Цвет мести

Фенолио

Мортимер

Мегги

Реза

Элинор

Дариус

Наверху в замке Бальбулус отложил в сторону кисточку из шерсти куницы. При скупом послеполуденном свете, что проникал через окно его башенной комнаты, трудно было рисовать исключительно в серых тонах те причудливо перевитые буквы и фигуры в их окружении. Однако работа была почти закончена. Не хватало лишь пятерых.

Холмами вокруг Омбры Роксана вернулась из леса, куда ходила за грибами. Она все еще была сердита на Сажерука. Поэтому он дал себе слово, что в этот вечер наконец скажет ей всю правду. Не завтра и не послезавтра. Нет. Сегодня. Он и так уже слишком затянул с этим.

Он поджидал Роксану перед домом, в котором они были так счастливы последние годы, когда во двор вошел Ниям. Новости, которые он принес из города, были ужасны. Фенолио. Мортимер, Мегги и Дориа, Реза и Данте, Элинор и Дариус. Исчезли бесследно, как будто их здесь никогда не бывало.

Это звучало до ужаса знакомо, и Сажерук невольно прислушался к голосу ветра; не доносятся ли слова, которые опять могли бы его подхватить и унести прочь? Но различил лишь знакомые шумы, с которыми наступал вечер, и шаги Роксаны, когда она остановилась подле него.

– Пропали? – недоверчиво переспросила она, когда Ниям повторил ей все, только что сказанное Сажеруку. – Но как?

О, я знаю как, подумал Сажерук. Ему хотелось схватить Роксану и держать как можно крепче, чтобы слова Орфея не смогли отнять ее. Ибо что же еще могло быть причиной произошедшему? Но Роксана отпрянула, когда он попытался заключить ее в объятия.

– Брианна в Омбре! Надо ее предостеречь!

Это же просто безобразие – не иметь возможности нарисовать красотку Роксану красным, белым и черным, думал Бальбулус высоко наверху в замке, окуная кисть в серую краску.

Роксана посерела, пока Ниям помогал ей оседлать коня, и исчезла еще до того, как Сажерук смог к ней прикоснуться. Так стремительно и бесшумно, как исчез однажды его мир, когда Мортимер вычитал его из книги Фенолио.

Сажерук выкрикивал имя Роксаны. Снова и снова. Как будто тогда ему это помогло! Ниям подошел к нему; ужас отражался на его лице. Но было поздно, слишком поздно, чтобы сказать правду ему и Роксане. Неужто следующим исчезнет и он сам?

Они ничего не знали. Потому что он ничего им не рассказал. Все эти годы Сажерук тысячу раз мог бы их предостеречь. Он стал биться головой о стену дома, в котором был так счастлив, пока не расшиб ее в кровь. Неужели снова. О боже, нет! Что такое смерть по сравнению с этим? Игра!

Ниям рванул его к себе и заключил в объятия. Но Сажерук высвободился. Брианна! Может, действительно они еще успеют ее предупредить. И не только ее.

– Скачи к замку, Ниям. Скорее! Найди Брианну, – крикнул он, задыхаясь. – А я поищу Фарида.

Йехан был у сестры, когда в мастерской Бальбулус обмакнул кисточку в серую краску, которую развел для Брианны. Это был серебристый оттенок, который улавливал свет – соразмерно ее юному лицу.

Йехан выковал для Брианны маленький амулет против грусти, которая давно стала ее постоянной спутницей. Вообще-то, он не верил в такое волшебство, но его подруга Лилия, которую он знал, сколько помнил себя самого, развела для Брианны особое масло, которое он добавил в золото. Попытаться стоило. Козимо Прекрасный давно мертв, и все же Брианна каждый день навещала его склеп. Однажды Виоланте это точно надоест.

Йехан только собрался надеть амулет на шею сестре, как она начала сереть, словно кто-то стирал ее из мира грязной тряпкой. Сперва он рефлекторно отшатнулся, вместо того чтобы попробовать ее удержать, а потом стало поздно. Йехан все еще стоял в пустой комнате, с бесполезным амулетом в руках, когда привратники впустили Черного Принца. Его торопливые шаги так гулко прозвучали по коридорам замка, что даже Виоланта вышла из библиотеки.

Наверху, у себя в башенной комнате, Бальбулус благосклонно оглядывал фигурку, которая с печальным взором стояла внутри искусно прорисованной буквы «Б». Да. Он был лучший. Никаких сомнений. Как он мог подумать, что ему потребуются волшебные краски, чтобы доказать это миру? Он вытер кисточки из куничьей шерсти и заглянул в список Орфея. В книге недоставало лишь Огненного Чертенка, Черного Принца и Сажерука.

