Монологи сердца

Ей хотелось, чтобы кто-то знал. Услышал. Поверил вместе с ней. Потому что держать в себе это новое, живое чувство становилось всё труднее – оно уже не умещалось внутри, как радость, которую хочется разделить, чтобы она стала ещё больше.

Но она не обижалась. Не принимала отказ близко к сердцу. Клара не из тех, кто отмахивается. Если сказала, что не может – значит, действительно не может. Её хлопоты были настоящими, не придуманными. Она не уходит от встреч – она просто живёт в своём темпе, между заботами, между кастрюлями и внуками. И Нина это уважала.

"У неё свой ритм. У Марии – свой. И у меня теперь тоже. Это не расстояние. Это просто разные направления. И всё в порядке."

Она отложила телефон – не с упрёком, а с тихим принятием. Затем включила музыку, выбрав что-то лёгкое, игривое, как настроение, которое только начинало прорастать внутри. Под звуки мелодии направилась к шкафу – не за халатом, а за своим платьем. Тем самым, не домашним, а с вырезом и движением, в котором она собиралась танцевать в воскресенье.

И она танцевала. Не всерьёз, не для кого-то, а просто так – позволяя телу вспоминать, как это: быть живым, лёгким, чуть-чуть дерзким. Танцевала не ради результата, а ради ощущения – свободы, радости, своей правды.

А в это время, в другой части района, Мария уже ходила по кухне кругами, закручивая в голове тревожные мысли. Пирог ещё не был в духовке, но внутри у неё всё уже кипело – от того, что подруги не собираются, что Клара опять со своими делами, а Нина… будто ускользает. Стала какой-то другой. Слишком тихой. Или наоборот – слишком свободной.

Она на мгновение застыла, потом будто встрепенулась – прошлась туда-сюда по комнате, перебирая мелочи на полке, поправляя уже ровно лежащие книги. Движения были быстрыми, но рассеянными, как будто руки искали, за что зацепиться, чтобы не выдать бурю внутри. Потом резко остановилась и схватила телефон.

– Клара, ты можешь говорить? У меня вопрос. Ну как вопрос… обсуждение. Срочное.

Она даже не дождалась внятного ответа, прежде чем продолжила:

– Слушай, ты видела Нину в последнее время? Она же… ну, как бы это сказать… странная стала.

– В каком смысле странная? – осторожно уточнила Клара.

– Да вся! Ходит, как модель. С прямой спиной, губы красные, одежда будто из журнала. Ты заметила, она даже голос по-другому ставит? Она мне напоминает женщину, которая собралась на кастинг в сериал. Только без сценария.

Клара засмеялась, но неуверенно.

– Может, она просто хочет пожить для себя? После всего… ну, после потери…

– Ой, да ладно тебе, Клара. Я понимаю – обновить шарфик, купить крем. Но у неё – блеск в глазах. Это подозрительно! И вообще, она ничего нам не говорит. Может, мужика завела? Или… фитнес какой. Только зачем скрывать?

– Наверное, просто не готова делиться.

Мария фыркнула.

– Вот и поговори с человеком. Уходит в себя, а мы тут как дурочки с пирогами. Я думала, мы подруги. А она мне кажется теперь… как будто из другого фильма.

Клара промолчала. А Мария продолжила:

– Я вот что думаю – надо бы устроить встречу. Просто так, без повода. Посмотреть, что с ней. Ты за?

– Если не слишком резко, – вздохнула Клара. – Только давай без допроса.

– Ну конечно, Клара, я же тонко. Я просто – волнуюсь. Очень тонко волнуюсь.

А в это время, на другом конце города, Нина ничего не подозревала. Ни о звонке, ни о «тонкой тревоге». У неё была своя встреча – с собой. Она танцевала перед зеркалом – сначала неуверенно, будто пробуя на себе чужие движения. Потом свободнее. Смелее. В какой-то момент стало даже весело: она рассмеялась, закружилась, поправила выскользнувший из прически локон, снова глянула на себя. И вдруг поняла – воздуха в комнате стало мало. Пространства – тесно. Чувства не помещались в четырёх стенах.

