Посланник Пёсьей звезды. Часть 2

Светлана Ненашева

Посланник Пёсьей звезды. Часть 2

Глава 1. Джуманджи по русски!

Внимание, Могут присутствовать речевые обороты русского языка типичные в отдельной местности. Ошибкой не является.

__________________________________________________________________

– Женька, вернися, я сказала! – Бабка, вытирая руки о видавший виды передник, выскочила следом за ней на крыльцо. – Вернися, дурная! ну, где ты теперя  их найдёшь?

А Женьки уже и след простыл. Бабка сокрушенно покачала головой и вернулась на кухню.

– Вот, Мань, гляди, кака молодёжь пошла нынче  безалаберная, 17 лет, а ума нет.  Ничо поручить нельзя. Это ж надо, вёдры отдать!  Да они больше энтой вышни стоють.  И новые почти. Одна только чуть оббитая. А всё равно жалко. – Бабка в сердцах швырнула шумовку в раковину. Там находилась куча банок для варенья. Характерный  звон стекла сразу обозначил как минимум одну, уже ни к чему не пригодную тару.

– Вот, Мань, вишь, чё я говорила?   Одни убытки с них. Банку, вон, разбила. Нервов никаких не хватит. Мясников, вон, правильно говорит – все болезни от них. Я, Мань, прям чую, как у меня давление поднимается. И сахар, кажись.  Пойдём, Мань, померяем давление.

И давние заклятые подружки, высоко занося ноги над порогом кухни, прошли в зал, где на самом почётном месте лежали тонометр и глюкометр, а рядом, большой пластиковый контейнер с кучей всевозможных лекарств и замусоленная тетрадка с авторучкой.

В этот раз бабка не придиралась к Женьке, и взбучку та получила вполне заслуженно.

Когда счастливая от чувства выполненного поручения она влетела в кухню, где баловались оладушками бабка с соседкой, то с такой радостью вывалила на стол кучу смятых сторублёвок.

Бабка медленно, разглаживая на коленке каждую купюру, складывала их в стопку.

– Чё ж, Жень, по чём продала-то?

Женька прекрасно видела, что бабка в уме уже всё прикинула и теперь просто бахвалится перед соседкой.

– По 500, как ты велела.

– И чё ж, и не торговался никто?

– Нет, подъехала машина и сразу всё взяли. За сколько сказала.

– Вот, Мань, вишь, в одни руки взяли.  А то! Вышня-то наша хорошая, сладкая-я, чёрная-я. Владимировка. И свежая, холодная. Мы с девкой с  пяти утра сёдня рвали. Вишь, 2 тыщи.  И не торговались. Видать, рука у девки лёгкая. Жень, ты, детка, давай, покушай оладушков. А потом вёдры с белизной помой, а то нехорошие они от вышни делаются.

– Ба, а вёдер нету…– Опешила Женька, жуя воздушную оладушку.

– Как так нету? – Всплеснула руками бабка. Соседка молча разинула рот с непроглоченным оладушком..

– Ну, ба, а как же они, покупатели? Куда бы они положили вишню?

– Ой, Мань, гляди. – Бабка встала было, а потом снова плюхнулась на стул. Почти в обмороке.

– Она ж им вёдры отдала, за так. Вот это наторговала.  Ты чё ж наделала-то, продавшица хренова, прости Господи? Вёдры-то дороже вышни стоють. А ты их отдала. Вот так удружила! Чё ж теперь делать?

– Да ладно тебе, Нюр. А то я не знаю, какие у тебя вёдры.  Худые да поколотые все. Их завтра привезут назад.  Жень, детк, ты ж договорилась с ними про вёдры?

Оладушек застрял у Женьки в горле. Вот дура! Но бабка и сама  виновата, должна была проинструктировать насчет вёдер. Слёзы сами собой  брызнули из глаз, надкушенный оладушек полетел обратно в тарелку, а  Женька выскочила из дома. Не хватало ещё, чтоб при этой сплетнице  Маньке, бабка её позорила.

Теперь она  шла по пустынной, залитой зеленоватым светом улице.   С одной стороны овраг с ручьём, по краю которого росли высокие тополя, а с другой,сквозь старинную кованую ограду и поверх неё просовывали корявые лапы старые липы больничного парка.

Дойти до дома подружки можно было бы и другой дорогой, даже покороче, зато по людной улице. А видеть  Женька никого не хотела. Поэтому и пошла мимо дома маньяков.

