мужчин – супруг Дмитрий Сергеевич, Дима Философов и пара тройка депутатов, которые за ней увивались то ли потому, что она писательница, то ли потому что баба. Савинков думал, что по второму вопросу. Ай, да Солоха!

Солоха сейчас, вероятней всего, принимала кого-то из мелких депутатиков, и Савинкову оставалось надеется, что она не перекрасилась в красный.

Повешенный болтался из стороны в сторону, и Савинков сплюнул. Надоело. Но вешать приходилось – к красным им нельзя, боялись что повесят, вот и сознавались сами. А результат какой? И белые их вешали. Настроение Корнилова Савинкову не нравилось. Корнилов явно дрожал.

Он не знал куда повернуть полки и в этом смятении и в тоске генерала Корнилова по Индии и рушились планы белых. Борис Савинков сплюнул. Наверное, Индия многих погубила. Зачем жить такими туманами, когда есть реальные планы и реальные мечты? А реальная мечта у него была сейчас спасти хоть ценою жизни, жизни своих друзей – Ольги и Александра, спасти мать и спасти оставшихся сестёр.

Он помнил, как расстреливали Татьяну. Изнасиловали, потом расстреляли. Но нельзя было допустить убить мать. Он хотел к красным, но гарантий не имел, что над ним не поиздеваются там. И ему пришлось усмирить все свои желания, и наблюдать как Андрес рисует портреты. Наконец, Андрес осмелился к нему подойти снова, поругав себя за психоз.

Глаша дрожала всем телом – художник был повешен. Но Савинков настоял на этом, поскольку Андрес слишком явно занёс над ним кинжал.

– Я была поводом! – Рыдала Глаша на плече у Бориса. Тот сплюнул.

– Прекрати, дура. Я так не считаю. – Холодно сказал Борис. – Я точно знать не могу. Позавчера на меня тоже покушались. Я его отпустил к своим, тот задрапал к большевикам восвояси. Художник оказался шпионом.

…Глашу схватили. Долго издеваясь, расстреляли в одном из подвалов ВЧК, а Савинкова кони апокалипсиса уже мчали в Москву. Они проходили через оледеневшую Усманку, речку под Воронежем, и Борису невольно вспомнилась прошлая работа Андреса – "Переход Наполеона через Березину". Он ухмыльнулся, вспомнив либреттиста Деренталя, который сейчас шлялся неизвестно где. Вот о том, что Деренталь мог продаться большевикам, Борис меньше всего заботился. Негодяй, вероятней всего, отбивал в эти дни свою красотку жену Любашу от разного рода командиров и ротмистров. Савинков, представив Сашу дико засмеялся, посмотрев на оледеневшую речку.

Борису было жаль Андреса всё равно. Он хранил в памяти его главную картину. Но что-то вспомнилось про оперетту. Сейчас бы дуэт Бонни и Ферри послушать! И кто-то, будто угадав его мысли запел лихую песенку Бонни быстрым, метущимся баритоном.

орис поморщился, но поддался мужской слабости обнимая и тиская Глашу. В Париже Александр сейчас раздевал и ласкал Ольгу. Савинкову с чего-то вспомнилось про Париж. Но, глубоко вздохнув, мужчина поцеловал Глашу ещё раз.

Перед вечерним выходом, Борису пришло письмо от Александра Бельского, который писал о том, что они с Петровской живы, и пристроились на базе белых в Крыму. Сам Савинков в эту базу не верил. "Лишь бы не на долго" ,– подумал Борис Викторович, словно угадав что Бельский с Ольгой застрянут в Крыму на три года. Но хотя бы без изуверств – тех, что он видел сам не во снах. В жизни.

ОКТЯБРЬ НАСТУПИЛ

25 Октября 1917 года. Ранним утром Борис Савинков проснулся от того, что его разбудил молодой друг – юнкер Павловского училища Флегонт Клепиков. Флегонт был явно встревожен не на шутку. Эмоциональный Клепиков, который на деле доказал Савинкову, что он верный друг, выпалил как на одном дыхании:

– В Петрограде восстание большевиков!

