Аквариум. Рассказы

   Вот умная птица! Никогда прежде такого не видел! Может, ручная?

   Я постелил для пеликана одеяло, перевязал крыло, водички поставил в тазике. Не знаю, что дальше будет…

     21 сентября

   Пеликан мой идет на поправку. Кормлю его мойвой и путасу, рану лекарством смазываю. Персик поначалу его сторонился, а потом привык и даже играть с ним решил: взъерепенится весь, спинку игольчатой дугой выгнет, а потом как прыгнет, за перья куснет и убежит. Пеликан не возражает, не клюется. Я вообще подозреваю, что он ручной и раньше у людей жил: дикая птица в доме ни за что бы не поселилась. А этот, будто привязанный, ходит за мной по комнатам, в глаза заглядывает! Чудной пеликан!

   24 сентября

   Сегодня, когда я смотрел телевизор, пеликан пришлепал в комнату, положил свой огромный ковшеобразный клюв мне на колени и стал смотреть на меня, вертя головой: то одним, то другим смородиновым глазом посмотрит, хитро так, лукаво, будто играть хочет. Я его по взъерошенному лбу погладил – он даже глаза закрыл от удовольствия. А потом на кресло забрался и стал перышки чистить. Когда показывали африканскую саванну, пеликан оторвался от своего занятия и уставился на экран!

   Не знаю, как его поведение объяснить: все книжки свои по зоологии перечитал – о пеликанах мало информации – так, общее описание видов, ничего конкретного. Упоминается, правда, что в древнем Египте пеликанов часто приручали и держали во дворе вместе с утками и гусями.

     28 сентября

Странно, но когда пеликан на меня смотрит, в моей голове что-то происходит, будто, кто-то в мыслях роется. Звенит все, плывет, путается… То ли я заболел, то ли старость, то ли …

     4 октября

Загадка пеликана, кажется, начинает разрешаться, причем самым непостижимым для меня образом. Пока не могу об этом написать, потому что случившееся противоречит всем моим знаниям о мире, всем моим убеждениям и, наконец, здравому смыслу. Подожду немного, посмотрю, не схожу ли я с ума.

   5 октября

Нет, это сумасшествие, сумасшествие! В это невозможно поверить! Мне нужно принимать какие-то лекарства…

     6 октября

Все законы нашего мира не стоят выеденного яйца! Как же мы ничтожны! Не знал, что после стольких лет учебы и преподавания буду ощущать себя полным идиотом!

   8 октября

Теперь, когда я немного успокоился, я могу написать о том, что случилось.

   Недавно я слушал по радио передачу про Утесова, по обыкновению, лежа на диване. Персик нападал на мои ноги, и это тоже было его вполне обычным занятием. Шлепая розовыми лапами по полу, в комнату вошел пеликан. Он взгромоздился на кресло возле окна, и радио тот час же смолкло. Я не связал эти два события между собой, встал, повертел ручку приемника и снова нашел волну. Только я прилег, как радио, щелкнув, выключилось. Я в недоумении поднялся и второй раз включил его. Через мгновение приемник снова заглох: на этот раз, сколько бы я ни крутил злополучную ручку, из него не донеслось ни звука. Я присел на кровать, расстроенный поломкой приемника.

   И в это самое мгновение пеликан сказал: "Ну, хватит. Нам просто необходимо поговорить". То есть, он не сказал это своим нелепым пеликаньим ртом, а произнес фразу прямо в моей голове, как в фантастических книжках! Я с ужасом уставился на него, явно ощущая в мозгу чужое присутствие.

– Во-первых, нам следует познакомиться, – продолжал он, накрывая мое сознание пеленой своих мыслей. – У меня длинное и труднопроизносимое имя, но ты можешь называть меня Гектор.

   Так, я впервые вступил в осознанный контакт с инопланетным существом из созвездия Девы. Даже если это сумасшествие, оно кажется необычайно увлекательным!

     10 октября

Мы с Гектором теперь много беседуем. Вернее, говорит, в основном, он, я же молчу и удивляюсь. Вчера он рассказал мне об истории своего народа, о планете, с которой он прилетел. Слог Гектора очень красив и воздушен. Его мысли текут в моей голове стремительной рекой. Я так писать не умею, но постараюсь привести его рассказ как можно подробнее: вдруг, кто-нибудь прочитает мой дневник и еще раз удивится бесконечной фантазии вселенной.

