Цвет мести

Серафина Каволе была не так уж и глупа, чтобы поверить этому оправданию. Орфей прочел по ее лицу: она знает причину его визита.

– Сделай так, чтобы это прекратилось! – прикрикнул Орфей. – Причем немедленно.

Ему было не до вежливости.

– Стеклянный человечек мне еще понадобится! И я хочу знать, кто написал тебе это заклинание.

Серафина бросила взгляд на дверь, только что закрывшуюся за слугой. Орфей не был уверен, она сделала это в надежде увидеть там своих родителей или в тревоге, что увидит их там.

Наконец она требовательно протянула к нему руку.

Орфей помедлил, но потом все же извлек из кармана клочок бумаги. Девица трижды плюнула на исписанную страницу и вернула обратно.

– И это все?

Она кивнула.

– Итак, кто написал эти слова? И что он еще может сотворить?

– Она. – Серафина смотрела на него строптиво. – И еще она сделала так, чтобы один юноша в меня влюбился.

Черт, Грюнико оказался куда более опасным местом, чем казалось Орфею. И гораздо более интересным!

– Кто это «она»? Слышала ли ты, как она читала эти слова вслух? Ведь нужно прочитать их вслух, чтобы они исполнились, не так ли?

Дочь торговца сукном наморщила лоб.

– Прочитать вслух? – повторила Серафина возмутительно высокомерным тоном. – Для чего она должна была читать вслух? Ее ведь никто не должен слышать. Кроме того, слова не имеют значения. Иногда все волшебство содержится в соке. Или в куске пирога.

Сок? Пирог? Она хочет его одурачить? Нет, Серафина говорила убежденно. Но что это значило: Кроме того, слова и не имеют значения? Разве могло быть в этом мире какое-то другое колдовство? Ах да, огненное волшебство Сажерука… Но было ли что-то еще?

Варево из крови и сока крапивы… Слова с полоски пергамента полностью растаяли. Лишь серый налет выдавал, где они стояли.

– Эта она… Где я могу ее увидеть?

На сей раз Серафина весьма решительно помотала головой.

– Никто не знает. Если к ней приблизишься – умрешь. Можно встретить только ее ученицу. Мне это волшебство показала одна из подруг. Я заплатила ей за это кольцом матери.

Орфей пригрозил показать полоску пергамента ее родителям, в надежде выведать еще что-нибудь, но Серафина молча поджала губы. Она действительно боялась. Разве могло вызвать такой страх имя Фенолио или его собственное? Орфей ощутил озноб.

Когда он схватил эту глупышку за косу, чтобы вытрясти хотя бы имя подруги, на громкий вопль Серафины прибежала ее мать. Слуга с нескрываемым удовольствием взял Орфея за шкирку и вытолкал в темный переулок. Слова, которые растворяются в плевках. Кровь и сок крапивы. Сок и пирог. Разум Орфея лихорадочно работал, пока сам он отряхивал одежду от грязи и торопливо шел домой по мокрой от дождя мостовой.

Если к ней приблизишься – умрешь.

Когда Орфей вернулся в свою каморку, продуваемую сквозняками, Сланец был еще жив. Стеклянный человечек устало храпел в выдвижном ящике, где у него была постель из тряпья и птичьих перьев. Вот и славно… ведь слова с полоски пергамента ничего и не говорили о смерти.

Кроме того, слова и не имеют значения…

Рудольф стоял в убогой кухне, которую они делили с другими жильцами дома, занятый варкой пресного супа.

– К кому пойти в этом городе, если хочешь купить колдовство, причиняющее вред? И не говори мне, что здесь такого нет, – спросил Орфей.

Рудольф втянул голову как курица, которой пригрозили топором. Но ему требовалась работа. У Рудольфа было четверо детей, которых нужно кормить. Младший сделал его вдовцом.

– Можно попытать счастья у заколдованной ольхи, – пробормотал он. – Ее волшебство часто вызывает болезни, но в остальном она всего-навсего лесная женщина.

Заколдованная ольха? И что это значит – «лесная женщина»? Ни то ни другое определенно не попадались ему в книге Фенолио. Теперь Орфей был твердо уверен, что Чернильное сердце – всего лишь путеводитель по одной стране этого мира, а не полная энциклопедия.

– Расскажи мне об этой лесной женщине! Ну же, давай!

Рудольф бросил пару кореньев в мутный суп.

– О ней не говорят. Она Читающая Тени.

– Кто-кто?

– Лесные женщины бывают злые и добрые. Злые учатся своему колдовству у тени, а добрые у света.