Её тянуло выйти. Не убежать – а наоборот, выйти навстречу. Себе. Она накинула пальто, повязала шарф, забыла перчатки, но не вернулась. Дверь за ней закрылась легко, почти без звука.

Парк был пустоват – промозглая осень разогнала большинство прохожих. Но Нина шла по аллее, словно это был её персональный театр. Ветки поскрипывали, листья шуршали, воздух пах палёной листвой и чем-то почти новым – как будто издалека шёл её собственный сентябрь, не похожий ни на чей.

Она не спешила. Руки в карманах. Пальто расстёгнуто. Ветер трогал шарф – игриво, как будто дразнил: "А ну покажи, кто ты теперь?"

На скамейке она присела, не потому что устала – просто захотелось посидеть в этом моменте. Прохожие шли мимо. Некоторые смотрели. Кто-то задерживал взгляд. И что удивительно – ей это нравилось. Не как раньше – с тоской, с желанием быть замеченной. А просто: "Да, я здесь. Я – есть."

Девушка с собакой прошла мимо, глянув мельком. Парень на самокате притормозил, улыбнулся – может, случайно. А может… Нина слегка кивнула. Сама себе.

Музыка в наушниках из проходящего подростка донеслась до неё приглушённо: какой-то бит, энергичный, уверенный. Она вдруг поймала ритм. Стук каблуков внутри. "Жизнь идёт. А я – наконец-то с ней."

Телефон зазвонил, когда она как раз подошла к подъезду. На экране – Мария. Нина нажала на зелёную трубку. Почти не удивляясь. Звонок напрашивался.

– Нина? Алло. Ну ты где вообще?! Голос был острым, как яблочная кожура – вроде бы фрукт, а режет.

– Я тут, – спокойно ответила Нина.

– Ты где «тут»? Мы тебя неделями не видим. Ты где-то пропала, понимаешь? Клара волнуется. Я – вообще в шоке.

– Я просто занята была, Мария.

– А, ну конечно. Таинственная. У тебя что, роман? Или ты выиграла в лотерею и теперь к нам, бедным, не выходишь?

– Ничего такого. Просто… немного переосмыслила.

– Что это вообще за слово такое – «переосмыслила»? Ты теперь кто, философ?

Нина чуть улыбнулась, глядя на облака.

– Мария… всё хорошо. Правда. Просто… я немного живу по-другому.

– По-другому – это как?

– Увидимся – расскажу.

– А, значит, встречу надо заказывать заранее теперь, да? Звезда расписания.

– Ну не обижайся. Я не забываю о вас. Просто сейчас мне важно побыть немного в своём темпе.

Мария замолчала. Потом – сухо:

– Ладно. Буду ждать приглашения. А то я уж, прости, сама не решаюсь – вдруг отвлеку от твоих высоких материй.

– Приглашу.

– Ну, хоть это радует. Пока.

– Пока, Мария.

Нина положила трубку. На сердце – не тяжесть. А лёгкая грусть. Как когда заканчивается старая песня, которую всё равно нельзя слушать вечно.

В квартире стояла тишина – не глухая, а наполненная. Будто стены больше не хранили пустоту, а просто отдыхали. Воздух был тёплым, чуть пряным – то ли от запаха подогретого дерева, то ли от сушёных трав, оставшихся в вазочке на полке. Свет ложился на подоконник мягко, как старое одеяло – не освещал, а укрывал. Шаги звучали глухо, как будто пол знал этот ритм наизусть.

Нина прошла мимо шкафа, остановилась, будто что-то почувствовала. Открыла нижний ящик. Там – маленькая деревянная шкатулка с потёртым уголком и тёплым запахом времени. Внутри – вещи, к которым давно не прикасались: не из равнодушия, а из уважения. Из осторожности. Маленькие "дорогое", спрятанные от суеты.

