Якорь, крепость, наугольник

Светлана Малая

Якорь, крепость, наугольник

I

Башенные часы над зданием Совета пробили полдень.

Часы соорудил приглашённый ради блага и просвещения горожан инженер Яков Мом.

Не менее десятка латунных колёс часового механизма вертятся, сцепляясь зубцами, чтобы на двух хитроумных циферблатах являлся непрерывный ход времени. Понятливый человек, очутившись на площади, поднимает голову (может быть, недолго шевелит губами), разбирая, кроме текущего часа, календарный день и день недели, солнечный восход и заход и лунную фазу.

Под звон курантов на галерею над верхним циферблатом выходит процессия механических фигур: флейтист, два трубача и барабанщик – музыкантская команда, какой она была в гарнизоне лет тридцать тому назад (она и теперь такая же, только флейтист против прежнего помельче, а барабанщик корпусом внушительнее). Музыкантов подгоняет Смерть – косарь-скелет в саване. И эта фигура не последняя: её пинает паяц, весь в бубенцах.

Часы Якова Мома идут исправно, за чем следит Игнатий Мом, обитающий там же, в башне. Он привык глядеть оттуда вниз, и когда идёт в цирюльню, таверну или лавку, не глядит по сторонам, упирает взгляд в носы собственных туфель.

Башенные часы он сверяет с часами солнечными, размеченными согласно местоположению и календарю. Солнечные часы Игнатию оставил Яков, как и астролябию для ночного определения времени. Астролябию и прилагаемые к ней звёздные таблицы Игнатий не использует: он в университетах не учился. Впрочем, когда в довершение всех бедствий (засуха, пожар в Базилике, моровое поветрие), механизм часового боя и подвижных фигур испортился, Игнатий Мом успешно всё починил к успокоению душевно смятенных горожан.

* * *

Полуденное время показали и настольные механические часы, подаренные Бенедикту Виатору старшиной купеческой гильдии Тимоном Номисмой – ценный, редкостный подарок.

Июльское солнце светит сквозь шестиугольные стёклышки наборных оконниц. Сидя за обширным – резным, «на звериных лапах» – столом, Бенедикт Виатор просматривает деловые письма, отчёты, документы судебных разбирательств, прошения и жалобы. Встал размяться, взглянул в то окно, что открыто настежь.

Во дворе, между лестницей в галерею и круглым каменным колодцем, двое очень юных фехтовальщиков атакуют одного, столь же юного. Бьются не деревянными мечами, как дети простолюдинов на пыльной улице, – рапирами. Во избежание ран – с замшевыми «бутонами» на острие.

Бенедикт Виатор – сын не мог видеть его – кивнул без улыбки и вернулся к делам.

– Проси пощады! – требуют от Юлия приятели-противники.

– Не дождётесь!

– Город сожжён. Цитадель пала. Защитники перебиты. Кто не убит, сдался. Ты последний. Ну?

– Я последний, – подтвердил Юлий и ринулся в бой.

– Он свихнулся, берегись! – крикнул обезоруженный Валерий: рапира выбита из руки, клинок сломан, обломки разлетелись.

Юлий нанёс Валерию победный укол, сделал скачок и обманное движение, поразил Валентина бутоном в грудь, бросил: «Оба покойники», – присвистнул и, не оборачиваясь, ушёл со двора в галерею.

Приятели не без насмешки посмотрели ему вслед.

В тени узкой галереи Юлий, стремительный и мрачный, едва не столкнулся с высоким, массивным человеком. Они коротко и просто поздоровались.

Юлий сказал:

– Если ты свободен сегодня, не составишь ли мне компанию? Хочу прогуляться морем. До Цикад, например.

– Пожалуй.

На кухне попросили у кухарок себе в дорогу кое-какой снеди и питья и, не медля, кратчайшим путём, направились к пристани. Из ворот замка – к южным воротам верхней крепости. По Школьной улице – через площадь Базилики (мимоходом приветствовали мастера Северина, тот мерительной тростью что-то указывал десятнику землекопов). Оттуда переулками – к Гончарной улице, Канатной и улице Батифолиев. Повернули направо, вдоль зарослей бурьяна у нижней крепостной стены, мимо портовых гостиниц и товарных складов. Вот и пристань.

На мелкой волне покачивается лодка, вроде местных рыбачьих, но совсем новая.

– Давай-ка, иди к рулю, – говорит Юлию его спутник. – Я пока на вёсла сяду, по старой памяти.

