Лестница в небо

– Не накликайте. Умирать от всего тяжело… И, к вопросу про «настоящее». Однажды попробовав, и зная, какое оно настоящее, разве можно потом спокойно жить от этого настоящего вдалеке и без шанса, пусть прозрачного, вновь почувствовать это настоящее?..

Я словно впала в лёгкий ступор от последних слов Любавина, не зная, что ответить, но тут Агнесска окликнула меня и сказала, что они с Петей вынуждены уйти, поскольку у них появились срочные дела.

– Потом расскажу, – шепнула она мне на прощание.

Мы остались с Артёмом одни в полумраке бара, не считая нескольких завсегдатаев кафе. Народ уже постепенно уходил домой, а время было уже поздним.

– Действительно, поздно, – заметил Артём, наблюдая, как я поглядываю на часы. – Можно вас проводить? Вам далеко добираться?

– Нет, здесь всего две остановки. Но проводить меня можно, – я улыбнулась и взяла сумочку.

На выходе в холле я оглянулась на себя в зеркало. Немного растрёпанные волосы струились по плечам, скрывая воротник курточки, а глаза у меня светились. «Всё от счастья», – мысленно усмехнулась я. Любавин распахнул передо мной входную дверь клуба и галантно пропустил вперёд. Вообще, манеры Артёма восхищали меня, отвыкшую от подобного, – отличались истинным мужским благородством. «В чём, в чём, а в знании этикета этому мужчине не откажешь», – подумалось мне.

Поднимаясь по ступенькам лестницы, которая выводила нас из полуподвального помещение кафе, я нечаянно оступилась.

– Ой! – вскрикнула я.

– Ай! – тут же отреагировал Артём, улыбнувшись, и подхватил меня за талию.

– Каблук можно сломать на вашей лестнице, – сквозь лёгкую боль тихонько рассмеялась я.

– Это с непривычки. Люди частенько спотыкаются на лестницах, ведущих в небо, – тихий голос Любавина прозвучал неожиданно близко. – Сейчас пройдёт.

Через пару минут боль в лодыжке действительно забылась. Мы направились к моему дому, тихо переговариваясь о клубе, о стихах и, конечно, о погоде.

– Чудесный вечер. Не находите? – спросил Артём, запрокинув голову наверх и вдыхая осенний ночной воздух. Я тоже посмотрела на ночное небо.

– Красиво. И звёзды так низко…

– Самое время для романтиков и поэтов, – улыбнулся Артём.

– Вы настолько романтичны?

– Не более чем человек, пишущий стихи, – усмехнулся Любавин.

Мне было приятно шагать с ним рядом, вслушиваться в его голос, украдкой посматривать на этого мужчину, который так отличался от всех, кого я знала.

– Мы пришли, – тихо заметила я. – Вот мой дом.

– Спасибо за прекрасный вечер, Аля, – Любавин взял мою руку и осторожно поцеловал её. Этим он нисколько не смутил меня. Казалось, я стала привыкать к его манерам. Попрощавшись, я вошла в подъезд, прислушиваясь к своему сердцу, как и советовал недавно Артём…

Глава 5

– Какие хорошенькие! Настоящее чудо!

– Если бы не мы с Петей, лежать бы этим чудам в мусорной канаве.

В просторной картонной коробке копошились пятеро щенков неизвестной породы. Я взяла одного собачьего детёныша в ладони, поднесла к лицу, разглядывая его совсем ещё сонные глазки, и его тёплый розовый язычок тут же лизнул мой нос.

Мы находились с Анесской на Петиной даче. Именно сюда отправились мои друзья в тот вечер, когда Артём провожал меня домой. Дача находилась в черте города, была достаточно обустроенной и комфортной. Домик, правда, оказался старым – ветхие половицы поскрипывали под ногами, когда по ним ступали, а в комнатах царила невероятная тишина, нарушаемая мерным тиканьем таких же старых, как и дом, «ходиков».