О, это звучало интересно.

– И? Где мне найти эту Читающую Тени? Подумай о своих голодных детях! – пригрозил Орфей.

Рудольф наклонился над горшком и помешал варево.

– Оставляешь сообщение на старом кладбище, – сказал он наконец. – Потом ее ученица приходит к заколдованной ольхе, что растет в лесу по соседству, и принимает желание. Желание и потом плату.

Последнее слово он произнес так, будто оно обжигало ему губы.

Плата. Ну, об этом можно будет поговорить после.

Женщина, которая говорит с тенями. Орфей чувствовал, как в нем впервые за много лет шевельнулось что-то вроде надежды. Он как будто услышал ее робкий шепот. Нет. Надежда не шептала. Она каркала, как черные вороны на мокрых кровлях, выла как волки, которых слышно ночами в окрестных горах. И как он только мог так плохо думать о Грюнико? Орфей отомстит. Отомстит им всем посредством колдовства вкуса крапивного сока и крови, грязного, темного и уж точно куда более сильного, чем слова Фенолио.

Рудольф посмотрел на хозяина глазами, полными страха перед этим миром.

– Не ходите к ней, господин! Идите к добрым. Их колдовство полно света. Одна такая есть милях в шестидесяти отсюда. Другая принесет только мрак. И отчаяние.

Сердце Орфея забилось: словно сотня барабанов в его грудной клетке призывали к началу битвы. Да свершится месть! Прекрасно. Это было именно то, в чем он нуждался.

– Забудь про свет! – сказал он. – Я хочу тени! Самой мрачной из всех!

Новые пути

Есть только два способа смотреть на мир: либо верить, что в мире ничто не является чудом, либо что в нем нет ничего, кроме чудес.

Альберт Эйнштейн

Спустя месяц, после ночи памяти, Черный Принц снова явился в Омбру. Крестьяне пахали убранные поля и снимали урожай оливок. Рынки благоухали трюфелями и грибами, а в доме Фольхартов устроили проводы Мегги, которая отправлялась вместе с Дориа в долгое странствие. Что совсем не нравилось ее отцу.

Переулки Омбры притихли под покровом ночи, но дом Фольхартов гудел как пчелиный улей, там собралась половина города. Пройдя в дом, Ниям отметил, что Мортимер и впрямь был чернее тучи.

– Мегги собирается с Дориа в Андалузию. Это поездка не меньше чем на три недели, – пожаловался он Черному Принцу, провожая в свою мастерскую. – Тебе не кажется, что это очень легкомысленно? Ведь уже октябрь на дворе! Скоро начнутся зимние бури, а на морских путях объявилось чудище.

Ниям не встречал бесстрашнее бойца, чем Перепел, но когда речь шла о его детях, Мортимер боялся всего на свете.

– Да, про чудище я слыхал. – Комедиант спрятал улыбку. – Но оно вроде бы не очень большое. Мегги ведь выходила невредимой из переделок куда страшнее.

Он повернулся к Мортимеру спиной, не желая показывать другу, какую боль причинило ему их сердечное объятие при встрече. Нияма беспокоила рана на плече, оставленная копьем Якопо, сына Виоланты. Юноша все больше уподоблялся своему мрачному деду и со своими дружками терроризировал деревни, что лежали в тени Дворца Ночи. Копье поразило Нияма, когда он стянул одного из разбойников с коня, но Мортимеру этого знать не следовало. Мегги и Реза очень беспокоились, как бы дружба с Ниямом не вернула однажды их отца и мужа назад, на путь тайного мщения. Нияму и самому не хотелось, чтобы лучший переплетчик страны опять взялся за меч.

Одну из свежепереплетенных книг Мортимера украшали рисунки Резы. На рисунках были травяные феи, стеклянные человечки и речные нимфы. Картинки были сделаны мастерски, хотя и отличались от тех, которыми снабжал книги замка Бальбулус, знаменитый миниатюрист Виоланты. Нияму рисунки Резы нравились больше. Она рисовала из любви к миру Омбры, тогда как Бальбулус – из желания его подчинить.

– Но они оба еще такие юные! – Мортимер рассеянно потер свой шрам на локте. Он получил его, когда друзья вместе обороняли одну из деревень при Дворце Ночи. Пусть Мортимер и распрощался с личиной Перепела, но шрамы на его теле продолжали хранить о ней память.