Савинков не верил ушам. Он вскочил с постели в чём был – в рубашке и в трусах, и нижних брюках – и спешно, одеваясь, быстро умылся, почистил зубы и усы и принял боевую готовность. Приглаживая усы Бэ Вэ сел за рабочий стол, когда к нему вошла делегация из офицеров казачьего Союза, в котором он состоял. Попавший в водоворот событий Борис вопросительно в своей манере поднял бровь. И всё-таки Борис Викторович был рад, что отправил Бельского и Петровскую подальше от этих событий – в Крым.

– Чем могу быть полезен? – Спросил он.

– Мы пришли за советом. – Сказал высокий казачий атаман. – Мы решили не защищать Керенского.

Борис это предвидел. Он встал из-за стола, подошёл к молодому человеку, и, посмотрев ему в глаза в своей манере, спросил:

– А мне что делать?

Молодому человеку стало жалко Савинкова, и он, как бы извиняясь, пробормотал:

– Простите, что не сможем Вас защитить, простите. Вы нам нравитесь, но мы не можем…

И молодой мужчина, махнув рукой, покинул Савинкова со своими друзьями. Когда они ушли Савинков покрутил у виска, Клепиков только развёл руками как-то неловко улыбаясь.

– Ты слышал, Флегонт? – Подбодрил друга Борис. Они не могут! А нам с тобой, выходит, защищать Керенского вдвоём? Он ещё мне скажет, что не нужно.

– Тогда выход один. – Посерьёзнев, сказал Флегонт. – Спасать самих себя.

– Свои собственные шкуры? – Подмигнув другу, стоя у окна в пол оборота, – сказал Борис. Клепиков молча кивнул головой. Савинков думал было идти найти хотя бы генерала Алексеева, как к нему вошла вторая делегация в составе людей постарше.

…1917 год.

….восход на Дону начался.

Борис Савинков и Флегонт Клепиков спешили на Дон. Их дорога лежала через Воронеж. Приюта Савинков, чтобы переночевать, решил просить у Анны Николаевны. Он робко постучался в дом, испросить ночлега. Анна была ещё в трауре, и Савинков деловито спросил: – что случилось?

– Мужа убили. Если ты добрый человек, проходи. – Улыбаясь, сказала Анна Николаевна. Но улыбка ей дорого далась. Приём гостей случился через три дня после трагедии. И Анна не хотела никого видеть, а мужчин она после случившегося и вовсе боялась. Савинков заметил это, и сказал:

– Не бойся. Я просто так не палю из револьвера.

Пульхерия принесла самовар и плюшки.

– Очень хотелось бы на это надеется, барин. – Пульхерия сказала с сарказмом. Барин усмехнулся, но на всякий случай решил себя не выдавать, шикнув на Флегонта, который мгновенно вспомнил условия игры, тоже усмехнувшись. С другой стороны собирать про себя сплетни Борис Викторович любил всегда…

…. Кто к ней приходил этим сентябрём, Анна Николаевна так никогда и не догадалась. Хотя после суда над Савинковым, Зина узнала мужчину на портрете, но ради блага матери решила молчать.

– Надо же, он нас не тронул! – Удивилась Зина такому благородству Савинкова, и, всплакнув по нём после его смерти в 1925 году, перекрестилась.