А чего, собственно, страшного? Всё случилось несколько лет назад, маньяки умерли. А дед правильно говорит, живых надо бояться. Но живые ходили здесь редко. Даже днём. Да особо и некому было ходить тут – жилой этот дом был на улице единственным.  Им заканчивался целый квартал  запущенного парка, а сразу за ним, за высоченным металлическим забором скрывались руины обрушенного корпуса больницы. Это и была страшная могила, поглотившая обоих маньяков.

И сейчас дом нависал над Женькой  мрачной скалой, с высокими, во множестве переплётов рам,  пещерами окон.  Ни окна, ни двери, никто так и не забил, как водится, досками. Только на крыльце болталась выцветшая бумажка опечатки.  Она никого бы не испугала, но даже  воры обходили богатый  дом старого психиатра  стороной. Вряд ли хоть одна живая душа посетила лабиринты сумрачных комнат, после гибели хозяев и последующего обыска. Только бестелесные призраки врача и его красавца-сына наверняка бесшумно бродили за плотным тюлем.

       Женька поймала себя на мысли, что стоит перед домом задрав голову – поддалась его мрачному очарованию.  Ей очень хотелось посмотреть, что там, внутри.  Как жили, что чувствовали, обитавшие там люди. Почему с ними произошло то, что произошло. Если бы вдруг сейчас скрипнула, приоткрываясь, дверь, Женька, как и все современные подростки воспитанная на виртуальных страшилках, а значит, практически не отличавшая призрачный мир от мира настоящего, обязательно переступила бы порог.

Но вместо скрипа двери раздался совсем другой звук. Тихий, но ни с чем не сравнимый жалобный плач котёнка.  Женька завертела головой. Перед домом, почти доставая до окон, росла высокая трава, переплетённая с засохшими лопухами и чернобыльником. За несколько лет, всегда ухоженная лужайка превратилась в непроходимые заросли.

Как не хотелось лезть в пыльный бурьян, но малыша надо было спасать. Женька раздвинула  заросли и прислушалась. Нет, мяукало справа. За  высоким забором.

– Кс-кс-кс. – Позвала девочка. В ответ замяукало сильнее.

– Как же ты, дружок, туда попал? И не перелезешь ведь тут. –   Женька критически оглядела преграду.  Через полосу вездесущего бурьяна подошла поближе и толкнула  железо.  Забор отозвался глухим звуком, но и только.

А потом Женька увидела возле своих ног полоску света – забор несколько сантиметров не доставал до земли, и утреннее солнце пыталось пролезть сквозь щель. Женька туфлей примяла траву и опустилась на колени, но пара сантиметров, это так мало. Котёнок заплакал сильнее, видно, почувствовал Женьку.

– Сейчас, сейчас, малыш. Что-нибудь придумаем. –  Женька огляделась в поисках палки, чтоб сделать подкоп для котёнка. Но небольшие сухие веточки, осыпавшиеся с тополей, оказались очень хрупкими, а свежий маникюр, над которым они с Наташкой просидели вчера весь вечер, было элементарно жалко.    Зато Женька заметила, что на стыке двух листов, нижняя заклёпка была довольно высоко от земли, значит, можно попробовать отогнуть железо с угла.  Только недавно бабка ругала папу, что он помял чем-то дверь гаража. А папа сказал, что это не железо, а консервная банка, и то крепче.

Носком туфли Женька попыталась  потянуть на себя угол, поближе к стыку.  Не так,чтобы очень легко, но железка гнулась! Вот уже и рука свободно проходит.

– Кс-кс-кс. – В ответ мяукнуло совсем рядом. – Я сейчас тебя спасу, маленький мой. И ничего нам бабуля не сделает. Ты будешь такой же хороший и умный, как Дымок.

При упоминании этого имени на глаза снова навернулись слёзы. Недавно кот умер от болезни, и бабка зареклась заводить кошек. Очень тяжело пережили все утрату, будто члена семьи потеряли.

Но разве можно бросить в беде живую душу? И Женька с удвоенной силой принялась терзать железо.  Дыра расширилась, и девочка, почти прижавшись щекой к земле, смогла, наконец, заглянуть за забор.

Солнышко нещадно било в глаза и кроме обширных развалин ничего видно не было. Ах, нет, вон оно! Крошечное пушистое чудо осторожно перебирая лапками по гнутому железу и битым кирпичам пробиралось к человеку.  Тут котёнок оступился, и под его лапкой так нестерпимо сверкнуло, что девочка на секунду ослепла. Подняла голову, и тыльной стороной руки потёрла глаза.