– В начале наш мир был покрыт неглубокой водой, в которой полулежали – полуплавали мы, существа без определенной формы и цвета, похожие на утренний туман. Мы разглядывали ил и камешки на дне, смотрели сквозь осоку на жемчужное небо и были довольны своим положением. У нас не было имен, мы не создавали семей и ничем не занимались. Мы просто были.

   Потом мы обнаружили, что можем парить над водой, и увидели наш мир с высоты – огромное, покрытое мелкой рябью озеро. Некоторые поднимались все выше и выше, пока не достигли пределов атмосферы и не узнали, что путешествовать меж звезд для нас так же легко, как плавать и парить.

   Теперь мы преодолеваем огромные расстояния в долю секунды, но самое главное – способность к мимикрии, которую мы развили, путешествуя по другим мирам. Мы в состоянии принять облик любого живого существа или предмета, независимо от его свойств и размеров. Это позволяет нам оставаться незамеченными и тешить свое любопытство на чужбине, сколько вздумается. Поверьте, играть в метаморфозы ужасно интересно, это единственно стоящий способ времяпрепровождения!

   Некоторые из нас нашли приют на других планетах, остальные вернулись домой и не захотели расставаться с приглянувшимся обликом. Сейчас наш мир неузнаваем. В нем можно найти животных и растения со всех уголков вселенной: одни вполне реальны и по зову сердца или воле случая проживают у нас, другие же, псевдоморфы – мои собратья, принявшие чужой облик. Мы все сосуществуем в мире и гармонии, потому что умеем изменять окружающий мир усилием мысли. Каждый может выглядеть так, как он хочет, и сотворить все, что он желает, поэтому делить, в сущности, нечего.

   Гектор еще долго рассказывал о своей планете: о белых жирафах с блестящими глазами, бродивших в молочно-зеленой траве, о ежегодных гонках на летающих моллюсках, о городах, похожих на причудливые сталагмиты, о круглых воздушных деревьях, покрытых дрожащими корешками… Он рассказывал, а я не переставал удивляться, что все это красочное многообразие жизни лишь притворство, игра, маска, под которой скрываются призрачные, почти бесплотные существа, похожие на утренний туман. Но все же, какая в них любознательность и тяга к прекрасному!

     12 октября

Мне теперь неловко держать Гектора в кухне на одеяле. Он отлично устроился в кресле в моей комнате, правда иногда во сне он начинает ворочаться и сползает с него.

   Вчера я полюбопытствовал, почему Гектор выбрал облик пеликана и удобно ли ему в теле этой большой птицы. Мой гость ответил, что летать всегда удобней, чем ходить или ползать. А пеликан, по его мнению, очень красивая и умная птица, ничуть не хуже любой другой. Беда лишь в том, что вместе с перьями и сильными крыльями, Гектор позаимствовал у земной птицы некоторые анатомические особенности и стал уязвим. Так, удирая из зоопарка, куда его продали ловкие звероловы, он ночью сбился с пути и в темноте сильно ударился о телеграфный столб. Правда, его раны заживают гораздо быстрее, чем у земного существа, и сейчас он вполне здоров и полон сил.

    15 октября

Сегодня Гектор сообщил мне, что собирается лететь домой, на свою прекрасную планету Соолхиоэурумию (или что-то похожее на это, я точно не уловил). Он предложил мне отправиться вместе с ним! Я был поражен: путешествовать в безвоздушном пространстве, на спине пеликана в несколько раз меньше тебя самого! Гектор сказал, что размер не имеет никакого значения: он может увеличиваться или уменьшаться по своему усмотрению. Что же касается отсутствия воздуха, я должен быть совершенно спокоен на этот счет: с ним я буду в безопасности, надо только как следует утеплиться.

   Признаюсь, предложение меня обескуражило. Оно фантастично, но заманчиво! Я обещал Гектору решить все до завтрашнего утра.

   16 октября

Ну, что ж, я полечу вместе с Гектором. Всю ночь я не спал, ворочался, представлял свою жизнь на другой планете, и, в конце концов, решил рискнуть. Что я теряю? Старость? Одиночество? Ветхий разваливающийся дом? Очередь в поликлинике?

   На планете Гектора я увижу то, что мне и не снилось, проведу остаток жизни в чудесном живописном месте! И потом, он уверяет, что многие его собратья принимают облик людей, так как находят его весьма привлекательным. Да и с десяток настоящих землян, сбежавших из этого мира, инкогнито проживают на Соолхиоэурумии, участвуя в таинственной игре в метаморфозы. Они составят мне приятную компанию.

