скачать книгу бесплатно
– Спужалася… Глядь, и ты куды-то запропал…
Дед, вытирая ладонью мокрое лицо, громко и крепко выругался, забежал в дом, выпил залпом несколько кружек воды, кинулся было к двери, но… из динамика прохрипел уставший голос:
– ПоВВторяю! Александр Фёдорович, ВитькА не теряйте. Он в клубе даёт концерт! Спасибо от благодарных зрителей-односельчан за внука-артиста, дорогой дядя Саня…
Клуб сотрясало от смеха. Витюшкин дед с трудом протискивался к сцене. Сквозь гул оваций до него долетали обрывки еле различимых фраз:
– Ну, артист! И стихи, и анекдоты!
– И поёт, и пляшет! Артист!
– А енто чей же это?!
– Дак чай Стеншиных внук! С Горького привезли.
– Ну, видать что городской! Глянь, чё делат-то! Ну, артист!
Артист низко поклонился благодарной публике, затем, подняв руку, призвал к вниманию и громко выкрикнул:
– Уважаемая публика! Юрий Никулин своё выступление закончил. Благодарю за внимание!
Клуб снова содрогнулся:
– Е-щё! Е-щё! Ви-тю-шка! Ви-тю-шка!
Артист широко улыбнулся, вытер взмокший лоб, показал рукой в сторону продиравшегося сквозь толпу зрителей деда и выкрикнул:
– Всё! Всё! Дедушка вон уж за мной… Уж в горле пересохло!
В сторонке от сцены стояла фляга с водой для питья. На тонкой цепочке, сбоку, висела большая алюминиевая кружка. Один из зрителей, молодой паренёк, оторвал кружку от цепочки, зачерпнул в неё воды и, прыгнув на сцену, протянул её Витюшке
– Не-т! – рассмеялся Витюшка. Я ещё не вырос совсем, чтобы бражку пить!
– Дак водичка, Витёк! Водичка! – крикнул паренёк.
– Ага! Водичка! Знаю я, какая там водичка. У моего дедушке на печке такая «водичка» стоит. Он как залезет туда, да как зачерпнёт из такой вот фляги, да как выпьет! И весёлый такой сразу! А бабушка ворчит: «Опять, каянный, всюю бражку выжрет. Опять самогонку не из чего гнать!»
Дед, остановившись возле сцены, почувствовал, как всё его тело обдало жаром. Показалось, что все односельчане смотрят с укором на его пылающее лицо…
Зал замер. И тут с первых рядов послышался тихий смех председателя колхоза. Участковый милиционер, сидевший рядом, вытер мокрое лицо носовым платком, прикрыл им глаза и закатился таким заразительным хохотом, что взорвался весь зал. Овации не утихали несколько минут.
Витюшка стоял с поднятой рукой. И когда зал потихоньку утих, выдал очередной перл:
– Уважаемые зрители! Навострите к вниманию уши! Артист Юрий Никулин не может выступать бесконечно! – поклонился, заодно подхватив с пола ведёрко с зерном, и продолжил, – Вон уж дедушка… Да я уж и кушать… и пИсать хочу давно! Вот!
Зал, стоя и бурно аплодируя, провожал Витюшку, сидящего на руках деда. А дед, протиснувшись к выходу, привстал на порог и, оглянувшись, поискал глазами участкового. Их взгляды встретились. Участковый, широко улыбаясь, махнул деду платком и, снова прикрыв им мокрые глаза, закатился в беззвучных всхлипах, – смеяться сил у него уже не было…
Ласково потикивали бадушкины ходики, отсчитывая минуты ночной тишины, посылая покой и теплоту в маленькое Витюшкино сердечко. Но он не мог уснуть: взбудораженный, умаявшийся, но гордый шептал:
– Да. Совсем я уже и вырос. Совсем я уже и взрослый. Артистом вот стал… Да… Вот мама-то за меня порадуется. Гордиться будет! Артист!
