скачать книгу бесплатно
Со все возрастающим пренебрежением он взглянул на очередную порцию кофе. С каждым глотком напиток становился невыносимее. «Ну какие безумные истории начинаются с кофе? – подумалось писателю. – Только если он не ирландский», – внезапно пришедшая мысль подняла писателя на ноги. Он подошел к бару и попросил плеснуть в кофе виски, обернув просьбу незатейливой шуткой:
– Мой кофе слишком горький. Будьте так любезны, подсластите его хорошеньким вискарем.
Артистизм и очарование, с которыми писатель сделал свой заказ, отразились на лице бармена широкой улыбкой.
Айзека начинало потряхивать от творческого бессилия. Невзирая на пылающую отвагу, с которой он бросался в рискованные предприятия, перед чистым листом он оторопел, пальцы задеревенели, холст мыслей, обычно изобилующий разнокалиберными мазками фантазии, сейчас очистился до неприличной, пугающей белизны. Глоток смешанного с кофе виски пробудил слова Карен, эхом пронесшиеся в голове, словно в пустом концертном зале. «Как я отыскал идею для первой книги?»
Пожалуй, Айзек слишком хорошо знал ответ на этот вопрос. Он без зазрения совести причислял себя к тем неисправимым пессимистам, которые вечно недовольны привычным ходом жизни и способны по-настоящему наслаждаться и ощущать счастье лишь в незначительные, скоротечные ее отрезки. Уже в школе, с самого первого класса, он видел окружающее не таким цветным, радостным и дружелюбным, каким его привыкли лицезреть сверстники. В их засахаренном мире герои мультиков, несмотря на испытания судьбы, непременно живут долго и счастливо, а Санта не пропускает ни одного Рождества, чтобы порадовать сорванца подарком, за который не просит ничего взамен, кроме стакана молока и маленькой овсяной печенюшки. Надо признать, школьный период был не самым лучшим в биографии Айзека, однако и не самым худшим. Несмотря на тягу к затворничеству, Айзека считали отпетым экстравертом в школьных стенах и видимую веселость принимали за легкость характера, из-за чего с ним было крайне просто сойтись во мнениях. Детская безмятежность держала в узде пессимизм и мизантропию, которые начали пробиваться сквозь разрастающуюся брешь на последних курсах университета и брызнули целым фонтаном, когда Айзек устроился на работу.
В выборе специальности Айзек следовал инструкциям матери, подававшимся под соусом жизненно важных рекомендаций, без которых у него никогда бы не было будущего в мире беспринципного капитализма и низких моральных устоев. Ни разу не державшая в руках больших денег, мать Айзека возложила на сына миссию – обогатить род Изенштейнов. Разумеется, сама миссис Изенштейн, хоть и крутившаяся среди творческой элиты, не имела никакого представления о том, какая дорога приведет сына к богатству. Это вовсе не мешало эксцентричной даме верить в собственные фантазии о том, что именно экономическое образование является первым звеном в цепи тех событий, которые в конечном итоге сделают из сынишки знаменитого миллионера на первых позициях рейтинга «Форбс».
В то время как мама грезила о том, что фамилия Изенштейнов наконец-то начнет мелькать в прессе по поводу и без, Айзек и думать не думал о «Форбс». Судя по всему, фантазерством он пошел в маму, и, в присущей ей манере перекладывать неисполнимые мечты в область воображения, прозябал на скучных лекциях и семинарах, размышляя о том, как могла бы сложиться его жизнь. В самых ярких красках он рисовал десятки альтернативных сценариев, каждый из которых был так же далек от него, как любая из звезд на ночном небе недосягаема для руки человека. У Айзека не имелось убежища от пугающего осознания своего положения, постепенного умирания детских грез о свободе от пятидневного рабства, об особенной жизни, о собственном маршруте по пустыне разрушенных амбиций и нереализованных планов. Он прятал от друзей подальше тревогу о будущем, которому вот-вот наступит на пятки, не желал разочаровывать родителей резкими заявлениями о том, в чем сам до конца не разобрался, и потому единственным средством совладать с реальностью для него стала фантазия.
Несмотря на то, что Айзек еще в школе замечал за собой склонность внезапно предаваться бесплодному фантазированию, полезные свойства этого процесса он оценил только на лекциях по экономике, будучи студентом университета. Нередкие апелляции отца к психоанализу обрамили взгляд Айзека на природу фантазии научным контекстом, который позволял ему еще успешнее пользоваться воображением, борясь со скукой и подавляя тоску от нежеланной картины настоящего. «Фантазия есть защитный механизм, – вспомнил он выводы из самонаблюдения. – Фантазия, сродни сновидениям, компенсирует недостаток того, что человек по некоторым обстоятельствам не может получить в реальности». Действительно, Айзек замечал, насколько легко собираются отдельные кусочки фантазий в единую слаженную историю, если поместить в ее центр самого себя.
Мир вокруг был далек от того идеального состояния, в котором хотел видеть его Айз, но, не имея возможности ни изменить его, ни сбежать, будущий писатель начал представлять, какие ароморфозы принял бы мир, будь Айз тем избранным, способным искоренить проблемы, въевшиеся в самое сердце человечества. Прибегнув к гиперболе, которая раздула целую катастрофу из безобидных на тот день социальных тенденций, Айзек тем самым завуалировал трагедию потребительской личности, не способной к искренности, бескорыстной симпатии и зрелым взаимоотношениям, личности, которая смотрит на другого и видит не человека, а функцию собственной жизнедеятельности, винтик самолюбия, пробку, закрывающую дырку в червивой душе.