   Теперь нужно подготовить все к побегу. Интересно, а Персика можно взять с собой?

   18 октября

Кажется, всё. Завтра ночью вылетаем. Персика и жемчужную гурами я беру с собой. Персика посажу за пазуху, гурами – в термос. Гектор разрешил, сказав, что они легкие и много места не займут.

   Все свои цветы отнес в школу, в кабинет биологии, надеюсь, они там приживутся. Василию соврал, что надолго уезжаю к родственникам, в Волгоград, он обещал присматривать за домом. Мне теперь, правда, все равно. Племяннице звонить не буду – она не скоро спохватится, что я исчез, даже с днем рождения никогда не поздравит. Из вещей возьму только Шурин портрет и любимую зажигалку, так, на память. И оденусь потеплее.

   19 октября, вечер.

   Ну, всё. Пальто на мне, шарф намотан как следует, шапка надежно прикрывает уши. Персик волнуется, выпускает коготки, предчувствует перемены. Термос с рыбкой – в кармане. Кажется, ничего не забыл. Портрет и зажигалка… Не буду брать. Пусть прошлое остается в прошлом, а Шуру я и без картинки хорошо помню.

   Последние строки. Не знаю, для чего я их пишу. Когда-то давно я слышал, что каждый человек, ведущий дневник, в тайне надеется, что кто-нибудь когда-нибудь его прочитает. Вот и я, наверное, надеюсь. Ну, что ж, незнакомец, прощай! Через несколько мгновений передо мной откроется новый мир! Гектор ждет…

   Соня закрыла тетрадь. За маленьким окном смеркалось. Пашка молчал.

– Ну, и что ты об этом думаешь? – тихо спросила она. – Думаешь, он сошел с ума?

– Не знаю, – пожал плечами озадаченный Пашка, – вполне возможно: такая фантастическая история могла ему померещиться.

– А мне приятно думать, что он действительно улетел. Только представь: прекрасный пеликан в черном звездном небе, а на его спине маленький укутанный человечек с котенком за пазухой и рыбкой в кармане! Это же так удивительно!

– Удивительно то, что старикан нашел на этой планете! Но нам этого, к сожалению, не узнать.

   Они возвращались домой в весенних сумерках, вдыхая сладковатый запах вербы и влажной земли. Скоро частные домики, окруженные садами, кончились, и вдыхать стало нечего.

   Соня осторожно несла в руке розовое перо. Она думала о том, что когда поедет в зоопарк, нужно будет внимательнее присмотреться к пеликанам – уж очень они подозрительные птицы. Да и к любому предмету, букашке и человеку теперь стоит присмотреться – вдруг это всего лишь утренний туман, любопытный призрак с планеты Соолхиоэурумии!

Осенники  

  Я всегда недолюбливал осень. Ещё в детстве с приближением сентября меня начинала точить какая-то мутная тоска – гадкое ощущение сродни зубной боли. Раньше я считал, что это из-за школы, но вот, ученичество давно в прошлом, а тоска по-прежнему со мной.

  Куда бы я ни шёл, что бы я ни делал, всюду меня преследует сладкий, мертвенный аромат осени, который старается усыпить мою бдительность хмельными нотками мёда и яблок. Но я постоянно настороже. А в последнее время из-за этих слухов об осенниках, я стараюсь обходить стороной большие парки и скверы.

  По правде сказать, осенники существовали всегда. Но прежде их никогда не приходило так много. Первые осенники появлялись ещё в августе; те, ранние, были юркие и незаметные, шуршали себе в опавших листьях, словно какие-нибудь ёжики или мыши. Только самый внимательный мог разглядеть в листве их блестящие круглые глазки и вытянутые носы.

  В сентябре они менялись, их становилось больше. Они кружились в маленьких смерчах вместе с берёзовыми листьями и бумажками от конфет и были прозрачными, почти невидимыми. Иногда, краем глаза, я всё же улавливал вкрадчивые серые тени, мелькавшие среди стволов и стелившиеся по тротуарам, будто слабый дымок. Я предчувствовал недоброе. Я даже пытался об этом сказать. Но кто разберёт моё невнятное мычание, кто поверит языку жестов? Остальные не думали об опасности, которую могли представлять эти странные, невесть откуда взявшиеся существа, – остальные даже находили их забавными.