Агнесска примчалась тогда сюда с Петей после того, как его соседи обнаружили в дачном посёлке выброшенных щенков около мусорных баков. Малыши были совсем не приспособленными к жизни и явно могли погибнуть. Сердобольные пенсионеры услышали писк голодных щенков и почему-то позвонили Пете, зная, что он когда-то подрабатывал в ветеринарной клинике города. И не ошиблись, – рядом с Петром в тот момент рядом оказалась Агнесска, которая тут же поехала на дачу вместе с ним. По дороге ребята купили пакет молока, бутылку с соской и добрых два часа возились поздним вечером с двухнедельными щенками. Накормленные и заснувшие собачьи дети были отправлены Агнессой на передержку к её знакомым за определённую стоимость подобной услуги. Однако вскоре семья отказалась от временного содержания малышей. Супругам требовалось срочно уезжать, и подросшие щенки снова перекочевали на Петину дачу.

В старом доме было тепло и уютно. Коробка со щенками стояла в укрытом от сквозняка месте. Вопрос касался только будущего ухода за ними и последующего определения новым владельцам.

– Я смогу приезжать сюда кормить их. Мне недалеко, – сказала я. – Вместе с Сонечкой и будем сюда наведываться.

Вошедший со двора Петя, услышав мои слова, радостно откликнулся:

– Отлично! Тогда вот ключи. Замок, конечно, иногда заедает, но я сейчас смажу его. Думаю, проблем с открытием двери не возникнет.

– Я добавлю немного средств на питание, – отозвалась Агнесска. – И буду пока подыскивать им новых хозяев. Справимся.

Копошившийся в моих руках упитанный малыш издал довольный писк. Его шёрстка на ощупь была велюровой и очень мягкой. Глядя на подросших щенков, невозможно было поверить, что совсем недавно они были худыми, голодными и несчастными. Положив щенка обратно в коробку, я вышла по скрипучим ступенькам крыльца во двор.

На даче было необычайно хорошо! Неотступно подбирались первые заморозки, и свежий воздух весь пропитался приятной прохладой. В груди возникало невероятное ощущение холодного воздушного потока, который проникал в лёгкие и дарил свежесть. И хотя я не любила холод, пребывание в старом саду сейчас наполняло каждую мою клеточку особым умиротворением и покоем.

С момента, как Артём провожал меня домой, прошло уже немало времени. Периодически мы виделись с ним на лекциях, но ни он, ни я не предпринимали больше никаких попыток к сближению. Наши немногословные разговоры касались поэзии, темы урока, каких-то вопросов, ответов и уточнения различных нюансов стихосложения. Однако мне всё равно нравилось бывать на его лекциях, познавать его поэтическую мудрость и мировоззрение. Эти маленькие крохи позволили мне создать своё собственное представление о Любавине. В кафе я за все эти дни не появлялась, поэтому даже не знала, бывал ли в нём Артём. Дома было слишком много работы и бытовых дел.

– Ну что, девчонки, поехали? – окликнул нас Петя, заводя машину. Действительно, пора было уже собираться, оставив собачьих несмышлёнышей до завтрашнего дня. – Привезу старый манеж, щенкам просторнее будет.

Мы сели с Агнесской в Петину «Тойоту» и покинули уютную дачу.

Последующая забота о щенках отняла у меня всё свободное время. Каждый день я с Сонечкой вместо прогулки отправлялась в чужой старый дом. И с каждым днём всё больше в него влюблялась. Ветхие стены хранили свою историю, я с интересом рассматривала прикреплённые к ним фотографии Петиных родственников, и моё воображение тут же начинало рисовать особенные истории бывших обитателей дачи. Особенно мне нравилось изучать пожелтевшие фотокарточки сороковых годов, на которых были запечатлены красивые молодые люди, глаза которых светились простым людским счастьем и послевоенными надеждами. В моём семейном архиве хранились очень похожие фотографии, как и, наверное, в любой семье. То поколение отличало присутствие радости на лицах, просветлённость в счастливых глазах, не смотря на тяжёлые времена.

Щенки в манеже подрастали и с большим аппетитом лакали приготовленную мной кашу. Особенно обрадовалась появлению новых друзей Соня. Порой она не отпускала схваченного наугад малыша из рук в течение часа, но расставалась с ним без плача под мои настойчивые обещания, что снова увидится с маленькими собачатами завтра. Между тем, Агнесска уже успела определить одного нашего подопечного и продолжала и дальше активно заниматься данным вопросом.

