Прощай, Олимп!

– Здравствуйте, Зинаида Петровна!

– Здравствуйте, Виктор Иванович! – уборщица заканчивала мыть полы в коридоре кафедры. – Ничего, ничего, идите, я сегодня пораньше начала, так думала, может, и кабинет Ваш сразу, а то мне на ту сторону еще идти?

– Спасибо, кабинет не нужно, – уже закрывая за собой дверь, сказал профессор. Ему не хотелось сейчас пересекаться с сотрудниками. Он щелкнул замком, опустился в кресло и, закрыв глаза, помассировал пальцами веки и виски: нужно было сосредоточиться и еще раз все обдумать.

* * *

Кабинет профессора представлял собой нечто среднее между инсталляцией в стиле «семидесятые», приемной психотерапевта и маленьким, но уютным читальным залом. Теплые тона, дерево, мягкий свет, зеленые шторы. Он был настолько далек от стандартного офисного помещения, что, скорее, напоминал квартиру какого-нибудь писателя. Никаких тебе жалюзи, дежурной мебели, стеклянных шкафов с «достижениями», портретов президентов и прочих «святых». Стены были оклеены обоями в вертикальную полоску с причудливыми узорами. Справа от двери большой письменный стол располагался таким образом, что сидящий за ним был обращен спиной к стене и анфас к входу. Слева от стола на стене висела большая меловая доска темно-коричневого цвета. Напротив входа было два окна, по обыкновению задернутых шторами так, чтобы создавать легкий приглушенный свет даже в яркий день. Между окнами размещалось кресло, далее – довольно большой журнальный столик, а за ним – диван. Напротив кресла, слева от входа, у стены расположились большие книжные шкафы такого же темного дерева, как и доска. Некоторые элементы интерьера были бережно сохранены, перекочевав из старого корпуса. Некоторые, такие как стол и кресло, подобраны много позднее. Диван вообще пришлось завозить тайно, в выходной день, а на баланс поставить как «мебель вспомогательная для изучения гипнотических состояний».

В свободное от основной работы время Громов любил иногда устроиться в своем кресле. То, замирая и погружаясь в некую медитацию, он «высиживал» кое-какие собственные идеи, то вдруг внезапно вскакивал, перемещаясь к доске, расчерчивал ее различными, одному ему понятными, схемами. Обычно это происходило уже по вечерам, после окончания рабочего дня, когда на кафедру, да и на весь Институт опускалась особая тишина. Со стороны могло показаться, что ушлый карьерист просиживает на рабочем месте лишние часы и штаны в ожидании очередной должности. Но ему не были нужны ни должности, ни звания, ни даже деньги – это все, скорее, обременяло и отвлекало от основной цели. Он относил себя к людям, которые приходят на эту землю только ради одной, но главной и сокровенной задачи – мысль разрешить. Нормально ли это? – Конечно, нет! Профессор и сам понимал свою ненормальность и признавался себе, что не предназначен в полной мере для счастливого удовлетворения этим «нормальным» миром. Еще на самом старте своей карьеры, только придя на кафедру молодым аспирантом, он уже был достаточно умен и быстро сообразил, что не нужно выставлять свои мечты и чаяния напоказ, а лучше сначала присмотреться к людям. И он присматривался и к людям, и к себе, не торопясь, понемногу, шаг за шагом снимая социальные роли и маски. Ему казалось, что он пробирается через огромный многослойный шатер, туда, к его центру, в самую сокровенную середину, где должен же гореть огонь извечной жажды – жажды познания! Но находил только пепел. Ни искорки. Тогда в изнеможении он опускался в кресло, и ему казалось, что он – вовсе не врач, исследующий подлинную природу болезни и источники выздоровления, а патологоанатом, устанавливающий причину смерти. А вдруг он просто не там ищет? Возможно, он подобен сумасшедшему смотрителю кладбища, что раскапывает могилу за могилой, тщетно пытаясь найти бьющееся сердце? А может, так – везде, и вовсе это – не люди (не в полном смысле люди), а только параллельная ветвь эволюции, что перемешалась с истинной, живой и весьма малочисленной ветвью? Или генетический «белый шум», среди которого изредка, как искорки среди дыма, проскакивают настоящие глубокие и живые человеческие глаза? Такие глаза промелькнули перед ним однажды, когда ему уже перевалило за сорок пять. Глаза с запредельной глубиной, как два омута, глаза его жены Ольги.