Недели две тому назад Бенедикт владетельный Виатор, испытывая, какова эта лодка, послушна ли рулю, устойчива ли под парусом, не даёт ли течи, сказал то же, что сейчас Лев Агафангел, комендант крепости.

Парус поставили, когда толчея пёстрых фелюк и громоздкие кузова кораблей остались позади, в гавани. Приблизилась сторожевая башня – хорошо различим яркий мох на её жёлтых камнях – и отдалилась постепенно.

Вдоль берега, над обрывами, тянется сосновая роща. Небо заволакивают тонкие белёсые облака. Заоблачный диск солнца плавится в вышине. Морская вода блестит зыбко и дробно. По правому борту, на расстоянии пятидесяти или шестидесяти маховых сажен, играют дельфины. Сколько их, трудно уследить.

Ариадна рассказывала, что моряки и купцы из её родного города считают добрым знаком встретить дельфинов в начале дальнего плавания.

Плавание не дальнее. Цикады – небольшое селение на восточной стороне залива, у самого выхода в открытое море. Как записал древний автор, «Цикады на краю света». Он считал, что дальше, за Цикадами, обитают не люди, а престранные создания, чудесно-страшные, причудливо-волшебные.

Лев Агафангел, по обыкновению, немногословен. Сегодня и Юлий молчалив – на обратном пути неожиданно сказал:

– Отец отправит меня с Тимоном Номисмой, поплывём в чужие страны, а может, и к новым землям, уже скоро. Отец говорит, целый век дома коротать подобает женщинам, земледельцам и хозяевам гостиниц.

– Ему виднее, что кому подобает.

В гавани Лев Агафангел снова взялся за вёсла.

Юлий для своих тринадцати лет достаточно вырос и окреп, однако сомневался, что когда-либо сравняется в росте и силе с этим человеком. Притом всякий раз при виде его лица, пересечённого шрамом, испытывал смешанное чувство. Даже мечтал быть отмеченным подобным образом, хотя не настолько беспощадно. И ужасался, воображая боль, которую причиняет рана, оставляющая такую отметину.

* * *

В этот июльский день на строительстве Базилики землекопы потревожили мёртвые кости: отделили от гнилых гробовых досок, истлевшей материи и сложили в мешки из-под негашёной извести, чтобы потом перенести на новое место погребения. Мешки поместили под навесом, в дальнем конце строительного двора, рядом с обломками старинных надгробий и мраморных колонн.

Мастер Северин предполагал заменить колонны четырёхугольными столбами из гладко притёсанных камней, скреплённых отвердевающим свинцом.

В давние времена колонны для Базилики именитые городские купцы морем доставляли в гавань. От пристани к площади колонны тянули на верёвках простые и знатные горожане, впрягшись грудью и плечами: такой труд почитали за честь для себя. Этим-то горожанам – предкам нынешних – принадлежат надгробия и кости.

Мастер Северин с любопытством осмотрел плиты и саркофаги. На них камнерезы, теперь сами давно умершие, изобразили скорбные похоронные процессии и лихие танцы мертвецов с очевидно живыми мужчинами и женщинами.

Покинув строительный двор, во втором от площади переулке мастер Северин поравнялся с низенькой пожилой женщиной, не скорой на ноги. Она только что одолела подъём по одной из лестниц, вырубленных в жёлтом ракушечнике городского холма.

Рассеянность не в характере мастера Северина.

– Доброго вечера, госпожа Домника.

Женщина поставила на землю свою ношу – большую корзину с привязанной крышкой – выпрямила спину, глянула внимательно.

– Давно не встречались. Я-то тебя видела, на строительстве командуешь, важный стал. Это правильно. В Каменке живёшь?

– В Каменке. Вы как живёте, госпожа Домника?

– Живём потихоньку.

– Что мастер Маврикий?

– Всё чертит что-то, бродит где-то, а ведь никакого дела у него нет. Знаешь, непросто с ним. Угождаю, и то ему не так, и это не этак. Пойду, что говорить?

– Я провожу.

Мастер Северин поднял (в самом деле, тяжёлую) корзину госпожи Домники. Было такое время, носил за ней покупки с базара. У ворот дома, что в тупике в конце Галерейной улицы, попрощался и заторопился к городским воротам, пока не заперты.

На пристани нанял лодку – переправиться на другой берег, домой. Когда, уже на той стороне залива, поднимался в гору, совсем стемнело, накрапывал дождь. Запахло намокшей пылью. Улочки и проулки в Каменке не вымощены.

