Диалектика капитала. К марксовой критике политической экономии. Процесс производства капитала. Том 1. Книга 2

Как известно, ситуация коренным образом изменилась во второй половине ХХ века (в связи с вышеуказанными обстоятельствами). Именно в этот период «старые» теоретические представления о нематериальном (умственном) капитале обрели свое «второе дыхание» и оформились в виде концепции человеческого капитала.

Пальма первенства в ее разработке принадлежит американскому экономисту, лауреату Нобелевской премии по экономике Т. Шульцу. По словам М. Блауга, о рождении этой концепции (теории, по автору) Т. Шульц объявил в 1960 году. Однако «само рождение, можно сказать, имело место двумя годами позже, когда в октябре 1962 г. «Journal of Political Economy» выпустил дополнительный номер под названием «Инвестиции в людей». Этот номер, кроме нескольких других первопроходческих статей, включал предварительные варианты глав монографии Гэри Беккера «Человеческий капитал» (1964), которая с тех пор является классическим трудом в данной области»[156].

В сжатом, обобщенном виде суть концепции человеческого капитала Т. Шульц изложил в своей нобелевской лекции «Экономика пребывает в бедности» (1979). В ней в качестве отправного пункта выступает тезис, согласно которому большинство населения мира составляют бедняки. Они трудятся, преимущественно, в одной из отсталых отраслей экономики развивающихся стран – сельском хозяйстве (отметим, автор специально занимался изучением этой проблемы, привлекавшей пристальное внимание многих исследователей)[157].

Констатируя этот общеизвестный факт, Т. Шульц утверждал, что уровень бедности людей, занятых в «экономике сельского хозяйства» таких стран, зависит прежде всего от «определяющего фактора производства». Последний, «способствующий улучшению благосостояния бедняков, – это не размеры страны, энергетические мощности или площадь пахотных земель; главное – это повышение качественного уровня населения страны»[158], т. е. человеческого фактора.

Именно введение в «научный» оборот данного фактора произвело «впечатление настоящего взрыва в сфере изучения экономики человеческого капитала и, особенно таких аспектов, как экономика исследовательской деятельности, реакции фермеров на внедрение новых, экономически выгодных методов производства, связь между производством и благосостоянием, экономика семьи»[159].

«Жонглируя» термином «экономика», как «искусный фокусник», и акцентируя внимание на важной роли человеческого фактора в «экономике человеческого капитала» (как «отрасли экономической мысли»), Т. Шульц указывал на две ошибки экономистов. Первая из них (основная) заключается в том, что «стандартная экономическая теория» оказалась не пригодной «для понимания ситуации в странах с низкими доходами», что «для этих целей необходимо создание особой теории». Ибо «модели, разрабатываемые для этих целей, первоначально получили широкое признание – пока не выяснилось, что они представляют собой в лучшем случае интеллектуальные курьезы»[160].

Вторая ошибка состоит в отрицании надобности выработки новой экономической теории. Эта ошибка обусловлена прежде всего тем, что классическая экономическая наука создавалась (закладывалась, по терминологии автора) «в те времена, когда население Западной Европы по большей части было очень бедным; люди с трудом добывали свой кусок хлеба, возделывая тощую почву и будучи обреченными на краткую жизнь. Таким образом, классические экономисты имели дело с условиями, аналогичными тем, что сегодня превалируют в странах с низкими доходами»[161].

Вскрыв на столь «высоком научно-теоретическом уровне» истоки указанных ошибок экономистов, Т. Шульц сосредоточил свое внимание на тех вопросах, решение которых позволит определить пути преодоления бедности в развивающихся странах. Наиболее важными среди этих вопросов являются следующие.

Во-первых, переоценка экономической значимости земли. По мнению автора, эта переоценка присуща получившей широкое распространение «почвенной» точке зрения. Последняя гласит: «существует в достаточной степени ограниченное количество земельных участков, пригодных для выращивания продуктов питания, и столь же ограничены запасы энергии для обработки этой земли, которая начинает истощаться». Поэтому «невозможно по-прежнему производить достаточное количество продуктов питания для нужд увеличивающегося населения мира»[162].

Наряду с ней, «существует альтернативная – социально-экономическая – точка зрения, согласно которой человек обладает способностями и интеллектом, достаточными для того, чтобы уменьшить свою зависимость от пахотной земли, от традиционного сельскохозяйственного процесса и от истощающихся источников энергии, чтобы снизить фактические затраты на производство продукции питания для увеличивающегося населения мира»[163].

