Абсолютное Зло и другие парадоксы объективной этики

Однако, если насилие в обществе достигает высокой степени, методы сопротивления неизбежно становятся все более жесткими и даже жестокими, и чем репрессивнее система, тем более жестокие методы оправданы. Как мы помним, этика не против адекватного ответного насилия, важно лишь определить «адекватность» и области ее применения.

Наиболее очевидной границей является запрет на гласность. Свобода мнений – базовое условия договора. Если люди могут выразить несогласие – есть основа для диалога. Причем в общественной дискуссии не должно быть закрытых тем, включая призывы к насилию. Если же власть затыкает рты, преследует за мысли – активное, в том числе физическое насилие становится единственным выходом, и его целью является как раз свобода слова. Однако, ясность этой границы, как и любой моральной границы – кажущаяся. Не существует безграничной свободы слова, как не существует и абсолютного безгласия. На практике всегда имеется спектр возможностей. У зла обычно преимущество – ему доступны информационные ресурсы, которых нет и не может быть у борцов за свободу. Соответственно, по мере того, как фактическая свобода слова выхолащивается, а ресурсы борцов тают, оправданы становятся все более жесткие методы борьбы.

Одним из них может быть…

[ЗАПРЕЩЕНО ЦЕНЗУРОЙ: УК РФ, Статья 205.2 принятая в нарушение Российского Законодательства (Конституция РФ, Статьи 29.1, 29.5.) и Международного Права (UN Declaration of Human Rights, Article 19; Covenant on Civil and Political Rights, Article 19.2)]

33б Соразмерность, ложь, компромисс

В диапазоне от просвещения до террора адекватными могут оказаться любые методы. Допустим, при наличии формальных свобод экономическое насилие превращает их в фикции. Информационные и прочие ресурсы остаются в руках олигархии и эту ситуацию нельзя исправить ни трудом, ни убеждением, ни голосованием на выборах. Что делать? Искать более действенные методы. Является ли таковым физическое насилие? Очевидно да. Тот же подход, я думаю, уместен в случае финансового контроля. Особенностью современного этапа развития общества является тотальный контроль – власть полностью контролирует все сферы жизни человека. Таким образом, борцы оказываются уязвимы много больше, чем раньше. В частности, экономическая независимость необходимая для борьбы практически невозможна. Это делает допустимым «противозаконную» добычу средств, что может показаться неправильно с обывательской точки зрения. Однако почему ограбить или еще как-то принудить к финансовому содействию банкира-ростовщика, спекулянта или игрока на бирже, не говоря о представителях власти и силовых структур поощряющих и защищающих паразитизм, неправильно?

Но как узнать что именно приемлемо, что адекватно? К сожалению, формальных методов у героической морали нет, а требование этики об адекватности в значительной степени нейтрализуется отсутствием договора. Так что вполне вероятно, адекватное насилие может выглядеть несоразмерным, ибо соразмерность имеет смысл в условиях реального или потенциального договора – это, например, случайные проступки и ошибки, умеренная внешняя опасность. Но если нет ни договора, ни надежды на него, если речь зашла о выживании, ответ может быть любым вплоть до многократно превосходящего – здесь полный приоритет героической морали. При этом важно не упустить момент, когда угроза ослабла и появилась перспектива договора – тогда требование адекватности ответного насилия приобретает обязательность.

Повторю эту мысль – соразмерность насилия есть требование этики, которая не только руководит обществом вне чрезвычайной ситуации, но и актуальна при возможности договора внутри ее. Найти границу этики и героической морали – задача нетривиальная. Поэтому при всех вариациях средств, активное сопротивление должно быть морально оправданным, как впрочем и применение насилия вообще. Это значит любая акция, включая наказание, месть и даже отпор внешней агрессии, нуждается в обосновании обьясняющим цель и соразмерность ответа – например, список конкретных вин/злоупотреблений, анализ средств. Разумеется, не являются таким оправданием обещания будущих благ и тем более утопические сказки о «светлом будущем», как делали уничтожая СССР демократизаторы или Российскую Империю – большевики. Произвольное, необоснованное, не ответное насилие – прямое воплощение зла. Вы спросите – а как же свобода, наше общее благо? Разве не ради нее вся борьба? Да, но вспомните о средствах. Свобода не подходит в качестве оправдания насилия в силу ее парадоксальности – превратить свободу в цель можно только путем договора.