Вдалеке, в пещерах Кара-Кермена мелькают огни. Что там творится? Никто здесь этого не знает. Слухи противоречивы. Два прежних слуги ушли от мастера Северина именно (или отчасти) из страха перед огнями Кара-Кермена.

– Лука, – позвал он теперешнего слугу, едва зашёл к себе во двор, – принеси мне сколько-нибудь смокв. И жаровню, будь добр.

Можжевеловый дым отпугнёт комаров, чтобы не докучали, и змею, если она поблизости. Мастер Северин, по обыкновению, сумерничает на балконе, полулёжа в старом халате на вытертом ковре и подушках. Смакует заморские плоды с нежной мякотью и мизерными семечками, недёшево купленные слугой на базаре – по семи аспров1 за фунт. Невольно думает вот о чём: строительный камень следует поливать чистой водой, чтобы в нём не оставалось почвы для семян, способствующих зарождению маленьких диких смоковниц, ибо, вырастая по стене, они распускают корни, каковые расшатывают каменные громады. В наших краях смоковницы не растут, но это не означает, что допустимо пренебрегать опасностью летучих семян.

* * *

– …Позвольте мне, ваша светлость, пояснить, что пропорции образуются из соотношения чисел, присущих гармониям. Соразмерности, установленные для базилик, соблюдены, и все расчёты я нахожу верными. На что и следует полагаться – не на суеверия, подобные тому, что ежели заделать в сооружение дерево лавр, птицу орла и рыбу морскую корову, то оно останется невредимым.

– Благодарю тебя, мастер Маврикий. Но вот ещё: некоторые предрекают неудачу строительству, начатому якобы в неблагоприятный день. Что ты скажешь?

– Скажу: времена и натуральные соответствия имеют власть над всем сущим. Опыт нашего дела подсказывает, к примеру, камень, добытый в каменоломне, выдерживать ради испытания прочности не менее двух лет на открытом месте. Строевой лес, чтобы не поражался гнилью, рубить при убывающей луне и когда восходит созвездие Пса. Рыть землю жарким летом и сухой осенью, заполнять основания в начале зимы или ранней весной. Возведение стен и сводов не терпит ни сильной жары, ни внезапного холода. И едва ли мастер Северин упустил или впредь упустит что-либо из перечисленного мною, а также не перечисленного, дабы не утомлять вашего внимания. Гадать по жилкам в мышиных печёнках я его не учил.

Бенедикт Виатор согласно кивнул. Намереваясь встать, отодвинул кресло. На столе – деревянная модель Базилики. Модель изготовил и принёс мастер Северин для рассмотрения Попечительским советом (господа смогут понять замысел, не разбираясь в чертежах). Владетельный Виатор, возглавляющий Попечительский совет, захотел наедине выслушать мнение старого мастера.

Мастер Маврикий порывисто подался вперёд, Виатор даже отпрянул.

– Ваша светлость, зодчему свойственно и должно стремиться создать сооружение, столь мало подверженное превратностям времён и случаев, чтобы оно обещало быть долговечным и будто нерушимым. Тут в особенности похвальны часовни, примыкающие к стенам с севера и юга и поддерживающие оседающую массу горы, а также отдушины для подземных испарений, а также… – Узловатым пальцем мастер Маврикий указывает это на модели. С его губ слетают брызги слюны. Речь он завершил вот чем: – Но как несовершенен талант без науки, так и наука без таланта несовершенна.

– Мне не ясно, к чему ты клонишь, – жёстко сказал Виатор и взял настольный колокольчик. – Я не вижу, кому, кроме мастера Северина, мы могли бы доверить возведение Базилики, а что её следует возвести заново, нет сомнений. Наш разговор окончен.

Старик раскланялся и удалился. Неплотно притворенная дверь приоткрылась от лёгкого сквозняка. Виатор услышал гулкие шаги и голоса своего сына и своего друга – Юлия и Льва Агафангела.

– Якорем и крепостью клянусь, на скаку попаду в яблочко. Сейчас велю Мицара седлать.

– Не знаю, слыхал ли твой отец, чем ты клянёшься, а только не думаю, чтобы это пришлось ему по душе.