  В этом году, когда стали пропадать люди, всё изменилось. Поначалу никто не обвинял в этом осенников. Подумаешь: исчезла пара бездомных, постоянно обитавших на скамейках парка, да несколько старых алкоголиков не вернулись из булочной. Но когда в списках пропавших без вести оказались десятки весьма приличных и добропорядочных горожан, власти и пресса забили тревогу. Расследование не принесло особенных результатов, но дало повод для пересудов. Были найдены некоторые личные вещи пропавших – перчатки, зонты, бусы, даже пластыри – всё было смешано с пожухлой листвой, а вокруг кишели неугомонные шелестящие осенники.

  Кого же, спрашивается, винить в исчезновении мирных граждан? Конечно, их, чужаков…

   ***

  Я стоял на углу, возле кафе "Тирамису", и раздавал листовки. Было солнечно и студёно, из моего рта то и дело вылетали облачка пара, когда я пытался привлечь внимание прохожих и что-то мямлил им вслед.

  Здесь, возле площади, было мало деревьев, и листву ежедневно убирали, поэтому осенники почти не появлялись. Но иногда какой-нибудь хилый осенник всё же залетал сюда из боковых улочек и начинал опасливо вертеться неподалёку.

  Девушка в серо-голубом пальто поднялась по ступенькам перехода и направилась в мою сторону. За её спиной, словно панцирь черепахи, высился тёмный футляр виолончели.

  Я разглядел лицо девушки – широкое, задорное, с ямочками на свежих щеках – и понял, что ни за что на свете не стану предлагать ей рекламку. Но девушка подошла сама и вытащила из моих озябших пальцев глянцевый листок.

– Новый магазин обуви? – сказала она, обращаясь то ли ко мне, то ли к своему мысленному двойнику. – Мне как раз нужны новые ботинки. Видишь, старые потрескались все! – и она потопала ногами в коротких поношенных ботах. – Ты мне покажешь, куда идти, ладно? А то у меня пространственный кретинизм с детства.

  И она засмеялась довольно и радостно, будто сделала себе комплимент.

  Её звали Настя. Даже не знаю, что она во мне нашла – в немом неказистом парне – но, тем не менее, мы стали почти неразлучны. Сейчас я думаю, что моё молчание и было тем заветным крючком, который её поймал: она могла часами рассказывать о своих мечтах, планах и, вообще, о разной ерунде, а я внимательно слушал.

  Это немое участие мне ровным счётом ничего не стоило – наоборот, оно мне ужасно нравилось. Когда Настя говорила, она была похожа на птичку, торопившуюся удивить мир новой песней. Взъерошенная такая птичка, чирикающая без умолку. Она сидела за столиком в кафе, бросив полосатый шарф прямо возле тарелки с оладьями, и думала вслух:

– Здесь вкусно кормят, но дороговато. В "Кулебяке" за эти деньги можно съесть целую гору блинчиков. Ты там был, да? Пойдём туда в следующий раз. А неподалёку есть маленькая лавка с разными феньками. Я вот этого слоника там купила, вот, видишь? Из сандалового дерева, между прочим, и па-ахнет! Понюхай, нет, ты понюхай! Чувствуешь? Лучше всяких духов…

  Она прервалась на мгновение, чтобы снова надеть медальон и продолжила:

– Ох, поскорее бы закончить училище! Я бы сколотила собственную группу. Нет, правда. Чего ты улыбаешься? Чего ты улыбаешься, лохматая твоя голова? А вот и сколочу. Будем играть джаз, я даже пианиста знаю классного – импровизирует парень, как бог! А из тебя барабанщика сделаем. Ты хорошо ритм чувствуешь. Ну-ка, постучи по столу!

  Подошла официантка и принесла чай. Настя потеряла мысль и уставилась в окно – там огненно-рыжий, почти алый клён бился о запотевшее стекло.

  Я смотрел на неё и любовался. Такая живая, счастливая, хорошенькая – и моя… Возможно, не навсегда, и даже ненадолго, но сейчас – моя.

  Она сжала мне ладонь и сказала:

– Я тебя люблю. Завтра приходи после обеда, бабушка на дачу уедет, а на занятия я не пойду. Ты видел моих рыбок? Я для них новый аквариум купила, с подсветкой, – в темноте вместо ночника включаю. И ночнушку с грибочками, как в детстве почти. Я осень обожаю! Фрукты, овощи, грибы, красные листья… Прямо всё хочется понюхать и попробовать! А ты любишь осень?