А малыш уже вылез из щели и теперь смешно смотрел на неё огромными глазищами.

– Как же ты сюда попал? Худыш какой. Тебя бросили? – Аккуратно взяла на руки. – Не похоже, что ты домашний. Грязненький, ушко рваное. Ну, ничего, я тебя полечу.  Ты будешь моим котом. Толстым и важным. Идём домой.

И вдруг, вспомнила яркую вспышку из груды мусора. Стекло так не бликует.  Опустив котёнка на землю, снова встала на коленки и просунула руку в щель. Пошарив по кирпичам она наткнулась на плоскую поверхность. Ноготки, стукнулись о нее с металлическим звуком. Однако, слишком гладкая для куска старого железа.  Пальчики побежали по предмету и нащупали небольшой выступ, а потом и край. Через секунду Женька держала в руках  странную штуку, размером, примерно, с тетрадный лист.

Если бы она не была явно металлической, то со всей уверенностью можно было бы сказать, что это зеркало. Даже сквозь грязь явственно проступала полированная поверхность.  По периметру золотистого прямоугольника шла довольно широкая, выпуклая, будто из переливающегося красного стекла, рамка. На обратной стороне странный,грубоватый узор, сильно забитый грязью.

Женька обтёрла пучком травы находку, попинала железяку, поправляя забор, подхватила щипящего и ощетинившегося вдруг  котенка и, ни секунды не раздумывая, побежала домой.

14.03.21

Глава 2. Знахарь

Шаги гулко отзывались  двойным эхо, отталкиваясь от толстых бетонных стен.  Шаги, перемежающиеся ударом о бетон острым металлическим наконечником трости.  Да, и сами шаги не радовали.  Он вслушивался в них,  который раз  проходя по длинным, путаным коридорам.

Он знал, сколько их будет. 294 правой ногой и 295 левой.  Движения ног были разными, и звуки шагов тоже разные. А эхо бесстрастно повторяло уверенный, короткий стук правого сапога и шаркающий, затяжной, левого.

Так и не смог разработать до конца левую ногу. Операция, которую он провёл себе сам, удалив из сустава кусок ржавой арматуры, и которая едва не стоила ему жизни из-за болевого шока, дала возможность движения. Но порванные связки не смогли обеспечить былую подвижность, и левая нога не гнулась в колене, делая шаги с круговым забором вбок.

Немного постоял перед сейфовой дверью.  Свои безрадостные мысли он всегда оставлял здесь, в коридоре.  А там, возле контейнера

(он никогда не мог назвать его гробом или саркофагом, даже в мыслях) он непременно улыбался и разговаривал только о хорошем.

Он знал, что каждое его слово не пропадёт, не растворится в бесконечности прошлого, а отложится в серых клеточках мозга этого человека.

Проверив температуру раствора, опустил в жидкость анализатор концентратора и, пока тот мерно жужжал и щёлкал, выводя на монитор информацию, двумя хромированными держателями поднял над поверхностью торс мужчины.

Рука в перчатке привычным движением  приподняла веко, и он удовлетворённо хмыкнул, отметив прекрасное состояние глазных яблок.  Отпустив держатель, он проследил за погружением головы в раствор. Веки медленно опускались, прикрывая длинными тёмными ресницами часть щеки.  Гормоны давали побочный эффект, и волосяной покров рос чрезвычайно быстро, доставляя некоторые дополнительные хлопоты. В остальном эффект от раствора был налицо – тело жило. И глаза он никогда не закрывал ему сам, считая, что этим смирится с его смертью.  А ведь он никогда не был суеверным.

Теперь он был почти готов и к работе с его  мозгом, но никак не мог на это решиться. Испытания проходили туго. И всего два положительных результата.  Из полутора десятков. Но ждать дальше было опасно.  Древние технологии в сочетании с современными разработками и собственными экспериментами  несомненно работали. Но его главный друг и враг – время, было ему неподвластно. Он старел. И мог не успеть.

Достал держателем руку. Несмотря на холод раствора в ней ощущалось живое тепло.  Отпустил держатель – рука плавно опустилась вдоль тела. Мышцы тоже работали.

Удовлетворённо хмыкнул и вполголоса запел что-то из репертуара Георга Отса. Анализатор запищал и вывел на экран таблицу с колонками цифр.