* * *

По воскресеньям у Льва и Ариадны собирается небольшое общество для игры в шахматы, застольной беседы и хорошего угощения. Обычно приходят: мастер Северин и доктор Нарсес, старшина купеческой гильдии Тимон Номисма с двумя сыновьями и племянником Валерием. Иногда по длинным коридорам и галереям фамильного замка приходит Бенедикт Виатор. Изредка владетель приходит вдвоём с женой, госпожой Евгенией; но они в гостях не задерживаются. И Юлий здесь бывает, конечно. Сам Лев Агафангел в шахматы не играет и не постигает, какой интерес в умозрительных баталиях.

Гости неторопливо беседуют.

– Готов ли корабль к отплытию?

– Не назову день, но скоро будет готов, – говорит Тимон Номисма.

Он мог бы вести торговые дела, не отлучаясь из города, и всё-таки сам предпочитает плыть с товарами по морям и океанам в дальние страны. Притом помнит: превосходно оснащённый, снабжённый новейшими картами и навигационными приборами корабль, каждый раз покидая гавань, отдаётся на волю могущества столь непомерного, что, в сравнении, ореховой скорлупке, несущейся по сточной канаве после грозового ливня, вероятней остаться на плаву.

Несколько льстиво Тимон Номисма обращается к Юлию:

– Вы рады нашему путешествию?

Юлий скрывает тревогу:

– Рад и жду с нетерпением. Отец говорит, Виаторам надо повидать мир для широты взглядов.

– Он восхищает меня твёрдостью воли.

После этих слов Ариадны присутствующие помолчали.

– А вы, мастер Северин, отчего не путешествуете? – спрашивает она. – Путешествия вполне приличествуют вам. Вы могли бы прославить своё имя. Что может удерживать просвещённого человека, не обременённого семьёй, долгие годы на месте? И где – не в одной из столиц мира, а на краю его. Кроме того, вы успели почувствовать вкус к путешествиям, не так ли?

Вкус и запах ненавистного чеснока – врачи рекомендуют употреблять чеснок на тощий желудок, чтобы избежать болезней, сопутствующих перемене мест. Вкус дрянного, нельзя сказать – дешёвого, вина в придорожной гостинице и жестяной привкус воды из нагретой полуденным солнцем фляги. Случается – вкус крови (и расшатанный зуб), если местные каменщики берутся объяснить заезжему архитектору, что он им не указ.

– Должно быть, я стал тяжёл на подъём. И привык общаться с людьми, мне знакомыми и приятными.

Мастер Северин слегка улыбнулся. Конечно, не сказал, что привык пережидать жару и непогоду под надёжным кровом, еженедельно мыться в бане, бельё отдавать в стирку соседке, слугу посылать за обедами в одну и ту же таверну и за провизией – в одну и ту же лавку.

Доктор Нарсес, пересаживаясь от обеденного стола к шахматному, проговорил:

– Всякая жизнь – путешествие. Плавание в бурном море, странствие по неторным дорогам, поле битвы.

Доктору доводилось видеть много скорби. Ни в открытом море, ни в сражениях он не бывал.

Тимон Номисма и согласился, и добавил:

– Поле битвы, базарная площадь.

И что тут скажешь?

Купец-философ тоже подсел к шахматному столу.

Комендант сказал, что сегодня сам пойдёт с ночным дозором и удалился в спальню – часок передремать. С юных лет спал и ел не по распорядку, а когда придётся. Любил плотно поесть и долго поспать, если получалось. Слишком не тучнел по причине подвижности.

Когда вышел к гостям, можно было бы зажечь на люстре свечи. А можно ещё не зажигать их: окна смотрят на летний закат. В шахматы теперь играют мастер Северин и Ариадна. За игрой внимательно следит мальчик, младший сын Тимона Номисмы. В стороне, у открытого окна занята шитьём или вышиванием невольница Магдалина.

– Нечего глаза портить, – сказал ей Лев Агафангел на её (и его) родном языке. А жене и гостям сказал: – Мне пора идти.

Мастер Северин поспешно встал, говоря Ариадне:

– Простите великодушно. Если бы ваш ферзь двинулся таким образом, вы могли бы сделать мат моему шаху. Смотрите как. – И мимоходом лукаво предупредил Магдалину: – У тебя – ты не начнёшь визжать? – паук на рукаве.

Паучок сорвался с оконной створки и болтался, золочёный последним солнечным лучом, на золотой нитке. Магдалина равнодушно стряхнула мелкое существо, так пугающее иных людей. Она и мышей не боялась.

