Обычный день…

Вера вспоминает мамины слова.

– Мама что-то сказала про папу…

«Что она сказала…» – Вера снова судорожно вытаскивает из кармана джинсов свой смартфон – надо позвонить отцу. Кинула взгляд на маму – соседка озабоченно щупает пульс на бледной, безвольно лежащей на кровати маминой руке.

И Вера снова чувствует, как из желудка вырастает тошнота, перехватывая дыхание. Страшно.

Соседка командует:

– Вера, собери вещи для больницы, и документы возьми, с мамой надо будет поехать, – и, вставая, добавляет: – Я сейчас своего подниму, и мы за вами поедем, а потом тебя домой привезём.

– Надюшка, идите с Любашей, соберите для мамы пакет с зубной пастой, щёткой, мылом и полотенцем, – это уже тётя Женя обратилась к младшим.

Сердце, сжатое страхом, забилось снова – нужно было действовать, и она задвигалась, подбадривая сестрёнок.

Всё приготовили.

Вера вышла в коридор. Сколько она себя помнила, папа всегда работал шофером. Последние лет десять – в филиале крупной компании. Ему доверяли самые сложные машины, он ездил по самым трудным трассам и перевозил самые дорогие грузы. Поэтому было правило: папе в рейсе не звонить! Чтобы не мешать. Зато он звонил сам с каждой стоянки, в каждую свободную минутку. И всегда предупреждал, когда будет на связи в следующий раз.

Вера скользила пальцами по смартфону, вспоминая последний звонок отца. Что он говорил тогда? «Пару дней назад… трасса не сахар, позвонит нескоро…».

Вот и папин номер. Нажимает. Вместо гудков – «Абонент временно недоступен. Перезвоните позже».

Снова набор и те же слова. Снова-снова-снова…

«Папочка, ответь, ну, пожалуйста…»

Кому звонить? Она с ужасом вспоминает, что у папы сменился напарник и она не знает его номера. Кто подскажет, что делать? Она перебирает в памяти папиных коллег. Дядя Лёша, старый папин друг, они когда-то вместе работали, а сейчас он на пенсии.

Вера смотрит на часы – время 22:10. «Как странно…– думает Вера, – прошло всего 15 минут, как они вернулись из кино, а словно вечность промчалась…»

«Можно, это ещё не поздно – решает Вера, – у нас экстренный случай!»

– Дядя Лёша, – затараторила Вера, как только гудки сменяются покашливанием папиного друга в трубке, – извините, пожалуйста, у нас экстренная ситуация…

Он выслушал её сбивчивую речь, сказал «как разберусь, перезвоню».

Приехала скорая.

Всё закрутилось, засуетилось, помчалось с невиданной силой.

Чужие люди в белых халатах, громоздкая аппаратура, слова: «собирайтесь, быстрее».

Вера успела быстро сказать: «Надя, ложитесь спать, я поеду с мамой, вернусь поздно».

Мама на носилках.

Из подъезда в тёмную ночь.

«Быстрее, Вадим», – врач водителю.

Больница. Снова суета. Маму увозят. Ещё в скорой был звонок, Вера не успела взять. После пришла СМС. Вера открыла её, читает. Прислоняется спиной к холодной стенке и медленно сползает на корточки. Закрывает глаза руками. Соседка, разговаривавшая с врачом в приёмной, мельком смотрит на Веру. Подбегает к ней, бьёт по щекам. Вере под нос подсовывают ватку с нашатырём.

– Папа умер, – хрипло говорит Вера соседке.

Когда Вера вернулась домой из больницы, её встретили встревоженные сестрёнки. После того как маму увезли и все ушли, они сидели на диване, уткнувшись друг в друга, и молчали. Говорить было страшно. Надя не выдержала первая – сбе́гала на кухню и вернулась с тарелкой бутербродов и чайником. Люба, пока уходила Надя, уползла в угол дивана и сжалась там, съёжившись, крепко обнимая подушку. Надя попыталась дать ей бутерброд, но младшая, отрицательно покачав головой, ещё сильнее сжала подушку в руках. Вера устало села рядом с Любой.

– Не пичкай её, Надь, – попросила она сестру, глядя на то, как та пытается накормить сестрёнку.

Надька кивнула и продолжила машинально есть. Она не чувствовала вкуса, но это простое действие – готовка и еда – помогли отвлечься, и хотя бы на это время перестать бояться. Вера прикрыла глаза, стиснула с силой зубы, почувствовала снова этот жуткий ком в горле. «Нельзя, Вера, нельзя!»