Они встретились на одной из конференций. Он уже был вполне состоявшимся ученым, носившимся со странной и спорной идеей. Нельзя сказать, что он влюбился. Это не была обычная чувственная и сентиментальная любовь, скорее, Ольга поразила, даже околдовала его. Не интеллектом, не образованностью (хотя и в них не было недостатка), нет. Как будто в зеркало смотрел он в ее серые глаза и видел в них нездешнюю глубину, бездну, по краю которой ходил сам и, положа руку на сердце, признавал: бездна эта уже давно манила его и обещала невероятные сокровища. Нужно было только решиться, отбросить сомнения – и шагнуть за край. И он решился.

Профессор посмотрел на часы: было почти час дня.

«Как раз еще можно спокойно пообедать, а уж потом и в Спецотдел заглянуть, – размышлял он. – В столовую Института лучше не ходить, не хочется сейчас ни с кем пересекаться».

По улице налево от проходной, метрах в двухстах есть хорошее кафе, он мог пообедать там, а оттуда – до здания Спецотдела было не больше десяти минут ходьбы. Так профессор и поступил. Поднялся из кресла, накинул легкую куртку-ветровку, спустился по лестнице в главный холл и, выйдя на улицу через центральный вход, направился в кафе.

Погода все еще стояла хорошая, хотя ветер уже переменился на северо-западный и начал подтягивать небольшие тучки. Город по обыкновению отличался странной и непредсказуемой погодой: в каком бы направлении вы ни шли, ветер почти всегда дул в лицо и вовсе не ласкал, приятно взъерошивая волосы, подобно морскому бризу какого-нибудь южного города. Нет уж, этот походил на старую тупую и холодную бритву, особенно в арках и подворотнях и особенно – зимой. И чем каверзнее и сильнее он действовал, тем больше подкатывало к горлу желание плюнуть с досады, но всегда удерживало благоразумие: этак все равно себя оплюешь. Однако, как мы помним, это был один из тех редких деньков, когда можно смело плевать вперед, да как-то не хотелось.

Пообедав, Виктор Иванович не спеша приближался к зданию Спецотдела. Он зашел за угол, пересек проспект и свернул в небольшой переулок, куда был обращен фасадом пункт назначения: историческое здание в три этажа – желтая штукатурка, белая лепнина и барельефы, арка, наглухо закрытая черными железными воротами, вход под маленьким козырьком и неизменная табличка с гербом. Напротив входа, на другой стороне, приютился крошечный сквер с желто-красными кленами. Посещать старинное здание сотрудникам Института приходилось по разным случаям: то за спецпропусками к особым материалам, то за каким-либо согласованием. И каждый раз направляющийся сюда бедолага странным образом менялся: он как будто становился немножечко ниже ростом, надевал на себя самую благонадежную маску лица и (по крайней мере, так могло показаться) нес в папке вовсе не какое-нибудь заявление, а список собственных прегрешений. Ну, а если несчастного еще и вызвали, тут – все, ведь всякое может произойти!

«Вот чего им переживать? – раздумывал профессор, представляя себе таких “вызванных”, – что может с ними такого приключиться? Ведь самое страшное, что могло их постигнуть, уже случилось – они абсолютно стерильны и безопасны. Тогда зачем же они так переживают всякий раз? Возможно, из опасения по недоразумению быть неверно понятыми, показаться неблагонадежными, в конце концов, быть уволенными. Вот самая страшная кара: увольнение, отлучение от спокойной и размеренной жизни, изгнание из “рая” состоявшегося бытия, из тихой гавани, где у пирсов пришвартовываются на вечную стоянку, покачиваются на легких волнах, ощущая свою безопасность, катера, что и не помышляют об океанских просторах и бурях. И самое радостное и желанное для них, предельная цель – дожить до глубокой старости в таком состоянии, пока не вынесут институтского старожила вперед ногами. Какая пошлость и серость! Но и в “раю” небеса не всегда безоблачны, да и “первородный грех” сопричастности к роду человеческому неизменно сидит под сердцем, пощипывая его при случае».