Интерпретируя, таким образом, известный любому экономисту так называемый «закон убывающего плодородия почвы», и извращая, вместе с тем, суть социально-экономического подхода к трактовке рассматриваемой проблемы, Т. Шульц отмечал, что первая точка зрения не в состоянии объяснить развитие экономики и плохо согласуется с фактами экономической истории, тогда как вторая точка зрения нуждается в более солидном научном обосновании. Последнее сводится, в конечном счете, к «расширению человеческих познаний». Ибо «будущее человечества не предопределяется пространством, энергией или пахотными землями. Его будет определять интеллектуальная эволюция человека»[164].

Согласно автору, уяснение сущности этой эволюции позволяет понять, что различия в плодородии почв сами по себе не могут объяснить, почему люди, живущие в давно заселенных частях света (например, в Индии или Африке) пребывают в состоянии бедности на протяжении веков. Подобное объяснение становится подлинно «научным» только в том случае, когда будут учитываться факторы, имеющие основное значение для сельскохозяйственных угодий. К этим факторам относятся «различного рода стимулы и возможности, позволяющие сельскохозяйственным работникам приращивать эффективность земельных участков путем различного рода вложений, в том числе за счет исследовательской работы и повышения квалификации персонала»[165].

Отсюда вытекает «фундаментальное положение, зафиксированное во многих новейших исследованиях», суть которого «состоит в том, что неотъемлемая часть модернизации экономики страны с низкими доходами – это снижение экономической значимости пахотных земель и повышение значимости человеческого капитала – квалификации и знаний»[166].

Это «фундаментальное положение» весьма примечательно в двояком отношении. Во-первых, значимость пахотных земель зависит от их естественного и экономического плодородия. Любому студенту экономического вуза (за исключением, по-видимому, нашего нобелевского лауреата) известно, что естественное плодородие земли определяется только природными условиями почвообразования, а потому оно является объективным свойством самой земли, существующим независимо от каких-либо «вложений». Напротив, экономическое плодородие земли определяется не только природными условиями м уровнем развития производительных сил, но и дополнительными капиталовложениями, степенью зрелости общественно-производственных отношений (в данном случае, рыночных), в рамках которых и посредством которых устанавливаются цены на сельскохозяйственные продукты. Поэтому одной из важнейших задач модернизации экономики является не снижение (как считает автор), а наоборот, повышение экономической значимости пахотных земель.

Во-вторых, трактовка «человеческого капитала» как «квалификации и знаний» ничего принципиального нового в себе не содержит (за исключением употребления данного понятия). Ведь такая трактовка воспроизводит, по существу, маклеодовское определение невещественного (умственного) капитала.

Однако подобное определение, используя терминологию А. Смита, характеризует отнюдь не особый вид капитала, а «приобретенные и полезные способности» личного (человеческого) фактора производства, т. е. рабочую силу. Как известно, термин «рабочая сила» был введен в политическую экономию К. Марксом. Если Г.Д. Маклеод не знал этого термина (напомним, его работа «Основания политической экономии» вышла в свет в 1857 году, т. е. за десять лет до появления «Капитала» К. Маркса), то, напротив, Т. Шульц знал, точнее, должен был знать смысл данного термина (поскольку труд последнего получил всемирную известность уже с конца XIXвека). Но, увы, наш нобелевский лауреат «не заметил» этого терминологического нововведения. «Не мудрствуя лукаво», он избрал традиционный подход, т. е. стал отождествлять личный фактор производства с «человеческим капиталом». Иными словами, автор реанимировал фетишистское представление об особой разновидности капитала, появившееся в начале XIX века и употреблявшееся в работах отдельных экономистов в течение данного промежутка времени.

В этой связи возникают два вопроса: 1) почему «квалификация и знания» превращаются в «человеческий капитал»?; 2) чем же «человеческий капитал» отличается от других видов капитала? К сожалению, вразумительного ответа на эти вопросы автор не дал (как, впрочем, и его единомышленники). И это не удивительно, поскольку раскрыть экономическую сущность «человеческого капитала», исходя из «естественной и искусственной» природы человека невозможно. Между тем К. Маркс довольно обстоятельно показал, почему личный фактор производства (рабочая сила) в условиях буржуазного общества превращается в переменный капитал и чем последний отличается от постоянного капитала.

В-третьих, недооценка качества человеческого фактора. По мнению автора, «критически важным фактором, определяющим состояние бедности» в странах с низкими доходами, является не природный фактор (земля), а человеческий. Качество последнего определяется прежде всего капиталовложениями в различные мероприятия, которые «могут в значительной мере улучшить экономические перспективы и уровень жизни бедняков»[167].