Не смотря на ежедневные поездки на дачу, я продолжала посещать лекции. Любавин, как всегда, необычайно приветливый и обаятельный, был обходителен со всеми своими учениками. Однако казалось, что мне он уделял гораздо больше внимания, чем остальным. «Мне просто кажется», – решала я в один момент, но уже в следующий задумывалась об обратном: «Нет, Любавин явно не ровно смотрит в мою сторону». В то же время, я и сама начинала поглядывать на него уже исходя из совершенно иных собственных мыслей. Более того, это заметил даже всегда равнодушный к моим посещениям курсов Макс.

– Всегда спешишь на свои лекции. Прихорашиваешься. Нет, чтобы дома посидеть. У тебя что, работы нет? – постоянно ворчал он.

Ежедневное ворчание порядком стало меня раздражать. Мне хотелось остаться наедине и писать стихи. Вместо этого, как только какая-либо трогательная строчка приходила мне в голову, Макс грубо одёргивал меня бытовыми вопросами, мешал и всячески старался изменить мои творческие порывы на интерес кухни, заставляя вплотную заняться приготовлением обеда или ужина. После я поняла, что Макс не желает, чтобы мои мысли уносились куда-нибудь далеко – гораздо дальше, чем наш быт. Чтобы во мне присутствовали какие-либо фантазии. Он явно заметил во мне разительную перемену – что я далеко уже не та домохозяйка, думающая о работе, а творчески устремлённая личность, постоянно спешащая на свои поэтические уроки.

Вначале Макс пытался интересоваться моим пребыванием на лекциях, но как только увидел, что об Артёме Любавине я говорю больше, чем того следует, замолкал, а глаза его покрывала тёмная поволока подступающей ревности. Впрочем, во всём, что касалось меня, Макс всегда был своего рода тираном, считающим, что имеет полное право располагать мною во всех смыслах. Даже в творческом развитии. Наблюдая, как я прихорашиваюсь перед зеркалом, спеша в клуб, Макс со злостью вставлял какое-нибудь ехидное, саркастическое замечание. Мне казалось, что ещё немного, и он просто запретит мне ходить на лекции Артёма.

В тот день я прибежала на урок первая, взбудораженная очередной ссорой с Максимом. Глаза мои гневно пылали, и я присела за свой стол, пытаясь усмирить свой бушующий гнев.

– У Вас что-то случилось, Аля? – раздался тихий голос Артёма.

Я отрицательно покачала головой:

– Нет-нет, всё нормально.

– Мне так не показалось, – заметил Артём. – Судя по Вашим глазам.

– А что в моих глазах не так? – улыбнулась я.

Артём присел на соседний стул, пристально вглядываясь в мои зелёные очи.

– О, в них можно увидеть много всего разного-преразного. Боль, злость, надежду, любовь, нежность. Целую гамма чувств…

– Неужели?…

– Вот губы Ваши тронула сейчас улыбка, и глаза тут же поменяли свой оттенок. В них мелькнула искра, и вот она уже разрастается, становиться больше и больше. Глаза начинают сиять.

– Вы большой знаток женских глаз, – улыбнулась я.

– Кто бы сомневался! – улыбнулся в ответ Артём.

В этот момент в класс вошли ребята. Артём встал.

– Хорошего Вам вечера, Аля.

После лекции мы столкнулись с ним в дверях.

– Аля, Петя просил передать Вам ключи от дачи. Он забыл оставить их в условленном тайнике. А ещё просил обязательно навестить сегодня голодных подопечных.

К слову сказать, тайником служил старый почтовый ящик, прибитый к ветхому дачному забору.

– Вас подвезти? Дача далеко? – добавил Артём.

– Не слишком. Но поехали.

Мы вышли с ним из клуба, и Любавин повёл меня к своей припаркованной невдалеке машине. Присаживаясь на переднее сиденье, я прислушалась к своему бьющемуся сердцу и украдкой залюбовалась лицом Артёма. Оно определённо мне очень нравилось.

Глава 6

Тёплый язычок щенка приветливо лизал ладонь Любавина. Я наблюдала за улыбкой Артёма, за его невольно подрагивающими пальцами от интенсивных движений щенячьего языка и думала о собачьей преданности и доверии к людям. Только собаки могли любить абсолютно безусловной любовью, смотря в глаза, положив голову на колени, и ждать своего хозяина к концу рабочего дня.

– Если бы в каждом из нас было процентов пятьдесят от Хатико… – словно услышав мои мысли, тихо произнёс Артём. – Какие же люди порой… хуже собак. Намного.