Бальбулус взял в руки предпоследнюю деревяшку.

Сажерук искал Фарида у каждой девушки, за которой тот ухаживал в Омбре. Младшая дочка пекаря, у которого Роксана покупала хлеб, послала его наконец на ту полянку, на которой они с Фаридом раньше не раз вызывали огонь. Когда Сажерук остановил коня между деревьями, навстречу ему полетели крохотные птички с огненными перьями и золотыми клювиками. Фарид стоял посреди поляны такой беззаботный, что один его вид подействовал на Сажерука успокаивающе. Тем не менее он вслушивался в приближающуюся ночь, боясь различить в темноте голос Орфея. Ведь это он написал историю, которой грозил ему, разве нет? Историю, столь ужасную, что все они готовы были пасть духом.

– Фарид!

Птички рассыпались дождем искр, как только Сажерук произнес его имя, и Фарид обернулся.

– Зажми себе уши! Ничего не спрашивай! Быстро! А это правда сможет его защитить, Сажерук? – услышал он насмешку внутри себя.

Фарид знал так же хорошо, как и он, на что способны слова и как легко выпасть из своей истории. Но даже это знание его не спасало. Фарид бледнел как Роксана, пока Сажерук бежал к нему, и исчез раньше, чем он оказался рядом, – будто Мортимер или Мегги вчитали его назад. Но сами они тоже пропали, как и Дариус, чей мягкий голос тоже умел открывать двери между словами. Больше не осталось в мире Волшебного Языка. Кроме Орфея.

Сажерук упал на колени в том месте, где исчез Фарид. Брианна. Успел ли Ниям найти ее?

И что теперь, Сажерук? Искры от птичек Фарида осели на его одежду, а сердце разбилось, как старый кувшин.

Бальбулус разглядывал букву Ф, через которую смотрел Огненный Чертенок. Совершенно. Да, более точного слова не подобрать.

Следующим в списке стоял Черный Принц. Было действительно глупо, что как раз его резного деревянного портрета у художника под рукой не оказалось. Бальбулус нашел несколько его изображений в библиотеке Виоланты, но все они были столь ужасны, что даже смотреть на них было больно.

Он неодобрительно воззрился на буквы Ч и П, которые так искусно переплел воедино.

Нет, Бальбулус не хотел рисовать Черного Принца. Он не дал ему появиться даже в книжках про Перепела, к вящему неодобрению Виоланты. Потому что Черный Принц нечто иное, как разбойник с большой дороги! – думал Бальбулус, уставившись на инициалы, которые дожидались десятого портрета. Перепел давно сменил меч на нож переплетчика. Но Черный Принц… Не было у этого темнокожего никакого уважения к князьям и к порядку этого мира!

Бальбулус с неохотой взялся за кисточку.

Ну хорошо, лучше разделаться с этим, да побыстрее. Если Принца не окажется в книге, он должен будет вернуть пигменты красителей, в этом не было сомнений. Пару недель тому назад Бальбулус нарисовал одного мавританского торговца для книги путевых заметок, высоко оцененной Виолантой. Вот пусть он и послужит в качестве подходящего образца. Да. Бальбулус подмешал в серую краску, которую использовал для Роксаны, немного коричневой умбры и заострил кончик кисти.

Ниям стоял с Йеханом внизу перед воротами замка, поджидая Сажерука, пока миниатюрист Виоланты рисовал его в одеянии богатого купца и с лицом иноземца. И он все еще стоял там с Йеханом, когда Бальбулус отложил кисть.

Когда Сажерук с разбитым сердцем подошел к крепости, он испытал облегчение, увидев Нияма. Тщетно Огненный Танцор искал свою дочь. Только пасынок стоял рядом с его другом.

Йехан взглянул на него с неприкрытой враждебностью. И Сажерук услышал голос Орфея так явственно, будто тот произнес эти слова только вчера: Вообще-то я лишь намеревался отправить тебя назад к мертвым, без души, полым, как оболочка высосанного насекомого, но эта месть нравится мне еще больше.

Бальбулус в своей башне приступил к последнему персонажу. Он испытывал облегчение, что хотя бы для него не понадобился серый краситель, и рисовал Сажерука так, как уже не раз изображал его раньше: в красно-черном наряде Огненного Танцора.