Быстро пробежав их глазами, вынул щуп анализатора. Промыл его дистиллированной водой  и прикрыл крышку контейнера. Ария Мистера Х зазвучала громче.  А шаги уже уводили его в другое помещение, где находилось несколько контейнеров – два больших и три поменьше.  Возле каждого он проделал те же манипуляции и покинул бункер.

Тяжелая металлическая  дверь бесшумно откатилась в сторону, пропустив его в помещение, а потом так же легко встала на место, отгородившись от мира массивным буфетом.

Виссарион, опустившись на своё ложе, слегка поёрзал на нём, сбивая покрывала.  Затем поднялся и, отомкнув простую деревянную дверь, вышел в горницу.

На столе всё было готово к послеобеденному чаепитию.  Пыхтел самовар. На нём, издавая запахи летнего соснового леса, прогревался чайник с травяным сбором. В блюдце желтел прозрачный мёд, и горячие тугие пышки так и манили румяными бочками.

– Пистимея, где ты там?

– Иду, иду. За молочком бегала, за свежим. – В маленькую горницу вошла  женщина лет пятидесяти. В руках у неё была литровая банка молока.

– Садись, попьём чаю. Пышки у тебя, Стюша, одно загляденье, как всегда. Как всегда.  Что бы я без тебя делал?

– Ну, что вы говорите, батюшка.

– Что народ там, много?

– Человек десять будет.

– Что ж, даст Господь, всем поможем. – Далее трапеза прошла в молчании. Виссарион поблагодарил женщину, коротко, в бороду помолился и прошел в кабинет-приёмную.

– Минут через пяток, Стюша, начинай приглашать. – И притворил за собой дверь.  Женщина украдкой осенила его спину крестом. Если увидит, осерчает.

Но Пистимея денно и нощно  не уставала благодарить его за дочь.  Сейчас у её Варвары было уже двое малышей, муж и всё для счастливой жизни. А мать,  за её отшельничество с этим странным знахарем в глухом лесу дочь осудила, считая выжившей из ума старухой.

Да, в Пистимее теперь никто бы не узнал  успешную некогда бизнес-вумен, Надежду Кардашеву.  Но она ни о чём не жалела, проводя дни и годы возле этого чудесного человека.  О возврате в ту  жизнь, в суете и нервотрёпках  больше не помышляла, выбираясь в свет лишь изредка, навестить дочку. Разве объяснишь кому, что боялась она нарушить данную самой себе клятву, боялась, что беда вернётся. Пусть уж.

И чего плохого в этой её жизни?  Живут тихо, никого не трогают. Не секта это никакая вовсе, просто Виссарион – человек с чудесной целительной силой, данной ему, не иначе, как во служение людям.

Деньги с пациентов берёт, но совсем немного (так, чтоб людям не совестно обращаться было и, в то же время, не в тягость), продуктами не брезгует, может ещё об услуге попросить. Кто ж откажет? Иных, буквально с того света вытаскивает. Только не за всех берется, сразу говорит, если помочь не сможет. За все время, что Пистимея с ним, таких только трое и было.

Как ему это удаётся, она только удивляется. И ведь, особенного-то ничего и не делает с ними, разговаривает в основном да что-то вроде массажа проводит, травками поит. Но люди поправляются!

Как в далёком прошлом врач, отработавший 15 лет в поликлинике, Пистимея знала, что иначе, как чудом такое  и назвать нельзя. Это  потом она сбежала в бизнес от безденежья. А здесь её прежние навыки пригодились – она вела учет пациентов, с карточками, как положено, иногда ассистировала знахарю, готовила отвары, настои и мази.

       Сама приёмная Виссариона  совершенно не похожа была на знахарскую светелку, уж скорее напоминала врачебный кабинет, со стенами, полом и потолками из необработанной никакими лаками желтой сосны, источающей непередаваемый аромат. Потому, что дом совсем новый. Целый терем со всеми удобствами, построенный одним  благодарным олигархом в подарок.  До того ютились в небольшой избушке умершей вдовы лесника, здесь недалеко, на хуторе.  Всё есть для жизни, а главное, на душе спокойно.

И за этого человека, Пистимея и в огонь и воду готова, не раздумывая. Хотя и не знала о нём ровным счетом ничего.  Он появился в её жизни случайно. Просто БМВ последней модели застрял однажды посреди глухой  деревни, израсходовав бензин.

