Сердце Дракона

Светлана Серов

Сердце Дракона

Глава 1. Пробуждение

Джоди тихо вздохнул во сне и начал просыпаться. Его сознание томительно скользило между туманной линией, отделяющей сон от яви. Он лежал с закрытыми глазами и чувствовал, как сон медленно отпускает его. Ему казалось, что он плывет в тягучем теплом воздухе, не ощущая, где верх, где низ, и вся его сущность растворяется в глубоком пространстве как растворяется кусочек льда в горячей воде. На душе его было спокойно.

Прошло несколько минут, и наконец явь завладела им полностью, вытеснив из мозга сладкую, мягкую дремоту.

Джоди напряг свою память. Он не мог вспомнить, где он находится и кто он такой. Он искал хоть какое-нибудь событие, за которое можно было бы зацепться, но тщетно – память расстилалась перед ним недоступная и непроницаемая, как море.

Это не испугало его.

«Сейчас я открою глаза и все вспомню», – сказал он себе.

Он осторожно открыл глаза.

Перед ним была большая комната, которая плавно покачивалась. За прямоугольным окном виднелось жгуче синее небо. Солоно пахло морем. Морской воздух щекотал и освежал ноздри, и хотелось вдохнуть его побольше, чтобы соленая взвесь вошла в грудь.

Джоди силился вспомнить хоть что-нибудь, но все было тщетно. Он не мог вспомнить ни кто он, ни откуда, ни где он находится. Все, что он помнил – это то, что его зовут Джоди Асадзе, и что 7 мая ему исполнится 8 лет.

Больше ничего. Память оставила его.

«Может быть я все еще сплю», – подумал Джоди и слегка приподнялся на кушетке.

Перед ним была каюта корабля. Она была отделана резными панелями из темно-красного дерева, обтянутыми посередине кусками синей кожи. В окно высокого прямоугольного окна фрегата били жаркие лучи полуденного солнца. Теплый воздух наполнял скрип снастей, и снаружи доносились голоса людей.

Джоди сел на кушетке.

«Кто же я такой?» – подумал он, без страха, скорее с любопытством.

Вдруг дверь распахнулась, и в каюту неторопясь вошел человек. Он был высок и гладко выбрит. Черный камзол подчеркивал его статную фигуру, а расстегнутая верхняя пуговица на вороте камзола придавла всему его виду элегантную небрежность.

– Здравствуй, Джоди, – негромко сказал вошедший господин.

– Здравствуй, – ответил Джоди, – Где я?

– Ты среди друзей, – ответил ему человек в черном камзоле.

Через три месяца, ранним июльским утром от борта фрегата «Орилья» отчалила голубая лодка. На веслах сидел человек в китайском сюртуке, застегнутом на все пуговицы, и китайской шапочке с кисточкой. На корме лодки съежилась фигура маленького мальчика в белой рубашке и темных штанах. Мальчик обернулся и увидел, что «Орилья» поднимает паруса.

Шел июль 1721 года. Голубая лодка, минуя порт, плыла к берегам Санкт-Петербурга.

Глава 2. Сон

Первый помощник статс-секретаря Его Величества, доверенное лицо государя, богатый наследник, любимец женщин, ценитель лошадей и искусств, обладатель богатейшего гардероба и двухсотрублевогопарика Ганс Иоганнович Штрухенбах сидел в просторном кабинете собственного дома, расположенного почти в самом центре Санкт-Петербурга. Перед ним лежал лист бумаги. Он сочинял вирши.

Уме недозрелый, плод недолгой науки!

Покойся, не понуждай к перу мои руки:

Не писав летящи дни века проводити

Можно и славу достать, хоть творцом не слыти.

Ему определенно нравилось написанное. Он вздохнул, откинул перо и потянулся.

Был жаркий июльский день. Окно было распахнуто, и белые легкие занавески слегка вздувались. Маленькие настольные часы, обрамленные темным деревом, показывали три.

«Однако, пора» – подумал Ганс.

Гансу было тридцать три, но он казался моложе своих лет. Сильный, стройный, он выглядел совсем молодым мужчиной. Его высокий лоб и чуть близко посаженные глаза придавали его лицу значительный вид. Черты лица были тонкие, но резко очерченные. Темные густые волосы были зачесаны назад. Чуть выше верхней губы у него красовались недлинные усики – узкие и ровные, как две палочки.

– Черт! – сказал Ганс и прихлопнул комара на шее. Разглядывая красное пятно на своих пальцах, он пробормотал:

– Проклятый сон…

Сказав это, он тут же, правда, перекрестился, вспомнив, что сон был все-таки о святых материях.