Водительница – спасительница
Был морозный солнечный день. Дорога, извиваясь серой змейкой между сопками, уползала от крутых берегов Енисея в сказочный лес. Солнечные блики, отражаясь от серебра инея, падали брызгами на блестящий капот машины, отскакивали от него и, попрыгав в ветровом стекле, снова взмывали ввысь. Настроение моё было под стать этой прелести.
Вдруг на дорогу выкатился рыжий комочек с большим пушистым хвостом. Испугавшись огромного железного чудовища, летевшего на неё, лисичка замерла. Я резко упёрся ногой в педаль тормоза, крутанул руль в сторону. Шины взвизгнули, машина, сделав фуэте, влетела в огромный придорожный сугроб.
Лисичка укоризненно посмотрела в мою сторону и, махнув пушистым хвостиком, скрылась за деревьями.
– Ну вот, и зверюшку напугал, и машину закопал. Ну, ладно, слава Богу, что спас такое чУдное создание, – проворчал я и включил пониженную передачу. Двигатель взревел, колеса с остервенением стали выбрасывать из-под себя снег, зарывая машину всё глубже и глубже в твёрдый наст.
– Тоже мне, джип, – буркнул я, потихоньку соображая, во что влип: дорога безлюдная, до города далеко, да и дни зимой коротки – солнце уже пряталось за деревья. Лес теперь казался не сказочно красивым, а диким и страшным. Поёживаясь, я вышел из машины, достал лопату. Осмотревшись, совсем упал духом от безысходности – машина сидела в сугробе до половины кузова. Судорожно нащупав в кармане телефон, уставился в экран, не желая верить увиденному, – связи не было… Перспектива ночевать на таёжной дороге в ожидании чуда – проезжающего грузовика, вырисовывалась всё отчетливее.
Неожиданно из-за поворота вынырнула малолитражка, раздираемая музыкой так, что не было слышно двигателя. С деревьев посыпался иней.
Я с досадой швырнул лопату: «Этого мне сейчас не хватало! Только дебильной мОлодежи!»
Машина резко остановилась. Маленькая улыбающаяся водительница, тряхнув рыжими волосами, с криком «за мной!» выскочила на дорогу. За ней, как чёртики из табакерки, выпрыгнули все пассажиры: три паренька и девушка.
Не успел я опомниться, как один из парней подцепил ногой брошенную мной лопату, ловко её поймал и кинулся в сугроб. Второй, открыв багажник малолитражки, выхватил сапёрную лопатку и начал выкапывать мою машину с другой стороны, моментально скрывшись в белом снежном облаке. Третий паренёк орудовал буксиром. Девушка-пассажирка села за руль малолитражки, а девушка-водительница – за руль моей машины.
Я растерянно смотрел на эту битву с природой, как будто фильм в 3D. Открыл было рот, но не найдя слов, только развёл руками, глядя как грузный джип, буксируемый крошечной машинкой и толкаемый парнями, тяжело выползает на шоссе. Ребята, раскрасневшиеся, возбуждённые работой, смеялись, перебрасывались шутками.
– Вы, наверное, недавно за рулём? – спросила лихая водительница, шустро выпрыгивая из-за руля моей машины.
– Увы, – ответил я, улыбаясь, – сорок лет.
– Ого! – звонко рассмеялась она и, протягивая мне ключ зажигания, добавила вдруг тихим, дрогнувшим голосом, – будьте осторожнее, пожалуйста…
Быстро погрузившись в свою машину, ребята помахали мне на прощание.
– Ребятишки… Ребята! Постойте, постойте… Спасибо.
– Не за что! Счастливого пути! – прокричали они хором. Машинка, будто превратившись в огромный динамик, грохоча децибелами, скрылась за поворотом.
А я всё стоял и смотрел им вслед. От переполнявших меня чувств на глаза навернулись слёзы – слёзы любви и благодарности к этим незнакомым, пышущим здоровьем, радостью и счастьем ребятам.
Я смотрел на дорогу, на лес, на прощальные, играющие в инее блики прячущегося солнца, и вдруг вспомнил лисичку. Мне почему-то захотелось поверить, что это она в благодарность мне превратилась в маленькую, с ослепительной улыбкой, рыжеволосую девушку-лисичку. Лисичку-водительницу. Водительницу-спасительницу!