– Надо позвонить папе! – громкий тонкий голос Любы, – Я знаю, что нельзя, но ведь мама заболела, папе надо позвонить!

Надя перестаёт есть и с испугом переводит взгляд с одной сестры на другую. Младшая ткнула кулачком Веру и с ожиданием поддержки уставилась на Надю. Вера открыла глаза и с ужасом поняла, что ей и только ей придётся рассказать им о смерти отца…

Рано утром, очнувшись после короткого неровного сна, Вера тихонько встала и вышла из зала. Укрыла пледом всё ещё спящих сестрёнок. Ночью после всех пролитых слёз, после страшных разговоров о том, что же с ними будет дальше, они задремали, прям там, на диване, все вместе. А теперь Вера за старшую. Теперь она отвечает за всех. Вера внутренне собралась, на миг сильно зажмурилась, выдохнула и взяла в руки телефон – нужно сделать множество звонков: родне, на работу отцу, друзьям. Но в первую очередь надо позвонить тёте Нике…

***

Когда на экране телефона появляется знакомый номер, мы не ждём плохих новостей. Родные имена обещают улыбки и тёплые разговоры. Но в то утро звонок от Веры стал исключением. Для многих близких людей семьи Филатовых он окажется одним из самых страшных звонков в жизни.

Вероника медленно, наслаждаясь вкусом, допивала свою привычную утреннюю чашку кофе, стоя у кухонного окна. За стеклом, в бледном свете осеннего солнца, оживал двор – три многоэтажки теснились рядом, как старые приятели, выпуская из своих подъездов людей, сверху похожих на суетливых муравьёв. Она проводила мужа и детей в школу и теперь, оставшись одна, обдумывала планы на день. Срочных заказов не было, а значит, можно было не спеша решить, за что взяться в первую очередь – за свои фриланс-проекты или домашние дела. От ленивых раздумий её оторвал телефонный звонок. На экране – имя племянницы, старшей дочери младшей сестры. Не задумываясь о возможных плохих новостях, Вероника привычным движением приняла вызов…

Сколько длился разговор, прошла минутка, две? Как быстро может перевернуться жизнь. Пальцы дрожали так, что она не попадала по буквам на экране. Бросила телефон, не дождавшись загрузки нужного сайта, и ринулась в спальню – собирать дорожную сумку.

– Дети… школа… муж… – вслух перебирала она, но мысли путались, обрывались. Только руки скоро и быстро накидывали вещи в открытую синтетическую пасть.

Снова схватила телефон, листает расписания: поезда – на одной вкладке, автобусы – на другой. «Если опоздать на этот, следующий только через три часа… А если успеть на тот – приеду на два часа раньше».

Смахивает страницы, набирает мужа. Гудки. Долгие, бесконечные.

– Алло? – его голос спокойный, будничный.

– Серёжа, – её собственный голос звучал чужим, – я уезжаю. Сейчас.

– Что? Куда?

– Близнецы… Их нужно забрать из школы. Я не смогу. Забери их. Я не знаю, когда вернусь.

– Подожди, ты меня пугаешь. Что случилось?

– Соня сестрёнка в больнице, но это не самое страшное – её муж, ты же помнишь он дальнобойщик – разбился насмерть. Девочки там одни… Я перезвоню с дороги, Серёжа, мне надо бежать…

В голове стучало только одно: поезд через час. Если опоздаю – следующий только вечером.

Такси. Надо вызвать такси. Нет, слишком долго.

Она выбежала на лестничную площадку, споткнулась, едва не упала.

Лифт. Где лифт? Она нажала кнопку, но он не ехал.

Вниз по ступенькам. Бегом.

На улице ветер ударил в лицо. Она задохнулась. Бегом до магистрали. Отчаянный взмах рукой.

– Такси! – крикнула она, не узнавая свой голос.

Машина остановилась.

– Вокзал. Быстро!

Двери захлопнулись.

«Успеть. Надо успеть!»

Больше никаких мыслей, только гул мотора и бешено стучащее сердце.

И чёрное, чёрное небо за стеклом.

Словно никогда не было утреннего кофе и безмятежного утра. Только тревога и натянутые как струна нервы.

Успела. Кинула сумку в ноги. Села.