…Сегодня ночью ему снилось, что он идет по солнечному лесу. Вокруг порхали бабочки и бегали звери, совершенно его не боясь. Он вышел из леса на поляну и увидел всадника на белом коне. Всадник был в красном плаще поверх серебряных лат и держал в правой руке копье. Когда он приблизился, Ганс понял, что перед ним святой Георгий Победоносец. Он преклонил колено, но всадник знаком приказал ему подняться.

– Ты найдешь мальчика, – сказал Святой Георгий, приставив копье к шее Ганса, – Лет ему будет от шести до шестнадцати. Узнаешь его по необычайности его, ибо второго такого не найти…

Ганс проснулся и выпил воды. «Приснится же такое», – подумал он.

В течение дня он забыл о сне, но вот проклятый комар опять напомнил…

Гансу надо было идти. Застегнув камзол и повязав шпагу, он одел свой бесценный парик, который был очень примечателен. Парик был мечтой и завистьюлюбого придворного. Он не топорщился как другие парики, крупные кудри его спадали на плечи ровнои аккуратно. Казалось, что это естественные его волосы. Парик по специальному заказу был доставлен с Голландии и обошелся Гансу в двести рублей.

Через несколько часов выйдя со службы, Ганс зашел в гости к молодой вдове дворянина Терехова. Напоив гостя чаем, Любовь Васильевна предложила ему подняться в ее светелку, чтобы посмотреть икону Божией Матери, привезенной ей недавно из Москвы. Ганс с удовольствием исполнил ее просьбу, и для домашних показалось, что он задержался там черезчур долго. Тем не менее, со свидания он вернулся очень довольный. Придя домой, Ганс сел читать. Любимый Мильтон успокаивал его и настраивал на философский лад.

Ганс заснул поздно ночью.

Ему снова снился тот же сон.

…Только на этот раз поляна и лес вокруг были серыми и унылыми. Небо было затянуто темными тучами, и холодный ветер бил в спину.

Всадник на белом коне подъехал к нему с копьем на перевес. Он приставил копье к шее Ганса, так, что ощутимо стало холодное дыхание его, и властно сказал:

– Ты должен найти мальчика, который ни на кого не похож, и представить его государю. Государь должен посадить его по правую руку от себя, ибо мальчик этот царских кровей, и Отец войдет вместе с ним…

Проснувшись, Ганс крепко задумался, но идти к государю с такой безделицей, как сон, даже если это сон о святых материях, он все-таки не решился. Он больше не смог заснуть и весь следующий день ходил нервный и немного угрюмый.

Вечером на ассамблее в доме графа Шувалова он был отрешен и вел себя не совсем учтиво с сидящими рядом дамами. Мучины играли в шахматы, дамы щебетали, а Ганс молча сидел у своей тарелки и пил вино.

На следующую ночь Ганс боялся заснуть, а когда забылся тяжелой дремотой, ему снилось, что стоит он на узкой тропе горного ущелья.

…Всадник на белом коне, появившийся из-за скалы, приставил копье к его шее и сказал:

– Передай государю – кровей он царских и более всего на свете боится диктоптеров.

И всадник так надавил копьем на шею Ганса, что ему стало трудно дышать. Задыхаясь, он проснулся…

Утром Ганс поехал на Санкт-Петербурские королевские верфи в надежде застать там царя. Государь был занят, и Гансу пришлось долго ждать. Наконец, царь освободился, и они прошли в каюту. Это была небольшая прайвит-комната для совещаний и частных встреч.

Ругая себя и боясь гнева государя, Ганс рассказал ему про все свои сны. Государь не прерывал его и во время рассказа молча ходил по каюте широкими шагами. Когда Ганс закончил, царь остановился против него.

– Мне снился тот же сон, – сказал он, наконец.

– Но.., – начал Ганс и умолк.

– Ты найдешь мальчика, – сказал государь и вышел.

Их разговор был услышан. На нижней палубе недостроенного корабля, прямо под полом каюты, притаился забредший туда боярин Гаврила Афанасьевич Рыков.

Он спустился на нижнюю палубу в поисках целкового, непонятно как выкатившегося из кармана. Доверить кому-то поиск рубля он не решился, ибо украдут и скажут, что не нашли. Поэтому он, пыхтя, самолично полез на нижнюю палубу.