Внутри – брошь. Небольшая, винтажная, с тусклым стеклом. Муж когда-то дарил её – то ли на юбилей, то ли просто так, мимоходом, на остановке. Тогда это казалось милым. Потом – забылось. Сейчас – снова важно.

Нина достала брошь и приколола к платью. Не на выход. Просто – к себе. Не ради воспоминаний. Не чтобы всплакнуть. А как знак: я была. Я – есть.

Она подошла к зеркалу. Посмотрела. Не на лицо. Не на морщинки. Не на подбородок. В глаза. Они были спокойные. Глубокие. Словно говорили: «Вот теперь – ты.»

Этот взгляд, отражённый в зеркале, как будто ушёл дальше – туда, где другая женщина тоже давно нуждалась в том, чтобы посмотреть на себя по-другому.

5 глава. Истина с блёстками

Мария проснулась рано. На часах – пять двадцать. За окном ещё темно, только фонарь лениво рисовал бледные узоры на шторах, как будто сам сомневался, стоит ли начинать день.

Она встала, щёлкнула свет в ванной, посмотрела в зеркало. Уставшее лицо, но в глазах – упрямый огонь. Не моргнув, произнесла:

– Доброе утро, красавица. Сегодня к тебе придут.

Сказала – и тут же усомнилась в тоне. Повторила фразу с улыбкой. Потом с хрипотцой. Потом с наигранной заботой, как будто репетировала, какой быть хозяйкой. Всё не то.

– Главное, чтобы вообще пришли, – буркнула, вытирая лицо полотенцем. – А то опять окажется, что у одной – стирка, у другой – «настроение не то». Ну конечно. А у меня тут, значит, пирог сам себя печёт и нервы глажены?

На кухне уже ждали: тесто, салфетки, заварка, баночка варенья, перелитая в аккуратную вазочку. Всё – как надо. И всё – с тревогой под кожей. Вдруг не придут? Вдруг напишут, что не могут? Вдруг… забудут?

Она опустилась на табурет, положила руки на колени, будто унимая в себе бурю.

– Глупости. Никто не забыл. Конечно, никто. Просто… вдруг, – проговорила полушёпотом. Как будто, если сказать «вдруг» достаточно мягко, он не сбудется.

Прошла в спальню. Достала любимый платок. Подобрала к нему ту самую брошь – с голубым стеклом, что берегла для чего-то особенного. Посмотрелась в зеркало, кивнула себе. Потом медленно сняла брошь и отложила в коробочку.

– Слишком торжественно. Чай, не свадьба, – усмехнулась. – Хотя зная нас, это, может, и важнее.

Уже подходя к кухне, вдруг остановилась. Потянулась к шкафу, достала старую записную книжку. Нашла страницу с кривым почерком Нины – рецепт пирога, записанный когда-то, между делом.

– А если им вдруг не понравится? Скажут, пересушила? Подумать могут – ах, Мария опять в усердие ушла… – Она нахмурилась, сжав пальцы. – Но я же стараюсь. И не потому что надо. А потому что хочу.

На мгновение в квартире воцарилась та самая тишина – звенящая, как будто даже холодильник не решался заурчать. И вдруг, с той силой, с какой в ней всегда жили лучшие слова, Мария произнесла вслух, чётко и отчётливо:

– Всё, хватит. Надоело это притворство. Я хочу, чтобы пришли. Чтобы ели, смеялись и остались. Хоть на чуть-чуть. Хоть немного. Я заслужила.

И только тогда, после этих слов, в груди что-то оттаяло. Словно сама комната вздохнула вместе с ней. Она знала: сегодня будет не просто день. Сегодня будет жизнь – с вареньем, пирогом и настоящими разговорами.