Действительно, «такого рода капиталовложения в странах с низкими доходами» способствует «улучшению экономических перспектив». Но при наличии существующей системы «общественного порядка» никакие капиталовложения сами по себе не могут искоренить бедность, что должно быть ясно каждому, «искушенному в премудростях экономической науки» (и уж тем более нобелевскому лауреату). Именно поэтому «бедняки в странах с низкими доходами являются узниками закостенелого нищенского равновесия, которое не под силу сломать экономике» (а не наоборот, как считает автор). Более того, в таких странах «существуют непреодолимые силы, сводящие на нет любые экономические усовершенствования (точнее, социально-экономические преобразования. – Н.С.) и понуждают бедняков к отказу от экономической (и политической. – Н.С.) борьбы» (а не наоборот, как утверждает автор). Поэтому, хотя «в сельском хозяйстве бедняки положительно реагируют на представленные им экономические возможности», тем не менее они не могут изменить сложившуюся ситуацию, о чем свидетельствуют «документальные доказательства»[168].

Но автор занимает иную позицию. По его мнению, для того, чтобы «преодолеть состояние бедности в странах с низкими доходами» необходимо решить в первую очередь такие проблемы, как устранение дискриминационного характера внутренней политики государства по отношению к сельскому хозяйству, проведение интенсивной индустриализации этой отрасли экономики, повышение предпринимательского духа фермерской и исследовательской деятельности[169]. Как говорится, «Вашими устами да мед пить!». Даже при полной реализации подобных мероприятий, «преодолеть состояние бедности» в этих странах невозможно до тех пор, пока в них не изменяется, причем коренным образом, социально-экономические условия.

В-четвертых, успехи в деле повышения качества человеческого капитала, присущего как сельскохозяйственному, так и несельскохозяйственному населению. В данном случае термин «качество» рассматривается применительно к различным формам этого капитала. Необходимость такого рассмотрения обусловлена прежде всего тем, что понятие «человеческий капитал» и теория капитала в целом имеют «неоднозначное» толкование, например, в моделях экономического роста. Главный недостаток этих моделей состоит в том, что в них капитал трактуется как гомогенный (однородный). Сообразно этому осуществляется его агрегирование. Между тем капиталу имманентны неравенства, связанные с определением коэффициента окупаемости капиталовложений, вне зависимости от того, как подсчитывается агрегирование капитала: с точки зрения факторных издержек или дисконтированной стоимости услуг, оказываемых всеми частями этого капитала в течение всего промежутка времени его функционирования. Поэтому «даже если бы мы были не в состоянии наблюдать эти неравенства, нам бы следовало их придумать, поскольку это – главная движущая сила экономического роста. Они являются движущей силой потому, что служат побудительными экономическими сигналами роста. Таким образом, одна из существенно важных составных частей экономического роста вуалируется путем этого агрегирования капитала»[170].

По мнению автора, подобный подход применим и к человеческому капиталу, который неоднороден по своему составу. Наряду с «обычным» существует «дополнительный» человеческий капитал. Стоимость последнего «зависит от дополнительного благосостояния, получаемого за счет этого людьми». Поэтому «человеческий капитал благоприятно воздействует на производительность труда и предпринимательские способности человека»[171].

Как видим, игнорируя социальную природу капитала, автор отождествляет «составную часть» последнего – «дополнительный человеческий капитал» соответственно с «дополнительным благосостоянием» самого человека (надо полагать, с материальным положением последнего). Чем выше такое «благосостояние» этого человека, тем большую возможность он имеет для приобретения «дополнительного капитала», стоимость которого, естественно, выше стоимости «обычного капитала». Именно благодаря этому повышается производительность труда и формируются предпринимательские способности человека.

Исходя из этой абстрактной (вульгарной по своей сути) посылки, автор утверждает, что «проблема качества человеческого фактора предполагает отношение к этому качеству как к дефицитному ресурсу». Поскольку «этот ресурс имеет экономическую ценность», то «его приобретение связано с определенными затратами». Подменяя понятие стоимости категорией «экономическая ценность», автор в этой связи выделил главный критерий оценки «человеческого поведения, определяющего тип и количественные характеристики качества, накопленного на протяжении определенного периода времени». Таким критерием является «соотношение между прибылью, получаемой благодаря новому качеству, и затратами, связанными с его приобретением.

Если прибыль превосходит затраты, то запасы качественных свойств населения возрастают. Иными словами, увеличение предложения любых качественных свойств есть реакция на рост соответствующего спроса. Такой подход к политике капиталовложений основан на принципе спроса и предложения, поскольку все качественные свойства рассматриваются в его рамках как дефицитные ресурсы длительного пользования, полезность которых сохраняется на протяжении определенного периода времени»[172].