Поезд тронулся, колёса начали выстукивать свой дорожный ритм. Тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Вероника сидела у окна, и в стекле время от времени видела своё отражение. Ухоженная, она выглядит гораздо моложе своих лет. Про таких, как она, говорят «как с картинки». А она, глядя на своё отражение, видела только вереницу взлётов и падение. И чёрные полосы её жизни тянулись долго-долго, а белые мелькали так же быстро, как эти дорожные столбы за окном. Вот и сейчас, её хрупкое ощущение счастья, её веру в то, что всё наконец-то наладилось, смыло бессмысленной смертью зятя. Смерть снова пришла в их семью, снова напомнила о том, что она существует. И что ей всё равно счастлив ли ты или горюешь – она придёт за каждым и заберёт с собой в небытие.

А за окном мелькают поля, редкие деревья. В одно мгновение показался одиноко стоящий ветхий домик, и тут же пропал из виду.

«Как молодость моя промелькнула», – усмехнувшись, подумала Вероника. Рассмотреть тот домик толком не удалось, лишь смутное чувство осталось – жалость к неказистому, дряхлому строению, которое, кажется, никак не может окончательно умереть.

«А ведь когда его только построили, он был крепким и красивым. Новое и молодое – всегда красивое». Вероника смутно припоминала чьи-то слова – что время как водоворот: сначала широкое кольцо возможностей, потом всё уже и уже. Сначала у тебя всего много – времени, друзей, надежд, стремлений. А потом – всего всё меньше и меньше. Чем больше лет, тем меньше возможностей. А ещё что жизнь как качели – грусть-радость-грусть-радость.

Вероника вспомнила своё детство. Вечно пьяный отец. Вечно грустная мама. Ей было лет шесть, в школу она ещё не ходила, когда мама, взяла чемодан, её Нику под мышку – и ушла в никуда. Мама тогда часто плакала, и жизнь казалось печальной. Это – грусть. Потом встретила хорошего мужчину, который и маму полюбил, и Веронику. Радость. Потом родилась Соня… Сначала, казалось – это «грусть», думалось ей тогда, что отчим больше любить её не будет, ведь своя дочка родилась. Но нет – это радость была. Отчим к ней не изменился, а она, Ника, с первых дней Соню полюбила. Сестрёнку свою. Всё хорошо стало. Вот тогда-то задержались качели в радости. А потом бунт подростковый. «Я – взрослая. Я лучше знаю, что мне нужно». Никого не спросясь уехала в Питер поступать в художественное училище. И поступила. На бюджет. Ей даже выделили общежитие. Радость. Гордость. И ей, и семье.

А потом – любофффь, чтоб ей! И всё полетело в тартарары. Он – гений, она – его муза. Она и знать не знала тогда, что такое наркомания – думала, это от гениальности…

Ушла из училища, из общежития «попросили». Потом узнала: мама с отчимом ездили, искали её, после того как она перестала отвечать на их звонки.

А она «боролась за свою любовь…»

Качели.

Страшное было время…

Сколько оно длилось в её жизни? Около пяти лет. Даже не верится. Мама с отчимом отыскивали её, силком забирали домой. Убегала. Снова к нему. Как только сама не подсела тогда, Бог уберёг…

Потом то, то самое…

Даже сейчас сердце сжимается от боли…

От воспоминаний отвлёк звонок мужа. Поговорили. И мысли потекли уже в другом направлении. Вспомнилась первая ночь в квартире, в той, откуда сегодня уехала в такой нервной спешке. Она лежала тогда без сна, прислушиваясь к детскому шёпоту за стеной. Двое мальчишек-близнецов. Наверное, обсуждают её – «тётю Нику», с которой так весело гулять в парке, есть мороженое, ходить в кино. А теперь она впервые осталась у них дома.

Их мама умерла два года назад. С тех пор они жили только с отцом.

Она столкнулась с ними случайно – у ворот поликлиники. Серёжа, их отец, заблудился в незнакомом месте и вышел к взрослому корпусу. Тогда у неё даже сердце не дрогнуло – просто помогла мужчине с детьми. Потом встретила их в супермаркете. А теперь вот – лежит в его постели, а за стеной те самые дети. Перешёптываются. Вот она жизнь – иногда устраивает стремительные полёты-перелёты из пункта А – «Одиночество» до пункта Б – «Счастливая семья».

Серёжа ворочался рядом – такой молодой. На восемь лет младше. В её «за сорок» эта разница казалась пропастью.

Рука, как и тогда сама потянулась к шраму на животе. Нет, не сейчас.