Мария хоть и была известна своей крикливостью, ироничными замечаниями и любовью к пересудам, всё это было лишь бронёй. Словесным шумом, которым она пыталась перекричать собственное одиночество. Она могла накричать на человека в очереди, на продавщицу, на таксиста, на подругу – громко, резко, иногда даже обидно. Но в глубине души она была добрым, ранимым человеком, страдающим от того, что её словно никто по-настоящему не замечает. Её внутренний крик о том, что она есть, часто прятался под сплетнями и сарказмом. Ей хотелось признания, близости, родной души – но она не умела просить об этом напрямую. Уже десять лет, как Мария была вдовой, и эта утрата сказывалась на всём: на том, как она видела людей, как говорила с ними, как заполняла тишину. Кавалеры – те немногие, кто всё ещё попадался на горизонте – её стороной обходили, отмахивались вежливыми фразами, и это её разъедало. От этого она снова пускалась в сплетни, в ор, в театральные сцены – лишь бы заглушить обиду и отчаяние, осевшие глубоко внутри. Она знала, что с этим надо что-то делать. Только пока не понимала – что именно.

Мария предложила подругам встретиться почти буднично: как будто между делом, между закаткой и прогнозом погоды. Но на самом деле она подбирала слова почти два дня. Потом написала коротко, но с прицелом:

"Девочки, в субботу чай у меня. Без отмазок. Я пеку. Жду."

На её удивление – обе согласились. И Нина, и Клара. Обе. В одно и то же время. Словно не судьба, а нечто подозрительное.

Для Марии этот день был важен. Не столько из-за пирога, сколько из-за необъяснимого чувства, что что-то меняется, а она – не в курсе. Нина отдалилась. Клара – замкнулась. А Мария осталась в центре… без центра.

Она переставляла чашки уже пятый раз, поправляла скатерть, выравнивала салфетки, отступала на шаг, смотрела – и снова всё передвигала. Нервы ходили ходуном. Поймала своё отражение в дверце микроволновки – расплывчатое, приплюснутое, как будто нарочно издевалось. И тут же зашипела:

– Чего вылупилась? Сама-то когда последний раз нормально грела, а? Всё наполовину, всё через раз! Смотришь на меня, будто я тебе что должна! Холодный чай – это, между прочим, преступление, если ты не знала!

Микроволновка, как водится, промолчала. Лишь слегка щёлкнула корпусом, будто ответила: «Ну и завелась ты, Мария…»

– Вот и молчи, – буркнула она. – Меня сегодня и без тебя хватает. Только попробуй заискрить – выкину к чёртовой бабушке.

После этой вспышки она вздохнула, выпрямилась, снова поймала своё отражение и уже тише, почти ласково пробормотала:

– «Без истерик. Просто поговорим. По-человечески.»

Клара пришла первой. С порога – извинения за опоздание, хотя была на пять минут раньше. Пальто скромное, походка быстрая, будто извинялась каждым шагом. Лицо спокойное, но пальцы сжимали ремешок сумки – она волновалась.

Нина вошла ровно через девять минут. Без извинений. С мягкой улыбкой. В пальто, которое сидело так, как будто на заказ. В туфлях на устойчивом каблуке. С походкой, от которой становилось ясно – она знает, как выглядит её спина со стороны.

– Привет, Клара, – голос у Нины был тёплым, чуть тише обычного.

– Привет, Ниночка, – откликнулась Клара сдержанно, но не отстранённо. Её взгляд на миг задержался на лице подруги – короткий, мягкий, без слов.

Мария хлопнула в ладоши – чуть громче, чем надо, как будто хотела прогнать тишину:

– Ну вот! Снова в сборе. Три старухи Шапокляк. Осталось только крыску прицепить и по дворам!

Она усмехнулась – громко, нарочно, с вызовом. Но смех не поддержали. Даже она сама поняла – перебор. Он повис в воздухе неловко, как шарик без верёвки.