У смерти много красок

Для чего Бог дал мне такой великолепный талант? Он для меня как проклятие, но и как великая милость.

Альбрехт Дюрер

Последнюю книгу, над которой работал Великий Бальбулус, Виоланта заказала ему по случаю дня рождения. Она должна была стать настоящим чудом Омбры, начиная от текста и заканчивая иллюстрациями: не только нимфы и огненные эльфы, но и жабы с рыбами, дикие кабаны, волки и рыжие лисы, стрекозы, бабочки, дикие цветы на лугах и у рек – все богатство ее княжества, созданное без участия человека. Бальбулус был не особенно рад такому заказу. Он предпочитал изображать мир людей. Все остальное было лишь более или менее привлекательным декором. Писцы прислали ему готовые страницы накануне вечером. Он, как всегда, был недоволен качеством чернил и шрифтом. Однако Бальбулус давно перестал донимать Виоланту просьбами найти других писцов. Ответ ее всегда был одинаков: Бальбулус, у этих людей есть семьи, которые надо кормить. Еще бы! Но разве было это оправданием тому, что они сами лишали себя посмертной славы этими уныло начертанными буквами и слишком бледными чернилами? Искусству нет дела до пары голодных ребятишек! Подлинное искусство требует жертв! А эта книга призвана была стать подлинным искусством, хотя ему и пришлось изобразить для нее обыкновенных рыб и – смех да и только – ос и мух. Что ему еще оставалось, если не прибегнуть к волшебным пигментам, чтобы даже эта работа вызвала зависть конкурентов?

Бальбулус бросил беспокойный взгляд на сундук, в котором хранил книгу, за счет которой были получены краски. Его радовала мысль, что скоро от нее можно будет избавиться, передав тому хитрому трубадуру и его стеклянному человечку. С тех пор как Бальбулус нарисовал серые инициалы, Омбра наполнилась слезами и мрачными слухами. Исчез Перепел вместе со всей своей семьей, и не только он. Куда девался Чернильный Шелкопряд, где подруга скоморохов Элинор Лоредан? Где красавица Роксана и ее дочь Брианна, которую Виоланта любила даже больше, чем свои книги? Огненный Танцор якобы даже отправился к Белым Женщинам, чтобы расспросить их о пропавших.

Судя по всему, он их там не нашел.

Бальбулус быстро оторвал кисть от пергамента, чтобы не испортить портрет голубого зимородка, который мастерски окружил рамкой из болотных лилий и жабьего щавеля. Он снова ощущал дрожь в пальцах. В последнее время это случалось слишком часто, и не только с его живой рукой. В последнее время? Бальбулус точно знал, когда началась эта дрожь. С тех пор как закончил работу над Серой книгой. Да, Бальбулус так ее и назвал, хотя все страницы, за исключением десяти инициалов, были снабжены роскошными цветными иллюстрациями. Перед тем как преподнести книги Виоланте, переплетчики всегда приносили их Бальбулусу, чтобы он довел иллюстрации до совершенства. Но эта книга, эта маленькая, коварная, проглатывающая людей книга… Бальбулус не хотел не только к ней прикасаться, но даже видеть ее! Стоило ему раскрыть книгу и приступить к работе над каким-нибудь инициалом, как пальцы начинали дрожать, и ему казалось, что это Серое стирает из памяти все остальные краски. Обычно Бальбулус гордо выставлял готовую работу у себя в мастерской. Эту книгу он, словно вор, прячущий награбленное, поместил в сундук, где хранил лишь использованный пергамент и льняное масло. Крышка его была до того тяжелая, что поднять ее составляло немало труда, но Бальбулус продолжал ловить себя на том, что то и дело ищет взглядом этот сундук. Он будто бы опасался, что Серость могла просочиться и сожрать его так же, как всех пропавших. Они, должно быть, застряли где-то в книге, разве нет? Его искусство пригвоздило их к страницам. Да, Бальбулус знал, что эти мысли попахивают сумасшествием, но не мог перестать возвращаться к ним, хотя и пытался успокоить себя тем, что Черный Принц и Сажерук никуда не делись. Хорошо, пусть для Сажерука он не воспользовался серым пигментом, а что до Черного Принца…

Кончай, Бальбулус! Твое дело заниматься искусством, а не размышлять.