Палуба была пуста. Шаря в полутьме, Гаврила Афанасьевич вдруг услышал голоса у себя над головой. Один голос явно пинадлежал государю, второй был неизвестно чей.

Гаврила Афанасьевич вслушивался, но слов было не разобрать. Тогда он, стараясь не шуметь, приставил валяющуюся на палубе лестницу к потолку и, пыхтя, полез наверх.

Если он будет застукан, беды не миновать, он это понимал. Но если что боярин готов был отговориться тем, что, как смотритель фрегата, он самолично проверял крепления на бимсах.

Боярин успел во-время и услышал почти весь разговор.

«Ванечка» – подумал он.

В поисках значения слова «диктоптер» Ганс перерыл все библиотеки своих знакомых. Ничего похожего он не нашел. Не сдаваясь, Ганс вооружился геральдикой. Он выписал всех детей знатного рода и интересующего возраста и стал проверять каждого на наличие царской крови. Таких оказалось очень много. Ганс зашел в тупик.

Под предлогом того, что по указу царя в городе открывается школа для дворянских детей, он стал объезжать боярские и дворянские дома и знакомиться со знатными отпрысками. Ничего особенного он не обнаружил – обыкновенные дети, симпатичные и не очень, смышленые и глуповатые, долговязые, невысокие, испуганные, воспитанные и не совсем.

После двух месяцев поисков, немного отчаившись, он встретил на улице боярина Рыкова.

– Почему не захаживаешь к нам, Ганс Иоганович? – спросил Гаврила Афанасьевич, кланяясь и улыбаясь из-под огромного парика, – С сынком бы моим познакомился, Ванечкой. Очень необычный он у меня. Скоро представлять государю его хочу, да вот как не знаю. Совета твоего испросить желаю…

– Необычный? – не подавая виду, что он заинтересован, спросил Ганс, – А в чем же он необычный?

– Господа нашего любит превыше всех сил. День и ночь молится. Его даже монастырские уважают, сам игумен в гости к нему приходил. А духовник его отец Сергий говорит, что редкое благо это – иметь такую праведную душу, да еще в такие младые лета.

– А сколько ж лет ему,– спросил Ганс.

– Четырнадцатый пошел, – ответил Рыков.

– Ну что ж, – сказл Ганс, стараясь не высказывать интереса, – Жди меня в субботу в гости.

Перед визитом к Рыкову он тщательно проверил Ивана на геральдику. Выходило, что Иван был двоюродным внучатым племянником Наталии Нарышкиной, матери государя. Хоть и с натяжкой, но царского рода.

Через три дня Ганс отправился к боярину.

Семья Рыковых жила в огромной двухэтажной избе, крытой на новый манер черепицей. Дом окружал добротный высокий забор с широкими массивными воротами. Ворота были распахнуты. Двор был большой, просторный, и по нему бегали утки и куры которыми управляла босая девка-птичница в цветастом сарафане. Челядь сновала по двору, из конюшни доносился стук молотка.

Ганс обнаружил, что его встречают как дорогого гостя. Гаврила Рыков, одетый не по-домашнему, а в камзол, сам выбежал ему на встречу и завел в дом.

В просторной горнице был накрыт стол – видно было, что Ганса ждали. Помимо гуся, фаршированного яблоками и гусиного паштета на столе стояли оливки, сыры, холодец и с горкой большая тарелка румяных пирожков с мясом.

Кроме Гаврилы Афанасьевича Ганса встречали двое его сыновей – старший, двадцатидвух лет от роду, здоровенный Дмитрий, более известный Гансу как Митька Рыков, и бледный, несколько долговязый светловолосый подросток Иван. Оба были в современных камзолах, и худой Иван едва доходил макушкой до подбородка высокого, мощного своего брата.

Церемонно раскланявшись со всеми и познакомившись с Иваном, Ганс сел за стол.

Иван сидел за столом прямо, будто спицу проглотил. Ел он неторопливо и мало, и жевал медленно. Глаза он старался держать опустивши долу, как подобает отроку.

– Говорят, Иван, в богословских науках ты сильно преуспел? – спросил Ганс, – Сие похвально.

– Библию читаю, и от чтения ея свет сердца возгорается, – тихо ответил Иван, все так же держа глаза долу.

– Похвально, – сказал Ганс, – В таких младых летах праведность блюсти – это не каждому под силу…

– Я стараюсь, – сказал Иван и перекрестился.

– Набожный он у нас, – доложил Митька Рыков, жуя пирожок, – А в кого набожный такой – не понять.