Они расселись, как всегда: Клара – у окна, Нина – напротив, Мария – между. Только в этот раз между ними лежало не просто полотенце со свежими салфетками и вазочка с вареньем – а тишина, настороженная, почти физически ощутимая. Будто каждая принесла с собой не только пирог и улыбку, но и что-то несказанное. Воздух будто искрил от внутренних пауз.

– Чай с молоком? – произнесла Мария, стараясь сохранить лёгкость. – Или ромашковый, как в «периоды душевной хрупкости»?

Нина выбрала ромашковый. Клара кивнула: ей было всё равно.

Мария не спешила говорить. Сначала разлила чай – сосредоточенно, почти торжественно, как будто церемония должна расставить всё по местам. Чашки звякнули. Ложечки легли рядом. Пар поднимался в воздух, пытаясь немного смягчить напряжение.

Мария села. Сложила руки перед собой, взглянула по очереди на обеих. В голосе её зазвенел тон, в котором всегда пряталась тревога:

– Ну и рассказывайте, дорогие. Как живёте? Что происходит? А то я вас теряю. Ощущение, будто одна переехала в другую галактику, а вторая в себя провалилась и пропала.

Нина сделала глоток. Улыбнулась – быстро, почти автоматически.

– Я просто немного была занята.

– Ага, – протянула Мария, в голосе скользнуло тонкое напряжение. – И судя по глазам – занята чем-то очень… оживляющим. Ну, давай. Ты влюбилась? Муж? Или сразу всё? Только не томи, я старая, могу не дожить до развязки.

Она попыталась рассмеяться. Смех вышел неровным, коротким – скорее сбоем, чем весельем. В нём была не шутка – защита. Страх остаться за дверью чужой перемены.

Нина посмотрела на неё – внимательно, спокойно. Потом перевела взгляд на Клару. Та сидела сдержанно, почти неподвижно, будто боялась пошевелиться и сбить хрупкое равновесие. Всё в ней говорило: я слушаю. я жду.

И только тогда Нина сказала – почти театрально спокойно, но без притворства:

– Я хожу на бурлеск.

– На что?! – Мария почти подпрыгнула на месте. Ложечка, которой она мешала чай, звякнула о край чашки. Брови взлетели. Плечи подались вперёд, как будто она не расслышала или не поверила.

– На бурлеск, – повторила Нина, всё так же спокойно. – Танцы. Женские. На каблуках. С пластикой.

Клара молчала. Только губы чуть приоткрылись – словно хотела что-то сказать, но не смогла. Глаза её округлились, и в них смешались изумление, осторожность и… любопытство. Очень живое.

Мария откинулась на спинку стула, глядя на подругу, как на головоломку, которую никто не просил решать.

– Ну ничего себе… – протянула она, вытягивая слова, будто переводила их с другого языка. – Значит, пирог мимо, зато перья – в самую точку?

– Это не про перья, – мягко ответила Нина. – Это про ощущение себя. Про то, как перестать быть фоном в собственной жизни.

Клара тихо вздохнула. Её голос прозвучал почти застенчиво:

– Ты… одна туда пошла?

– Да.

– И тебе не… страшно?

– Было. Но потом – стало в радость.

Мария вцепилась в чашку обеими руками, как будто в якорь. Глаза у неё блестели – не от слёз, а от того самого чувства, когда что-то важное происходит прямо при тебе, но без тебя.

– А мы, значит, в пролёте. Ни слуху, ни духу. Ты тут себе шоу устраиваешь, а мы с Кларой думаем, не заболела ли ты. А ты – в ритме ночи, да?

Нина посмотрела на неё без укола. Спокойно. С теплом. Как человек, который больше не боится быть собой – даже если его не сразу поймут.

– Я не рассказывала, потому что не хотела оправдываться. Это – для меня. И это не тайна. Просто… не привыкла делиться всем.

Мария стиснула губы.

– Ну, что ж. Главное – чтобы ты была счастлива. А мы тут посидим, как зрители.