старинная усадьба под Воронежем В. была прекрасной. Яркие беломраморные стены. Почти дворец! Историк и преподаватель истории в школе Михаил Венгеров любил здесь проводить свои дни за чтением книг и исторических рукописей, а также за работой. Красивый интерьер. Прекрасно сервированная посуда. Его женой Анной всё было организовано как нельзя лучше. И прислуга была неизбалованная. Никогда не требовала никаких надбавок, улучшения условий. Под Воронежем находился Рай, который в 1917 году превратится в ад. Но это будет не скоро. А пока 52-летний школьный учитель рад был здесь проводить каникулы. Анна Николаевна, урождённая дворянка Максимова, смотрела на мужа всегда с удивлением. Его занимали только книги. Прошлым летом, когда Зинаида Михайловна была на каникулах (Зина была студенткой математического факультета), отец ей как-то подарил Хранителя. Хранитель – небольшая красивая шкатулочка из золота, расписанная красивыми синими красками – очень понравилась дочери. Папа сказал ей, что этот хранитель будет оберегать её от бед. Зина поверила в сказку, но ей не суждено было сбыться. Как-то гуляя в старинном воронежском парке, Зинаида поругалась с местным хулиганом и, убегая выронила Хранитель из рук. Дети, играющие в классы, заметили блестящую шкатулочку. Но малышки не знали, что это золото, и, играя в секретики, спрятали Хранитель в земле. Там он и пролежит до 1965 года, пока его не обнаружит вокалист Саша и не возвратит его хозяйке. Вернувшись с прогулки, Зиночка плакала, что потеряла Хранитель, убегая от бандитов. Но отец, обняв её, простил дочь и не сильно ругался… он был рад этому, поскольку знал, что за мистическим предметом, который творил чудеса, могут прийти.

В библиотеке, от которой постоянно хочется бежать, был его личный Ксанаду – внутренний мир, созданный внутренним демоном. Анна Николаевна, улыбаясь, смотрела на мужа.

Но полная кухарка Пульхерия Евгеньевна обняла свою госпожу, которая стояла, одетая в красивое фиолетовое платье с вязанным крючком кружевным платком на плечах, и сказала:

– Полно обижаться на барина! Он у Вас видите, какой он мягкий! Даже революционерам не сочувствует! А что там в правительстве творится, страшно передать.

– Да уж. – тревогой в голосе сказала Анна. – Против Керенского выступил генерал Корнилов. Правда поговаривают, что за всем этим стоит комиссар от Временного правительства Борис Савинков.

– Да ну? – Удивилась Пульхерия. – Неужто Савинков решился?

– Прижали хвост. – Решила Анна. – Если Савинкова прижмут, он сама смелость. Хм. Если бы любого прижали, и он был бы героем, выступив против растяпы Керенского.

– А родственники царя, что ж они? – Пульхерия не могла понять, как это царя-батюшку и вдруг предали.

– Выходит его защищает один Савинков, Дон Кихот с ветряными мельницами сражается. Не Керенский, так другой. Михаил и Ник. Ник. отказались от власти.

– Подставив жизнь бедного Николая Александровича под угрозу. Как же так! – Возмущалась Пульхерия, тоже смотря на то как Михаил Романович читал книгу. Мужчина оторвался от книги, и спросил Анну Николаевну:

– Когда ж приедут дети?

– Гриша, Николаша и Зиночка приедут с минуты на минуту. Лето же настало.

– Ну вот иди и ставь самовар. А то встали с Пульхерией как вкопанные. На меня любуетесь? На меня любоваться не следует! – Засмеялся Михаил Романович. – Я жду детей и зачитался. Хорошо у меня дети праведные, к революции отношения не имеют.

– Плохо. – Шепнула Анна Николаевна, будто предчувствуя беду. – Вообще я слышала, что лучше к большевикам присоединиться. Их больше, и они надёжнее.

– Бедный Савинков! – Засмеялась Пульхерия.

– Его раздавят. – Догадалась Анна Николаевна. – Но если он выступил против Керенского, то может быть за всеми этими беспорядками и Корниловым стоит что-то ещё. Но они могут и поругаться с большевиками. Эх, жаль Михаил Романович настолько верит в чистоту России, что не боится ничего, даже смерти.

Пульхерия выронила зеркальце из рук, которое разбилось в дребезги. Анна Николаевна занервничала. Руки её задрожали, и она побежала вместо Пульхерии ставить самовар.

Студенты Гриша, Коля и Зина приехали из института к вечеру. Небо под Воронежем затянуло тучами, и собиралась гроза. Тяжёлые, тёмно-серые, почти свинцовые тучи накрывали всё небесное полотно. Где-то разразились молнии. Михаил Романович не знал, что Гриша примкнул к большевикам.

Его покрывала сестра Зина, сочувствующая большевикам тоже. Но Михаил Николаевич и не знал, что именно это когда-то спасёт его жену Анну Николаевну, их матушку от жестокой и грустной судьбы.