– А тебе, братец, тоже молиться бы побольше пристало, – смиренно сказал Иван, – Вон и лампадка у тебя в светелке не горит, я третьего дня заметил…

– Да на что мне лампадка, – отозвался Митька, – Я и без лампадки помолюсь. А ты, тятя, своим диктоптером совсем его с ума сведешь. А он у нас и так чокнутый.

При этих словах Ганс чуть не подавился куском гуся.

– А что такое диктоптер, – спросил он, откашливаясь и стараясь не показать интереса, – Слово-то какое-то необычное…

– Истязание плоти это, – ответил с легким вздохом Иван, – Тятеньке сон приснился. Сам святой Георгий Победоносец повелел во сне сплести три розги вместе и сделать из оных плеть, и плетью той истязать плоть по первым числам каждого месяца. Мучительно, но для души полезно.

– Истинно, истинно, – подтвердил Гаврила Афанасьевич, – Сам Святой Георгий явился мне во сне с указанием…

– Во-во, – не унимался Митька, – он у нас, Ганс Иоганыч, и так с приветом немножко, а тут тятенька ему диктоптеров придумал…

– Уймись, оглашенный, – строго прикрикнул на сына Гаврила Афанасьевич, – Мы еще все гордиться будем, что родственниками Ванечке доводились.

Следущего дня Штрухенбах доложил государю, что нашел мальчика.

Царь выслушал Ганса молча.

– Значит, юный богомол… – сказал он задумчиво, – Иного я и не ждал. Но делать нечего. Зови его с отцом в пятницу вечером. Скажи – наслышан много, познакомиться желаю. Там посмотрим…

Глава 3. Встреча

Ибрагим Петрович Ганнибал, инженер-поручик бомбардирской роты, любимец государя, арап по происхождению, шел по городской площади нового города Санкт-Петербурга. На нем был голубой с темным рисунком камзол и высокие, выше колен ботфорты на квадратных низких каблуках. Левая рука его небрежно лежала на рукояти зачехленной в кожаные ножны шпаги.

Ибрагим не был великаном. Скорее можно было сказать, что он среднего роста, но он был статный и поджарый. Парика он не носил, темное лицо его обрамляли собственные длинные чуть вьющиеся волосы. Нос его был прямой и немного крупный, но он ни в коем случае не портил его, напротив, вместе со слегка выдающимся вперед подбородком придавал лицу волевой и решительный вид.

Был прохладный сентябрьский день. Солнце светило, но уже не грело так, как раньше. Торговец на углу площади выкрикивал громко:

– Пирожки, пирожки, налетай, разбирай! Полушка штучка, десять кучка!

Вдруг Ибрагим услышал позади себя тонкий детский голос:

– Подайте сирому, убогому, слепенькому…

Он обернулся. Перед ним стоял мальчик лет семи-восьми с протянутой рукой и крепко зажмуренными глазами. Одну ногу мальчик волочил по земле.

– Ты встань прямо, – сказал Ибрагим с улыбкой, – И я подам тебе копеечку.

Голос у него был сильный, глубокий, и в то же время волевой.

Услышав этот чарующий голос, мальчик вздрогнул, но глаз не открыл.

– Ишь ты, какой хитрый, – возразил он звонко, – Если я встану прямо, я перестану быть слепеньким и убогоньким, и ты не дашь мне копеечку!

– Встань прямо и открой глаза, – повторил Ибрагим настойчиво, – Я дам тебе копеечку. Я обещаю.

Мальчик секунду поколебался, но потом выпрямился, подтянул левую ногу, раскрыл глаза и взглянул прямо в лицо Ибрагиму.

«Все, – подумал Ибрагим, – Сейчас он испугается и убежит».

Но мальчик не испугался. Он изумленно и достаточно бесцеремонно рассматривал Ибрагима, пока, наконец, не спохватился и спросил:

– Ты – капитан?

– Я – инженер-поручик. Я строю корабли, а не командую ими.

– Я знал одного капитана, – сказал мальчик, – Это был настоящий капитан, и у него был свой корабль.

Ибрагим тоже разглядывал мальчика.

Мальчик, стоящий перед ним, был хрупкий и не очень высокого роста. Одет он был в тонкого и дорогого хлопка, но уже видавшую виды и немного несвежую рубашку и голубые штаны. На ногах его были кожаные туфли. Бледную кожу мальчика оттеняла шевелюра пышных темных волос, немного длинных и слегка спутанных. Но удивительнее всего были его темно-синие глаза, в которых, казалось, отражалось глубокое небо.