Как же она металась тогда, сколько мыслей было: «дети чужие, мать помнят – не примут», «поживёт да и уйдёт потом к молодой», да и вообще – «что люди скажут». Приехала к Соне. Вся в раздрае, в смятении. А сестрёнка сказала, наливая чай: «Когда я родила Веру, ты боялась, что не полюбишь её. А теперь она твоя любимица». Из другой комнаты доносились крики младших – Нади и Любы, кажется, опять делили компьютер. Тоже любимые племяшки, каждая по-своему ей дорога. Для каждой свой уголок в сердце. С каждой – свои секретики. Родные…

Как странно всё-таки складывается жизнь.

И как же хочется спать под этот монотонный стук колёс.

Вероника закрыла глаза и глубоко вздохнула. У неё три племянницы. Два пасынка. И один шрам, который когда-то был для неё как приговор: «у тебя никогда не будет детей».

Стук колёс заглушил нарастающий шум. Ника повернула голову и увидела, как по поезду, расталкивая всех и вся, возглавляемая колоритной цыганкой, идёт пёстрая ватага. На миг взгляд Вероники попал в омут чёрных глаз цыганки, и ёкнуло сердце. Она почувствовала слабость и лёгкое головокружение. Как много лет назад, когда она оказалась в больнице после того кошмара – она держала за руку своего гения, а тот пытался выпрыгнуть из окна. Потом его прыжок и она, так и не отпустившая его руку…

Очнулась в больнице. Всё вокруг кружилось – отходил наркоз. «Радуйся, что жива осталась, но детей теперь точно не будет – выкидыш, пришлось всё вырезать, иначе бы кровью истекла». Санитарка ей выговаривала, протирая пол под её кроватью. Грубая правда, как пощечина.

А он был мёртв…

Она тогда заплакала – по-детски, отчаянно и горько. Потом позвонила маме. Они с отчимом приехали через три часа. Но даже этого времени ей, по сути, ещё девчонке, хватило, чтобы передумать всё на свете.

Маму она встретила словами:

– Мама, это наше проклятье, да?

Мать, прижав её к себе и успокаивающе гладя по голове, чуть помолчав, ответила:

– Не говори глупостей, нет никаких проклятий.

Вероника готова была поверить – если бы не это секундное замешательство, эта едва заметная пауза перед ответом. Но тогда ей стало так спокойно – даже самое большое горе растворяется, когда тебя обнимает мама. И она забыла обо всех своих тревогах…

Вероника встряхнула головой, отгоняя наваждение, и решительно потянулась за сумкой, стоя́щей в ногах. Она почти приехала. Её ждали другие заботы.

***

Никогда больше в своей жизни Вера бы не хотела вспоминать тот вечер. Вечер когда они потеряли отца и чуть не лишились матери. И глядя на сестёр, она понимала, что и они навсегда уберут эти воспоминания в самый дальний угол своей памяти.

Все эти страшные дни слились для Веры в единый бурный поток – бивший её сознание о крутые берега, дробивший на части, вырывавший куски души. Смерть отца и болезнь мамы, в один миг разбили привычную жизнь на множество осколков. Нечаянные слова, отцовские вещи, привычные дела – неожиданно резали такой болью, что хотелось спрятаться в тёмный угол, съёжиться и скулить. Хотелось забыть об этом хоть на мгновение. Но всё вокруг напоминало об их трагедии: дом, вещи, люди.

Она просыпалась и механически продолжала существовать.

Дом, внезапно опустевший в тот вечер, уже на следующий день, вдруг стал полон. Смерть, как брошенный камень на воде, собирала в свои круги-волны всё больше и больше людей. Родня, друзья, соседи, знакомые. Все они становились для Веры маяками, спасательными буями, мигавшими в кромешной тьме, не дававшими сбиться с пути. Было так много вопросов в эти дни, но всегда находился кто-то взрослый, кто тут же брал решение проблемы на себя. Но стоило Вере остаться наедине с сёстрами – и она захлёбывалась паникой. Улыбка становилась маской, спокойствие – спектаклем. Больше всего боялась Вера, что сёстры увидят её страх. Расползающийся горячим металлом по груди. Сжимающий сердце мёртвой хваткой. Та, первая волна страха, которая родилась в момент, когда она осознала, что они остались одни – без родителей, накрыла её, и не отпускала больше, ни днём, ни ночью. Она тонула медленно, всё глубже и глубже погружаясь в бездну своего испуга, без надежды на воздух.