Счастье
Весна. По почерневшему, пористому льду смело расхаживают только вороны, не боясь провалиться в ледяную кашу из-за своего махонького веса, да из-за возможности вспорхнуть, если нужно.
Маленький щенок Дик страшно не любил ворон и боялся их, когда далеко отбегал от Хозяина. Рядом же с ним он не боялся ничего и никого. Мог запросто прокричать всякие свои нехорошие собачьи слова всем, кого встречал, даже взрослым сородичам. Ведь рядом Хозяин. А он самый сильный, самый добрый, самый-самый! С ним ничего не страшно. С ним хорошо, сытно и радостно! Счастье!
Дик не мог идти спокойно, счастье переполняло его маленькое щенячье сердечко. Он прыгал, кувыркался, стремительно бросался вперёд, потом назад. Натыкался своим длинным породистым носом на хозяйские ноги, с радостным визгом отпрыгивал от них в сторону. Потом резко останавливался задирал голову вверх, вглядывался лукавыми глазками в улыбающееся, доброе лицо Хозяина, наклонял голову немного набок, приподнимал правое ухо, пытаясь получше расслышать его ласковые слова: «Дик, Дикушка мой. Маленький мой, играй, играй, ну, давай беги, беги», – и снова стремглав бросался вперёд.
Вороны важно расхаживали по льду, аккуратно выковыривали вытаявшее съестное. Дик остановился на берегу и выкрикнул в адрес ворон несколько ругательных собачьих слов. Вороны продолжали своё занятие, не обращая на него ну никакого внимания. Дик очень на это обиделся. Ведь он уже взрослый пёс, ему уже целых три месяца. Он лаять уже умеет! А они его даже не замечают! Дик оглянулся – Хозяин далековато. Почему-то поднял руку и побежал в его сторону. Машет рукой, кричит: «Дик, нельзя! Стоять! Стоять! Туда нельзя! Дик!» – «Странно, – подумал Дик, – Что он так разволновался? Ведь он же сильнее ворон!»
Маленький пёсик ещё не знал, что эта широкая, ровная лента, отделявшая город от леса, может вдруг превратиться в воду. Очень часто они с Хозяином ходили через неё в лес, и он помнил, что идти по реке очень даже жёстко его маленьким лапкам, не то, что по пушистому снегу. Ну вот, Хозяин уже близко, теперь не страшно. Ну, держитесь вороны! И Дик понёсся с берега.
Пролетев несколько метров, пушистый комочек скрылся под маленькими, серыми айсбергами. Темно! Холодно! Мокро! Ничего не понимающий пёсик, повинуясь инстинкту, затаил дыхание и изо всех сил забарабанил лапками.
Раздвигая грязные льдинки, над водой появился его длинный носик, и испуганные глазки увидели Хозяина. Он был рядом, совсем рядом, но почему-то только одна его голова.
Хозяин тяжело дышал, совсем не улыбался. Он притянул Дика к себе. Прижавшись мордочкой к щеке хозяина и обхватив его шею лапками, Дик жалобно заскулил: он понял – случилось что-то страшное! Хозяин, расталкивая льдины лицом, напрягаясь изо всех сил, плыл к берегу. Намокшая одежда тянула вниз, делаясь все тяжелее и тяжелее. Чувствуя, что бороться больше нет мочи, он оторвал вцепившегося в шею щенка, выбросил его на берег, сделал поглубже вдох и поддался утянувшей его на дно силе.
Дик перевернулся несколько раз в воздухе, больно ударился боком о ледяную глыбу, мячиком отскочил от неё в жёсткий, подтаявший сугроб. Быстро вскочив на ноги, подбежал к воде, пытаясь разглядеть среди льдин любимое, дорогое ему лицо. Вороны, недовольно отлетевшие в сторону, безразлично поглядывали на происходящее, продолжая своё занятие.