Вы скажете – но ведь твердо установить вину конкретного человека может только суд! Правильно. Выход в том, чтобы суд происходил по особой, упрощенной процедуре «частичного» консенсуса, учитывающей как можно больше мнений сторонников свободы. Ее справедливость опирается на обьективную этику, а обязательными предпосылками применения являются, во-первых, тяжесть и очевидность вины, а во-вторых, невозможность нормального судебного разбирательства. Цель суда – избежать ошибок и продемонстрировать моральную правоту. Если обстоятельства оправдывают, суд может выносить групповое обвинение, например в случае внешней агрессии трудно или невозможно выяснить вину каждого вражеского война. Отсюда видно, что уже сам факт принадлежности к агрессивной, властной, преступной и иной группе противопоставляющей себя обществу, может являться отягчающим и даже решающим фактором определения вины.

Таким образом, проблема соразмерности ответного насилия решается его моральным обоснованием. Цели и средства насилия должны изначально пройти проверку этичной судебной процедурой, а затем периодически пересматриваться с тем, чтобы соответствовать изменившейся ситуации, с тем, чтобы не упустить момент возможности договора. Но как узнать, когда пора договариваться? Поскольку договор предполагает хоть и моральное, но все же равенство сторон, наиболее подходящей ситуацией будет примерное равновесие сил – так сторонам легче не только отказаться от противоборства, но и осознать свое равенство. Если же стороны заведомо неравны, то даже при желании найти взаимоприемлемое решение нелегко – сильной стороне собственная позиция будет казаться более правильной, а слабая, при этом, может пойти на компромисс подчиняясь силе и скрывая истинные намерения.

Вы спросите – а как узнать, честна ли противоположная сторона? Прежде всего надо понять с кем мы имеем дело. Люди, в отличие от уродов, обладают способностью раскаяться и исправиться. Это дает основание для более взвешенного отношения к ним. Так, если враг придерживается определенных моральных норм, есть надежда на компромисс и взаимное согласие. Однако патологические уроды, лжецы, безнадежны. Договор с ними невозможен, а значит пересмотр стратегии вряд ли необходим – допустимы любые меры, вплоть до полного уничтожения.

Здесь есть смысл вернуться к вопросу о том, можно ли убивать несогласных. Надеюсь, сейчас он стал понятнее. Если смертельный враг не согласен на договор, у нас не остается выбора – кто-то должен умереть. И даже если он под давлением вдруг согласится на переговоры, неясно как ему доверять. В этом вопросе главное – не допустить ошибки, убедиться что нет взаимного непонимания.

Поэтому так важно надежное выявление морального уродства. К сожалению, сделать это не всегда легко. Самое очевидное – ясный, сознательный отказ от договора. Это сразу указывает на уродство, потому что разумный человек не подобное просто не способен. Чаще люди не понимают в чем смысл договора, путаются в парадоксах свободы, находятся в плену ложных идей, поддаются застарелым обидам – и тогда им можно попытаться помочь. Но если в процессе выясняется, что они глупы, агрессивны, непорядочны, невоздержанны, договор скорее всего будет невозможным. Признаками уродства являются также фанатизм, холуйство, склонность к насилию, к жестокости, к доминированию. Еще одним признаком, правда запоздалым, может оказаться предательство. Предатель опаснее врага и люди всегда понимали это.