Похороны прошли, как тяжёлый сон. Тётка Мария и Вероника взяли на себя все хлопоты – Вере оставалось лишь держать за руки сестёр и кивать в ответ на соболезнования. Именно тогда, глядя на чёрный провал в земле, где навсегда останется папа, среди, обтекающих их сочуствием людей, она почувствовала остро до физической боли: теперь именно на ней держится маленький мирок их семьи.

Кладбище, поминки…

Тётя Маша по-прежнему распоряжалась всем и вся, но родня всё чаще по каким-то домашним вопросам обращались к Вере, будто забыв, что ей всего восемнадцать. Это ведь был их дом и их город, и она должна была лучше знать, что где лежит и что где находится. Но она и сама не всё знала, или не помнила, а теперь, оказывается, должна была всё это знать и обо всём помнить – она стала старшей. Она и была всегда старшей. Сестрой. Отвечала за младших. Покрывала их мелкие шалости, ругала, следила. Но всегда, всегда – были родители, те кто решал действительно серьёзные проблемы. Надя неловко упала на физкультуре: разбила голову, вывихнула плечо – папа в рейсе, мама примчалась с работы быстрее, чем скорая приехала. А Вера узнала об этом только вечером. Любаша съела булочку в столовой – начала задыхаться, папа был в городе, приехал уже в больницу, куда отвезли дочку из школы. Оказалось у Любы аллергия на корицу, которая была в булочках. Вера узнала об этом только когда вернулась из института. А теперь всё это должна контролировать она. Всегда быть начеку. Всегда знать как поступить…

Люди вокруг искренне жалели их семью, суетились, предлагали помощь. Но Вера уже поняла: скоро все разъедутся по своим домам, оставив её одну с сёстрами и матерью. Мамой, которая теперь лежала в больнице – бледная, безмолвная, – ещё одна беспомощная душа на её руках. Сестёр она ещё как-то понимала – их страх был ясен, как детские слёзы. Но мама… Мама стала чужой, словно жила в другом мире, отделённом от них прозрачным, но крепким непробиваемым стеклом. И это пугало больше всего. Ей хотелось, как обычно, прийти к ней за советом, но мама, когда с ней говорили, казалось не только не слышит их, но и не видит. И Вере приходилось все вопросы решать самой, не смотря на все свои сомнения и тревоги. Родня, друзья, соседи разъезжались, расходились, и Вера всё больше и больше осознавала, что теперь она за старшую, теперь ей решать все бытовые вопросы. Всё то, отчего её всё это время отделяли родители в ежедневной будничной рутине – обрушилось на неё. И она пообещала себе, что обязательно справится, справится, во что бы то ни стало. Обязательно справится.

Справится. Не смотря на этот ком в горле…

***

– Верочка, что это ты придумала? – шёпотом спросила Вероника, сжимая в руках бумагу, с рукописным текстом сверху.

Разговор происходил в детской рано утром. Вероника, ночевавшая в детской вместе с племянницами, только что вернулась из ванной. Она специально встала пораньше, чтобы избежать утренней толкотни возле ванны и туалета. В квартире всё ещё было многолюдно – после похорон уехали не все, кое-кто из родни остался до поминок на девять дней. И вот, выискивая на столе неведимки, чтобы собрать волосы, она наткнулась на недописанное заявление: «Прошу отчислить меня из…». Сердце ёкнуло – Вероника бросилась к племяннице.

– А? Что? – испуганно приподнялась с кровати Вера.

– Это твоё? – протянула листок Вероника.

Девушка, сонно моргая, разглядывала бумагу, потом выхватила её из рук тётки и смяла её.

– Тётя Ника, я сама разберусь! – решительно заявила и отвернулась, натягивая на себя одеяло. – Другого выхода я не вижу, – пробубнила тихо Вера.

Вероника присела на край кровати, и, стараясь не разбудить младших, попыталась тихонько поговорить с племянницей. Вера же разговаривать не хотела и упорно куталась в одеяло. Напротив на двухъярусной кровати сонно заворочалась Надя.

– Пойдём на кухню, – решительно потянув за руку упирающуюся девушку, заявила Вероника. – Обсудим, пока не наделала глупостей.

Вера вяло сопротивлялась, но тётка была непреклонна.

У закрытой кухонной двери царила тишина – значит, никого. По крайней мере, так казалось. Обычно, там спала тётя Мария, и тогда её храп разносился по всей квартире. Но сейчас их ждал сюрприз: Маша, вопреки привычке, сидела за столом и… пила чай. Без привычного грохота. Заметив вошедших, она быстро смахнула слёзы:

– Чего это вы в такую рань-то поднялись?