Голос его звучал чуть слышно, боясь нарушить неожиданно возникшее содружество между человеком и маленьким представителем животного мира. В тихой и размеренной тональности сказанных Артёмом слов ощущалась глубоко скрытая тоска, которую трудно было даже назвать печалью. В ней таилось всё когда-то пережитое, словно заснеженная память былых потерь, предательств и несправедливости вдруг неожиданно вырвалась наружу под воздействием простого, но такого необычного доверия животного к незнакомому человеку.

– Бывают и редкие исключения, которые всё же встречаются в жизни… – негромко отозвалась я. – У памятника Хатико влюблённые назначают встречи. И читают друг другу стихи. Весьма подходящее место.

– Исключения – это про нас с Вами? – улыбнулся Артём, заглянув в мои глаза.

Его неожиданный вопрос и пытливый взгляд невольно смутил меня. Я растерянно не знала, что ответить под этим пристальным взглядом. То ли направить свой ответ в поэтическое русло тонких проявлений чувственности всех влюблённых в мире, то ли остановиться на настоящем конкретном моменте. Мне показалось, как бы со стороны, что в тихой комнатке старой деревянной дачи двое взрослых людей говорят сейчас о самом важном. В результате я промолчала, безмолвно соглашаясь с выводом Артёма.

Любавин осторожно положил пушистое тельце щенка в манеж и направился к камину. На дворе стоял декабрь, поэтому первым делом Артём хорошенько растопил старый, запылённый камин на даче. Уже через несколько минут разгоревшиеся поленья весело потрескивали, а сам дом наполнился приятным уютом и теплом.

Артём сел на выцветший половик на полу и протянул свои руки к камину. Мужские плечи немного ссутулились, от этого вся его фигура выглядела необычайно трогательно. Сразу же возникло желание подойти и обнять этого печального человека, которого не жаловала жизнь, резко поменяв привычный обыденный уклад на зарешёченное «царство» небытия. Можно было только предположить, что творилось там за колючей проволокой зоны, что происходило в душе и во внутренних ощущениях Артёма, когда он впервые попал в камеру. Я прекрасно осознавала, что никакие публикации, книги или стихи о жизни арестантов никогда не смогут передать всей людской боли справедливого, но злобного в проявлении этой справедливости тюремного мира.

Направившись к одинокой фигуре у камина, я устроилась рядом и просто взяла его за руку. Пальцы Артёма слегка сжали мои, и в этот момент я знала, что он, безусловно, верно понял мой жест.

– Это боль… – тихо произнёс он, глядя на осторожные языки пламени в камине.

– Вы умеете читать мысли?.. – чуть слышно отозвалась я.

Артём повернул ко мне лицо и серьёзно, с убеждением ответил:

– Я умею читать мысли.

– Настоящий волшебник? – слегка улыбнулась я.

– Хм… Это не так трудно, если чувствуешь человека…

Какое-то время мы молча сидели у камина на полу, наблюдая, как огонь ласкает сухие поленья. Наконец я негромко произнесла, обобщая все обоюдные ощущения от разговора и его воспоминания о былом.

– Ожидание сильнее надежды. Человек способен ждать, даже когда нет никаких надежд.

– Это вряд ли… В утраченных надеждах присутствует дыхание смерти…

Я встала, чувствуя, как горло перехватил комок, и отошла, оставив Артёма наедине с самим собой. Невозможно найти подходящих слов, полностью ощущая чужую боль. Ведь Артём стал мне уже достаточно близок своими стихами, которые, как мне показалось, открывали его душу. Спустя время Любавин тоже поднялся, словно сбросив, наконец, с себя всю тяжесть и оставив свою горечь разыгравшемуся пламени.

На обратной дороге мы молчали. Каждый из нас не хотел нарушать то, что сблизило двоих у камина на старой даче. Но я была уверена, что Артём вёл машину с лёгким сердцем. Пламя камина забрало его нахлынувшую печаль. Пусть не навсегда, ведь невозможно всё вычеркнуть из прошлого, переписать заново, но огонь, как и вода, способны на многое.