Уже звонили куранты над зданием Совета, и стража запирала все городские ворота, когда мастер Северин только вышел из ворот замка Виаторов. Башенные часы не отсчитывают минуты – в сущности, за ненадобностью. Зато часовая стрелка движется по циферблату, по кругу суток от I до XXIV.

На пристань к лодочному перевозу мастер Северин в этот вечер не торопился. Он шёл в нижний город – навестить вдову своего приятеля, прежнего хозяина каменоломен.

В кривых запутанных переулках возле древней крепостной стены ходит стражник, постукивая в барабан, уведомляя жителей об исправности службы и спокойствии грядущей ночи.

Обход верхней крепости совершает Лев Агафангел с несколькими солдатами гарнизона – по двести шагов дозорного пути от башни до башни. Посмотреть вниз: огни корабельных фонарей светятся в гавани. Посмотреть ввысь: небо медленно наполняется звёздным свечением. Лев Агафангел не имеет привычки любоваться этой картиной, но легко находит Небесного Коня и хорошо различает маленького Всадника по имени Алькор2.

Когда-то, в незапамятные и неправдоподобные времена, у пастушеского костра старик истолковал подпаску коловращение небес. Ножом, которым делил брынзу, указал самый Кол, удерживающий на незримой привязи несметные стада и отмеченный на небосводе не очень яркой звездой.

В родном доме Льва Агафангела посреди земляного пола был вкопан дубовый столб, подпирающий крышу. Дети учились ходить – от материнских колен до столба и к коленям отцовским, а подрастали – бегали вокруг столба в догонялки. Зимой к столбу привязывали ягнят.

* * *

Летом певчих цикад слышно почти всюду, по обе стороны залива. Для песни цикаде не обязательно нужна безветренная погода – хотя бы местечко в затишье.

«Создатель, – рассуждал Лука, – не наделил цикаду достойным телом, лишь голосом и вдохновением».

Луке нравилось бывать дома в отсутствие хозяина, в праздности.

Он сидит на нижней ступеньке лестницы и чертит босой пяткой бороздки в прохладных россыпях мелкой ракушки. Повторяя про себя своё рассуждение, немножко гордится, что некая отвлечённая мысль пришла в его бедную голову. Слушает: где-то рядом – кажется, рядом – запевает цикада. Шелестит старая ветвистая шелковица. Из-за её палых чёрных ягод Лука сегодня заново посыпал двор ракушкой, припасённой впрок. И за водой съездил к родникам в урочище Тоган-Кая, для чего запрягал мула в тележку. Иначе в Каменке хорошей воды не достанешь, колодезная – горьковато-солёная.

Отдых привёл Луку в лирическое расположение духа, и он пропел два стиха из песни, которую слышал у своих прежних господ – не у мастера Северина, тот не поёт, на музыкальных инструментах не играет, и гости к нему не ходят.

«Жестоко бедствует корабль. Не встречусь я с любовью дальней…» – Лука пропел эти два стиха дважды, попытался вспомнить, какие им предшествовали и следовали за ними. Не сумел и снова пропел те, что запомнил, – причём на другую мелодию. Цикада затаилась.

Ничтожную на вид цикаду, ради её звонкого стрекотания, мастер Северин, отловив во дворе за чуланом, одно время держал на своём рабочем столе в миниатюрной плетёной клетке.

* * *

День будет прохладным, ветреным и солнечным.

Городские ворота открыты. Жители предместий везут на базар плоды садоводства и огородничества и рыбацкий улов. Пекари и рыбники отпирают лавки. Игнатий Мом вышел из цирюльни и идёт через площадь к зданию Совета. Мастер Северин торопится на строительство. Магдалина и другая, немолодая служанка идут Гончарной улицей в маленькую старинную церковь к ранней службе.

Нищий Нирса, как и в любой день, сидит на голой земле, одетый в живописную рвань. В чашку для подаяний Магдалина опустила серебряную монету:

– Купи себе что-нибудь из одежды, не то на тебя зябко смотреть.

– Спасибо, добрая госпожа. Да ведь я для того здесь и сижу, чтобы на меня было зябко смотреть.

Спутница Магдалины подала малый денарий, нищий её госпожой не назвал.

В то же время из северных ворот крепости выехали три всадника – два юноши в сопровождении охранника или слуги. По мощёной дороге пустили коней рысью, по осыпающейся тропе к Гремучей речке – шагом. Спешились у подножия жёлтой скалы.