Формула фантазирования была проста и укладывалась в несколько слов: «Фантазия + недостатки реальности + твоя жизнь и совокупность наполняющих ее историй». Три вида ресурсов, которые Айзек считал необходимыми составляющими любого вида искусства, направленного на творческую реализацию художника, а не на коммерческий успех. К писательскому делу это относилось в первую очередь. Чем объемней и масштабней выбраны проблемные зоны реальности, тем большую аудиторию содержание книги затронет по-настоящему, всколыхнет их собственные переживания, выведет из рутинного равновесия и заставит вспомнить, как выглядит жизнь в ее истинном обличии. Однако же сейчас ни одного компонента в наличии у Айзека не имелось. С того самого момента, как он прославился первой книгой, не произошло ни единой увлекательной или опасной истории, которой можно было начать новое произведение. Ничего будоражащего, захватывающего или необычного. С того момента, как Айзек ушел со скучной, бессмысленной работы, стал известным и почитаемым автором, основал крупнейший благотворительный фонд, ничего по-настоящему плохого, трагичного в его жизни не случалось. Он был счастлив с Карен, держась за руки, они обогнули половину земного шара в поисках приключений и действительно нередко натыкались на них – но эти приключения никак не вписывались в формат Айзека. Его целью были иные истории, связать которые из нитей жизни невозможно, находясь дома, в комфорте и безопасности, или гуляя по закоулкам мира с невестой под руку. Логично вытекающий из цепи размышлений вопрос – как же раздобыть эти истории, где их искать – оставался нерешенным. Компенсаторный подход к фантазированию, который Айзек выбирал всю свою жизнь, теперь казался непригодным – в тепличных условиях финансового благополучия и любовной гармонии. «На одной фантазии сейчас я не выеду, да?» – обратился Айз к самому себе, поглядывая на остатки приправленного алкоголем кофе.
Размышления отводили внимание Айзека от многих деталей реальности, в том числе от изменений, происходящих вокруг. Писатель и не заметил, как улицы заполонила ночная тьма, а официанты принялись переворачивать стулья, ставя их поверх круглых столиков. Кафе давно закрылось, но официанты не торопились выгонять последнего клиента, чье лицо выражало думы, не терпящие беспокойства. Выбросив из головы сотни низкопробных фантазий, писатель пришел в себя и понял, что злоупотребляет гостеприимством работников кафе, которым наверняка не терпится отправиться по домам. Схватив ноутбук под мышку и сердечно попрощавшись с ответно заулыбавшимися официантами, Айзек вышел на мощеную улочку и, не думая более ни секунды, двинулся на зов приключений, поджидавших его где-то в закоулках норвежского города…
…Сперва он счел, что отмахивается от назойливой мухи, выбирающей в качестве посадочной площадки разные удобные участки на его щетинистом лице. Когда же Айз слегка приоткрыл глаза, чтобы разведать обстановку, то увидел перед собой Феликса, как полагается, при полном параде – в рубашке, галстуке, пиджаке, отутюженных брюках, лакированных туфлях и сияющих запонках. Судя по суровой физиономии, заместитель готовился разразиться поучительными сентенциями.
– Все-таки муха… – простонал Айзек сквозь дремоту.
– Что? – не разобрал Феликс. – Айз, время к обеду подходит, а ты глаз продрать не можешь.
– Время – условность… придуманная людьми… для упорядочения жизнедеятельности. Обед существует… для тех бедолаг, что живут по расписанию, – невнятно промямлил друг. – Как ты вообще оказался в моем номере?
Айзек перевернулся на спину и лениво потер лицо, однако массаж не разгладил красных следов, оставшихся на щеке от длительного и плотного соприкосновения с чем-то твердым. Оглядевшись, писатель понял, что спал в той самой одежде, в которой заявился поздней ночью в отель, а вместо подушки подсунул под голову клавиатуру ноутбука.
– Ты оставил дверь открытой, – пояснил Феликс, держа безопасную дистанцию от токсичной алкогольной пелены, окружавшей друга. – Вопрос, не напился ли ты вчера, будет равносилен предположению, что ты принимал ванну из вонючего одеколона, а такое спрашивать разумно только у наглухо съехавших.
– Может быть… я как раз и есть тот самый съехавший.
– Сколько страниц Хемингуэй сегодня отредактирует? – ободряюще переменил тему заместитель.
– А ты думаешь, я уже трезвый?
– Не юли, Айз, сколько написал?
– Ноль! Ни строчки, ни словечка!
Сбегая от дебрифинга о провале писательской операции, Айзек поднялся с кровати и двинулся в сторону ванной. Его движения были вялыми и медлительными, потому Феликс успел атаковать друга очередным вопросом, пока тот не скрылся за дверью санузла.
– Скажи, алкоголем ты пытаешься настроить компас вдохновения? Подобрать ключ к вратам Трисмегиста?