Как известно, под качеством понимается совокупность определенных свойств, указывающих на то, что представляет собой та или иная вещь. Соответственно, под количеством – совокупность определенных свойств, указывающих на размеры этой вещи.

Но в данном случае речь идет не о вещи как таковой, а о человеческом факторе (а, стало быть, и о человеческом капитале, ибо автор отождествляет эти понятия), обладающим своими отличительными «свойствами». Отрывая последние от человека, и опираясь на принципы маржинализма, автор называл эти «свойства» особым, точнее, «дефицитным ресурсом». Как и всякий ресурс, он продается и покупается. Причем приобретение такого «ресурса» зависит от его «экономической ценности». Именно эта «ценность» определяет «тип и качественные характеристики человеческого поведения, накопленного на протяжении определенного промежутка времени». Совершив это «великое открытие» («достойное, по-видимому, Нобелевской премии по экономике), автор подчеркивал, что эффективность подобного качества как «дефицитного ресурса» определяется соотношением величины прибыли и величиной затрат, пошедшими на его приобретение (при этом, однако, не разъясняется, кто же получает эту прибыль, предприниматель или всякий человек, обладающий таким «ресурсом»). Иными словами, чем выше «капиталоотдача» от «дефицитного ресурса» (качества), т. е. чем больше он приносит прибыли, в сравнении с понесенными затратами, тем выше его эффективность. Вот к чему, в конечном счете, «сводятся эти «умопомрачительные» рассуждения автора о качественных свойствах человеческого фактора (капитала).

Сообразно этому автор акцентировал внимание на двух основных видах капиталовложений, благодаря которым повышается качественный уровень человеческого фактора («капитала»).

Во-первых, в здравоохранение, что позволяет определить (расценивать, по терминологии автора) «состояние здоровья любого человека как некий фонд, или капитал здоровья (т. е. как «физиологический капитал» – Н.С.), а вклад этого капитала – как услуги, связанные со здравоохранением. Часть начального запаса этого фонда является унаследованной, а часть – приобретенной. Запас снашивается с течением времени, и темпы снашивания увеличиваются к концу его жизни»[173].

Во-вторых, в образование, которое, подобно здравоохранению, «способствует повышению качественного уровня человеческого фактора» (капитала). При этом нужно иметь в виду, что «поскольку расходы на образование представляют собой в первую очередь капиталовложения, было бы серьезной ошибкой рассматривать все расходы на образование как текущее потребление. Эта ошибка связана с восприятием образования как потребительского товара. Неоправданным является отнесение государственных расходов на образование к категории расходов на «благосостояние» и рассмотрение их как ресурсов, которые могут оказать воздействие на уменьшение «сбережений». Такого же рода ошибка совершается и при рассмотрении расходов на здравоохранение, относимых как на государственный, так и на частный счет»[174].

Подобного рода капиталовложения являются необходимым условием подготовки высококвалифицированных специалистов. Наличие последних играет ведущую роль «при оценке качественного уровня человеческого фактора». Здесь имеется в виду «увеличение численности врачей и прочих медицинских работников, инженеров, администраторов, финансистов, научных работников различной квалификации»[175].

Нетрудно видеть, что автор совершенно справедливо указывает на ключевую роль капиталовложений (инвестиций) в такие важные сферы общественной жизни, как здравоохранение и образование, вне которых повышение «качественного уровня человеческого фактора («капитала») действительно не представляется возможным не только в «странах с низкими доходами», но и в развитых странах, вступивших в эпоху научно-технической революции. Что же касается интерпретации различных форм «человеческого капитала», то она всецело вписывается в логику авторской концепции.

Напомним, сначала автор определил «человеческий капитал» как совокупность «квалификации и знаний» человека. Затем он уточнил это определение: ««человеческий капитал» есть не что иное, как человеческий фактор, или дефицитный ресурс, способный приносить прибыль. Наконец, с точки зрения указанных сфер общественной жизни автор выделил две стороны «человеческого капитала»: 1) «капитал здоровья», или «физиологический капитал», который образует «некий фонд», подразделяющийся, в свою очередь, на две части: «унаследованный запас здоровья» и «приобретенный запас здоровья» (причем, подобно вещественному капиталу, этот «капитальный фонд» снашивается с течением времени, а потому требует своего возмещения за счет новых капиталовложений или инвестиций); 2) «капитал образования», посредством которого осуществляется подготовка высококвалифицированных специалистов.