Краем глаза профессор заметил скользящий по переулку черный «Мерседес» одной из последних моделей. Непроницаемо затонированная машина бесшумно катилась по асфальту, и только сухая листва кленов шуршала под колесами. Проезжая мимо, автомобиль двигался так медленно, что казалось, вот-вот должен остановиться. Он почти замер напротив Громова, но еще через пару секунд резко ускорился и, набирая обороты, выскочил из переулка на проспект, скрывшись за углом. Только теперь профессор вспомнил, что проходил мимо этого самого авто, припаркованного в начале переулка. Он взглянул на часы. Было без пяти два – самое время подниматься.

Спецотдел имел отношение к Институту только в том смысле, что курировал его работу, как, впрочем, и других подобных учреждений Города. Но поскольку размещались они близко друг от друга, у стороннего человека, естественно, могло возникнуть ошибочное ощущение некоей подчиненности Спецотдела Институту. Однако стоило лишь внимательному прохожему бросить взгляд на табличку с гербом, как он сразу понимал: «Спецотдел» – это только простонародное название, прижившееся в местных кругах. На самом же деле, никакой это не «спец» и не «отдел», а часть всесильной Службы безопасности. Но, поскольку официальное название, красовавшееся на табличке, являлось образчиком канцеляризмов и было неудобоваримо для человеческого уха, в ходу оказалось простонародное, причем, во всех кабинетах.

– Здравствуйте, Виктор Иванович! – встретил дежурный профессора, проверив его документы и подав знак помощнику проводить посетителя. – Вас уже ожидают.

Они поднялись на третий этаж, прошли в приемную. Помощник кивнул секретарю, постучал в дверь и, заглянув, доложил о прибытии гостя, а затем жестом пригласил его войти. Кабинет начальника Спецотдела был просторным и светлым. Немного мебели, портреты президента и директора Службы безопасности – в общем, стандартный хороший кабинет, не содержащий ничего, что могло бы броситься в глаза. Да и сам его хозяин, Дмитрий Петрович Рыков, с виду был человеком категорически стандартным. Если попросить того, кто уже общался с Дмитрием Петровичем, описать его внешность, то на ум могло прийти только что-то общее, без всяких там особенностей и примет: приятный человек в штатском. «Человек в штатском» поприветствовал вошедшего:

– Здравствуйте Виктор Иванович, благодарю за пунктуальность! – он пожал его руку, а второй сделал гостеприимный жест в ту часть кабинета, где размещались три кресла, образуя собой равнобедренный треугольник вокруг элегантного круглого столика. Из кресла, развернутого к входу, уже вставал пожилой человек и направлялся к ним. Рыков представил его как своего доброго и давнего знакомого Антона Марковича. «Добрый знакомый», на первый взгляд, создавал положительное впечатление: невысокий мужчина лет за семьдесят, средней комплекции, опрятно и даже элегантно одетый, мягкое рукопожатие, доброе и радушное лицо, немного «просевшее» в силу возраста. Но вот глаза его сразу впились в профессора и сканировали его насквозь, ни на секунду не отпуская. Казалось, что они обыскали, перетряхнули все и прочитали историю рода вплоть до пятого колена.

– Познакомиться с Вами – большая честь для меня, – начал Антон Маркович. Его голос звучал мелодично, как бы немного нараспев, убаюкивая. – Простите, что отрываю Вас от важных дел, давайте присядем. Вот ведь, возраст: сразу думаешь о том, чтобы присесть, – он опустился в кресло. – Это вам, молодым, хорошо, а я, знаете ли, уже о кресле-качалке подумываю. У Вас, Дмитрий, нет случайно для меня кресла-качалки? – продолжал мурлыкать Антон Маркович, обращаясь к Рыкову. Тот отрицательно покачал головой. – Ну, ничего, это тоже сойдет.

Профессор, повесив куртку на вешалку у входа, устроился напротив Антона Марковича. Рыков опустился в кресло последним, он принял непринужденную позу, но лицо его было явно напряжено.

«Ага, – подумал Громов, с любопытством глядя на пожилого собеседника, – вот и крупная рыба пожаловала. Кто же ты такой, Антон Маркович, и чего тебе нужно?»

– С Вашего позволения, – продолжал Антон Маркович, обращаясь к профессору, – я объясню, зачем мы отвлекли Вас от работы. Еще раз извините за это! – произнес он озабоченно, приложив руку к сердцу.

– Не стоит извинений, – проделал тот же жест профессор, – я всегда к Вашим услугам.