Он сжал золотой кулак, чтобы совершенные пальцы, выкованные искусным пасынком Сажерука, перестали дрожать. К юноше прибывали клиенты даже из дальних стран, а ведь ему было всего-то пятнадцать лет. Мастерская мальчишки была уже дважды разгромлена завистниками, потому что на его фоне все остальные ювелиры выглядели дилетантами. Будь то кольцо, бюст, золотая чаша или урна, Бальбулус признавал, что мальчик, несмотря на свою юность, обладает такой же властью над металлом, как он сам над чернилами и кистью. Определенно, мальчишка сможет сделать ему другую руку, которая бы не дрожала.

Да ты что, Бальбулус? А вдруг он узнает, что как раз твое искусство и заставило исчезнуть его мать и его сестру? Довольно! Пора было кончать с этими мыслями. Его искусство сохраняло лица людей даже вопреки смерти. Он дарил жизнь, а не отнимал ее. Бальбулус опустил кисть и принялся рассматривать совершенную синеву красителя, которым закрашивал перышки зимородка. Как он сиял! Художник действительно никогда в жизни еще не видел такого цвета…

Снаружи стало темнеть. Скоро он понесет готовую книгу к красильным ямам. Неужто Бальбулус позволил сделать себя чьим-то инструментом? Инструментом человека, к которому питал отвращение, еще когда тот творил безобразия в Омбре?

Бальбулус вслушался в опустившуюся ночь.

В замке было тихо, как в могиле. Виоланта скрывалась в своей библиотеке с тех пор, как исчезла дочь Огненного Танцора. Иногда оттуда доносился плач. Что, если признаться ей в содеянном и показать книгу? Что, если существует возможность их вернуть назад? Он мог бы закрасить серое. Или вовсе разорвать свои картинки.

Бальбулус отложил кисточку и подошел к окну. Ночь зачернила крыши и стены Омбры. Лишь в той стороне, где жили Сажерук с Роксаной, огонь озарял кусочек неба. Вся Омбра любила Огненного Танцора. Даже эльфы и нимфы с ним говорили. Если он узнает, что натворил Бальбулус, не закончится ли это пожаром? А ведь когда-нибудь правда про серые картинки выплывет наружу. Так, по крайней мере, предсказывала сама книга.

Коварная мелкая вещица!

Бальбулус старался не смотреть в сторону сундука, когда вернулся к своему рабочему столу. Клюв. Нарисуй клюв, Бальбулус. О, этот желтый цвет! Даже охра из этого набора пигментов пристыжала все, что он раньше называл охрой. Может, эти цвета все же стоили того, чтобы продать за них душу. Никто не смешивает краски так, как Великий Бальбулус! Даже в Константинополе, где из манускриптов несравненного Бехзада вылетали райские птички и выскальзывали золотые ящерки, люди станут нашептывать эту фразу. Скоро все они будут одержимы желанием затеряться в ландшафтах Омбры, нарисованных Бальбулусом.

Золотой рукой он взял самую тонкую из своих кисточек, чтобы написать глаз зимородка, как вдруг какой-то шорох заставил его вздрогнуть. Бальбулус с проклятием оторвал кисточку от пергамента. Сколько раз он должен напоминать прислуге, чтобы никто не смел входить в мастерскую без разрешения? И чего им надо в такое время, когда все уже спят?

– Я попрошу Виоланту, чтобы она лишила тебя жалованья… – Но слова замерли на губах Бальбулуса.

На пороге стоял Бальдассар Ринальди. Он закрыл за собой дверь и одарил Бальбулуса улыбкой, которая была еще масленее тряпок, которые использовались для очистки кистей.

– Что ты здесь делаешь? – напустился на него Бальбулус. – Я тебя не звал! Мы же договори…

– Я знаю, знаю, – перебил его трубадур.

Бальбулусу всегда мерещился мертвенно-зеленый цвет, когда он стоял напротив Ринальди. Очень тревожная ассоциация. Гнилостно-бледная зелень – да, такой краской он написал бы душу Бальдассара Ринальди.

– Одна из камеристок Виоланты не может наслушаться моих песен и насытиться моими поцелуями, – промурлыкал трубадур. – Она впускает меня в замок в любое время дня и ночи. И вот я подумал: Бальдассар, избавь Бальбулуса от лишних хлопот и забери у него книгу! Он наверняка у себя в мастерской.

Ринальди окинул мутным взглядом мастерскую Бальбулуса, как будто прицениваясь, что из вещей будет выгодней превратить в деньги у торговцев краденым Омбры. Глаза у Ринальди всегда были мутными. От вина ли или от чего еще – этого Бальбулус определить не мог. Сам он зависел лишь от одного – искусства.