– Как тебя зовут, – спросил Ибрагим.

– Джоди. Джоди Асадзе, – ответил мальчик и слегка поклонился, – А тебя?

– Меня зовут Ибрагим Петрович Ганнибал.

Вообще-то Ибрагим спешил. Ему надо было успеть к своему другу Гансу Штрухенбаху. У Ганса он должен был взять чертежи, которые оставил на проверку, и успеть на встречу к государю. Но казалось, он все забыл.

Они медленно шли с Джоди по городской площади.

– Твоя шпага настоящая? – спросил Джоди.

– Конечно, – ответил Ибрагим, улыбаясь ему с высоты своего роста.

– А ты драться на ней умеешь?

– Джоди, если б я не умел на ней драться, я бы ее с собой не носил, – сказал Ибрагим своим бархатным, низким голосом.

– Ну да, ну да, – сказал мальчик и засмеялся.

Ибрагиму понравился его смех, легкий и беспечный. Он чувствовал симпатию к этому невесть откуда взявшемуся мальчишке со странным именем, идущему справа от него. Ему нравилась его раскованность и открытость, и в то же время какая-то внутренняя грация, забавная и трогательная в таком маленьком теле.

– А зачем тебе копеечка? – вдруг вспомнил Ибрагим

– Я хочу купить пирожок, – ответил мальчик, спохватившись.

Ибрагим терялся в догадках. Мальчик был явно не из крестьян, и совершенно не похож на побирушку. Что заставило просить его милостыню, да еще таким забавным способом?

– Почему ты не попросишь деньги у отца? – осторожно спросил Ибрагим.

– У меня нет отца, – ответил мальчик и вздохнул, – У меня никого нет.

– Где же ты живешь? – удивился Ибрагим.

– У китайца… Китаец давал мне рис, но потом он сказал, что человек может без еды прожить тридцать дней. Но я только два дня смог…

– Постой, постой, – сказал Ибрагим, – Ты хочешь сказать, что ты два дня не ел?

– Ел, – неохотно ответил мальчик, – Траву там… всякое…

Ибрагиму было почти тридцать. Он считал, что многое повидал в жизни. Он путешествовал с царем и своим покровителем государем Петром Алексеевичем в качестве его секретаря и доверенного лица с Великим Посольством. Он участвовал в Войне четвертого альянса на стороне французов и был тяжело ранен. Он не раз подвергал свою жизнь опасности. Трижды он дрался на дуэлях и каждый раз выигрывал. Он был, что называется, примерным офицером. Но услышав откровение Джоди про траву, он немного заволновался.

– Пойдем, – сказал он, – Пойдем покупать тебе пирожок.

Он быстрым шагом направился к торговцу. Мальчик едва успевал за ним. Иногда он останавливался и расставлял руки в стороны.

– Что ты делаешь? – удивился Ибрагим.

– У меня земля из-под ног упрыгивает, – объяснил Джоди, у которого время от времени кружилась от голода голова.

Они подошли к торговцу в длинном крестьянском кафтане, на животе которого, с перекинутой через шею толстой широкой лентой, расположился лоток с румяными пирогами, накрытыми куском чистой рогожи.

– Сколько стоит пирожок – спросил Ибрагим, протягивая копейку.

– Полушка, господин, полушка, – ответил торговец.

– Я два возьму, хорошо? – оживился Джоди.

– Нет, сказал Ибрагим, – Если ты давно не ел, то сразу есть много нельзя.

Джоди с послушным вздохом положил один пирожок на место. Потом, неожиданно повернувшись к торговцу, он надменно бросил ему:

– Сдачи не надо.

Ибрагим поперхнулся. Когда они отошли, он удивленно спросил:

– Почему сдачи не надо?

– Потому что он не давал мне пирожок, когда я у него просил, – ответил Джоди, – Пусть теперь подавится своей копейкой.

«Странная месть», – подумал Ибрагим, только что в мгновение ока потерявший благодаря мальчику три полушки.

Джоди осторожно ел купленный ему пирожок, который оказался с капустой, и исподтишка разглядывал своего нового знакомого. Ему нравилось в нем все. Темная кожа, которую он определил как «очень смуглую», его подтянутая фигура, его уверенность, его ободряющая улыбка, внимательный взгляд темных глаз из-под немного низких и немного густых бровей. И очень нравился его глубокий, сильный, чарующий голос. Джоди чувствовал необъяснимое доверие к этому человеку. Ему хотелось взять Ибрагима за руку, но он резонно решил, что это будет чересчур фамильярно.