И уже через минуту на кухне квартиры Филатовых разгорелся спор. Узнав, зачем пришли родственницы, Мария решительно поднялась со стула и заявила:

– И правильно, Верочка! Иди работать – всему, чему надо, на месте научишься. Институты эти вообще ничего не дают!

– Что ты говоришь, Маша? – выдохнула Вероника. – Девочка только начала учиться и учится прекрасно. Нельзя всё перечёркивать!

Спор разгорался не на шутку. Обе женщины старались говорить тише, чтобы не разбудить спящих дома. Виновница разговора дремала, подперев голову рукой, и сквозь сон ловила обрывки гудящего над ней разговора:

– Чего она там не видела в этом институте?

– Пусть хоть заочно закончит! Наработается ещё, успеет…

Где-то в квартире прозвенел будильник – скоро начнётся утренняя суета. Женщины переглянулись. Вера, наконец, открыла глаза: пора собираться.

– Даже не думай! – Вероника вцепилась в руку, поднимающейся племяннице.

– Бросай, Верочка! – не унималась Мария.

– Тёти… – Вера высвободилась и решительно направилась к двери. – Я уже всё решила – ухожу. Папы нет, маме лечиться долго… Не хочу, чтобы сёстры нуждались в чём-то, да и присматривать за ними тоже надо.

Вероника кинулась следом, Мария – к плите, ей надо было срочно готовить завтрак.

Наскоро поев, Вероника, провожая Веру, вырвала у неё обещание: сегодня – никаких решений. Но по опущенным плечам и пустому взгляду племянницы поняла – та уже смирилась. Может, Вере и не хотелось бросать институт, но ответственность, которую она на себя взвалила, велела сделать этот непростой шаг.

«Ну, уж нет!» – мысленно выдохнула Вероника и побежала быстро переодеваться и догонять племянницу. Через несколько минут, на ходу застёгивая плащ, она уже спускалась по лестнице, стуча каблуками. «Нужно перехватить её, благо, что институт недалеко». Догнала, когда девушка уже подходила к серому, упирающемуся шпилем в тёмное низкое небо, зданию вуза. Вера шла медленно, словно раздумывала над чем-то. Это было не очень похоже на её обычную летящую походку, стремительную и целеустремлённую. «Значит, сомневается», – подумала тётка и ускорила шаг.

– Пойдём вместе, – сказала она мягко, подхватив Веру под руку.

Вера вздрогнула от неожиданности, но поняв, что это «свои», обмякла, и с надеждой посмотрела на Веронику. Сегодня, как никогда за эти дни, она сомневалась в своём решении. Уход из института стал для неё последним шагом из прошлой жизни, безмятежной и радостной, в новую – полную тревог, обязательств и долга.

– Маша по-своему может, и права, но давай узнаем, какие варианты у нас есть. Нечего на себе крест ставить, – заявила Вероника и решительно потянула тяжёлую деревянную дверь…

Глава 3. Надежда. Непредвиденные обстоятельства

Надя стояла перед большим зеркалом, и впервые за долгое время ей нравилось её отражение. Девушка два года избегала зеркал в полный рост. С тех пор как умер отец. Но сегодня она, по собственному мнению, выглядела великолепно: новые стильные джинсы, модная белая рубашка с кружевными вставками, выгодно облегающая то, что надо, и скрывающая то, чего девушка так стеснялась – полные бёдра. И, конечно же, отличная укладка и макияж. Новый имидж она создавала совместно с соседкой Катькой, одноклассницей Веры. Катя в своё время не мучалась сомнениями насчёт поступления, сразу после одиннадцатого класса вышла замуж, прошла курсы маникюра и теперь принимала клиенток на дому, совмещая работу с воспитанием детей. Вот Надя и решила заглянуть к ней после школы: сделать маникюр и заодно уложить волосы поинтереснее.

Катя обожала болтать во время работы и частенько размышляла в процессе: а не пойти ли ей на курсы визажистов? А может, заодно и на парикмахерские? Но дальше мечтаний дело не заходило – зато соседки и непритязательные клиентки охотно становились её «подопытными». Сначала не особо и получалось, но со временем её стрижки, укладки и макияж стали по-настоящему стильными. Надя как-то даже подумала: «Может, она и не записывается на курсы потому, что и так всё схватывает на лету? Зачем платить, если результат уже отличный?».

Мастерица последним точным движением подкрутила расчёской непослушный локон, отступила на шаг и замерла, оценивая результат: