Не кончайся, осень. Рассказы

скачать книгу бесплатно


Миша любил выпить. Очень. Но пьяницей его никто не считал. А если и считал, то не признавался в этом даже себе самому. Не могли односельчане называть Михаила таким нехорошим словом – уважали и обидеть боялись. Уважали за то, что был он по всяким радио и телеящикам мастер – каких поискать. А обидеть боялись потому, что мог ведь не прийти чинить-то. И только бабушка Елена не боялась обидеть Михаила – зятем он ей был…

Телевизор у Елены Петровны сломался несколько дней назад. Чуть ли не неделю ждала она прихода «уважаемого мастера». И вот он пришёл… Утром. Со страшного похмелья. Войдя, сразу обозначил свою принципиальную позицию:

– Елена Петровна! Мама! Будете меня суропить – уйду сразу. А окромя меня телек ваш никто не починит – потому, как некому. И берите во внимание, что руки мои трясутся от натруженности. Как у кажного трудолюбивого и мастерового работника. А также, следуя правилу, «зять любит взять», будьте любезны, поднесите стаканчик. Я, мама, здоровье, загубленное тяжким умственным трудом и невыносимыми муками от жизни с вашим чадом, должён поправить.

Вспыхнувшая гневом старушка бросилась за печку, схватила веник и замахнулась им на несчастного больного:

– Я те, каянный..! Ирод! Супостат!

Михаил, защищаясь, выставил перед собой руку, – Елена Петровна! Стоять! Спокойно! Тихо, тихо… – попятился назад, присел на скамейку и, не опуская руку, тихонько, будто гипнотизируя, продолжил, – Проанализируйте, мама, всё, изложенное мною выше. Вы женщина разумная, сделайте правильный вывод. Самогонку вы, мама, гоните, знаю. А вот участковый – не знает. Пока. Пока не знает, мама! Давайте не будем идти на конфликт. Вам, как всем нонешним бабам, – синематограф первое дело. А вы, мама, уж сколь дён телек не глядели? Потому и в меланхолии. Отсюда вывод – полечим друг друга.

Бабка снова замахнулась на зятя, выматерилась, сунула веник под мышку и полезла в шкафчик за бутылочкой. Налила граммов сто самогонки и, обложив ещё раз зятя крепким матом, протянула ему стакан…

Поправив здоровье, Михаил быстренько поменял в телевизоре перегоревший предохранитель, не забыв заприметить, куда тёща спрятала бутылку и, состроив скорбную гримасу, покачал головой:

– Пробле-ема. Ох, кака проблема, мама…

– Да что ты… А батюшки… Чё ёво топерь, в район везти? Миша, чё делать-то, а? – испуганно запричитала бабушка.

– Что-то с эфиром. Видимо, волны не доходят. Надо гнать.

– А батюшки… Кого гнать-то?

– Волны, говорю тебе! Давай бери свой веник и ступай отсель метров за сто. Развернешься, и к дому – маши в его сторону веником – волны гони. А я буду настраивать.

Оставшись один, мастер извлек из бабкиного тайника заранее запримеченную им бутылочку, закуску, и радостно приступил к лечению…

После пятого сеанса своей «волновой» деятельности бабка Елена, не докричавшись зятя в окно, влетела в дом. Мастер сладко посапывал, положив голову на стол, прижавшись щекой к опустошённой бутылочке…

Разбуженный ударами веника Михаил сразу подскочил, бросился к телевизору, опустился для удобства на четвереньки, мощно дыхнул на экран и закричал:

– Елена П-пет-тровна! Ст-тоять!

Бабка замерла с поднятым веником. Миша ещё раз дыхнул на экран, потёр его энергично рукавом и торжественно нажал на выключатель:

– Ну! Видите? Волны н-не брал он. Ник-как. Но я! Я, мама, м-мастер! Вы их о-очень хорошо п-пригнали. А я их спиртовым п-паром п-примагнитил. Хорош-шо что сам-могонка была. Это, мама, Ел-лена П-петровночка, к-кибернетика…

Елена Петровна всплеснула руками, восхищенно глядя в экран телевизора:

– А ба-а… Миша-а. Ну, мастер! Да-а, кибинетька…

ЛюлЯ

– На люлЯ такое положение, гражданка… Ну и на люлЯ? Ну… – маленький мужичишка старательно размазывал сжатой в комок кепкой слёзы по обветренным щекам, всхлипывал и, вздрагивая от прилетавших подзатыльников, бубнил:

– Гражданка, на люлЯ такое положение, гражданка…

Гражданка – его жена Антонина – старательно прицеливаясь, будто боясь промахнуться, замахивалась своей огромной лапой и с явным наслаждением шлёпала мужичишку по затылку. Затем делала небольшую паузу, пристально вглядывалась ему в лицо и, удовлётворенная результатом, снова не спеша продолжала определённо очень нравившуюся ей процедуру.