Над водой показались руки и голова Хозяина. Оттолкнувшись ногами от дна, он сделал подобие прыжка к берегу, судорожно вдохнул весенний воздух и снова скрылся в ледяной каше…
Дику показалось, что прошла целая вечность, прежде чем голова Хозяина появилась снова. Вот он поднял руки, помахал ободряюще Дику, и медленно побрёл к берегу, всё больше и больше появляясь из воды. Счастье. Опять счастье! Они бегут домой…
***
Дик приоткрыл глаза, приподнял, как в детстве, правое ухо, прислушался. Идёт Хозяин после ночного дежурства? Нет, показалось. Хозяин ходит не так. Это сосед с верхнего этажа. Дик не любит соседа – от того вечно пахнет супом. А суп – самая нелюбимая еда Дика. Любимая – булки с помадкой. Ох, какие же они вкусные! Хозяин почему-то не разрешает их много есть, но это не беда. Потихоньку от Хозяина Дика угощает булками его Друг. Счастье!
Друга Дик любит даже больше, чем Хозяина. Друг маленький и слабый, его нужно защищать. Зато Друг очень добрый: сегодня утром, после прогулки, они вдвоём так здорово наелись сладкими булками, а потом Друг ушёл в школу.
Дик очень не любит школу. Она отнимает у него Друга на целый день! А после школы они вместе не любят Уроки. «Ур-р-р-р-ы! Р-р-р! Р-р-аф!» – проворчал сердито Дик, прикрыл глаза и снова погрузился в свои собачьи раздумья.
Да, они с Другом сильно не любят Уроки. Он вспомнил, как Друг долго и грустно смотрит в раскрытую книгу, чиркает ручкой в тетрадке, потом снова смотрит в книгу. Сердится, ругает Уроки. А Дик лежит в это время тихо, положив голову на передние лапы, и, тяжело вздыхая, не отрывает взгляда от Друга. Если бы тот показал ему этого Уроки! Если бы только скомандовал: «Дик, фас!» Он бы разорвал это ненавистное создание в клочья! Но Друг никогда так не делает, а Дик не может понять, где он, этот гадкий Уроки, который не дает им играть и не пускает гулять!?
Когда Дик был маленький, он остервенело рвал книги, думая, что это Уроки. Но Друг после этого грустил, а Хозяин не грустил, зато очень сердился и ругал Дика. Даже запрещал им в наказание гулять! А Дик очень любит гулять с Другом. И даже прощает ему, когда тот начинает командовать, что Дику делать. Дик делает вид, что слушается. Дик ведь взрослый и понимает, что Друг ещё маленький. Дик любит его. Пусть думает, что после Хозяина он самый главный. Дик знает, что главный он – Дик, но не хочет обижать Друга. Дик знает, что Друг – глупый щенок, каким он и сам ещё недавно был…
Обрывки мыслей мелькали у Дика в голове как мошкара перед глазами в тёплый летний вечер. Он нахмурил свой широкий лоб и грозно зарычал на свои мысли, пытаясь заставить их не мелькать так быстро. Но мысли разогнал послышавшийся рокот подъезжающей машины.
Дик вскочил, подбежал к двери. Этот звук он очень хорошо знал. Это – Хозяин! Счастье!
Зайдя, тот устало потрепал Дика по голове: «Ну, пойдём, только недолго, устал я, Дикушка». Дик как стрела вылетел из подъезда, сбегал на пустырь за спортивной площадкой, сделал там всё, что ему было нужно, и также стремительно прибежал назад. «Ну, быстро ты, молодец», – сказал Хозяин одобрительно, впуская Дика в подъезд. «Вот, Хозяин, видишь, как я стараюсь тебе угодить? Видишь, какой Дик хороший? Скажи ещё ласково», – говорил Дик на своём собачьем языке, стоя уже на площадке около двери и нежно смотря своими преданными глазами на поднимающегося по лестнице Хозяина. «Тише, тише, Дик. Давай заходи. Успокойся, мне совсем не до твоих игр, устал. Сейчас чайку и спать. А тебе – на твою любимую булку». Счастье!