Дома меня ждало очередное раздражение Максима от позднего возвращения домой. Я смотрела в глаза мужа и видела в них только ярость. С возникновением Артёма в моей жизни я совсем по-другому стала воспринимать Макса. Всё больше я задумывалась о том, что он далёк от моих творческих интересов и увлечения поэзией. Мне даже вспомнилось, как когда-то очень давно, однажды после нашей свадьбы, во время прогулки по рынку, Макс наотрез отказался купить мне небольшой томик Ахматовой в мягком переплёте. В те времена не было интернета, и единственной возможностью слиться со стихами моего любимого поэта была только покупка книги. Однако все деньги были у Макса, и он решительно отказывался их тратить на приобретение совсем недорогого томика. В результате мы поскандалили, но, в конце концов, Макс с большим раздражением купил мне, по его мнению, совершенно ненужную вещь. В тот вечер я с особым чувством счастья держала в своих ладонях томик Ахматовой, погружаясь в такие, знакомые и близкие мне строки. Спустя много лет мне по-прежнему дорог потрёпанный томик со стихами классика, хотя я давно уже стала читать Ахматову в интернете. Всякий раз, делая уборку на полке, я брала книгу в руки и вспоминала неприятную ситуацию её приобретения. Больше я никогда не просила Макса купить мне сборник стихов интересующего поэта. А с появлением в доме интернета возможность читать не только стихотворения, но и разнообразную публицистику стала для меня доступной.

Гневные нападки Макса вызвали во мне ответные негативные эмоции. Мы, как обычно, сильно поругались и наговорили друг другу слишком много гадостей. В итоге я в ужасном настроении отправилась в комнату, к кроватке, в которой спала Сонечка. Иногда мне казалось, что лишь улыбка моего ребёнка и смотрящие с любовью карие глазёнки дочки только и спасают меня от отсутствия взаимопонимания в семье. Сонечка беззаботно спала в своей кроватке, положив кулачок под щёчку. «Настоящий спящий Ангел» – подумала я, любуясь малышом, который даже не подозревал, какие страсти только что бушевали на нашей кухне.

Впрочем, на следующий день всё было как обычно. Отличительная особенность Макса не акцентировать своих ощущений и мыслей на постоянных скандалах вновь привела к тому, что разговор между нами протекал вполне мирно в это утро. Затем я занялась работой, пока звонок по телефону не отвлёк меня. Звонила Ариша – девчушка с конопушками, посещающая со мной курсы по литературе.

– Алечка, милая, срочно надо пойти в старую библиотеку за одним альманахом. Это в ту, которая на Кузнецкой, а не на Иванова.

Ариша сказала мне название нужного сборника, и я пообещала непременно отправиться сегодня в старую, забытую посетителями библиотеку на Кузнецкой.

Уже ближе к вечеру, приготовив ужин своим домашним и оставив Соню на попечение Максима, я отправилась в нужное мне место. По дороге я думала об Аришке, её задорных стихотворениях и весёлом нраве. Вся поэзия этой молоденькой девчушки с веснушками на лице отражала её оптимизм и добродушный характер. Ариша была хорошей приятельницей Пети, – казалось, что эта парочка везде присутствует вместе. Перед моим выходом Макс, как обычно, язвительно заметил, что я вся поглощена заботами своего литературного клуба. Стараясь не сорваться в ответ, я быстро выскользнула из квартиры.

В помещении библиотеки царили полнейшие тишина и покой. Деревянные стеллажи хранили свои книги, словно священную реликвию. Я проходила по рядам, отыскивая нужный альманах, стараясь не нарушить величия многочисленных изданий. Здесь хранились мысли, ощущения, мечты, сомнения и выводы. Сборник оказался на самом верху стеллажа.

– Сейчас я Вам помогу, – отозвалась из соседнего ряда хранительница библиотечных книг – милая и приятная дама в очках.

Она вынырнула из глубины помещения со стальной стремянкой, ловко установила лестницу и вознамерилась самостоятельно забраться на самый верх.

– Нет, нет. Я сама, – остановила я женщину и стала взбираться по ступенькам. Неожиданно вспомнилась наша кованая лестница перед входом в арт-кафе и ситуация с моей вывихнутой лодыжкой. На мгновение я даже почувствовала то осторожное прикосновение руки Артёма к своему локтю.

Оставив меня, библиотекарь ушла. Достать альманах на полке оказалось непросто. Я перебирала томики и даже не успела заметить, как небольшая книга в мягком переплёте с лёгким шорохом раскрывшихся страниц упала на пол. Ну вот, теперь придётся спускаться по стремянке, поднимать упавшую книгу и возвращать её на место. Я с досадой взглянула вниз. Достав, наконец, нужный Аришке сборник, осторожно спустилась по неустойчивой лестнице и подняла упавший том.