Гриша и Зина таинственно, почти заговорщически переглядывались, думали сказать или не сказать матушке своей то, что встали на сторону большевиков. Для потомственных дворян это было как-то неудобно. Они чувствовали себя виноватыми перед отцом, который им столько дал – хорошее образование, книги, всегда дарил подарки. Но у Гриши была неплохая интуиция, и видимо ангел-хранитель. 18-летний юноша почувствовал, что лучше идти к большевикам. Несмотря на то, что он дворянин, юношу приняли. За убеждения, жизненные принципы и верность партии. Гриша перекрестился. Учась в Горном институте, он тайно посещал кружки большевиков, и даже слушал как-то самого Ленина. Лениным он восхищался. Это был его кумир. Но это видимо ангел-хранитель семьи поработал…

….в Воронеже в эти дни случился бунт большевиков. Дворянские гнёзда громили, и врагов выгоняли на улицу, заставляя смотреть на то, как полыхают усадьбы. Дошла очередь, и до их дома. В одну из летних ночей, когда Савинков, изгнанный из правительства, удрал на Дон, бандиты ворвались в усадьбу. То, что это были не большевики, а мародёры и явно не белогвардейцы, Гриша сразу это заметил. Отца, который по мягкости не смог оказать сопротивление, убили сразу же. Бандиты искали Хранитель, но не нашли.

17-летний Коля почему-то оказался вдруг неробким малым: он сумел лопатой врезать по голове грабителя, и отпугнуть револьвером его дружков. Анну Николаевну и Зину Григорий успел увести в подвал. Николай резво стрелял из револьвера, и Григорий, поглощённый учением большевиков, не мог никак понять, где его братец этому так научился. Понимая, что его могут и арестовать за самосуд, Николай, едва утерев слёзы, собрался бежать.

– Ты куда? – С дрожью в голосе сказала мама.

– На Дон! Бить большевиков. Там собирается весь цвет генералитета. Они победят, я уверен.

– Глупости! – Закричал было Гриша, но Николай спешно собрал вещи, и удрал на Дон. Была глухая ночь. Обоих мужчин – и грабителя и жертву, захоронили как и полагается по православному обряду. На похоронах Григорий сказал матери, что он большевик.

– Иди и ты к своим. – Убеждённо сказала Анна Николаевна, обрадованная этому. – Зина останется со мной. Ежели что обучу стрелять. Защити нас, Гришенька.

Григорий поцеловал мать, которая словно предчувствовала новую власть в стране.

– Жаль, что у Николая не вышло. – Сказал Григорий, прощаясь с матушкой и сестрой.

– Николай боится, что его арестуют. – С сожалением в голосе сказал Григорий. – Прощай, мама.

– Удачи, сынок. Победы. И защити нас.

Григорий отсалютовал и ушёл сражаться за мать и сестру.

А Анна Николаевна сказала Зине:

– Не поедешь больше в институт. Ты нужна здесь. Охранять меня и Пульхерию. Смотри, что здесь творится.

Зина, рыдая по отцу, согласилась…

Приключение в Париже

Александру Аникину

Гертруда Стайн сегодня встала явно не в духе. Ей просто явно чего-то не хватало. Женщина выпила утренний кофе, потянулась и стала одеваться. Писать что-то нынче не хотелось, и она поспешила выйти прогуляться по Люксембургскому саду вместе со своей собачкой Теслой, которая просто обожала свою хозяйку. Женщина эта была немолода, грузная и тяжело дышала. Своим костюмом, который говорил о безвкусице своей обладательницы, Гертруда Стайн отпугивала прохожих, как и копной своих белых волос, чем-то напоминавших повязкой на них картину Вармеера «Девушка с жемчужной серёжкой».

1921 год. Эрнест Хэмингуэй был нанят корреспондентом Toronto Star, и уехал со своей женой в Париж. Молодая семья как раз подъезжала к Парижу на поезде. Морское путешествие, Слава Богу обошлось без приключений и молодые супруги надеялись неплохо устроиться. Его жена Элизабет Ричардсон, которая даже и не знала о том, что ей выпадет честь исполнять роль первой супруги Хэмингуэя, радовалась возможности выбраться хоть куда-то да хоть в неизвестном направлении. Молодая женщина с модной по тем временам причёской – красивое каре уложенных волос, которые подчёркивали её красивые, глубокие карие глаза смотрела в окно поезда и радовалась выпавшему на её долю приключению. Американка в Париже!