– Юные? Дориа приходилось самому заботиться о себе с десяти лет. Разве его брат не рассказывал тебе, какое детство выпало на их долю? Поверь мне, по сравнению с этим морское чудище действительно звучит как пустяк.

Лазаро, старшего брата Дориа, из-за могучего роста прозвали Силачом. С определенного момента он смог защитить Дориа и свою мать от пьющего отца.

– А знаешь, почему они хотят именно в Андалузию? Поговаривают, что тамошняя королева ест жемчуг, чтобы ее кожа сделалась белой как снег, а темнокожих жителей она обкладывает двойным налогом. Один торговец рассказывал Дориа, что там есть зеркало, через которое можно перейти в другой мир, – сообщил Фольхарт.

Ниям не смог разгадать значение взгляда, которым сопроводил свои слова Мортимер. Другой мир? Ниям покачал головой. Даже проживи он сто лет – едва ли успеет узнать и малую часть этого мира.

– Они молоды, – сказал Черный Принц, – и хотят найти свое место. То, что будет принадлежать только им. Ты наверняка и сам помнишь, как испытывал нечто подобное?

Мортимер молчал, как будто не был уверен, помнит ли.

– Ну да, что-то такое есть, – сказал он наконец. – Я надеюсь, что Дориа вернет мне дочь невредимой.

Мегги уже не раз доказывала, что вполне может и сама позаботиться о себе, но Ниям счел за благо промолчать. Она и ее брат Данте были самым дорогим, что есть у Мортимера. Он никогда бы не отпустил Мегги с легким сердцем, даже если бы дочь охраняли сто телохранителей. Ниям раскрыл вторую книгу, над которой работал Мортимер. Там тоже были иллюстрации Резы. В книге было несколько сказок, написанных Фенолио для детей Омбры.

– Виоланте следовало бы попросить Резу проиллюстрировать книгу о Перепеле. Бальбулуса не было на месте, когда ты переплетал пустую книгу для Змееглава. – Ниям сразу же пожалел о сказанном. Он тотчас увидел, как тень Перепела мелькнула на лице Мортимера. Разве он не поклялся себе никогда не упоминать о прошлом?

– Это странно, правда? – пробормотал Мортимер. – Самые плохие воспоминания порождают лучшие истории.

– Не всегда. Некоторые слишком плохи. – Ниям закрыл книгу и погладил пальцами переплет. Мортимер украсил его тисненой бабочкой из золота. Только из рук Мортимера Фольхарта выходили такие красивые книги: эти страницы будут рассказывать свои истории и тогда, когда их создатели будут забыты. Хорошо, что Перепел уступил место переплетчику.

– Пойдем к гостям. – Черный Принц открыл дверь мастерской, в которую незамедлительно ворвался шум полного дома. – Я кое-что принес для Мегги. Это поможет избежать морских чудищ на пути.

Потребовалось время, чтобы отыскать Мегги среди друзей и соседей в доме, где Фольхарты жили уже пять лет. Ниям, как и Сажерук, рос среди бродячих комедиантов, не имея такого дома, кочуя с места на место. Ему и по сей день нравилась кочевая жизнь. Он не нуждался в прочных стенах, хотя признавал, что временами они делали жизнь надежнее. Не сейчас, Ниям, сказал он себе, следуя за Мортимером по комнатам, наполненным людьми. Не следует пускать тень в дом, наполненный радостью.

На вечер к Фольхартам пришла даже дочь Сажерука Брианна, которая редко покидала замок Виоланты. Она стояла рядом с Лазаро и своим младшим братом Йеханом, которого в Омбре называли парнем с золотыми руками. Даже самые опытные мастера ювелирной ковки бледнели от зависти, когда видели, что выходит из мастерской Йехана. Все гости пришли с подарками. Лазаро смастерил седельную сумку, подруги Мегги сшили ей дорожные платья, а от отца она, конечно, получила записную книжку, пустые страницы которой самозабвенно перелистывала. Мегги очень походила на свою мать, но Ниям замечал в ней и черты Мортимера. Ее объятие было таким же сердечным, как у отца, вот только от Мегги Ниям не мог утаить, что его лицо исказилось от боли.

– Это всего лишь царапина, – шепнул он ей. – Твоему отцу не надо про это знать.

Она ответила улыбкой. Мегги часто приходилось бояться за своего отца, и, может быть, потому вовсе не случайно влюбилась в юношу, который хотя и понимал толк в борьбе, не особо ее ценил. У Дориа был отец, склонный к насилию, и парень с детства больше полагался на разум, нежели на силу или оружие.