Чтобы достать книгу из сундука, Бальбулусу пришлось повернуться к своему гостю спиной. Из-за этого он не заметил, как Ринальди мягко задвинул щеколду на двери мастерской.

– Просто возмутительно, как твой заказчик использует мое искусство в собственных целях, – сказал Бальбулус, засовывая книжку вновь задрожавшими пальцами в заранее приготовленный мешочек. – Передай Орфею, что я его никогда не любил и снимаю с себя всякую вину.

– Конечно. – От Бальбулуса ускользнула насмешка, прозвучавшая в голосе посетителя.

А вот Бальдассар Ринальди никогда не снимал с себя вины. Он исключительно охотно делал себя виноватым. Это позволяло ему с легкостью нарушать правила, и он без стеснения мог признаться, что никогда не испытывал мук совести, лишая кого-то жизни. Ринальди никогда не интересовало, что думают или чувствуют другие. То, что подобные суждения и стоят на пути его поэтического дара, до него, разумеется, не доходило.

– Вот. И я больше никогда не хочу это видеть! – Бальбулус протянул ему мешочек так нетерпеливо, будто тот обжигал пальцы.

Ринальди извлек книжку на свет и погладил серый переплет. Какая милая маленькая книжка. И какая при этом злая.

– О, вы можете быть уверены, что видите ее сейчас в последний раз, – сказал он, пролистывая страницы веером.

Там были они все, такие серолицые и тем не менее словно живые. Удивительно! Ринальди снова сунул книгу в мешочек и одарил Бальбулуса признательной улыбкой:

– Орфей будет очень доволен.

Он вонзил Бальбулусу кинжал в сердце – умело и быстро, ровно на такую глубину, чтобы тот сразу затих, а кровь не била фонтаном. О да, Бальдассар Ринальди тоже был мастером, пусть и не в искусстве рифмы. Гораздо больше он смыслил в деле убийства. Разрушение – ремесло, которым овладеть намного легче, чем созданием красоты.

Бальбулус осел с выражением удивления на лице. Удивляясь, ужасаясь и возмущаясь слишком преждевременному угасанию своего таланта.

Ринальди вытер кинжал одной из тряпок, которые Бальбулус использовал для кистей. Блестящий парчовый мешочек, в котором лежала книга, был, вероятно, сам по себе ценной вещью, не говоря уже о самой книге. Ее стоимость теперь будет только расти, потому что больше не появится другого такого произведения с картинками Великого Бальбулуса. А что, если оставить ее себе? Весьма соблазнительная мысль, но Ринальди отмел ее. Орфей был в союзе с Читающей Тени. Еще попросит ту превратить Бальдассара в жабу, а то и в крысу? Поговаривают, эти Читающие часто поступают так со своими врагами. Ринальди с содроганием стянул кольцо с левой руки Бальбулуса. Нет. Никакая книга не стоила риска. Он терпеть не мог крыс, а Орфей уже не раз доказал свою мстительность.

Ринальди еще раз окинул взором свою жертву. Ах, еще золотая рука! Разумеется! Пришлось пустить в ход нож. Какая великолепная вещь и наверняка уникальна. В Грюнико она, несомненно, принесет ему солидную сумму.

Ринальди сунул ее в заплечный мешок и осмотрелся в поисках еще какой-нибудь добычи. Он потянулся к маленькой серебряной шкатулке, но внутри обнаружил лишь деревяшки, которые должны были подтвердить, что Бальбулус изобразил врагов Орфея достоверно. Нет уж, спасибо. Ринальди оставил шкатулку в покое. Эти жуткие вещи сделали свое дело и наверняка приносили несчастье. А вот серебряные столовые приборы Бальбулуса и помпезная цепь, которой он украшал себя по официальным поводам, перекочевали в заплечный мешок. Этот заказ действительно окупился, хотя Орфей платил не очень щедро.

На письменном столе лежали страницы книги, над которой Бальбулус работал в последние часы жизни. Ринальди бросил на них презрительный взгляд, прежде чем удалиться из мастерской. Неплохо. Нет, действительно неплохо. Жаль, что эти страницы еще не готовы, иначе бы их тоже можно было хорошо продать. Ну да нельзя же иметь все.

Он перешагнул через распростертое на полу тело Бальбулуса и бросил на свою жертву последний взгляд. На груди у Бальбулуса распустился красный кровавый цветок.