Борис Викторович Савинков чудом пробравшийся в милый ему сердцу Париж, который он любил ещё со времён Царской России с трудом привыкал к мирной жизни после стольких лет гражданской войны. Он пережил многое. Слышал грохот пушек со стороны Сен-Дени, сражался с французами на фронтах Первой Мировой, и вот мужчина, обмаравший руки в крови сидел в тихом и уютном баре в Париже и слушал джаз экзальтированных музыкантов, которые явно надрывались, играя незатейливую мелодию. Пары танцевали под неё, несмотря на то, что это было дневное время, и забавляли Бориса Викторовича, который временами доставал свою карточку – посланника от Колчака, которого уже не было в живых. На счёт этого Савинков сильно сомневался: большевики оказались мастерами на инсценировки чей-то гибели. Ему вообще-то хотелось в это верить, а то становилось грустным. Праздник, готовый превратиться в трагедию – и даже в расстрел (Савинков почему-то был в этом уверен) начинался. Борис захотел на время вырваться из лап борьбы, и из Польши вырвался в любимый сердцу город, в котором, возможно, он будет счастлив последний раз. В годы гражданской борьбы слово «счастье» трактуется как-то по-особенному. Мужчина усмехнулся сам себе, и посмотрел на груду людей, собравшихся в это милое уютный ресторан у Монмартра с названием «Максим», которое потом станет знаменитым, благодаря оперетте «Весёлая вдова», и которое будут игнорировать ценители искусства в XXI веке, любящие «Весёлую вдову», но предпочитающие «Максиму» «Лувр».

Савинков пил брэнди и старался не думать о беде, которая его ждёт по возвращении на столь неблагодарную ему Родину.

…Между тем Эрнест и Элизабет подъезжали к Парижу и радовались жизни. Хэмингуэй, мечтавший о Париже, думал о нём как о празднике. И этот праздник он был намерен себе устроить, и радовался, что Бэтси согласилась с ним посмотреть Европу. Для Американца мечтать о Париже было нестандартно, но Хэмингуэй был рад, что его послали от газеты корреспондентом погрузиться в необычный, как ему казалось, мир Парижа и преподнести эту волнующую эпоху золотых годов джаза, и золотых годов Европы вообще.

Гертруда Стайн гуляла со своей собачкой по парку. Ей встречались пары, люди. Солнце ласково ободряло женщину. Она радовалась жизни. Как же ей хотелось праздника для вдохновения! Листва деревьев, лето, люди – всё это скрашивала её тоску и уныние, которым она предавалась последнее время. А ещё Гертруде хотелось выпить в хорошей компании, но она ещё не знала, что к Парижу на поезде подъезжает молодой ещё писатель Эрнест Хэмингуэй.

Фрэнсис Скотт Фитджеральд работал над своей книгой «Прекрасные и проклятые», а также он мечтал выпустить ««Сказки века джаза» и эта книга была уже подписана в печать. Как приятно быть знаменитым писателем, у которого любое произведение – дорога в невероятный, красивый – Китеж-град! О том, что он в 1924 году в Париже познакомится с Хэмингуэем, Фитцджеральд не знал…

Но этот день был каким-то особенным. Светило ясное солнце, согревающее Гертруду Стайн, которая продолжала отпугивать своим нарядом случайных прохожих.

Крым. РБК. Март, 1919 год.

Александр Бельский и Оленька прогуливались по берегу Крыма. Было довольно холодно – на дворе стоял март. Мужчина держал женщину за руку, и гордо вёл перед собой. наконец, они, минуя парк с реликтовой рощей, сели на берег моря. Александр

предложил избраннице сердца сесть, и девушка не стала отказываться. Жена Александра давно уехала в Париж с детьми, и внуком, и Александр просто застрял в Крыму.