Последнее подводит нас к вопросу о лжи. Что, если противник согласен на договор, но притворно? Он только делает вид, что ищет компромисс, а сам тем временем выгадывает преимущество, пользуется положением или просто ждет удобного момента ударить в спину. Как быть? В общем случае ответа, увы, нет. Ложь – безусловно признак уродства, трудность в том, как ее распознать. Эта проблема серьезно осложняет договор, ведь требование доверия помогает обманщикам проникнуть в свободное общество и разрушить его изнутри. Правда, в наше время дело обстоит несколько проще. Хотя этика требует доверять людям, очевидно, что среди нынешнего массового антиобщественного поведения и систематической лжи, доверять можно только тем, кто делом доказал свою этичность. В частности, группам традиционно практикующим обман придется не просто отказаться от такой практики, традиций или даже культуры, но и пойти дальше – отречься от самой идентичности, если это необходимо для выстраивания доверия. Однако окончательно убедиться в честности людей, как мы уже говорили, нет иных средств кроме самого договора.

Еще один трудный вопрос – о моральных методах борьбы. Если борьба идет до полной победы, нужны ли они? Надо ли придерживаться правил в борьбе со смертельным врагом? Разве не важна победа любой ценой, включая аморальную? Этика помогает решить и этот вопрос, надо лишь отделить ее от героической морали. Этика требует честности, но она остается в фокусе пока есть возможность договора, пока мы имеем дело с запутавшимися, несвободными людьми. Правила войны, гуманность, перемирия и т. п. очевидно, являются элементами договора. Однако если мы можем договориться о правилах войны, что мешает договориться о мире? А раз не можем, мы имеем дело с безнадежными уродами, и тогда этика выпадает из поля зрения. Борьба за выживание не может вестись по правилам. Как ни неприятно это звучит, такая борьба требует только победы, а значит для нее любые средства хороши, включая аморальные. Неприятность, а также опасность подобных средств – в развращении борцов.

Так, одним из неприятных, внеэтичных средств является притворная покорность, с тем чтобы обмануть сильного врага и потом отомстить за свое унижение. Например, человека заставляют признать свою неправоту или принять чужую веру. Подобный «компромисс» со злом, а точнее уступка, оправдан, поскольку признание или клятва вырванная угрозой не имеет моральной силы. Отсюда, кстати, видно, что практикуемый кое-где «договор» с правосудием, когда обвиняемый признает вину в обмен на смягчение наказания, аморален, его вина неправомочна. Вы спросите – а как далеко можно зайти в унижении? Можно ли в обмен на жизнь оклеветать другого человека? Разумеется, героическая мораль не столь снисходительна. Уступки обязательно должны иметь предел. Где его положить – зависит от обстоятельств, но важно чтобы он был твердым. Если человек без конца уступает – он проиграл. Смысл предела в том, чтобы сохранить моральную правоту, оставить за собой право на дальнейшую борьбу.

Мораль вполне допускает хитрость по отношению к врагу – ибо неясно с какой стати надо жертвовать возможностью победы. Однако, есть и другая опасность. Где граница, после которой доверие будет окончательно потеряно? Где граница между хитростью и постоянной ложью?! Тут есть все та же трудность – надо быть абсолютно уверенным в том, что точка возможности договора пройдена безвозвратно. Ведь если борьба идет долго и бесперспективно, может случиться что стороны согласятся на договор. Но как поверить бывшему врагу, если ложь уже стала моральной нормой? А вдруг это уловка, чтобы собраться с силами? Вот почему мы опять возвращаемся к началу – отказываясь от договора, люди ставят себя в безвыходное положение, и если они опасны их надлежит только уничтожить. Отсюда видно, что альтернативы договору просто нет. Насилие не может служить средством разрешения разногласий, ибо оно не может быть временным, «договорным». Во всех спорных случаях необходимо творчески искать решение, выход, компромисс.

Вы скажете – разве возможен компромисс со злом? Он возможен временно как этап долгих переговоров, ведь сами переговоры – это уже часть договорного процесса. Однако чтобы это было действительно так, сильная сторона должна не только признать равенство партнера по переговорам, но и на их время хотя бы частично отказаться от насилия, ослабить давление – иначе это будут не переговоры, а видимость, призванная зафиксировать несправедливое, неравноправное положение дел. Людям свойственно обманываться, уговаривая себя, что сильный враг, например власть, говорит правду, когда обещает прислушаться, сделать шаги навстречу, когда соблазняет поблажками, при этом, однако, ни на грош не уступая.