Клара повернулась к Нине. Глаза у неё были мягкие. Смущённые, но не осуждающие.

– А как ты решилась?.. Я… я давно хотела что-то сделать. Только всё "потом". А ты – сделала.

– Не сразу, – усмехнулась Нина. – Но пришла. И встала перед зеркалом. А дальше – уже не могла не идти.

Мария вышла из кухни в комнату, направилась прямиком к сервантy – к тем самым красивым тарелкам, которые обычно доставались только «на праздники» или «когда важные гости». А сейчас, судя по всему, именно такой случай.

– Ну раз у нас тут богини за столом, – пробурчала она с деловым видом, – пора уже шампанское подавать и на карете катать. Хотя бы пирог на фарфоре выдержите, раз уж у вас теперь новая эпоха началась.

Она усмехнулась, но в этой усмешке уже не было привычной колкости. Скорее – лёгкое, почти застенчивое удовольствие. Участие. Желание быть с ними – не фоном, не ведущей, а просто частью. Здесь и сейчас.

Потом всё как будто само собой развернулось: несколько глотков тёплого чая, пара невинных шуток, тихий смех, воспоминания, которые раньше звучали иначе – с остротой, с уколом, а теперь мягко, как старый плед.

Когда они замолчали, на столе уже стояли пустые чашки, лежали тонкие крошки от пирога и чувствовалась… тишина. Не пауза. А именно – тишина. Такая, в которой что-то выровнялось. Что-то между ними встало на своё место. Она была новой. Не неловкой. А честной. Та тишина, в которой можно говорить не словами – а взглядом.

Клара вздохнула. Протянула руку к салфетке, будто чтобы вытереть крошки – но на самом деле, чтобы дать себе секунду подумать. Чтобы не спугнуть этот хрупкий, но такой настоящий момент.

– Знаешь… – сказала она тихо. – Я никогда бы не подумала, что ты на такое решишься. Но ты выглядишь… как будто вернулась. Издалека.

Нина слегка наклонила голову.

– Я и сама не думала. Просто однажды посмотрела в зеркало – и поняла, что там никого нет. Только тень. Я решила потихоньку её возвращать.

Повисла короткая пауза. Нина взглянула на Клару – мягко, внимательно, с тем редким видом, когда женщина зовёт не в танцы, а в свою внутреннюю свободу.

– Хочешь… приходи к нам? Просто на одно занятие. Никто не заставляет ничего. Просто посмотришь. Там не сцена, там зеркало. Очень честное. Очень доброе.

Клара прикусила губу, опустила глаза.

– Я… я не знаю, смогла бы. У меня же всё расписано: стирка, ужин, внуки. И… кто меня туда пустит? Там, наверное, только такие… красивые. Смелые. Без живота.

Нина протянула руку, чуть накрыла её пальцы.

– Там просто женщины. С самыми обычными страхами. Но все – пришли, чтобы вспомнить, как это: быть собой. Не для кого-то. Для себя.

Клара посмотрела в сторону кухни, где гремела посудой Мария. Потом – снова на Нину.

– А если… я попробую? Не в перьях. Просто… посмотреть?

Нина улыбнулась.

– Приходи. Я тебя сама встречу. Мы начнём с зеркала. Без блёсток. Просто ты.

Когда часы на стене пробили восемь, Клара первой потянулась к сумке. Как бы невзначай. Не спеша застёгивать, не торопясь уходить – просто прикосновение, будто знак. Как будто именно с этого движения что-то и началось.

– Нам, наверное, пора. У меня ещё глажка, и курица в духовке… наверное, уже остывшая.

Сказано было с улыбкой, но взгляд Клары метнулся к Нине: «Ты пойдёшь?»

Нина кивнула.

– Да. Мне тоже пора. Завтра рано вставать.

Мария замерла у раковины, держа в руках грязный нож.