– Пар-ра-зит. А?! Ну, паразит! Ух, нечистый дух! ЗахлЯстну! Чё носом фыркаш? ЛюлЯ, окаянный! Фунтик, разрази тя гром.

Мужичишка, до этого покорно принимавший экзекуцию, вдруг подскочил с брёвнышка, на котором сидел, выпятил грудь, нервно цепляя на затылок кепку, и запищал:

– Антонина! А ну, люлЯ, стоять! Бить бей, но фигуру не крИтикуй! Какой ни есть – весь тут! А то – «Фу-у-нтик»! Мово размеру не касайси! Ты мяни знашь! Я, быват, люлЯ, гневный делаюсь, не дай бог! Гляди у меня!

Тоня молча, будто не замечая взъерепенившегося мужа, посмотрела на свои огрубевшие, покрытые цыпками руки, тяжело вздохнула, вытерла фартуком лицо и, улыбаясь, степенно пошла к дому. Поднявшись на крыльцо, она оглянулась. Мужичишка стоял к ней в пол-оборота: кепка на затылке, нос кверху, руки за спиной, а на лице – ну такая суровость, аж страшно! Тоня тихонько хихикнула:

– Ну, Напольён! Ни дать, ни взять.

Снова вытерла лицо и ласково поманила его:

– Гриш, айда, блинчиков, пока не остыли.

Он приподнял кепку, почесал затылок, снова нацепил её, только поглубже – чуть не до носа – и проворчал:

– Ага, блинчиков. На люлЯ мне твои блинчики. Сама жри. А то – «Фу-унтик»… Мужик умом – не дай бог!!! А то, что маленький, дак что? А Напольён то какой был!? Как ты, что ли? Корова! Ты вон, люлЯ, в дверь еле пролазишь, пополам сгибасси…

– Ну, Напольён-то мушшина справный был. А ты махонький да сухонький. Пьёшь больно шибко… Ох, господи, прости. Ну ладно, айда в избу, – и Антонина зашла в дом, оставив за собой дверь открытой.

Григорий снова почесал затылок, и обратился к важно прогуливающемуся по двору петуху:

– Башка то, люлЯ, вроде меньше болеть стала. А то с похмелюги-то треш-шала, не дай бог. Петух бросил на него брезгливый взгляд и пренебрежительно что-то проклокотал.

– А ты чё, люлЯ, хихикаш, гад? Жалко, что я тя не догнал давеча. Ну щас я те пёрья те, люлЯ, повыш-шыпаю!

Петух гордо повернул голову к приближающемуся противнику и громко закукарекал. Григорий вздрогнул и быстренько потрусил к дому, испугавшись, что Тоня услышит. В похмельной голове пронеслась недавняя сцена: как-то не очень хотелось её повторения. Да и знал ведь, что не догонит петуха.

Только что ведь бегал за ним по всей деревне. С топором. Он, петух-то, кукарекал больно громко. Под полом, как раз там, где Григорий и спал – в сенцах. Хоть и пьяный был (как всегда), но разбудился, и только задремлет, петух снова кукарекнет. Не выдержал Гриша, сгрёб топор и с криком: «Убью, люлЯ!» бросился за удиравшим петухом. Долго гонялся, всей деревне ранний подъём устроил, пока не увидел, что возле крыльца, скрестив руки на груди, стоит Антонина – ждёт, когда он набегается.

Подбежал Гриша быстренько к дому, лицо сосредоточенное сделал, сел на брёвнышко, вроде как отдышаться – устал маленько вроде. Тоня не спеша подошла и со словами: «Плестика хошь, ага? Ну на, паразит!» – стала отвешивать ему подзатыльники.

«Ой-й-й-ё-о», – поёжился Григорий и тряхнул головой, выгоняя смурные воспоминания. Бросил свирепый взгляд на нахохлившегося для драки петуха и, процедив сквозь зубы: «Ну ладно, гадёныш, наши путя, люлЯ, ещё схляснутси!», быстренько шмыгнул в открытую дверь.

Не кончайся, осень…

– Дорогие мои, вы и не заметите, как пролетит время. – Главный врач снял очки, посмотрел прищуренными глазами на студентов. Сегодня у них была практика по терапии. После занятий собравшиеся у него в кабинете студенты стали сетовать: как долго им ещё учиться!

– Вам покажется, что кино, которое вы смотрите, длится дольше, чем ваша жизнь.

– Марк Борисович, на некоторые фильмы и жизни не хватит!

– Да, Алина. Но если серьёзно, то вам, молодым, действительно сложно представить, что когда-то всё пройдёт. Так и должно быть. Человеческая жизнь проходит четыре основных этапа: детство, школа, студенчество и всё остальное бытие на этой земле. А потом – осень… Есть ещё, правда, дополнительные: для мальчишек – армия, для девчонок – деторождение.

– А ишо турма, – влез конопатый Славик. Он всегда пыжился, показывая своё остроумие – по принципу: коль ни ростом, ни лицом не блеснуть, то хоть умом…