  Я послушно кивнул.

– Ну вот. Мы с тобой устроим осенний пир. Сделаем глинтвейн, каштанов пожарим. Будем спать прямо на полу, на матрасе, чтобы места было больше. Ты придёшь? Ты не брейся, щетина тебе идёт – ты дикий такой, и милый. Как большой ретривер. Видел ретриверов? Золотистые и вислоухие псинки…

  Мы вышли из душного кафе в прохладную осень и сбежали вниз по ступенькам, занесённым листьями. На стоянке среди машин танцевали два осенника. Увидев их, Настя улыбнулась.

– Волчки… Такие милые! И откуда они берутся?

     ***

  В октябре я бросил раздавать рекламки на улицах и перебивался случайными заработками. Иногда разгружал машины с овощами, а несколько раз в месяц оформлял афиши для кинотеатра – в нашем городе афиши до сих пор оформляют по старинке – при помощи кисточки и гуаши. В конце концов, мне крупно повезло: я устроился продавцом в крошечный букинистический магазин недалеко от центра. Магазин находился в подвале, и от царящей там сырости листы книг быстро покрывались зелёными кляксами плесени, но всё же эта работа нравилась мне куда больше, чем роль уличного дурачка, который всучивает прохожим бесполезные бумажки.

  Магазин едва держался на плаву – книжки-то стоили гроши – но благодаря постоянным покупателям хозяин кое-как умудрялся сводить концы с концами. Я хорошо ладил с теми стареющими чудаками, которые спускались в наши катакомбы в поисках очередной завалявшейся на полках редкости. Большинство этих типов носили сильно поношенные пальто или куртки неопределённого цвета, а их волосы лоснились и неаккуратно топорщились на висках. Я не мешал им, когда они часами копались в пыльных стопах, почти упираясь в заглавия своими очками в толстых оправах; когда же они, наконец, находили то, что нужно, я писал цену на листке бумаги. Бывало, в магазин заглядывали студенты – этих я недолюбливал за выпирающую из них дурость. А возможно, просто завидовал: ведь я был немногим старше их, а корочки о высшем образовании так и не получил…

  Одно в моей работе было плохо: идти домой приходилось через Городской парк, полный осенников. Настя часто заходила за мной в эти тёмные октябрьские вечера, и мы вдвоём неторопливо шагали по тротуарам, пугая асфальт огромной и неожиданной тенью виолончели.

  В парке я всегда крепко держал Настю за руку, и ни за что не соглашался отпустить от себя. Однажды я закрыл магазин пораньше – солнце ещё пробивалось из-за углов зданий, нехотя угасая. Был конец октября, почти все деревья потеряли листву и одиноко тянули к небу скучные голые ветки. Зато внизу, возле корней, царило буйство красок. Жёлтые, оранжевые, багровые сугробы из листьев покрывали землю и давали убежище беспокойным осенникам. То здесь, то там что-то постоянно шелестело, взметались вверх разноцветные крылья и крылышки, рождались всё новые вихри, в середине которых крутились невидимые плясуны.

  Штук десять осенников танцевали на деревянном помосте, где летом проходили концерты.

– Ой, как красиво! – воскликнула Настя и, воспользовавшись тем, что я невольно загляделся на волшебное зрелище, выдернула свою руку из моей и побежала на сцену.

  Осенники тут же окружили её, весело забросав листьями. Теперь они заметно подросли: каждый вытянулся в полупрозрачный смерч высотой с половину фонарного столба. Настя танцевала в центре этого хоровода. Глаза её были закрыты, губы смеялись. Она растопырила в стороны руки и сама кружилась вместе со своими новыми знакомыми, ветер разметал её длинные русые волосы, словно осенние травы.

  Я стоял у помоста и смотрел. Я не мог пошевелиться. Страх и восхищение не дали мне ничего предпринять. Я просто надеялся, что всё обойдётся. Я просто ждал.

  Смерчи набирали силу. Они стали плотнее, казалось даже, что материальнее. Внезапно я с ужасом понял, что Настя стоит в кольце из сутулых пепельно-серых существ, которые печально и многозначительно обратили к ней свои острые, почти волчьи, морды. Вот оно! Наконец-то я смог разглядеть их как следует! Эти мерзкие твари в серых балахонах хорошо маскируются…

  Я попытался вскарабкаться на помост, но шквал мозглого ветра сбил меня с ног. Стоя на четвереньках и жалко мыча, я увидел, как волчки в одно мгновение выросли до небес, закрыв от меня Настю. Она коротко и растерянно вскрикнула – и всё пропало… Ветер мгновенно стих, а листья тяжело упали на сцену.

  Настя стояла там одна. Я поднялся, подобрал валявшуюся на земле виолончель.

– Пора домой, а то совсем темно становится, – сказала Настя, медленно и как бы задумчиво спускаясь по ступенькам. В её волосах запутались листья, щёки были бледны. Я обнял её за плечи, знаками поинтересовался, всё ли в порядке.

– Да, а почему ты спрашиваешь? – удивилась она и засмеялась. Смех получился натянутым. Настя вытащила из карманов перчатки и торопливо надела. На правой руке, чуть выше запястья, я заметил круглую, словно пуговка, капельку крови.

  Я проводил Настю до подъезда и попрощался. Вернее, попрощалась она.

– Завтра отчётный концерт, мне надо выспаться, – сказала она как-то обречённо и обхватила меня за шею. Глаза её, обычно серые, в свете фонарей показались мне подёрнутыми рыжей паутинкой. Я долго стоял и смотрел на её окна, но она так и не зажгла лампу.

  Сейчас, когда я вспоминаю тот вечер, меня охватывает дрожь. Но тогда я ещё не понимал, что случилось, я легкомысленно надеялся, что беда миновала. Чего только не померещится в сумерках – и те высокие согбенные фигуры могли быть плодом моей болезненной фантазии…

  Осень незаметно, крадучись, подбиралась к зиме. По утрам я долго не выключал свет в своём сыром подвале, всё сидел за столом, обхватив ладонями кружку с горячим чаем, и, словно сомнамбула, следил за проходящими в окне ногами.

  Настя стала реже заходить за мной после занятий. Сначала я боялся, что она встретила кого-то другого и просто стесняется мне об этом сказать, но потом понял, что дело куда серьёзнее.

  Она больше ни с кем не встречалась, она гуляла одна. Часами ходила по аллеям парка, задумчиво глядя на осиротевшие деревья и чему-то улыбаясь. Однажды я нашёл её на скамейке: она сидела бок о бок с виолончелью и любовалась танцами осенников. Руки её совсем окоченели, но она, казалось, этого не чувствовала. Когда я дотронулся до её плеча, она подняла голову и посмотрела на меня так, словно и я был одним из них…

– Осень скоро кончится, – сказала она тихо. – И волчки уйдут. Как жалко…

  Я хотел ей ответить, что это хорошо. Пусть кончается осень, и пусть заберёт с собой осенников и эту опустошающую хандру, и белый-белый снег наконец укроет озябшую землю и успокоит душу. Но я не умею говорить. Я просто крепко обнял свою Настю, а она была холодная, хрупкая и уже не моя…

  Теперь она чаще молчала. Больше не хвалилась мне о том, что собирается перевернуть мир после окончания училища и создать новую, необыкновенную группу. Угас её интерес к разным талисманам и камешкам, системам гаданий и восточным танцам. Лежали непрочитанными модные романы, а две контрамарки на современную пьесу "Крылья", выпрошенные у подруги с таким трудом, провели вечер премьеры в ящике письменного стола.

  Собственно, Настя потеряла интерес ко всему. Ко всему, кроме осени. Рыжая сладкая тоска поселилась в Настиных глазах, сделав её тихой и послушной служанкой увядания.

  На меня эта тишина, опустившаяся на нас обоих, действовала угнетающе. Да, я сам немой, но я не глух. Я люблю слушать жизнь, ощущать её напряжённый ритм, улавливать мерный голос. Пусть он подчас звучит самонадеянно и глупо – но по крайней мере я знаю, что пока чуть-чуть отличаюсь от мертвеца.

– Почему ты больше не играешь джаз? – написал я на листке.

  Настя пожала плечами и, завернувшись в плед, ушла на балкон.

  Вечером мне не давали уснуть странные дрожащие звуки, которые она извлекала из виолончели. Будто какая-то большая птица прощально тенькала в лесных зарослях…

  Она часто пропускала занятия. Вместо этого качалась на качелях во дворе или на весь день отправлялась в какой-нибудь парк. Если я находил её, то вёл обедать и отогреваться в ближайшее кафе – она совершенно забывала о таких простых и необходимых вещах, как еда и тепло.