– Понимаете, я… – Антон Маркович поиграл в воздухе пальцами правой руки, глядя в сторону, – человек, по старой привычке интересующийся жизнью… И с большим вниманием прочитал Вашу последнюю статью, она мне показалась категорически любопытной. Конечно, я не обладаю достаточными знаниями в Вашей области, но, поверьте, оценить уровень мысли я способен. Поэтому и прошу Вас доступнее, насколько это возможно, рассказать нам о сути открытия.

– Ну что же, постараюсь удовлетворить Ваш запрос, – начал Виктор Иванович. – Мозг – это крайне сложная сетевая система, очень сложная и очень пластичная. Есть такое правило: при построении системы функция определяет ее структуру, а после построения структура определяет функции. То есть, допустим, вы создаете корабль: закладываете нужную структуру в чертежах и расчетах – киль, обводы, толщина борта, прочность конструкции, водоизмещение и так далее. И вот его построили на верфи, спустили на воду. Теперь эта конструкция может и должна решать определенную задачу – передвигаться по воде. Корабль выполняет свою целевую функцию – перевозит груз или пассажиров по реке или морю, ходит по воде. Но вот летать он не может. Летать – это совсем другая целевая функция, для которой нужна совсем другая структура – структура самолета. И неважно, что обе машины могут быть построены из одних и тех же материалов. Они создавались как разные структуры, для выполнения разных функций.

Так вот мозг – это тоже структура, но несоизмеримо более сложная, нейронная сетевая матрица, которая постоянно обновляется. Чем сложнее эта матрица, чем больше в ней нейронных связей, тем более сложную реальность в состоянии она вместить, более сложные и тонкие задачи решать.

Профессор потер лоб, стараясь облечь сложнейшие модели в простые слова, и продолжил:

– Суть открытия в том, что существует эффект каскадной гиперфункциональности: если определенным образом при помощи лазера заданной мощности в узком частотном диапазоне воздействовать на кору головного мозга, то провоцируется резкий, взрывной рост синоптических связей в облучаемой области. Это, в свою очередь, стимулирует нейронную сеть на построение сложных многомерных образов, которые запускают второй цикл роста синапсов и так – до пяти-шести циклов. Поэтому мы ее и назвали «каскадная». Как результат – резкое увеличение производительности мозга. Мы как бы меняем его настройки, вскрываем некую сверхфункцию.

– Внедряете сверхфункцию? – хитро прищурился Антон Маркович.

– Не совсем так. Скорее, пробуждаем. Правда сказать, эффект этот кратковременный. Дело в том, что обеспечивающие системы (в первую очередь, кровеносная) не справляются с такой нагрузкой, и происходит быстрый регресс матрицы в прежнее состояние.

– Насколько быстрый?

– В течение суток, – ответил профессор, – но если регулярно проводить процедуру несколько месяцев подряд, то постепенно результат закрепляется, и регресс можно свести к нулю. Однако основная проблема в том, что такой мозг нужно загружать соответствующими задачами, иначе он просто вернется в исходное состояние, хоть и медленнее. Это, как с мышцами: если их не использовать, они атрофируются. Но, по большому счету, при длительной и упорной подготовке теоретически можно любого человека провести по восходящей от уровня условного клерка – до уровня Эйнштейна.

– То есть, сделать его гораздо умнее?

– Я бы сказал, тоньше и сложнее. Сделать его мозг способным воспринимать информацию совсем другого уровня. Но, повторюсь, проблема-то в том, что, во-первых, человек должен иметь возможность его применять по назначению, быть погруженным в ту проблематику и сферу деятельности, которая бы его «новый» мозг удовлетворяла. Во-вторых, он еще должен быть способен понести на себе всю тяжесть новых знаний, быть к этому психологически, ментально готов. Такое пробуждение разума обыватель может не выдержать, ведь «умножающий познания умножает скорбь».

– Выходит, восстание поумневших клерков нам не грозит? – иронично промурлыкал Антон Маркович.

– Не в нашей жизни.

– Да… Это обнадеживает. Мы, знаете ли, всегда придерживались принципа «не искушай малых сих». Будет очень некстати, если обыватель начнет резко и массово умнеть. Нет уж, пусть лучше спят, – так вслух размышлял Антон Маркович, поглаживая подбородок. – И на ком Вы этот эффект испытывали?