Ехала она издалека, от какой-то очередной знахарки. Не до бензина было, в голове никак не уживалась мысль, что скоро её Вареньки не станет. Вот просто не станет, и всё.  И мир останется таким же, с тёплым солнышком, с песнями птиц, с дождями, снегом. С другими людьми, до которых ей нет никакого дела.  Всё останется, не будет только её Вари, её рыженькой, маленькой ласковой лисички. Без которой и её жизнь никакого значения и смысла не имеет.

Прошли все круги ада современной медицины безрезультатно. А потом обезумевшая мать ухватилась за соломинку.

Надежда повернула голову. Дочь спала рядом, укрытая меховым пледом, на  разложенном сиденье.  Она теперь всё время мёрзла.  Сырой холод могилы  подбирался к ней.  И спала она редко и мало. Её часто и мучительно тошнило – последствия химиотерапии. Большую часть времени девочка проводила в полузабытьи, или угрюмо уставившись в нечто перед собой.  Надежда видела, что она уже наполовину ТАМ…

Сразу увидела это и женщина-экстрасенс, молча отрицательно покачала головой.  Вот и ехала Надя сейчас домой, потеряв последнюю надежду.  Разве могла она думать о каком-то бензине? Устало опустилась на руль горячим лбом.  Сухие глаза с лихорадочным блеском  видели только гладкий чёрный пластик с бело-синей эмблемой. Все слёзы были выплаканы давно. Осталась  злость.  Злость на весь мир, который ничем не может  помочь. На себя, за то, что проглядела болезнь дочери, руля бизнесом.   А ещё в её голове медленно оформлялась страшная мысль быстрого и сравнительно безболезненного решения ситуации для них обоих.

Почти всемогущая Надежда Кардашева, жёсткая и беспринципная бизнесвумен, жарким июльским днём лежала на руле в полном оцепенении, когда её вынес на свежий воздух пожилой хромой мужчина с изуродованным лицом.

И тут прорвало. Посреди пыльной сельской дороги она билась в истерике на его груди, перессказав всю свою жизнь.  А перепуганное жёлто-землистое, безбровое, худенькое личико веснушчатой девочки в платке,  смотрело на них из окна раскалённой машины.

В эту ночь Надежда осталась в деревне. А девочку странный мужчина  перенёс в свой джип и уехал в лес.  Три недели напрочь выпали из жизни бедной матери. Если бы её спросили, как она жила это время, чем питалась, чем занималась – не ответила бы.

А однажды утром он приехал за ней  и привёз к избушке – развалюшке. На траве перед ней играла с огромной собакой её лисичка. Без платка. На привычно гладкой голове появилась плотная рыжая щетка волос, наметились брови.  А кожа показалась бледноватой, но без желтизны. Надя оглянулась на мужчину – может, прямой солнечный свет давал такую иллюзию?

На подгибающихся ногах подошла к дочери, упала на колени. Втянула носом воздух. Пахло псиной и травой. Запаха прелой осенней листвы больше не было. Варя широко улыбнулась – дёсны розовые.

– Что это? Кто вы? –  Надежда, хватаясь за его одежду, пыталась встать. Ноги не держали.

– Вы, что, мамаша, своего ребёнка не признали? – И девочка заливисто захохотала. А Надя плакала и плакала. А думала, что уже не может…

19.03.21

Глава 3. Снова зверь?

– Пишу, пишу. Чего пишу? – Ленка отложила в сторону очки и вытянула ноги под столом.  Под настроение ей всегда так хорошо писалось.  Но надо было ещё заставить себя засесть за это дело на несколько часов.  А потом она впадала в какое-то непонятное состояние.

Она видела малоразборчивые каракули, выползавшие из под авторучки, до неё доносились какие-то звуки – но только и всего.  Она не вникала в уже написанный текст. Он появлялся помимо её мыслей, сам. Да и мыслей, собственно, не было. Ей не приходилось ничего придумывать. Даже чуть-чуть напрягаться.  Сам собой появлялся текст, сами собой всплывали в мозгу картины. Она видела всё, что описывала, чувствовала, ощущала, точнее, она описывала всё, что видела. Всё, всё.  Она проживала за эти часы разные жизни разных людей, она была в каждом из них. В молоденькой красавице или безумном маньяке.

Первое время даже страшно было – вдруг крыша крен дала?  Недаром творческая элита во все времена считалась чокнутой, некоторые даже собственными ушами закусывали. Ну, к элите Ленка себя ни в коем случае не относила, хотя в своей исключительности была уверена на все сто. Особенно, в той части, которая касалась обычной жизни.