В условиях борьбы и постоянного насилия, компромисс неизбежен, но компромисс компромиссу рознь. Гибкость позиции не должна распространяться на принципы – конечную цель, идеи свободы и отказа от насилия. Предательство этих принципов ради тактических выгод рано или поздно ведет к поражению, поскольку подрывается моральная позиция, теряется главное – правота. А она всегда теряется безвозвратно! Вы возразите – но ведь главная цель и есть сам договор! А раз так, можно поступиться всем чем угодно! Что ж, очередной парадокс, но пусть он вас не смущает – полноценный договор возможен только на принципах свободы, иначе это не договор, а моральная капитуляция.

Компромиссом является использование союзников. Скажем, есть смысл поддержать слабого врага в борьбе против сильного – по аналогии с преодолением одних сил при помощи других. Однако вряд ли разумно делать наоборот, позволять использовать себя. Не всегда полезно доверие внешним силам в борьбе со «своей» властью, равно как и челобитные власти с жалобами на местных притеснителей. И уж конечно, сдача в плен, отказ от борьбы под обещания милости – это вообще не компромисс.

В заключение замечу, что соразмерность ответного насилия имеет мало общего с его эффективностью. Хоть мораль и допускает жесткие, героические меры, они могут оказаться напрасными и даже вредными, а действенными могут оказаться мягкие. Насилие – опасное оружие, его выбор нуждается не только в моральном, но и в практическом обосновании. Путь к свободе невозможен без творчества – и в борьбе тоже!

34 Этика и личное счастье

Обрести счастье в борьбе удел немногих, да и само слово «борьба», согласитесь, отпугивает. :) В нем как бы концентрируется все, что неприятно в моральном долге – трудность выбора, напряжение сил, несгибаемая воля, риск и боль… Вот почему хочется лишний раз спросить себя – а так ли все это надо? Так ли свобода необходима, а этика обязательна? Ну и что, что все это проистекает из свойств мироздания – а как же наш выбор? Если за моральным долгом стоит направляющая рука, кто мы как ни безвольные слуги этой мохнатой руки? Все так. Обьективная истинность этики ставит под вопрос нашу свободу. Однако какова альтернатива? Она еще хуже. Мы не можем без истины. Этика не может быть субьективной – тогда это просто чье-то личное мнение. Тогда мы обречены вечно путаться, не умея отличить добро от зла, правду от лжи, а истину от заблуждения.

Вопрос об основаниях морали – т.е. об Истине, о Боге, о Добре – без сомнения главный вопрос бытия. Об этом говорит вся история философских идей. Софисты Древней Греции полагали что у каждого своя мораль, каждый может выбирать те нравственные нормы которые ему нравятся. С софистами спорил Сократ, утверждая существование абсолютной моральной ценности. За софистами потянулись скептики, циники, эвдемонисты, утилитаристы, макиавеллисты. Лагерь противников обьективности и ныне не оскудел. В него входят плюралисты, прагматисты, нигилисты, экзистенционалисты, ницшеисты, постмодернисты, а также «мульти-культисты», для которых всякая культура равно ценна. Им обычно противостоят приверженцы собственной правды, утверждающие что абсолютное добро существует, и только они, вместе с их моральной доктриной, являются его носителями. Сюда можно отнести не только верующих, но и сторонников различных учений – либералов, демократов, коммунистов, гуманистов, эгалитаристов. К ним примыкают идейные консерваторы, патриоты и националисты, для которых родина, нация или этническая группа – в виде земли, обычаев или генов – высшая ценность в этом мире. Нельзя не упомянуть позитивистов (вкупе с материалистами, атеистами и агностиками), которые безотчетно верят науке, и чья вера в итоге сводится к натурализму, бихевиоризму, эмотивизму, эволюционизму или иному виду детерминизма превращающего человека в животное с излишне развитым мозгом.

Глядя на это многообразие, поневоле приходишь к выводу, что обладание моральной истиной удобно для того, чтобы просто использовать ее ради собственных интересов, ради личного блага. Что только собственное счастье – будь то творческий успех, признание, моральная правота или духовная власть – и есть единственная по настоящему универсальная ценность.

И в чем-то это действительно так! На основе «собственного интереса» существует материальный мир, любая сущность прежде всего озабочена собственным существованием. Однако личное благо не может служить обьективной точкой отсчета! Стало быть, среди множества личных благ должно быть по крайней мере одно общее для всех, не существующее для каждого по отдельности. Уже отсюда видно, что это «общее для всех» может быть только свободой, другие варианты попросту невозможны. Только свобода позволяет каждому иметь личные мнения, интересы, цели, и при этом соединить всех в общество, где их можно высказывать, отстаивать и достигать. Короче, если говорить об интересах, у каждого есть один интерес, который не стыдно назвать этичным и честно защищать перед другими – «интерес» к свободе.

Вы скажете – пусть так. Но неужели интерес к свободе может быть сильнее интереса к личному счастью? Как может обьективность свободы перевесить субьективное благо? Если судить по нашей истории – с трудом. Но все не так безнадежно, ведь личное счастье вовсе не сводится к благу существования. Что, в конечном итоге, движет человеком? «Человек создан для счастья, как птица для полета», сказал писатель Короленко, сказал красиво и по сути верно, ибо в отличие от гомо-сапиенса, созданного «плодиться и размножаться», человек создан еще и для высокой цели, для добра. Обилие зла в мире – следствие не только нехватки людей, но и их постоянных ошибок в понимании добра, в неумении увидеть связь между счастьем и свободой. Отсюда все это многоцветье моральных «истин». Задача этики как морального «учения» – направить человека к добру, придав свободе надлежащий вес. Мы начали беседы с вопроса «Зачем нужна мораль?» Ответ был – чтобы каждый стал лучше, чтобы стали лучше и общество, и весь мир. Возможно, он звучит не слишком убедительно. Но как найти слова, как обьяснить, преподнести человеку добро, чтобы он понял и принял его? Тем временем природа тоже учит человека и, что там говорить, гораздо убедительней. Эгоистичное, животное счастье настолько понятно, что вообще не нуждается в обосновании.

Почему же человек будет следовать этике? Что вселяет надежду? Его разум! Разум ставит человека над природой, а этика лишь указывает ему путь к лучшему, к идеалу и совершенству. Зачем разуму идеал? Затем, что он хочет изменить мир. В этом его сущность, смысл его бытия. Однако разум не может просто принять любые обещания светлого пути. Он хочет обоснования, правильности, он должен поверить в этику. К сожалению, за 26 веков своей истории этика так и не смогла решить главный вопрос – а куда она, собственно, зовет, что такое абсолютное добро и даже существует ли оно. Более того, «профессиональная» этика и поныне не может убедительно продемонстрировать собственную необходимость, ограничиваясь рассуждениями обо всем хорошем, в том числе о «толерантности» к религиям, идеологиям и даже архаичным культурам, чем по сути признается в собственной пустоте, в неспособности направить человека.

В принципе, это не удивительно. Само желание направить, обьяснить человеку его долг, есть не что иное как лишение его выбора – этика парадоксальна в самой своей основе! Как впрочем и сам разум, который жаждет свободного и одновременно правильного выбора. И тем не менее, обосновывать надо. Как же этика может достучаться до разума? Как конкретно она может связать добро и счастье? Ведь идеал, совершенство, очевидно, недостижимы?

По идее, этика, в отличие от религий или идеологий, не должна запугивать или обманывать, она должна разьяснять, опираться на правдоподобие, на логику и здравый смысл, использовать знания добытые наукой и искусством. Первые ее попытки были наивны – античная философия просто отождествляла мораль и счастье, обещая последнее в виде награды за правильное поведение. Неясно было только, что правильно – гедонизм с обилием удовольствий или стоицизм с отказом от оных. Постепенно пришло понимание, что счастье несовместимо с моралью, ибо опыт показывает, что быстрее и лучше животное счастье достигается отказом от морали. На какое-то время победила религия – люди стали запугивать друг друга. С победой научного знания, верх взял другой подход – если мораль как следует описать, обьяснить ее связь с природой, ее внутреннюю логику, она сама обоснуется. То есть, скажем, если доказать, что этика полезна для общества, что она, например, вытекает из эволюции, люди захотят стать моральными и наступит счастье.

Как ни странно, этот подход популярен и сейчас. Разумеется, нельзя путать обоснование этики и ее обьяснение. В этом необычность этики. Как мы говорили, этическая «теория» влечет прямые практические выводы. А тогда получается, что если этика не тронула человека, не изменила его поведения – она неверна, как бы логична и доказательна она ни казалась. Логика бессильна против свободы. Обстоятельно описанный источник морали – будь то Высший Закон, природа, эволюция, социальный договор или общая польза – еще не повод считать мораль обоснованной. После всех описаний и обьяснений человек вправе спросить – а зачем мне следовать этой вашей морали? Обосновать мораль значит показать, что мораль нужна лично ему, что без нее нельзя. Как вы думаете, если вместо доходчивых, проникновенных слов, философ завалит человека скучными рассуждениями, поможет это? Выходит, не только постулаты морали должны быть правдоподобны, а выводы логически безупречны, но и их предьявление – эмоционально безотказным и психологически неотразимым.

Именно это я пытался сделать по мере сил, пусть и не слишком удачно! В свое оправдание замечу, что без таланта рассказчика, да и без вашего участия, это трудно. И все же я показал, как стремление к свободе побеждает зло, делает общество лучше, а жизнь счастливее? Надеюсь, это было вполне логично, хоть и немного парадоксально. Но даже парадоксальность этики выглядит, по-моему, вполне правдоподобно. Как и любое фундаментальное знание, постулаты этики невозможно строго обосновать. Реальность свободы и моральное равенство свободных людей, на мой взгляд, самоочевидны, а значит принятие этих постулатов служит вполне обьективным критерием разумного человека. Поэтому я и не тратил время на убеждение. Разумные люди сами воспринимают новые идеи, их не надо убеждать, а убеждать тех, кому свобода чужда, бессмысленно. Отсюда и форма бесед – я хотел быть с вами на равных, ждал ваших вопросов, даже возражений. В конце концов, я тоже могу ошибаться. Это лучше еще одной из бесчисленных книг, чьи авторы вещают неизвестно кому. Мое желание – не писательская прихоть. Сама этика руководит нами, вовлекает нас в договор, ведь как легко догадаться, обсуждая, одобряя или критикуя этические идеи, мы ищем консенсус, а найдя – удостоверяем их истинность.

Что касается эмоциональности и психологичности – тут вопрос хитрый. Во-первых, в отличие от повествовательного искусства (литературы или кино) ориентированного на личные отношения, на конкретные примеры добра и зла, этика имеет дело с абстракциями едва ли способными вызвать эмоциональный отклик. Во-вторых, что важнее, доводы этики взывают к чувству свободы, которому претит эмоциональное или психологическое давление. Этика не может приказывать, уговаривать, воздействовать на инстинкты. Обращаясь к моральной интуиции человека, она полагается на имманентно присущие им притягательность добра и отвратительность зла. Она может вдохновлять, делать идеалы привлекательными. Признайтесь, разве нравственное чувство не подсказывает вам, что свобода – это действительно правильный идеал? И она может отвращать. Согласитесь, быть животным противно даже если животные – все вокруг. Опираясь на сущее, беспокоя совесть, разьясняя что есть зло и что есть добро, этика подсказывает должное, пробуждает моральные чувства, мотивирует. Да, логика универсальна и обьективна, а чувства непостоянны и субьективны, но иного выхода нет. Чувство свободы нельзя игнорировать, именно оно в конечном итоге решает – принять моральные доводы или отвергнуть. И, кстати, чувство свободы – особенное в этом плане. Оно, как и свобода, имеет черты и субьективности, и обьективности.