– На кроликах, – ответил Виктор Иванович, пристально глядя на собеседника. – И на себе, – продолжил он, решив умолчать об аспиранте.

– И как ощущения?

– Ну… Кролики пока не обрели дар речи, – улыбнулся профессор.

– А Вы?

– Знаете, есть у Томаса Куна такая книга – «Структура научных революций». Вот что-то очень похожее на описываемый в ней феномен. Смотрю на мир другими глазами, как будто щелчок внутри и вдруг – пазл, который я упорно пытался собрать, сложился сам собой.

Антон Маркович задумчиво посмотрел куда-то в сторону, словно собираясь с мыслями или принимая некое решение. И вдруг неожиданно собранно и четко, изменившимся голосом, произнес:

– Расскажите о побочном эффекте, – и опять просканировал взглядом собеседника.

Рыков поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, весь как-то подобрался и сосредоточился. Профессор отметил про себя, что выхода на эту тему они, возможно, и ждали.

– Главный побочный эффект, – продолжил Громов, делая задумчивый вид, но исподтишка наблюдая за обоими, – проявляется вот в чем: если использовать резонансные частоты, то происходит разрушение синоптических связей без последующего восстановления. Разрушать всегда легче, чем созидать. Система опрощается, становится менее изощренной.

Он заметил, как при этих его словах интервьюеры переглянулись.

– А если провести человека через подобную процедуру, каковы будут последствия для него? – уточнил Антон Маркович.

– Хм… – профессор задумался, забарабанив пальцами по подлокотнику кресла. – Здесь мы входим в область чистой гипотезы. Думаю, что результат будет обратный: от Эйнштейна – к клерку. Скорее всего, объем знаний не уменьшится, просто человек утратит способность полноценно его использовать, станет грубее и… проще, может быть, пошлее. Все зависит еще от того, что это за человек. Если с тонко и сложно устроенным внутренним миром, с мощной интуицией… У меня возникает такая аналогия: представьте себе талантливого музыканта, который играет прекрасную возвышенную музыку на сложном и тонко настроенном инструменте, например, на орга́не. И вот вы забираете у него орга́н и даете взамен деревянную трещотку: на, мол, дорогой ты наш виртуоз, повтори, сыграй-ка нам теперь снова Баха! Ну и как вы думаете, что это будет за Бах?

– «Пум, пум, пум»… Возможно ли как-то будет установить факт подобного воздействия? Через медицинское обследование? – осторожно продолжил Антон Маркович. Он сейчас походил на лиса, который подбирается к курятнику. Профессору даже показалось, что собеседник едва заметно облизнулся.

– Через обследование самого… – Виктор Иванович замолчал, пытаясь подобрать нужное слово, – «кролика», – произнес он с многозначительным видом, – установить факт воздействия практически невозможно. Ведь ни физического, ни химического вмешательства не производится, – профессор уже с любопытством наблюдал за реакцией «Лиса», примерно догадываясь, что тот затеял.

– Ммм, так-так… – выдохнул Антон Маркович, – но ведь это – только теория, – он сосредоточенно посмотрел куда-то поверх головы профессора. Углубившиеся морщины обозначили процесс подсчетов, пальцы с минуту постукивали по подлокотнику, и последний отчетливый щелчок обозначил принятие решения:

– Нужен эксперимент! Мы же, со своей стороны, предоставим Вам «кролика».

Профессор иронично и брезгливо улыбнулся: столько лет упорных исследований, чаяний и надежд, бессонных ночей, воодушевленных взлетов и досадных разочарований – и что же? Невероятная по перспективам технология наталкивается на пошлейшую прагматику: «Лис» только и увидел, что возможность не оставлять перьев после визита в курятник. Впрочем, кто бы сомневался! Он пристально посмотрел сперва на «человека в штатском», потом – на «Лиса», как будто желая заглянуть под лампасик, потер лицо рукой и обратился к автору идеи:

– Антон Маркович, Вы предлагаете мне микроскопом забивать гвозди?

Собеседник на мгновение сделал постное лицо, но тут же лукаво улыбнулся, еще раз просканировав профессора своим фирменным взглядом.

– Очень необычный «гвоздик» требуется забить, – промурлыкал Антон Маркович, – вот и приходится обращаться к Вам за «микроскопом». А после никто Вам не помешает обозревать в него закоулки нейронных сетей.