Ринальди довольно мурлыкал себе под нос, закрывая за собой дверь мастерской. Да, он и сам был художником. Теперь ему оставалось сделать еще одно дело.

Ключ от библиотеки Виоланты висел именно там, где показала Донателла, та самая камеристка, которую сводили с ума его стихи и поцелуи. Картина, за которой скрывался ключ, изображала Бальбулуса за работой. Трогательно.

Дверь в святая святых Виоланты покрывала искусная резьба с цитатами из любимых книг королевы, но Ринальди эти строки, конечно, ни о чем не говорили. Библиотека занимала всю башню, и он был уверен, что при свете дня из высоких окон открывается фантастический вид. Но от одного вида книг, некоторые из которых были впечатляюще толстые, у него начинала болеть голова. Потому Ринальди и ценил стихи и песни: за краткость. Он положил маленькую книжку с портретами врагов Орфея на небольшой пюпитр для чтения, который стоял у окна, так, чтобы на нее упал первый же утренний свет.

– Не беспокойся, маленькая злая штучка! – прошептал он. – Скоро Бальдассар отнесет тебя к твоему настоящему хозяину, но сперва… – он ласково похлопал книжку по серому переплету, – сперва мы загоним поглубже в глотку Огненному Танцору рыболовный крючок Орфея.

Ринальди отступил на шаг и окинул взглядом полки, уходящие ввысь, до самого расписного потолка. Раз уж он очутился здесь, почему бы не украсть пару-тройку стихотворений? Ведь те дураки, что слушали его в тавернах, и знать не знали, кто их сочинил, а слагать свои собственные порой так утомительно!

Он подошел к полке, книжки на которой были многообещающе тонкие, и вытянул одну. Ха! Стихи в ней были намного хуже его собственных! Вот тебе еще одно доказательство. Он презрительно хрюкнул и вернул книжку на прежнее место. Хотя Черный Принц и не оценил его искусство, никто не сочинял и не пел так хорошо, как Бальдассар Ринальди! И никто не убивал лучше, чем он.

Ринальди снова повесил ключ от библиотеки за картину с портретом своей последней жертвы и покинул замок тем же путем, каким пришел: через потайные коридоры, которыми пользовались слуги, уборщицы и камеристки. Стражники, что попадались на пути, лишь кивали ему. Бальдассар Ринальди порой развлекал их своими песнями в тавернах и многим из них поставлял разные не вполне законные товары.

Лишь маленькая книжка

Ты думаешь, что ты первый с начала времен, кому ведома боль и кто живет с разбитым сердцем, но потом тебе в руки попадается книга.

Джеймс Болдуин

Уродина. Мысленно Виоланта все еще называла себя так, несмотря на все лестные прозвища, придуманные подданными. Что значит быть Уродиной? Некрасивых людей стараются не замечать, и Виоланте нравилось быть невидимой, вопреки личине Виоланты Храброй, Защитницы Омбры, Заступницы слабых. Виоланта Омбрийская была живым доказательством того, что можно и собственными руками написать свою роль. Однако в последние дни, вопреки желанию, ей пришлось стать Виолантой Скорбящей. Одинокой. Виолантой Брошенной.

Прошлой ночью Ниям долго сидел подле нее и утирал своей королеве слезы. Только ему удалось наконец заставить ее несколько часов поспать. Он знал, что такое потерять того, кого ты очень любишь. Он все еще носил на шее медальон с именем сестры. Не заказать ли и ей медальон с именем Брианны? Ее брату, потому что он теперь лучший ювелир в Омбре? Брианна. Стоило Виоланте даже мысленно произнести это имя, как на глаза опять набегали слезы. Было еще темно, когда Ниям ускакал к себе в лагерь комедиантов.

– Мы ее найдем, – сказал он на прощанье. – Мы разузнаем всю правду о том, что здесь произошло.

О том, что здесь произошло… Люди, к которым было привязано сердце Виоланты, расстаяли, как сон поутру. Как тогда, когда она была одинокой девушкой без друзей, а ее мать внезапно пропала. Она умерла, Виоланта. Может, они тоже все умерли? Ни Виоланта, ни Ниям не хотели в это верить. Разумеется, она отправилась в библиотеку, как только осталась одна. А куда же еще? Виоланта ненавидела этот замок, пронизанный сквозняками, и в это утро он показался ей еще холоднее и темнее, чем обычно. Любимым временем Виоланты всегда было утро, ранние часы были единственными, что принадлежали ей одной безраздельно. Было намного легче пойти навстречу миру после того, как она начнет день с чтения.