У него давно не было женщины, и он посматривал на Оленьку, которую прикрывала тётя Маргарита Павловна Собельская, воспитывающая Ольгу явно под эталоном новой власти. Петровская не хотела сдаваться тётке и решила, что будет стоять до конца. Тем более, что она любила Александра всем сердцем и душой, и мечтала ему отдаться.

Этот порыв души, 78-летний Александр и почувствовал в 35-летней Ольге, к которой уже был неравнодушен. мужчина, наконец, осмелился поцеловать девушку в губы, положив ей руку на грудь, и она не стала ему сопротивляться. Ольга откинулась на спину, и отдалась мужчине, который сделал её своей этим мартовским днём 1919 года. Когда Оля стала женщиной Александра, она положила голову ему на плечо, и мужчина обнял её нежнее.

На берег стали стекаться люди, совершающие утренний променад. Ревенко и Путилин, тоже застрявшие в Крыму, решили в этот день не сидеть больше дома, не смотря на то, что был небольшой шторм, а решились пройтись прогуляться и подышать свежим морским воздухом.

38-летний Путилин тоскливо посмотрел на сидевших в обнимку Ольгу и Александра.

– Тоскуешь по Беатрисе? – Улыбнулся Ревенко.

– По Биссектрисе. – Засмеялся Путилин, и вспомнив красавицу Беатрису, которая недавно приглашала его к себе, и улыбнулся. Мужчина решил подарить 33-летней женщине просто букет цветов после того, как они вернутся с прогулки с Ревенко.

Ольга и Александр встали, и от греха подальше – чтобы не при всех – тоже решили пройтись по берегу. Александр поклонился Путилину, и гордо подал своей женщине руку.

– Ваши родители в Дании? – Вдруг спросил мужчина Олю.

– Да, – ответила молодая женщина.

– Дания так Дания, – задумался Александр, которому было явно не охота в Париж после такого времяпровождения с новой избранницей сердца.

Ольга скромно обняла мужчину, который посмеялся над робкой своей любовницы…

…Беатриса, подруга Путилина, не заставила себя долго ждать. Женщина подошла к детективу и попросила взять его под руку. Ревенко засмеялся, и порывался было уйти. Но Беатриса ловко взяла обоих мужчин на себя, и они пошли в другую сторону – чтобы не мешать Петровской и Бельскому.

– Певцы. – Сказал Путилин, покосившись на Бельского.

– Да? – Вытянула шею Беатриса так, что она чуть было не хрустнула в одном месте. – Что ж Вы раньше не сказали? Нужно было брать автограф!

– Он с ней,… – покраснел Путилин.

– Ну договаривайте, – засмеялся Ревенко. – Назвался груздём…

– Ой!– Поняла Беатриса, тоже слегка покраснев. – Дальше не надо. Дальше совсем неприлично.

Ревенко засмеялся ещё громче, может, и Александр слышал: Путилин заметил, что певец обернулся, обняв Ольгу ещё нежнее.

– Сплетники. – Шепнул мужчина девушке. И получил поцелуй в щёку.

Учительница Беатриса Фёдоровна радовалась присутствию двух кавалеров в её жизни.

когда пары разошлись, на берег вышла императрица Мария Фёдоровна. Уже почти год как её сына Николая не было в живых. Горю матери не было предела.

А ведь у неё был шанс спасти хотя бы внучку Анастасию! Почему же Николай так был твёрд на своём и не захотел уехать с ней в Крым? Они бы спаслись… а власть… да кому нужна эта переходящая из рук в руки власть? Несчастный Николай был бы просто её сыном. У них была бы большая семья. Ещё и Оленька вышла замуж за Николая Куликовского. У них подрастал сынок, её внук. Сейчас бы девочки Никкса повыходили все замуж за славных солдат первой мировой войны…

Мария Фёдоровна застыла на южном берегу Крыма. Ветер освежал её лицо, в сердце зияла боль за детей, а в голове звучал вопрос почему-то на французском: "Porque?".

Александру Аникину

Александру Аникину

“И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай. (Откр 6:5 – 6)”

9 мая 1925 года.