Скажите, вот как человек в твердом уме и трезвой памяти может целый месяц ездить без прав? И ведь недели три назад, когда она была в Москве, прозвенел первый звонок.  Её остановили на выезде из города.

Не обнаружив документов ни в сумке, ни за зеркалом,  ни в бардачке, ни в двери, ни в карманах чехлов на сиденьях, ни под ними она вывалила в багажнике содержимое четырёх огромных пакетов. У понадеявшегося на лёгкую добычу бедняги – ДПСника, глаза на лоб полезли. Пока она самозабвенно сортировала всякие там творожки и печеньки он поспешил тихонько ретироваться на пост, по пути жестом показав напарнику, что дело там – труба.  А общаться с такими – себе дороже.

Ленка про инцидент тут же забыла – отпустили без потерь и ладненько. Сегодня, собравшись сменить сумку, обнаружила в ней, давно забытой, пакет с документами не только на себя, но и на машину. Ладно, хорошо, хоть не постирала.

Писательница водрузила на нос очки с перемотанным скотчем ушком (да, сколько можно на них садится?), и взялась за ручку.   Она не задавалась целью написать столько-то и столько, и никто за ней не гнался. В очереди за драгоценными рукописями редакторы, сценаристы  и режиссёры  не стояли. Писала для себя и для друзей. Пока диктовалось.

На этот раз отвлёк шум за окном. Квася радостно наскакивал на Костяна. После той страшной истории с маньяком он стал для них с Иваном другом. Пришлось стать. Он сразу всё понял, когда приехал к ней после лечения.  Ничего не спрашивал, не пускал слюни, не просил.  Но Ленка чувствовала себя ужасно виноватой. А не хотелось, чтобы  Костян считал её легкомысленной. Но почему-то так выходило помимо  воли.

Мужской пол всегда играл в её жизни немаловажную роль. Она давно поняла, что нравится парням.  И дело было даже не во внешности – внешность обычная.   Скорее в характере, тот, который без склада. И полной независимости.  И в городе у неё была своя банда и здесь. Для ребят она была своим пацаном. Предводителем в юбке. И все огни и воды горели от неё.  А потом пошли женихи.

Все старше, и намного.  Потому, что с ровесниками было неинтересно. Некоторые нравились, очень. Некоторые так, чтоб домой одной не ходить.  Но никем никогда не дорожила. Или не пришло ещё к ней то, от чего все умирают прям – любовь. Да, и есть ли она вообще?

Замуж вышла спонтанно, но не абы за кого, выбирала. Избранник и стал её первым и единственным мужчиной. Жили хорошо. Но её непоседливой натуре чего-то не хватало. Нет, любовников не заводила – зачем менять шило на мыло? Но мужское внимание льстило ей чрезвычайно.  Она в нём купалась, авансов, впрочем, никому не раздавая.  А потом эта история с мужем. Нет, не обидно было, что сбежал. Обидно, что не успела сама выгнать.

А потом Дима. Как снег на голову, как в прорубь, как во сне. Изредка Ленка проезжала по  безлюдной тенистой улице. Мимо мрачного серого дома, мимо длинного железного забора.  Какая страшная смерть настигла  её прекрасного принца.

Непонятная тоска  щемила сердце.  Он и в самом деле любил её, этот чертовски красивый мальчик.  И, кто знает, чем бы всё закончилось, не прогони она его тогда. Возможно, он сам сумел бы нейтрализовать своего сумасшедшего отца, и всё было бы хорошо. Он же не отдал её ему на растерзание.  Эх, Димка, Димка…

А пока личную жизнь составлял Егоршин. Когда приезжал в деревню.  Её детская, красивая, чистая мечта. Два раза в месяц. В остальное время жила без праздника. Ничего больше не планировала – проснулась утром, и хорошо. Здесь Ванька – здорово, нет – подождём, когда приедет.  Взрослеешь, наконец, что ли? В полтинник то? Да, ну и ладно. Говорил же великий русский секссимвол, почтальон Печкин – жизнь только начинается.

Почувствовав, что  живот заурчал, сняла очки и снова потянулась. Пообедала вместе с Костяном, а сейчас  почти десять вечера.  Кажется, где-то оставалась варёная картошка. Что может быть лучше картошки-нелупёшки, банки консервированного тунца и свежего огурца, выращенного каким-то чудом, своими, ни к чему не приспособленными руками?