Так много «иногда»

Она неохотно поднялась, взяла ручку, и Александр с болью наблюдал, как ее пальцы с трудом обхватывают ее, как кисть выводит неровные, неуверенные линии. Последняя подпись далась особенно тяжело – рука дрожала, линия прерывалась. Видимо мелкая моторика сильно пострадала после инсульта. На ее лице было не физическое страдание, а горькое бессилие, стыд перед собственной немощью.

Пока она была занята, Александр, чтобы отвлечься от щемящего чувства жалости, стал рассматривать картины на стенах. В углу комнаты висел портрет. С него смотрела молодая женщина лет тридцати с модной стрижкой, дерзко вздернутым подбородком и яркими, смеющимися глазами. В них горел огонь, который он никогда не видел в глазах нынешней Ольги.

– Когда-то, в прошлой жизни, я была такой, – ее голос прозвучал тихо, словно эхо из другого измерения.

Александр не повернулся, боясь спугнуть хрупкость момента. Его взгляд все еще был прикован к портрету той – дерзкой, сияющей женщины.

– И снова будешь? – спросил он, и в его собственном голосе прозвучала несвойственная ему нежность, смешанная с надеждой.

Ольга сделала шаг вперед, оказавшись вплотную за его спиной. Тепло ее тела стало ощущаться сквозь одежду.

– Врачи делают, что могут, – прошептала она так тихо, что слова тонули в тихом потрескивании камина. – Лекарства, физио, массажи… Все это помогает. Но так медленно. И никто не даст гарантии, что будет лучше, чем сейчас. Главное – чтобы не стало хуже.

Ее дыхание коснулось его шеи, вызвав мурашки. Затем он почувствовал легкое прикосновение ее ладоней к его плечам – сначала неуверенное, почти робкое. Пальцы слегка сжали мускулы, будто проверяя реальность происходящего.

Потом она прижалась к нему всей грудью, мягкая тяжесть ее тела стала полной неожиданностью. Ее левая рука, все еще неловкая, легла ему на грудь, а правая медленно, почти с благоговением, погрузилась в его волосы. Пальцы запутались в прядях, с легким нажимом прошлись по коже головы.

Александр затаил дыхание. Волна возбуждения накатила на него – но это было не просто физическое влечение. Это было что-то глубже: острое, щемящее чувство близости, доверия, которое ему подарили. Ее прикосновения были полны такой уязвимости и в то же время такой смелости, что у него перехватило дыхание. Он боялся пошевелиться, чтобы не разрушить это хрупкое, нереальное мгновение, когда время остановилось, а мир сузился до размеров комнаты, треска поленьев в камине и ее прерывистого дыхания у него за спиной.

– Прости меня, – тихо сказал он, медленно поворачиваясь к ней.

В его глазах стояла такая искренняя боль, что у Ольги внутри все сжалось. Он смотрел на нее не как студент на преподавателя, а как человек, внезапно увидевший чужую рану.

– Иногда, когда понимаешь, что такое простое действие, как подпись, может причинять человеку такую боль… становится невыносимо стыдно за свой эгоизм. – Голос его дрогнул. – Если бы я знал, как тебе трудно, как ты изо всех сил стараешься скрыть свою слабость… я бы никогда не позволил себе так вести себя. Не говорил бы тех слов. Я был дураком, который принял твою боль за гордыню.

Ольга не смогла сдержать дрожащую улыбку. Ее пальцы, все еще запутанные в его волосах, мягко провели по его виску.

– Ты такой милый, – прошептала она, и в ее шепоте было столько нежности, что у Александра перехватило дыхание. – Такой нежный… Совсем еще мальчик.

Она не отстранилась, когда он осторожно прикоснулся к ее поврежденной руке, просто закрыла глаза, позволив ему держать ее ладонь в своих.

В тишине комнаты, под треск камина, они стояли, словно в забытом всеми уголке мира, где не было ни прошлого, ни будущего – только щемящая, хрупкая настоящая близость, рожденная из боли и прощения.

Александр уткнулся лицом в ее плечо, и по всему его телу разлилась доселе незнакомая теплота – смиренная, всеобъемлющая, растворяющая в себе все прежние тревоги и сомнения. Он обхватил ее за талию и прижал к себе так сильно, как только мог, ощущая под тканью свитера каждый изгиб ее тела.