Ниям заказал своему лучшему разведчику карту для юных путешественников. На ней было изображено и морское чудище, которое так тревожило Мортимера, и крылатый конь, якобы живущий на побережье.

Мегги с восхищением принялась разглядывать подарок.

– Реза рада, что мы едем, но Мо сильно беспокоится, – шепнула она Нияму. Мегги всегда называла отца Мо. Даже когда для всех остальных он был Перепел. – Мы уже так давно здесь, в Омбре. Мо и слышать не хочет, что этот мир гораздо больше! Но я хочу увидеть сирен, живущих в бездонном море, луга, на которых стеклянные женщины прядут пряжу из солнечного света. А ты слышал про железного человека, которого кузнец выковал из мечей павших в бою? Йехан рассказывал про это моему Дориа!

Эту историю Ниям еще не знал. Для него все было так, как он и сказал Мортимеру: не хватит жизни, чтобы отыскать все чудеса этого мира.

Мегги отложила записную книжку, щеки ее заалели. Ниям, даже не оборачиваясь, догадался, кто появился в дверях.

Фарид, ученик Сажерука. Он нынче тоже стал совсем взрослым. Ростом почти сравнялся с Ниямом. Неужто дочь Перепела все еще влюблена в него? Бывает такая любовь, что способна из раза в раз прорастать в сердце, стоит людям встретиться после долгой разлуки. Такую любовь Ниям и сам испытал… Вот только Дориа был ему почти как сын. Но Мегги обняла Фарида лишь как хорошего друга. Тот уже обыскивал глазами комнату, высматривая своего учителя-мастера. Сажерук заставлял себя ждать.

Фарид как раз предостерегал Дориа и Мегги от огромного быка, который бесчинствовал в Андалузии, как вдруг рядом с ним в дверях возник Баптиста. Ниям по одному его виду понял – что-то случилось. Тот кивнул Фариду в знак приветствия и жестом подозвал мужчин в дальний уголок комнаты.

– Твой медведь нашел вот эту штуку, – шепнул он Черному Принцу. Тот внимательно наблюдал, как Баптиста извлекает что-то из поясной сумки. Это оказалась деревяшка, не длиннее безымянного пальца, покрытая тонкой резьбой. Верхняя треть деревяшки представляла собой плечи и голову, лицо было вырезано настолько точно, что Фарид, не веря своим глазам, проследил его черты кончиком пальца. То было лицо Нияма.

– Медведь нашел это под шкурой, на которой ты спишь, – сказал Баптиста. – Он его даже обнюхал, не съедобна ли эта штука.

– Это выглядит как амулет на счастье из тех, что продают на рынке, – сказал Фарид. – Некоторые фигурки сделаны с Виоланты или с Перепела. С меня и с Сажерука тоже такие есть, – добавил он не без гордости.

Но Баптиста помотал головой:

– Не может человек вырезать лицо так точно. Ни единого следа от резца! Выглядит так, будто лицо просто выросло из дерева! – Баптиста знал, о чем говорил. Свое собственное лицо, изуродованное рытвинами оспы, он привык прятать под маской из дерева или из кожи. Маски Баптисты зачастую оказывались красноречивей его собственного лица. Они изображали радость, гнев, боль…

Мортимер взял деревяшку у него из рук и озабоченно рассмотрел со всех сторон.

– Я видел такую штуку с лицом Мегги только сегодня утром! Данте показал ее мне. Я велел ему вернуть ее на место, потому что решил, что это подарок от Дориа.

Данте сидел с четырьмя другими детьми вокруг Фенолио и, раскрыв рот, слушал историю Чернильного Шелкопряда. Когда отец попросил мальчика показать, где он нашел деревяшку, тот побежал к лестнице, ведущей под крышу, в сторону спален.

Данте открыл дверь в комнату Мегги, и все увидели стеклянного человечка с серыми конечностями, шмыгнувшего под кровать. Догнавший друзей в коридоре Сажерук мгновенно узнал человечка и метнул ему вслед петлю из огня, но тот выскользнул, юркий как ласка, и выбрался из окна – только его и видели. Заклинатели огня хотели погнаться за ним по крышам, но, увы, ночь быстро поглотила стеклянного человечка. Ниям был ошеломлен выражением лица Сажерука, когда они с Фаридом вернулись в комнату через распахнутое окно. Страх, ненависть и ярость читались во взоре старого друга.

– Ты не понимаешь! – выкрикнул Сажерук, когда Ниям попытался его успокоить. – Это точно был стеклянный человечек Орфея. Значит, Розенкварц тогда не ошибся. Мы должны его найти! Его и Орфея! Это просто какая-то чертовщина!