Но все эти определения свидетельствуют о крайней форме вульгаризации фетишистских представлений о капитале вообще, «человеческом капитале» в особенности. Более того, они преследуют ярко выраженную апологетическую цель. Получается, что любой человек, будь то рабочий или капиталист-предприниматель обладает, естественно, «человеческим капиталом» (разумеется, в той или иной мере). Иными словами, каждый из них является «капиталистом». Но если это так, тогда непонятно, почему рабочий, продавая свою рабочую силу, получает отнюдь не прибыль, а заработную плату, а капиталист-предприниматель, обладая реальным капиталом, присваивает (отчуждает) прибыль, образующуюся за счет реализации товаров, созданных наемными рабочими? Автор сознательно игнорирует этот вопрос. В противном случае ему пришлось бы признать факт наличия социального неравенства «двух разных капиталистов»: рабочего и капиталиста-предпринимателя. Но вследствие этого признания рушится сама основа концепции человеческого капитала, согласно которой всякий располагающий своим «человеческим капиталом», претендует на получение прибыли, в чем пытался убедить нас автор.

Обратимся теперь к другому американскому экономисту, лауреату Нобелевской премии по экономике Г. Беккеру. Он сосредоточил свое внимание на исследовании разных проблем: дискриминации, образования, преступности, брака, семьи и др. Результаты этих исследований воплотились в трех главных работах автора – «Экономика дискриминации» (1957), «Человеческий капитал» (1964), «Трактат о семье» (1981). Как уже отмечалось, вторая из них считается «классическим трудом в данной области» (М. Блауг).

Подобно т. Шульцу, в сжатом, обобщенном виде суть проведенных исследований Г. Беккер изложил в своей нобелевской лекции «Экономический взгляд на жизнь» (1992). Она включает в себя шесть разделов, в которых рассматриваются вышеуказанные проблемы. Наибольший интерес для нас представляет четвертый раздел, посвященный концепции человеческого капитала.

В основу этой концепции (как, впрочем, и всех научных исследований автора) положен принципиально «новый», а именно, «экономический подход к анализу проблем», выходящий «за рамки традиционного предмета экономики»[176]. Таким образом, «новизна» данного подхода состоит в том, что его автор смешивает объект (предмет, по терминологии самого автора) экономической науки с самой наукой.

Демонстрируя свое полное невежество в области истории экономической мысли, наш нобелевский лауреат пишет: «Используемый мною экономический подход, в отличие от марксистского, не предполагает, что поведение индивидов определяется исключительно эгоизмом или жаждой наживы. Это – метод анализа, а не предпосылка о мотивах поведения. Вместе со своими единомышленниками я пытался доказать экономистам, что в основе поведения личности лежит не узкий эгоизм, а более широкий спектр ценностей и предпочтений»[177].

Отсюда видно, что автор отождествляет смитианство с марксизмом. Ведь любому студенту экономического факультета вуза хорошо известно, что принцип «эгоизма или жажда наживы» образует исходный пункт теоретической системы А. Смита. Что же касается К. Маркса, то он исследовал отнюдь не «поведение индивидов», а общественно-производственные, или социально-экономические отношения, которые складываются между различными классами капиталистического общества. Эти отношения находят свое конкретное выражение в противоположных экономических интересах, в основе которых лежат не «узкий эгоизм» и не «более широкий спектр человеческих ценностей и индивидуальных предпочтений», а отношения собственности на условия и результаты производства.

Сознательно извращая марксистскую методологию политико-экономического исследования, Г. Беккер противопоставил ей методологию американского прагматизма, опирающуюся на один из важнейших постулатов маржинализма – рациональный индивидуализм. Именно последний определяет суть предложенного автором экономического подхода, согласно которому «люди максимизируют то, что они воспринимают как богатство, независимо от того, эгоисты они или альтруисты, садисты или мазохисты. Их поступки продуманы и согласованы во времени. Так, они пытаются как можно точнее предугадать неизвестные последствия своих действий. Корни их предусмотрительности, однако, могут лежать в прошлом, ибо прошлое накладывает глубокий отпечаток на мировоззрение и ценности человека.

Свобода действий человека ограничивается его доходом, временем, несовершенством памяти и вычислительных способностей и другими ограниченными ресурсами, а также возможностями, которые предоставляет ему экономика. Широта этих возможностей определяется действиями других индивидов и их организаций»[178].

Иными словами, поведение каждого человека определяется его рациональным стремлением к максимизации богатства, независимо от того, каких убеждений он придерживается. Это есть не что иное, как «философия жизни» данного человека, всецело соответствующая идеалу «американской мечты». Именно эта мечта лежит в основе «предугадывания» его поступков и их последствий, которые «продуманы и согласованы во времени». Боле того, она «накладывает глубокий отпечаток на мировоззрение и ценности» этого «разумного человека».