Хозяин дремал на диване. Дик тревожно скулил и тянул с него плед. «Дик! Что? Опять тебе приспичило? Ведь только зашли… Вот ведь, говорю, что нельзя тебе много булок! Всё! Больше не получишь!» – Хозяин сердито открыл дверь. Дик выскочил на площадку и остановился, ожидая Хозяина.
– Ты что? Дик? Ты же всегда успеваешь до пустыря добежать, пока я дверь запираю. Ну, ладно, пошли вместе, – Хозяин вышел из подъезда вместе с Диком. Но тот никуда не побежал. Молча стоял возле Хозяина, заглядывал ему прямо в глаза.
– Ты не заболел ли? – Хозяин присел, заботливо обнял Дика за шею, потрогал его нос, – Носик холодный, мокрый… Всё, Дик, домой! – они зашли в подъезд. Дик не бежал, брёл понуро…
– Странно, всегда влетаешь на четвёртый этаж мухой, а тут еле тащишься, – устало ворчал Хозяин. Дик, поскуливая, нехотя зашёл за ним. Хозяин, не раздеваясь, устало плюхнулся на диван, – Что-то мне скверненько, Дик, – пробормотал он, проваливаясь в тяжёлый сон.
Ему снилась давняя их с Диком история: он погружается под воду, отталкивается от дна ногами, вынырнув, хватает ртом воздух, выплёвывая колкие крошки льда. Намокшая куртка как якорь снова тянет на дно и сквозь чёрную толщу до него долетают обрывки собачьего лая, смешиваются с шумом ледяной воды, врывающейся в уши. Нужно проснуться. Открыть глаза! Сильнее! Сильнее! Но вода давит на грудь, наполняет горло, и, не давая дышать, шумит и шумит в ушах… В этом шуме слышится: «Ну, вот, всё, теперь уже всё…» Он вдруг понял, что это: это – смерть. Она опять пришла к нему, как тогда в ледяной весенней воде. А Дик? Он же не лаял тогда! Глаза! Открыть! Сильнее! Ну, вот… Уже отчётливо слышен истошный лай Дика.
Очнулся он на полу в коридоре. Дик то лаял ему прямо в лицо, пытаясь разбудить, то хватал зубами за ремень брюк и тащил к двери. Липкое, отвратительно пахнущее синеватое марево окутывало всё вокруг. Хозяин с трудом привстал на колени, открыл дверь в подъезд, на четвереньках дополз до газовой плиты, перекрыл вентиль конфорки под залившим её чайником, распахнул настежь окно, выпуская ядовитое облако, и упал, снова потеряв сознание…
В тот вечер у Дика было самое большое Счастье! Ему дали много сладких булок. Уроки, видимо, тоже был побеждён, как и газ из плиты, потому что Друг весь вечер играл с Диком! А все радостно смотрели на них, улыбались и почему-то плакали… От счастья.
Блаженный Серафим
Каждая охота имеет свою специфику: на медведя – одно, а вот на зайца, к примеру, – совсем другое. Не зря за ним прозвище в народе утвердилось – косой. Если зайца с лёжки поднять и погнать, он не бежит прямо, а, как правило, забирает в сторону – как бумеранг. И, пробежав по кругу, обязательно на прежнее место возвращается. Зрение у зайца плохое, а вот слух прекрасный. Поэтому ждущий его охотник шуметь, а, главное, шевелиться, не должен ни в коем случае!
Два друга по охоте и коллеги по работе шли на широких охотничьих лыжах снежной целиной в направлении чёрной полосы перелеска, вырастающего из-за горизонта.
– Серафим Яковлевич, не отставайте. Гонный заяц – до обеда. После обеда он может назад к лёжке и не пойти. Если ещё старый, да опытный. Ну, вот как вы, – широко улыбаясь, сказал Виктор Сергеевич.
Серафим Яковлевич – школьный учитель – был во многом прямой противоположностью директора Виктора Сергеевича: немолодой, худой, невысокий, молчаливый. А директор – молодой высокий балагур и весельчак. Правда, с юмором у обоих всё было в порядке. В этом Серафим своему директору не уступал.