Интерес заставил перевернуть обложку и прочесть имя автора и название «Артём Любавин. «Возвращение». Мои глаза буквально вцепились в начальные строки повести.

Глава 7

«… в истории одного человека заключена история всего человечества»

П. Коэльо

«Я помню всё…

Это расскажу я далеко не всё, из того, что он мне рассказывал, к тому же на некоторые важные эпизоды мне не хватило литературных способностей для описания, кое-что я сознательно упустил, – не то, чтобы счёл их несущественными, просто… они выпадали из рамок именно этого повествования. Может быть, в другой раз. Если случится оказия.

…Я познакомился с ним в колонии строгого режима. Срока наши отличались не намного. Я сидел за убийство, а у него был целый «букет» – несколько эпизодов похищения и вымогательства, квартира, – одно из громких раскрытых преступлений начала нового века в Москве. Громким оно стало, благодаря публикациям в Интернете и в одном из популярных периодических изданий страны, хотя, на мой взгляд, не должно было иметь такого резонанса, – чудили и поболе, – разве что личности потерпевших способствовали тому, чтобы о преступлениях заговорили. Он вообще имел склонность к жизни по известному принципу: красть, так миллион, спать, так с королевой. У меня это вызывало уважение, если не сказать лёгкую зависть. Но и кроме этого максимализма в поступках, его было за что уважать.

…Внешне непримечательный, не в плане того, что лицо у него было заурядным, напротив, такие лица, с тонкими чертами какой-то врожденной интеллигентности, нерусскости, что ли, запоминаются, как правило, надолго, а непримечательный – по причине своей незаметности в массе, умению не выпячиваться, держаться до поры, как бы, со всеми. Но стоило встретиться с его цепким и внимательным, прожигающим взглядом, становилось понятным, что этот дядька не так прост, как кажется, и каким ему, наверное, хотелось казаться самому – простодырым оптимистом. Глаза его выдавали.

Он жил какой-то своей, внутренней жизнью и, казалось, был вполне её удовлетворен, не обращая внимания на стеснённую свободу и необходимость подчиняться; он воспринимал реалии как данность. Можно было подумать, что он человек глубоко верующий, относящийся к наказанию покорно, как и подобает страстотерпцам, но я знал, что это не так, что он далёк от Бога, как и я. Более того, он считал, что поскольку религия есть выдумка людей властолюбивых, то её задача – подчинение, ограничение свободы, воспитание и мобилизация послушной массы. Его Богом была его совесть, его представления о жизни, его «понятия», – то хорошее, что жило в нём, в его душе. Другого Бога он не признавал, но и атеизма не пропагандировал – ведь какой-то Бог нужен каждому. Агностик, словом.

Он был старше меня лет на семь или восемь, но выглядел моим ровесником. Среднего роста, сумевший сохранить юношескую стройность и такую же подвижность; седина тронула его волосы не столь обильно, как мои, морщины не избороздили смуглого и чистого лица, а улыбка была открытой и приятной. Но когда появлялась, не совсем шла ему самому, удивительным образом проявляя его подлинный возраст, обнажая прокуренные, сжелта, зубы. В общении он был человеком эмоциональным, порывистым, зачастую чрезмерно, в особенности с теми, кого он допускал к себе поближе, кому доверял в той степени, в которой возможно доверять человеку в лагере. Если его что-то по-настоящему волновало, он становился многословным, говорил быстро, чувствовалось, что мысли опережают слова, что нервная система у него расшатана, голос в такие моменты у него начинал дрожать, и становился на полтона выше. Он не нравился мне таким. Мне импонировала его степенность, здравость рассуждений, точность формулировок и редкая объективность в оценке событий, ту самую, которую принято называть справедливостью. Отмечу, что спокойным в речах своих он бывал только тогда, когда не позволял эмоциям захлестывать его. Увы, жизнь в зоне раз за разом подтасовывала нам ситуации, которые оценивать спокойно было тяжело, не говоря уже о деятельном участии в них. Да и стоит ли вообще говорить о том, что тебе безразлично: будь то реальность или воспоминания, – словоблудие получается, не более.