– Конкретно вчера алкоголь стал ключом к беседе с людьми из бара, – перебивая шум воды из крана, донесся ответ. – Знаешь, к каким очевидным выводам я пришел? Чем скучнее жизнь человека, тем важнее, интереснее и необычнее ему кажутся всякие мелочи, возникающие под влиянием случайных обстоятельств. Как будто человек защищается от осознания никчемности своего существования и наделяет жизнь иллюзией значимости, посыпая абсолютно посредственные вещи пудрой исключительности, неповторимости… – Феликс потерял интерес к теме и дальше слушал тираду Айзека вполуха. Когда журчание воды прекратилось, писатель вышел в гостиничную комнату с мокрым лицом. Глаза его были красными и опухшими, будто он только что выбежал из горящего здания и успел наглотаться дыма. – Люди, не реализовавшие себя в жизни и считающие, что для подобных инициатив уже поздновато, настолько нуждаются в том, чтобы почувствовать свою жизнь хоть немного значимой, что охотно причисляют себя к чему-то более глобальному – к политике, религии и прочей ерунде, к которой они, по факту, не имеют никакого отношения. Они лишь пассивные наблюдатели. Все равно как зрители в кинотеатре.
– Что я могу сказать, дружище? – Развел руками Феликс. – Если ты ищешь материал для книги среди первых встречных, то планку притязаний для них ты задрал – будь здоров. Не каждый гимнаст допрыгнет.
Заместитель не удивился намерению друга незамедлительно покинуть Осло и направиться в следующий пункт их путешествия, о котором, как и полагается человеку, не строящему планов дальше, чем на ближайшие десять минут, писатель не знал ровным счетом ничего. Феликса ничуть не беспокоила неопределенность спутника, ведь свою уверенность относительно ближайшего будущего он всегда носил с собой и никогда не отпускал в свободное плавание. Без нее обычный день потерял бы свою структуру, а главным образом – осмысленность в общей схеме жизни. Каждое действие должно к чему-то вести, иметь завершение и конечный продукт, иначе оно лишь впустую тратит силы, которые можно пустить на более выгодные проекты. Придерживаясь этой простой и практичной позиции, Феликс, никогда не стоявший на анестезирующей стороне религии, исповедовал своеобразную веру в порядок, которая, по его мнению, была рецептом здоровой и продуктивной жизни. Эта самая вера и сейчас моментально корректировала маршрут в соответствии с капризами Айзека, внезапно велевшего остановиться то у озера Мьеса, то посреди полей, раскинувшихся у подножия вездесущих в Норвегии гор, то желавшего прогуляться по маленьким, ничем не примечательным поселениям, встречавшимся на пути. Вместо обычных семи часов до Тронхейма путь занял почти половину суток. Зато Айзек проверил гипотезу о положительном влиянии созерцания на вдохновение. Он пришел к выводу, что лицезрение шедевров природы не дает материала для вдохновения, а является своего рода зажигательной смесью для костра, абсолютно бесполезной без дров и спичек.
Наблюдения за глубинными потоками вдохновения в очередной раз заставили писателя сфокусироваться на той территории, куда ему стоит всецело перенести свои изыскания, – плоскость реальности. Притронуться к материи, сотканной из пьес повседневности, Айзек пытался не только через знакомство с первыми встречными, нераскрытыми книгами с заманчивыми обложками, но и через личное вмешательство в чужие истории. Он бродил ночами по оживленным улицам, вступал в разговор со всеми подряд, ввязывался в чужие конфликты, которые при этом пытливо изучал под видом благочестивого парламентера.
Каждый вечер, венец уходящего дня, впивался в глаза Айзеку опустошающей белизной листа без единой буквы, чистого, как сознание младенца. Отчаяние нависало над ним мертвым грузом, тянувшим на непроглядное дно его амбиции и самомнение. Чтобы не чувствовать той неподъемной ответственности перед самим собой за написание самой главной работы его жизни, Айзек напивался после каждого неплодотворного дежурства над клавиатурой ноутбука.
Несмотря на пестрое разнообразие и насыщенность путешествия разными самыми удивительными местами, жемчужинами архитектуры, культурными эпохами, детищами кулинарии, разными людьми, темами бесед, сценарий поездки не менялся – заселение в два номера в дешевом отеле, душ, новые носки и трусы – а после Айзек слоняется по городу словно неприкаянный, к вечеру садится за книгу, ничего не выходит, и он заливает в себя алкоголь, будто топливо – в бензобак самосвала.
Прокатившись по знаковым местам Швеции и Дании, к которым вдохновение Айзека также проявило оскорбительную глухоту, дуэт писателя и заместителя въехал на территорию Германии. Первой остановкой оказался прибрежный город Росток. Путь до него ни разу не прерывался внезапными остановками, поскольку Айз наверстывал в машине упущенные ночью часы сна. Затем были Гамбург, Бремен, Ольденбург – несмотря на мизерное расстояние между ними, в каждом из этих городов друзья проводили ночь, а наутро вновь отправлялись в путь.
Феликс бы удивился, если Айзек не заговорил о наркотиках в дороге среди полей тюльпанов и ветряных мельниц Нидерландов. Зашел он издалека: начал про промышленность и пивоварни, про сумасшедшие попустительские законы и легализацию проституции, а пришел к Кастанеде, трансцендентному опыту и самопознанию через психотропные вещества, содержащиеся в грибах. Заместитель резко оборвал писателя, не оставив никакой надежды на то, что ему удастся проверить галлюциногенный эффект грибов на себе. Именно по этой причине в Нидерландах они остановились лишь пару раз, чтобы пообедать, а заночевали уже в Бельгии, в Антверпене.
Под наблюдением Феликса, который, казалось, совсем не устал после долгого сидения за рулем, Айзек целый вечер выуживал из темницы вдохновения хотя бы парочку сюжетов. Нагулянный за день скудных перекусов аппетит пропал без следа, когда писатель открыл ноутбук в ресторане, размял пальцы и шею и прикоснулся к клавиатуре. Они многое повидали за последние три недели разъездов по Европе, материала для творческой обработки набралось предостаточно, и тем не менее это сырье, являясь уникальным, не имело нужного автору качества. Весь собранный материал был исключительным, ценным, неповторимым и по-своему грандиозным. Встречи с детьми в детских домах также произвели свой эффект, Феликсу следовало отдать должное. Айзек знал, что будет хранить эти незабываемые, курьезные, потрясающие, смешные, захватывающие, страшные, рискованные, счастливые и дурные истории из жизней других людей как драгоценные камни, но в то же время понимал, что они не могут лечь в основу его писательского детища. У них действительно получилось расшевелить задремавшую фантазию Бладборна, шестеренки его воображения с натугой двинулись и вновь закружились, вдыхая жизнь в механизм сочинительского станка. Однако, какой бы яркой и богатой фантазией ни обволакивались чужие истории, в них не было самого Айзека, и потому весь агрегат будто работал без смазки, истошно скрипя и не производя никаких деталей будущей книги. Фантазия работала безупречно только в призвании защитить своего хозяина от чего-то страшного, тревожного и опасного.
Феликс подозрительно глянул на нетронутую тарелку с остывшей пастой, а затем такой же взгляд перевел на самого Айзека, смотревшего в экран ноутбука со столь серьезной физиономией, будто он зачитывал правительственные коды для запуска ядерных боеголовок. Писатель машинально крутил между пальцев «Прометей» и даже не замечал повышенного внимания друга.
– В чем проблема? – прервал молчание Феликс.
– А? – Айзек отвлекся от монитора и вдруг вспомнил, что сидит за столом не один.
– Я говорю – в чем проблема?
– Какая проблема? О чем ты?
– Пошла четвертая неделя, а ты до сих пор не написал ни слова.
– Ох, а я и не заметил! На все сто был уверен, что уже добрую половину книги настрочил, пока ты навещал детишек в приютах! – раздраженно отшутился Айзек. Приятель замялся, заерзал на стуле, словно что-то острое там так и норовило проделать дырку в его брюках.
– Я до сих пор не поблагодарил тебя за то, что ты составил мне компанию…
– Забей, Феликс, – пристыженно отмахнулся писатель. Когда похмельная версия Бладборна наслаждалась лицезрением детских улыбок, версия Феликса, не менявшаяся ни под каким предлогом, проверяла детские дома на соответствие всем стандартам качества. – Признаться, дружище, посещение приютов, было чуть ли не самым ценным опытом за всю поездку. Так что это мне следует благодарить тебя. Я все равно бы ничего не написал, сиди я вместо того за компом хоть с утра до ночи.
– Благодарность принята. Айзек, не увиливай от ответа. В чем все же проблема? Почему ты не можешь писать? – Феликс всегда казался Айзеку взрослее него самого, и его грозный родительский взгляд знаменовал скорое наступление нравоучений. Именно авторские нравоучения и регулярные пинки под зад от Феликса мотивировали Айзека так быстро справиться с трилогией-антиутопией. Теперь же все было иначе, правила игры поменялись. На интуитивном уровне Айзек понимал, что Феликс не в состоянии ему помочь. – Пожалуйста, без туманных терминов.
– Ты усложняешь мне задачу, Феликс.
– Конечно, ты ведь любишь оправдывать свои неудачи абстрактными материями. Скажи, Айз, в чем дело? Я не трогал тебя все это время, поскольку верил, что ты справишься и без моего вмешательства…
– Не преувеличивай свою роль в моем творчестве.
– Скажи начистоту. Почему ты не можешь писать? Уверен, у тебя имеется тонна логичных соображений по этому поводу, которые и краем не касаются этих твоих ворот Трисмегиста, – пренебрежительно подчеркнул Феликс.
– Врат Трисмегиста, – поправил Айзек.
– Да-да. Не отвлекайся. Говори.
Телефон в кармане допрашиваемого спасительно завибрировал. Пришло СМС от Карен. Айзек был рад отвлечься от нежелательной темы хоть на минуту. «Пирог! Еще один месяц – и будем праздновать наше воссоединение! Постарайся быть где-нибудь на юге в этот момент! Как твоя работа? Сколько успел настрочить? Как там Феликс, не часто зудит по пустякам?» Писатель улыбнулся и тут же написал ответ. «Bonjour! У тебя экстрасенсорный дар, снежинка! Этот офисник как раз принялся за свое!»
– Хорошо. Мы с тобой вдвоем в этом дерьме увязли, так что ты заслуживаешь честного ответа. – Айзек отодвинул в сторону ноутбук и внезапно обнаруженную перед собой тарелку с пастой, чтобы никакие препятствия не лежали между ним и Феликсом. Затем он с многозначительным видом поставил на стол металлическую коробочку, не убирая пальцев с ее гладкой поверхности. Бензиновая зажигалка всегда успокаивала и внушала своему хозяину чувство защищенности, словно окружая его неприступной надежной стеной.
Со слегка наигранной внимательностью, с которой обычно выслушивают секреты маленького ребенка, Феликс наклонился к собеседнику.
– Кажется, мои теоретические представления о механизме фантазии оправдываются в полной мере.
– Таак… – протянул заместитель, ожидая продолжения.
– Фантазия глохнет каждые пять минут, словно старый драндулет, по той простой причине, что у меня все есть. У меня все идет отлично! А вот истории других людей… они не содержат меня.
– Но достойные истории ты все же встречал?
– Встречал, и много.
– Так почему бы не поставить себя на место других людей? Представить, что ты проживаешь их жизнь…
– Я пытался. Что-то дельное и правда выходило, я даже делал заметки на будущее…
– Ну так попытайся развить эти темы!
– Нет, – резко замотал головой Айзек. – Я пробовал, но ничего по-настоящему эффектного, взрывного не рождалось. Получаются увлекательные рассказы с неожиданными поворотами и яркими, живыми персонажами, но меня самого в них нет, и потому наслоить на них фантазию с моим почерком не получится.
– А может, и не надо этого делать? – вопрос Феликса прозвучал словно удар из-за угла прямо по темечку. – Забудь про чужие истории и вымысел. Автор лучших историй в мире – генератор необыкновенных случайностей, который мы называем жизнью. Согласись, у тебя необычная жизнь, Айзек. Почему бы не рассказать о ней миру? Такая книга не просто взорвет рынок. Она, как ядерная бомба, оставит после себя повышенную радиацию на долгие-долгие годы.
Друг нервно потер подушечкой пальца грань зажигалки. Его глаза судорожно забегали по помещению.
– К моему и твоему счастью, я не страдаю комплексом бога и не стремлюсь показать всем вокруг, насколько интересная и необычная у меня жизнь. Каждый человек видит свою судьбу необычной и почему-то считает, что она должна стать предметом всеобщего внимания. Моя жизнь ничем не отличается от жизней миллионов таких же людей, как я.
– Не согласен. Я вижу, как ты страдаешь, Айз, – голос Феликса стал серьезным до предела. – Если новая книга действительно представляет для тебя такую значимость, то можно рассмотреть биографию…
– Биографию? Хочешь, чтобы я занялся мемуарами? Не говори ерунды! Моя настоящая жизнь никому не интересна! Закончим на этом! – не сдержавшись, воскликнул Айзек, тут же испуганно оглядев гостей ресторана.
Феликс никогда не брался за дело, если наперед знал, что не сумеет выполнить его идеально. Оголтелый перфекционизм запрещал ему соваться в сомнительные предприятия, итог которых решался в результате непредсказуемого сочетания неконтролируемых условий. Однако даже у самого преданного служителя системы иногда проклевывается трещинка в повседневном непогрешимом распорядке, и в размеренный порядок вклинивается нечто не увязывающееся с остальными ее элементами. Сказать, что Феликсу малопонятна проблема Айзека, было равносильно утверждению, будто дельфину немного тесновато в чугунной ванне. Тем не менее остаток пути до судьбоносного города на севере Испании заместитель наложил строгий запрет на использование алкоголя, повсюду ходил вместе с Айзеком, то и дело пускался в рассуждения о законах бытия, о неразрешимых нравственных дилеммах, феноменальной хрупкости человеческой психики и прочем, что всегда именовал интеллектуальным онанизмом.
Проехав Париж и не удостоив его вниманием дольше, чем на одну, теперь трезвую, ночь, по просьбе писателя вектор движения Феликс направил на запад, к побережью. Айзека так и тянуло к воде, подальше от городской духоты и бетонных нагромождений, к простору, свободе и морскому бризу.
Безалкогольный метод никуда не годился – мало того, что творец, как и раньше, не мог выдавить из себя ни строчки, он стал все больше задумываться над безвыходностью своего положения. Мысль написать что-то, отходящее от его понимания шедевра, уже перестала казаться такой дикой. Айзек понимал, что способен породить произведение, которое непременно завоюет пьедестал книжных продаж хотя бы по той причине, что после своей ошеломляющей трилогии псевдоним Бладборна стал своего рода гарантом качества. Факторами успеха часто оказываются не сюжет, не смысловая наполненность, не живость персонажей, не красота слога, а социальные переменные – репутация автора, ожидания аудитории, оценки в СМИ, PR и тому подобная, никак не относящаяся к самой книге чушь. Но не ради денежной прибыли Айзек так кропотливо искал особенный сюжет. Новая глава его писательского пути служила великой цели стать доказательством того, что он не являлся писателем одного стиля, что он способен вырваться из проработанного, масштабного и детализированного мира сотворенной им антиутопии.
Паломничество по Европе, прогулки по улицам городов со многовековой историей и посещение безлюдных провинциальных закутков не окунули Айзека в пропасть времени, и рекомендованная Феликсом задача – поставить дедлайн бесплодным изысканиям того особенного, неуловимого сюжета – становилась все более осязаемой. Айзек не мог бесконечно глядеть в пустой экран и ожидать озарения. Совсем скоро придется бросить тщетные поиски идейного сокровища и приступить к написанию книги. Писатель твердо решил, что остановится, когда они достигнут Италии. Он даже не предполагал, что испанский город Мемория Мундо станет финальной точкой их путешествия и до Италии они так и не доберутся. В городе, лишенном особого исторического шарма и налета древности, обитал тот, кого Айзек искал и кого меньше всего ожидал обнаружить именно здесь, – обладателя будоражащей, шокирующей, немыслимой жизни, частью которой писатель стал с самого момента их встречи. Он встретил Сибиллу Бладборн.
3. Мемория Мундо
Название города приглянулось Айзеку сразу, как только маленькая прибрежная точка отыскалась на карте между Сан-Себастьяном и Бильбао. Мемория Мундо – имя, буквально окутанное мистическим шармом. Решение навестить манящее место было принято незамедлительно.
Город прятался от глаз туристов к западу от популярного Сан-Себастьяна, принимавшего на себя основной удар отдыхающих, и залег на горной возвышенности, гладко ниспадавшей к песчаному берегу Бискайского залива. В нежных лучах заходящего солнца Мемория Мундо выглядел настоящим Эльдорадо, городом, высеченным из золота. Оптическая иллюзия не отвлекала от причудливых архитектурных сооружений, теснившихся в одном ряду со старыми каменными зданиями и обветшалой церквушкой, единственной на всю округу. Вдалеке от центра, на холме раскинулись дорогие виллы, летние берлоги финансовых хищников из бетонных джунглей. Повсюду красовались современные дома с необычными, футуристичными фасадами, уютные рестораны со стильными интерьерами, бары с невиданным выбором коктейлей, сетевые кофейни, благоустроенные зоны общественного отдыха, походившие на картинки из книг по урбанистике, и прочие места, придававшие Мемория Мундо образ лощеного хипстера, который убежал от офисной каторги мегаполиса и прихватил с собой все свои дорогие побрякушки. Признаки старости – полуразрушенные стены, древние постройки с огромными дверьми и исцарапанная, местами побитая брусчатка – изредка проглядывались в чертах города, как мелкие морщинки – на лице, в которое ботокс колют по строгому расписанию. Гостеприимные вывески, приятный холмистый ландшафт, позволявший наслаждаться безупречным видом на океан с высоких утесов или смотровых площадок, разреженное движение автомобилей, много велосипедистов и бегунов.
Это была любовь с первого взгляда – на немногочисленных стеллажах своего сердца Айзек моментально выделил особую полку для испанского городишки и уже представлял восторженное лицо Карен, когда он покажет ей это место. Писатель искренне сожалел, что с Мемория Мундо придется попрощаться, если он не сумеет распахнуть врата Трисмегиста. Разочарование, преследовавшее от самого Осло, сопроводит его на выход из этого безмятежного рая и пнет под зад, как блохастую дворнягу. Пока же этого не произошло, Айзек наслаждался теплым приемом Мемория Мундо. Он заявил Феликсу, что не нуждается в надзоре грядущим вечером, ведь его ждет свидание с таинственным и интригующим городом.
– Позвольте, я за Вами все же пригляжу, – саркастически возразил заместитель, не принимая попытки от него отделаться. – Алкоголь в это время года особенно агрессивен и может напасть на Вас по любому поводу и в любом неожиданном месте.
– Я не изображаю из себя капризного засранца, Феликс. Я просто хочу побыть немного один, – спокойно объяснил Айзек.
– Нет уж. Ты достаточно гонял балду. Пора серьезно взяться за работу. – Переход в родительский режим Феликса всегда сопровождался изменением голоса – чуть больше строгости, щепотка приказного тона и щедрая пригоршня воспитательской снисходительности.
– Гонял балду? Ты вроде мой ровесник, а фразеологизмы у тебя как у дедули за семьдесят.
– Не меняй тему, хитрец, – подловил его друг.
– Buenas tardes! Будьте добры два номера, каждый с двухместной кроватью, – обратился Айзек к старушке, встречавшей гостей отеля за стойкой ресепшен.
К их удивлению, но совершенно не случайно, она знала английский и без смущения ответила на нем, допустив лишь парочку незначительных ошибок. Айзек постепенно утверждался в предположении – Мемория Мундо оккупирован иностранцами, которые, вероятно, приезжали сюда не ради туризма. Здесь они отводили душу, спасаясь от унылой офисной пятидневки, грязного воздуха и стеклянных небоскребов. Они выкупали землю, возводили нехилые усадьбы с огромной территорией вокруг. Там имелись и бассейны-джакузи, и благоухающие сады, и пышные фонтаны, и парковки на целый автопарк.
– Может, не нужно два номера? – вмешался Феликс. – Возьмем один. Будьте добры один номер с двумя отдельными кроватями.
Бабулька посмотрела на Айзека поверх очков. Возраст давал ей соблазнительную привилегию быть прямолинейной с молодежью, и она со строгим видом ждала ответа от туриста, который не мог определиться с тем, чего хочет.
– Хорошо! – Усталость после длинной дороги победила, и писатель сдался без боя. – Давайте один номер с двумя кроватями.
Феликс знал, что Айзек непременно попробует отвязаться от него вечером. Отпускать друга одного было все равно, что отдать ему прямой приказ напиться до потери пульса. Последние дни Айзек стоически воздерживался от алкоголя, и заместитель имел твердый настрой предотвратить ремиссию. Тем не менее Феликс дал слабину. Айзек завел рассудительные речи о том, какой эластичный каркас составит собранный, просеянный через призму фантазии материал жизненных историй, как крепко будущая книга ухватит читателя за вожжи любопытства и естественной тяги к достраиванию цельной картины, когда налицо имеется лишь несколько ее кусочков. Сквозь толщу едкой самоиронии и фрустрации, принявшей вид сокрушений о тщетном поиске творческого клада, Феликс разобрал в словах друга решимость приступить к настоящей работе, к написанию книги реальной, а не того эфемерного шедевра литературы откуда-то из альтернативной вселенной его воображения.
Айзек почти смирился с проигрышем в поединке с несбыточной амбицией. Он находился в шаге от того, чтобы наконец-то взять одну из сотни добротных идей, собранных за поездку, и начать обтачивать ее с разных сторон, высекая филигранный сюжет из неприступного гранита. Впервые за месяц друг говорил понятным Феликсу языком. Заместителю откровенно надоело каждое утро находить горе-писателя пьяным, спящим на нерасстеленной кровати прямо в одежде, рядом валяется пустая бутылка, а запах такой, будто Айзека окатили спиртом из ведра. Эта мерзкая картина бессилия и депрессии с уклоном в алкогольный эскапизм вселяла в Феликса тревогу. Он потерял контроль над ситуацией. Теперь, когда речью Айзека овладел взрослый человек, заместитель расслабился и, не без некоторых усилий над собой, позволил другу провести вечер без надзирателя. Их пути разошлись, как только приятели проводили солнце за горизонт. От лавочки на набережной они двинулись в разные стороны. По привычке не попрощались, поскольку знали, что совсем скоро увидятся вновь.
С курткой через плечо и ноутбуком в руке Айзек гулял по милым улочкам города и наслаждался теплым солоноватым воздухом, пока пустой желудок не начал жалобно хныкать и взывать к хозяину с просьбой обеспечить его провиантом. Маленький ресторанчик с узорчатым деревянным интерьером и массивными декоративными люстрами стал местом вечерней трапезы. Однако аппетит вновь испарился, как только Айзек заказал еду, открыл ноутбук и опустил пальцы на клавиатуру. Казалось, внутри скопилось столько эмоций, столько кипящих идей, и слова вот-вот польются на электронные странички, стоит только взяться за работу, призвав на помощь редких союзников – усердие, усидчивость и терпение. Нет. Ничего не вышло. Он не написал ни слова. Бесспорно, Мемория Мундо был волшебным местом, но привести в движение шестеренки вдохновения своей магией он не сумел.
Отмахиваясь от отчаянных мыслей, словно от роя назойливых мошек, писатель выскочил на улицу, чтобы отвлечься и покурить. «Прометей» элегантно запалил кончик сигареты, но Айзек никогда не видел этот животворящий момент, поскольку каждый раз закрывал глаза. Зато он мог часами просто наблюдать за ходом городской жизни, смотреть на рождение улыбок и слов, провожать взглядом одну за другой проезжавшие мимо машины или велосипеды, которых здесь, в Мемория Мундо, было в избытке, наслаждаться цветами разнообразной одежды на прохожих, получать удовольствие от прикосновения к губам сигаретного фильтра. За вечер Айзек так часто выходил из заведения, чтобы покурить и заодно поглазеть на местных жителей, что выкурил всю пачку, осталась одна сигарета. Благодаря никотину, прогонявшему аппетит, к еде он так и не притронулся.
Отлипнув от экрана ноутбука и с недоверием оглядев полную тарелку паэльи, Айзек перевел скучающий взгляд на гостей ресторана. Все столики были заняты, и каждый из них будто намеренно притягивал к себе внимание писателя с конкретной задачей – подольше отвлекать его от дела. Преимущественно парочки, компании друзей, несколько семей за большими столами. Все пьют вино, о чем-то увлеченно разговаривают, официанты снуют туда-сюда – обычная картина ресторанного вечера. Стол в самом дальнем углу отличался строгой официозностью, портившей непринужденную атмосферу, как черная клякса на пестрой скатерти. За ним сидели пять человек: пожилые мужчина и женщина, супружеская пара лет сорока, держащая друг от друга явно осязаемую дистанцию, и привлекательная молодая особа с собранными в пучок волосами на макушке. Все, словно соблюдая некую договоренность, облачились в черное. Черные костюмы, галстуки, платья – комитет тьмы, так их сразу же прозвал Айзек. Девушка в компании угрюмых, неразговорчивых людей, не выдавивших за весь вечер ни единой улыбки, на неприлично долгую минуту примагнитила взгляд Айзека. «Любопытно, какова ее история? Что за нелегкая занесла незнакомку в круг скучных прихвостней тьмы? Силы зла заточили прекрасную принцессу в темницу уныния? А может, она такая же, как и они? Холодная, закрытая, отстраненная?»
Он продолжил этот внутренний монолог по пути в туалет. Скользнул глазами по выразительному лицу девушки, которая так и не удостоила его ответным взглядом, и направился в ту часть ресторана, откуда мрачный столик уже не было видно. «Как же я ненавижу, когда значки на туалет вешают такие, что ни хрена не разберешь, где мужской, а где женский!» – подумалось Айзеку, пока перед дверями в туалет он старательно изучал таблички, совершенно неясно обозначавшие пол посетителей. Так и не поняв логику дизайнера, Айзек рискнул и зашел в первую попавшуюся дверь. Наличие писсуаров подсказало, что выбор был сделан правильно. Когда он вышел из кабинки, чтобы помыть руки, то обнаружил, что не только у него вызвали непонимание значки на дверях – та самая принцесса в черном облегающем платье с огромным вырезом на рельефной спине забрела в мужской туалет по ошибке. Она стояла напротив зеркала и копалась в сумочке столь маленьких размеров, что с ее вместительностью мог посоревноваться любой карман на джинсах Айзека.