– Дайте отдышаться, Виктор Сергеевич, – сказал он, выдохнув, и, остановившись, повис подмышками на лыжных палках. – Не забывайте, дорогой, что когда вы делаете один шаг – мне приходится делать два. А впереди зайчик гонный, как вы говорите, ждёт. А зайчик гонный тогда, когда его гончий пёсик гонит. Стало быть, для таинства этого трое нужны: гончая, заяц, охотник. Ну и нас трое. Заяц он заяц и есть – никем другим не согласится быть. А вот из нас двоих кто есть кто – нужно определиться. Я полагаю, Виктор Сергеевич, что я – охотник, стреляю хорошо. Ну а вы, стало быть, имея перед нами огромное преимущество – длинные, крепкие ноги – гончая. Или, если хотите, легавая.
– Нет, коллега, я уж лучше буду лайкой. И с ней неплохо на зайца ходить.
Перебрасываясь шутками друзья достигли перелеска и перешли в режим тишины.
Всё складывалось удачно: зайдя с подветренной стороны они наткнулись на свежие следы и всего через несколько метров «подняли» зайца.
– Ну, Серафим Яковлевич, начали! Вот к этому кустику встань или ляг – как хочешь, только не шевелись. Я тебя умоляю: не шевелись! А я по малику (заячьему следу) пошёл. Минут через сорок – жди! – и, бросив к ногам коллеги куртку, шапку, ружьё, перевязал лоб шарфом и с криком «Гоп-гоп! Гоп!» бросился за зайцем.
До изрядно заскучавшего, а главное, закоченевшего от неподвижности охотника, донеслось приближающееся: «гоп, гоп». И тут же мимо него промелькнуло беленькое, маленькое, лопоухое. Серафим свистнул. Заяц, как ему и положено в такой ситуации, остановился, привстал на задние лапы, закрутил головой.
Серафим вместо того, чтобы выстрелить в такую удобную мишень, забыв обо всём, умилённо смотрел на белый столбик…
Заяц, отпрыгнув в сторону, припустил снова. И тут перед учителем вырос разъярённый директор, замахнулся на напарника кулачищем и, еле шевеля языком, устало прохрипел:
– Гоп-п… Серафим… Яковлевич. Как сейчас… гоп по… – опустил руку, громко выдохнул и, кивнув головой в сторону, – там… теперь там ждите. И смотри-и! А то, гоп по… лицу.
Серафим Яковлевич виновато улыбнулся, пожал плечами и поплёлся занимать новую позицию.
Через полчаса показался наш лопоухий, уже ставший Серафиму родным.
В этот раз Серафим не стал свистеть. Он стоял и с блаженной улыбкой смотрел на убегающего зайчишку, только что вслед ему не махал.
Подбежавший директор еле держался на ногах. Он вытер сдёрнутым со лба шарфом лицо, швырнул его под ноги незадачливому охотнику, развёл руки в стороны и саркастически продекламировал Пушкинское: «В пустыне мрачной я влачился, и шестикрылый серафим на перепутье мне явился…»
Серафим Яковлевич поднял из рыхлого снега шарф, заботливо повязал его на директорскую шею, и невозмутимо продолжил: «Как труп в пустыне я лежал, и бога глас ко мне воззвал…»
Друзья рассмеялись и крепко обнялись.
Да, каждая охота имеет свою специфику.
Кибернетика
Ранним воскресным утром бабушка Елена, стоя метрах в ста от своего дома с веником в руках, шептала какую-то молитву: крестилась, кланялась, крестила дом. Постояв с минуту, будто собираясь с силами, побрела к своему домику, сосредоточенно помахивая веником в его сторону. Подойдя, крикнула в открытое окно:
– Миша-а?! Миша, ну как?!
Высунувшаяся физиономия, отёкшая от похмелья, прохрипела:
– Плохо. Ничего нету. Машете не так, Елена Петровна. Надо сверху, снизу, слева, справа – будто крестишь. И так раз пять, не меньше. Давайте-ка сначала.
Бабка потрусила на исходную позицию. На этот раз она старательно махала веником на дом и сверху, и снизу, и слева, и справа…