– Как его фамилия?

– Хех, – Антон Маркович крякнул и обменялся взглядом с Рыковым, – сначала нам нужно Ваше принципиальное согласие. Поймите, профессор, мы крайне уважительно относимся к Вашим разработкам. Думаю, и Вам будет небезынтересно провести такой эксперимент, ведь наука в известном смысле требует жертв. Убежден, что Ваше участие пойдет на пользу и кафедре, и Вам, – он повернулся к Рыкову: – зам. директора ведь скоро на пенсию?

Рыков утвердительно кивнул.

«Ой-ой-ой, прямо, мечты сбываются», – подумал Громов, наблюдая за этим спектаклем.

– В конце концов, – продолжил Антон Маркович, и в его взгляде блеснула холодная искра, – незаменимых людей нет, есть вовремя не замененные.

При этих словах профессор заметил, как уголки губ Рыкова на мгновение дернулись к улыбке, но тот сдержался.

«И пряник-то у вас есть, и кнут. Подготовились! – думал профессор, с меланхоличным видом глядя в окно. – А погода-то портится. Кажется, дождь будет… И пряник ваш мне не нужен, и кнута я не боюсь. Как же я устал от ваших дешевых игр, от этих тараканьих бегов! Ладно, все это может очень кстати оказаться».

– Считайте, что мое принципиальное согласие у вас есть, – подытожил Виктор Иванович. – Но ведь я все равно буду работать с «кроликом», и лучше избежать конфузов. Так что фамилию мне нужно знать сейчас.

Рыков посмотрел на Антона Марковича, ожидая его решения, а тот снова поднял глаза и наморщил лоб, как бы взвешивая все «за» и «против». Потом, еще раз присмотревшись к профессору, спросил:

– Ваше оборудование можно скрыто установить на штатный томограф? Так, чтобы поработать под видом томографии?

– При достаточном времени на подготовку и настройку, думаю, недели две на это уйдет… Да, вполне возможно, – кивнул профессор. – Есть у меня один рукастый сотрудник.

– Это хорошо. Тогда Ваш «кролик» – Храмов.

Громов разразился искренним хохотком. Он видел, как при этом оба собеседника сделали кислые мины, что позабавило его еще больше. Он с любопытством наблюдал за ними: Рыков был явно раздосадован реакцией профессора, а вот пожилой «Лис» лишь на секунду вышел из образа.

– Так зачем вам эти сложности? – иронично улыбаясь, поинтересовался профессор. – Траваните его – да и дело с концом.

– Это теперь немодно, Виктор Иванович, костры инквизиции давно отгорели, да и к тому же, – едва заметная ирония тронула уголки губ «Лиса», – мы ведь гуманисты.

Антон Маркович поиграл пальцами правой руки в воздухе, задумчиво продолжая:

– Весной выборы. Так вот, Храмов метит на первое место и, вероятнее всего, выиграет. Нам этого не нужно. Но он слишком популярен, чтобы делать из него мученика, это только усилит позиции его команды, а там есть, кого на смену поставить. Нееет уж, он должен сам провалиться и провалиться феерично! Вот и выходит, что Ваш «микроскоп» – весьма кстати.

– А почему же не используете всю мощь пиар-машины?

– Это теперь не сработает, – он вздохнул. – Храмов укрепил партию и хорошо работает с низовым активом, открыл в рамках партийной работы социальные лифты, у него четкая и понятная программа. Они говорят электорату правду, и вот это как раз опасно: овец нужно пасти, а не баламутить. В общем, Дмитрий, каков план действий?

Рыков, обращаясь к профессору, изложил общую схему:

– Ваша задача установить оборудование на томограф в НИИ Мозга. Вас включат в штат НИИ и еще, кого нужно, рукастого вашего – тоже, всем пропуска сделаем. Проводите там настройки, что потребуется – предоставим. У вас есть мой телефон? Нет? Я вам дам, звоните мне в любое время. Когда будет все готово с Вашей стороны, мы подготовим пациента, его доставят в НИИ на томограф. Проводите процедуру, пару дней стационара – и все. Дальше – демонтаж оборудования и наша искренняя признательность.

– У меня есть условие, – профессор задумчиво смотрел на журнальный столик. – Через две недели в Риме будет проходить конференция по моей тематике. Дайте мне съездить туда, а после я – в вашем распоряжении.