Теперь, находясь от незнакомки на расстоянии вытянутой руки, писатель мог хорошенько разглядеть ее – и увидел несколько броских деталей, которые ранее скрывались от него в тенях мягкого освещения зала. Сразу Айзек прибавил ей лет десять – девушке явно было не меньше тридцати, на что указывали неглубокие горизонтальные морщинки на лбу и утомленность в карих глазах, свойственная тем, кому довелось многое пережить. Не было в них легкости, заразительного оптимизма юности, открытости. В остальном – аккуратная искусственная грудь. Тонкие губы. Объемистые густые брови. Узкая талия. Экспрессивная татуировка с изображением ветвистого дуба, покрывавшая почти всю кожу на спине. Айзек допустил ошибку, назвав ее принцессой. Незнакомке скорее шла роль злой ведьмы. Гордая осанка, спортивная фигура, пронизывающий властный взгляд, аура непреклонности и пережитой трагедии, обратившей сердце в камень. Вызывающая сексуальность всегда отталкивала Айзека в девушках. Он бы ни за что не познакомился с ней в иных обстоятельствах. Порыв заговорить был лишь следствием неисправимой привычки писателя трепаться с незнакомыми людьми без особой на то причины.
– В Испании женщинам дозволено пользоваться мужским туалетом? – кое-как удерживаясь от того, чтобы не засмеяться от той неловкой ситуации, в которой оказалась ведьма и которой он сам избежал волей случая, Айзек растянул губы в улыбке.
– Ты сумел расшифровать закорючку на двери? Эксперт по идиотизму, видать, – не отрываясь от сумочки, девушка защитилась издевкой. – Может, это и женский туалет. – Наконец-то она подняла свой ледяной взгляд и беспощадно пронзила им писателя.
– Не нужно быть экспертом по идиотизму, чтобы знать, ради кого здесь писсуары. – Айзек ткнул большим пальцем за спину, указывая на ряд фарфоровых сосудов на стене.
На лице дамы не проявилось ни единого признака смущения. Она лишь бесстрастно моргнула и развернулась к зеркалу, чтобы провернуть какие-то манипуляции с макияжем.
Пожав плечами, Айзек принялся мыть руки, подставив ладони под кран. Странным образом этот незатейливый процесс раздул очаг воспоминаний, которые уже очень давно сладко дремали под толщей прочих знаменательных событий жизни. Дама в платье напоминала ему ту самую нимфу юношества, подарившую ему настоящий, взрослый, страстный и, самое главное, первый и потому незабываемый поцелуй. Это случилось целую вечность назад, прошло восемнадцать лет с того вечера. Айзек вместе с компанией приятелей проник на выпускной старшеклассников, чтобы поживиться бесплатным алкоголем и поглазеть на пьяные выходки выпускников. Одну из таких пьяных выходок выкинула Сибилла Бладборн, у всех на виду прилипшая к губам Айзека, парнишки на два года младше нее. Тогда их разница в возрасте казалась пропастью, но алкоголь построил через эту пропасть надежный мостик. Давно запылившиеся теплые воспоминания о внезапно возросшей самооценке ожили с такой яркостью, будто отпечатались на полотне памяти только вчера. Айзек во всех деталях вспомнил нежное прикосновение губ Сибиллы, ее пальцы в своих волосах, игривый огонек в красивых глазах. Поцелуй в обществе зрителей из одноклассников и учителей был только началом той незабываемой ночи. Парочка упорхнула с вечерники и перебралась в укромный уголок без лишних свидетелей и мертвецки пьяных школьников. Череда картинок прошлого заставила Айзека понять, что перед ним стояла она – Сибилла Бладборн, истинная и законная владелица его псевдонима.
Писатель не мог поверить своим глазам. Неподъемный багаж жизненных неурядиц и необыкновенных ситуаций лишал его способности удивляться многим вещам – как тем, что лишь слегка выступают за рамки посредственного, так и тем, что раскрывают циникам челюсть словно домкратом. Однако эта неожиданная, по-своему роковая встреча вызвала в нем откровенное изумление, бороться с которым было невозможно и глупо.
– Я знаю тебя, – фраза Айзека прозвучала как обвинение. Ведьма обернулась.
– Это не взаимно, – равнодушно отозвалась она.
– Меня зовут Айзек Бладборн. – он достал из рукава козырную карту известности, которой пользовался в самых исключительных случаях. Почти никогда он не произносил вслух свой псевдоним, поскольку не любил предвзятого отношения. Узнав, что перед ними знаменитость, люди обычно теряли способность разговаривать на равных. Начинали стесняться, задавать глупые вопросы, просить сфотографироваться или дать автограф. Словом, делать все, чтобы Айзеку стало неловко. Куда легче было представляться Изенштейном. И сейчас, пустив в ход свое секретное оружие, Айзек с наслаждением ожидал, как удивление сменит неприступную суровость, и Сибилла, которую он знал в детстве, вернется к нему. Однако прогноз не оправдался, девушка по-прежнему выказывала непробиваемое равнодушие. Мало того, что собственная фамилия под покровительством другого человека не шелохнула ее эмоций, так еще она, очевидно, никогда и не слышала о всемирно известном писателе. Никакого удара по самолюбию Айзек не получил, ведьма вела себя настолько странно и отталкивающе, что жажда пробудить в ней интерес к себе становилась просто невыносимой. Айзек не мог упустить такую неожиданную встречу и поспешил спасти положение: – Веселая у тебя там компания, Сибилла.