Они рыскали по городу до самого утра. Ниям призвал на помощь бродячих музыкантов, а Мегги и Дориа мобилизовали всех своих друзей. Но стеклянного человечка и след простыл. А с ним исчезла и деревяшка, которую Данте по велению Мортимера снова вернул под кровать Мегги.

Неприятный спутник

Вера в сверхъестественный источник зла совсем ни к чему. Люди и сами способны ко всякому роду дурного.

Джозеф Конрад. На глазах у Запада

Огненный Танцор ведь и в самом деле чуть не поймал его! Сланец все еще чувствовал на своем стеклянном затылке жар огненной петли. О да, стеклянный человечек оказался быстрее, чем все они с их неповоротливыми, мясистыми конечностями. А деревяшка под кроватью дочери Волшебного Языка была последней из тех, которые он должен был собрать. Надо признаться, на Сланца наводили страх эти заколдованные штучки. Когда Орфей передал их ему и Ринальди, те были всего лишь дюжиной простых деревяшек. Теперь на них проступили лица.

– Тебя это не касается! – рявкнул Орфей, когда Сланец спросил о них. – Спрячьте их там, где эти люди спят. Чтобы деревяшки пробыли вблизи них по крайней мере несколько часов. Через три дня снова их соберите. Но не раньше.

В списке, который Орфей им выдал вместе с деревяшками, значились одиннадцать имен. Они разделили их между собой, но Ринальди, конечно, взял только три из одиннадцати, с тем обоснованием, что Черный Принц и молодой Огненный Чертенок представляли собой более опасную задачу, чем Книгоедка или Чернильный Шелкопряд. Смешно. Разве не пришлось Сланцу подкладывать деревяшки и Перепелу, и его дочери? И Сажеруку! Но Ринальди лишь мерзко улыбался, подсовывая ему оставшиеся восемь деревяшек и воркуя:

– Давай-давай, Железяка, ты гораздо меньше бросаешься в глаза, чем я!

Железяка. Обломок. Блестянка… У Бальдассара Ринальди было много прозвищ для Сланца, и ни одно из них стеклянному человечку не нравилось. Но и у Сланца тоже было заготовлено несколько нелестных кличек для Ринальди: Жабоквак, Жироглот, Уходав… Каждый день он придумывал новую, но, конечно, не решался произнести вслух. До чего злющий был этот Ринальди! Будь проклят тот день, когда Орфей приблизил его к себе! К счастью, хозяин предупредил Ринальди, что его стеклянный человечек должен оставаться цел и невредим, иначе кого-то, пожалуй, продадут хозяевам бойцовых собак на корм.

Они остановились на самом захудалом постоялом дворе Омбры. Каморки тут провоняли плесенью и мышами, а через выбитые окна проникала едкая вонь от чанов расположенной неподалеку дубильни. Бóльшую часть денег, которые им выдавал Орфей, Ринальди предпочитал пропивать в городских тавернах. Он где-то украл для них медвежью шкуру, на которой и храпел, когда Сланец вернулся с последней деревяшкой.

Ринальди был рослый, крепкий мужик, обрюзгшее лицо которого еще хранило следы былой привлекательности. Пряди волос, свисавшие у него с затылка, были слишком черны (он красил их соком бузины с вином), зато губы часто были красными от дешевого вина, которым он оглушал себя весьма охотно. Бальдассар Ринальди похвалялся тем, что с пяти лет был уже отменным вором, а с одиннадцати – весьма успешным убийцей. Он уверял, что больше сотни мужчин и женщин спровадил на тот свет (место, по мнению Бальдассара, подобное огромному трактиру, поэтому он своим жертвам, можно сказать, оказал большую любезность), и часами мог распространяться о том, какое трудное это ремесло – убийство. Кроме того, он любил драться и распевать крайне сентиментальные куплеты под аккомпанемент до того неблагозвучной игры на лютне, что стеклянный человечек тайком затыкал себе уши клочками шерсти.

Сланец посмотрел на деревяшку, за которую чуть не поплатился, и повернул ее так, чтобы не видеть лица. Даже по его стеклянной коже пробегал мороз от одного ее вида. Ринальди хранил мешочек с остальными в футляре от лютни, но когда вчера Сланец хотел их пересчитать, Ринальди его отогнал:

– Что? Не суйся сюда, Обломок, – прикрикнул он.