– Уже уходите? А я думала, мы вечер устроим. Как раньше.

В голосе проскользнула нота – не упрёк, но та, что обычно звучит, когда пирог подгорает: не злость, а разочарование.

– Спасибо тебе, Мария, – мягко сказала Клара, вставая. – Всё было вкусно. Как всегда.

– И уютно, – добавила Нина. – Правда.

– Ну-ну, – фыркнула Мария, поджав губы. – Пироги мои, конечно, не бурлеск. Но ничего. Главное, чтобы теперь у вас всё было «по-своему».

Нина не обиделась. Только посмотрела тепло:

– «По-своему» – это не против вас. Это просто, наконец, за себя.

Они накинули пальто. Клара немного замешкалась у зеркала, поправляя шарф. Мария стояла у двери, будто вахтёрша, охраняющая границу между собой и тем, что от неё уходит.

– Я вас провожать не буду. Я тут… посуду мою. И без «драмы», – добавила с улыбкой, в которой было слишком много зубов и слишком мало сердца.

– Спасибо за вечер, Мария, – сказала Клара у порога.

– До скорого, – тихо добавила Нина.

Они вышли. Дверь мягко захлопнулась за их спинами. Мария осталась одна – посреди кухни, где пахло корицей, лежали крошки от пирога и витала тишина, в которой раньше смеялись, перебивали друг друга и чуть-чуть спорили. Мир, казалось, тронулся с места. А она осталась – как человек на перроне, машущий вслед уходящему поезду, не зная, уезжает ли он навсегда.

Дом был тих. Нина сняла пальто, поставила туфли ровно, аккуратно – как будто благодарила их за вечер, в котором не пришлось быть удобной. Только – собой. Она прошла в спальню, присела на край кровати, достала телефон.

На экране мигало новое сообщение.

Лея:

«Как ты себя чувствуешь после "разоблачения"?»

Нина усмехнулась. Сладко, устало. Пальцы сами набрали:

Нина:

«Словно впервые не прячу свет. Даже если он кого-то ослепляет.»

Ответ пришёл почти мгновенно.

Лея:

«Значит, он настоящий.»

Нина уже хотела отложить телефон, когда тот снова завибрировал. Другой чат. Имя на экране – Клара.

Клара:

«А ты знаешь… я подумала. Может, я смогу освободить один вечер. Если не надо сразу в перья…»

Нина улыбнулась. Медленно, глубоко – так улыбаются ночью, когда никто не видит и притворяться уже не надо. И тут же написала:

Нина:

«Просто приходи. Мы начнём с зеркала.»

Она выключила экран. И впервые за долгое время уснула с мыслью, которая греет лучше пледа: Может, я не просто одна. Может, я – первая.

6 глава. Стыд и трепет

Клара проснулась раньше всех. Не от звуков, а от мысли – почти шороха – что сегодня будет не как всегда.

Дом ещё спал. Муж сопел в кресле перед телевизором, который снова не выключил. На экране – замерший кадр с прогнозом погоды. Голос диктора был едва слышен, как отдалённый гул чужой жизни. На кухне – тишина. Только холодильник гудел, как фоновая нота прошедших лет, в которых всё всегда было по расписанию.

Она прошла в ванную, стараясь не скрипнуть дверью. Умылась холодной водой – та щёлкнула по коже, как первое утреннее осознание. В зеркале – знакомое лицо. Уставшее. С тонкими складками у рта и чуть потускневшими глазами. Но… будто в ожидании. Не испуга. А чего-то… возможного.

На цыпочках вернулась в спальню. Из шкафа достала чёрные брюки – не парадные, но удобные, с мягкой посадкой. Выбрала кофту без рисунка, с округлым вырезом. Простую. Нейтральную. Потом… остановилась.

Рука потянулась к другому ящику. К тому, который не открывался месяцами. Где, между старой бижутерией и платками, лежали балетки с блёстками. Почти новые. Почти забытые.