Недалеко от них остановилась карета, запряженная парой белых лошадей. Лакей открыл дверцу, откинул ступеньку, и из кареты появилась мужская нога в белом чулке и рука в пышных кружевах. Затем, чуть пыхтя, наружу вылез тучный мужчина в большом светлом парике.

– Ибрагим, душа моя, где ж ты пропадаешь, – закричал он, направляясь к Ибрагиму, – Тебя государь уже два часа ищет!

Он небрежно, по-барски оттолкнул Джоди и приобнял Ибрагима за плечи.

– Постой, постой, Михаил Алексеевич, – ответил Ибрагим недоуменно, – Зачем я понадобился государю, да еще так срочно? Он ждет меня к трем часам на верфях, а сейчас только полдень.

– Не знаю, в чем срочность, Ибрагим, но велено разыскать и доставить тебя немедля. Идем же скорее, – и он, подхватив Ибрагима под локоть, потащил его к карете.

– Подожди, – сказал Ибрагим, вспомнив о Джоди и освобождаясь от объятий. Он оглянулся в поисках мальчика, но Джоди нигде не было. Он словно растворился в толпе.

– Подожди, Михал Алексеевич, – повторил Ибрагим, – Тут мальчик был, маленький такой, лет семи-восьми. Ты не видел его?

– Какой мальчик? Ты с ума сошел? Хочешь гнев государя на свою голову? Идем же скорее, – и он почти силой затащил Ибрагима в карету.

Весь день Ибрагим был немного потерянный. Мальчик не шел у него из головы. Он отдавал приказы, сверял чертежи, разговаривал с государем и подчиненными, но мысли постоянно возвращались к Джоди. Вечером он направил коня не к своему дому, а на городскую площадь, где утром этого дня они встретились с мальчиком.

Вечерело. Какой-то босой мальчишка гонял гусей по лужам. Приманив его, Ибрагим спросил, не слезая с лошади:

– Ты знаешь, где живет китаец?

– Это тот, что колдовством промышляет, – живо отозвался мальчишка, – А как же не знать, знамо дело, знаю, – и он солидно шмыгнул носом.

– Проводишь меня до него? – спросил Ибрагим.

– Э-э-э-э… Мне мамка после вечерней дома быть велела…

Ибрагим кинул ему полушку, которую мальчишка поймал на лету:

– Подождет мамка, – сказал мальчишка, – Я провожу, господин. Езжай за мной, – и он побежал по дороге, сверкая босыми пятками.

Дом китайца стоял на отшибе. Его окружал небольшой пустырь. Сзади дома рос огромный полузасохший дуб, искореженный временем. Под почти голыми, с редкими листьями ветками дуба расположилась жалкая лачуга, наполовину ушедшая в землю, с некрашеными покосившимися окнами без ставен и бычьим пузырем вместо стекол. Остатки забора окружали дом, но забор был такой ветхий и дряхлый, что поскрипывал от порывов ветра, грозясь рухнуть.

Ибрагим постучался в дощатую, грубо сколоченную дверь и увидел, что она открыта. Он вошел.

Весь дом состоял из одной большой комнаты с одним маленьким скособоченным окном. У стены стоял топчан, накрытый цветастыми тряпками, а напротив, у другой стены, прямо под окном – грубый деревянный некрашеный стол. Больше в комнате ничего не было. Пол был земляной.

Китаец сидел посреди комнаты на небольшом коврике, больше напоминающем тряпку. В руках у него были четки. Он молился.

– Здравствуй, – сказал Ибрагим.

– Здравствуй, господина, – ответил китаец почтительно. Он прервал молитву, отложил четки, но не встал.

– Извини за вторжение, но я пришел спросить, у тебя ли живет мальчик? Невысокий такой, темненький, лет восьми?

– Мальчик нету. Китаец прогнал мальчик. Мальчик слишком много кушать…

– Кто такой этот мальчик? Откуда он? – спросил Ибрагим, надеясь хоть что-нибудь узнать про Джоди.

– Мальчик пришел, мальчик ушел. Китаец не знает.

Ибрагим на минуту задумался.

– Послушай, – сказал он, – Зачем тебе этот мальчик? Отдай его мне. Я смогу позаботиться о нем.

– Рубль, – сказал китаец

– Какой рубль? – удивился Ибрагим.

– Господина даст рубль – господина получит мальчик, – невозмутимо ответил китаец.

– Тебе мальчик этот совсем не нужен, – возмутился Ибрагим.