А вдруг там не хватает пары деревяшек? Свои-то Сланец точно пристроил и потом вернул назад, а насчет Ринальди такой уверенности у стеклянного человечка не было. А ведь Орфей обрушит свой гнев на них обоих, если его указания не будут исполнены! Сланец покосился на футляр от лютни, который стоял рядом с Ринальди. Если он проснется и застукает его, можно будет отговориться необходимостью положить туда последнюю фигурку.

Да, так он и сделает. Вот только Сланец за весь день не съел ничего существенного, потому был слаб, а все деньги, которые выдал им Орфей, Ринальди держал при себе, в мешочке на поясе… Орфею бы не понравилось, что Ринальди тратит их в основном на свои увлечения, а его преданный стеклянный человечек вынужден довольствоваться хлебом, черствым сыром и кислым вином. Определенно, он бы этого не одобрил.

Медвежья шкура, на которой храпел Ринальди, позволила бесшумно к нему подкрасться, а кошелек был еще туго набит. Одной-двух монет уж он не хватится. Кроме того, в счете Ринальди был силен так же мало, как и в правописании.

Сланец сунул свою крохотную ручку в кошель, вытянул две монеты и – медленно, очень медленно – погрузил их в свой заплечный мешок. Ринальди сонно похрюкал, но глаза его так и остались закрытыми. Сланец скользнул к футляру от лютни. Футляр Ринальди всегда держал рядом. Иногда даже обнимал его, будто деревянную возлюбленную.

Крышка была тяжелая, но стеклянный человечек приложил усилие и уже почти забрался внутрь, как вдруг его схватили огрубевшие пальцы.

– И что ты себе думаешь, Блескучий, как это называется? – прорычал Ринальди, поднося стеклянного человечка к налитым кровью глазам. Голос его звучал тягуче, как кипящее, прогорклое масло. – Я все-таки продам тебя, пожалуй, разъезжим торговцам. Они таких, как ты, на рынках выпускают на бои со скорпионами. Им постоянно требуется пополнение, потому что от вашего брата редко остается что-то, кроме пары осколков.

О да. У Бальдассара Ринальди было мрачное сердце.

– Отпусти меня! Я хотел только спрятать мою последнюю деревяшку!

Ринальди вытащил ее из заплечного мешка Сланца и стал разглядывать крошечное лицо.

– Ах, ты гляди-ка, – прохрюкал он. – Дочка Перепела. В лучшем виде.

Он сунул деревяшку ко всем остальным и захлопнул футляр так резко, что стеклянные конечности Сланца звякнули.

– И что? – спросил Сланец, когда Ринальди наконец поставил его на пол. Стеклянный человечек в два быстрых прыжка умудрился занять безопасную позицию. – Я свою часть списка отработал. А как насчет тебя? Когда бы я ни вернулся с задания, ты лежишь тут на шкуре и храпишь.

– У меня все схвачено, все под контролем, не ломай над этим свою стеклянную голову, – ответил Ринальди, натягивая сапоги поверх дырявых носков. – Но сегодня мне надо сделать кое-что другое. Черный Принц дает аудиенцию всем, кто хотел бы примкнуть к комедиантам, и я исполню там мои песни.

– Твои песни? А как быть с деревяшкой Принца?

– Не волнуйся. Все давно сделано. Сегодня я нанесу королю комедиантов визит по личному делу! – Ринальди достал из кармана серебряное зеркальце, которое всегда носил при себе. – Бальдассар, – пробормотал он, плюя себе на ладонь и приглаживая свои крашеные волосы. – Ты все еще чертовски хорош!

Полированное серебро выдало ему щадяще мутное отражение, а хмельной разум дополнил его, иначе ничем нельзя было объяснить самодовольства Ринальди. Сланец не уставал удивляться, как много тщеславия скрывается за разрушенным фасадом этого человека. У него водилась даже расческа (из слоновой кости) и – кто бы мог представить – зубная щетка.

– О нет, нет! – сказал Ринальди, когда Сланец собрался уютно угнездиться на медвежьей шкуре. – Ты пойдешь со мной, Блескучий. Наверняка все сложится удачно, если иметь при себе собственного стеклянного человечка.

Ну прекрасно. А ведь Сланец смертельно устал после всех злоключений!

– Боюсь, это не очень хорошая идея, – вздохнул он с наигранным сожалением. – Черный Принц недоброжелательно ко мне настроен. Он даже слушать твои песни не станет, если увидит меня, и что тогда? Ты хочешь пожертвовать своей будущей славой из-за старой вражды Принца с Орфеем?