Юноши наперегонки побежали к отмели, намытой течением в излучине речки. Вволю побесились на мелководье. Потом, исколов руки, набрали с куста по горсти ежевики. Ели спелые сизые ягоды, сидя на жёсткой пожелтелой траве. Невольно смотрели на каменный мост, пустую дорогу в Ак-Кермен и чёрные многоярусные полости Кара-Кермена.

– Я думаю, когда люди Кара-Кермена ушли вглубь горы, они и оттуда слышали, как вырубают их сады и складывают костры перед выходами, – сказал Валентин. – Я читал у Модеста Книжника: землетрясение – нашему городу возмездие за Кара-Кермен.

– Виаторов тогда здесь ещё не было и в помине, – сказал Валерий.

– Мы, Марсалии, уже лет сто, как были.

– Так это вы привели войско осаждать Кара-Кермен?

– Нет! Это Никтополионы и князь Ак-Кермена.

Во всех городских бедствиях семья Марсалиев веками обвиняла семью Никтополионов. А семья Никтополионов – семью Марсалиев. Теперь никого из Никтополионов в городе не осталось, но Валерию они доводились предками по материнской линии. Вот он и спросил ехидно:

– Ты это в Хронике вычитал, что Никтополионы пошли на Кара-Кермен с князем Ак-Кермена?

– Ну да.

Валерий ткнул Валентина кулаком в бок. Валентин ответил тем же. Они поборолись, а перестав, лежали, жмурясь на солнце, когда показывалось из-за сияющего края пухлого облака: тени облаков быстро перемещаются по дальней горной гряде и ближним холмам, поросшим можжевельником, тёрном, ежевикой, кизилом.

– Юлий говорил, его отец когда-то давно, ещё вместе с братом, побывал в пещерах. Нет там ни оружия, ни скелетов. Нетопыри гроздьями висят, скотьи косточки валяются.

– Успели бы мы съездить засветло?

– Зачем засветло? Надо заночевать там и посмотреть, что будет.

– Хорошо бы поехать без этого, – Валентин кивнул на челядинца, который, присматривая за конями, сидел на откосе, вырезывал ножом спирали по коре обломанного прутика.

– Хорошо бы, с нами Юлий поехал.

– Его без охраны из крепости не выпустят.

– Оденется в рабское, притворимся, будто он при мне. Или при тебе. Отличная авантюра на прощание.

* * *

То и дело госпожа Евгения заглядывала к сыну. Напутствовала: «Смотри, не перегревайся на солнце, не ходи в холод без шапки, не ешь и не пей что попало, будь чистоплотен телом и душой, не связывайся с дурной компанией, слушайся Номисму, пиши письма…» С любовью и тревогой наблюдала, как сын примеряет новенькую, обтянутую малиновым бархатом бригантину3 и пробует, удобно ли в ложбинке ладони лежит костяная рукоять кинжала, на днях подаренного Львом Агафангелом.

Слугу, назначенного сопровождать Юлия в дальнем плавании, госпожа Евгения донимала вопросами: достаточно ли взяли белья, тёплых вещей и крепкой обуви? Умывальные принадлежности и письменные не забыли? Насчёт морской болезни и прочих дорожных неприятностей с доктором посоветовались?

– Ну что ты, что ты? – урезонивал её Бенедикт. – Не на войну он собирается, а мир посмотреть.

Позвал сына к себе, в самые верхние покои. Заметил взгляд, почти жалобный, почти испуганный. Пообещал:

– Обойдёмся без долгих нотаций, – и спросил: – Ты прочёл нашу хронику?

– Прочёл. Только не во всём разобрался и не совсем запомнил, кто кому кем доводится, кто с кем враждовал и как мирился.

– Перечитаешь, когда вернёшься.

– О твоих приключениях нет ни слова.

– Нет и не надо. Вообще-то, нам нужен хронист, новый Книжник.

Стояли у открытого окна, разделённого витой колонкой. С высоты смотрели на город и гавань. В этот час дня при такой небесной ясности камни и черепица, деревья и трава, фигурки людей, лодки и корабли – будто тончайшей иглой гравированы.

– Правду говорит Номисма, что каждый человек в мире странник, будь то мореплаватель или землепроходец, или домосед, – сказал Бенедикт. – Тебе, как и мне, потом, когда придёт время, придётся подолгу сидеть дома, или вовсе отсюда не отлучаться. Вот я и хочу, чтобы ты успел повидать другие берега и города, обычаи и разных людей. Надеюсь, ты не заскучаешь, а всё-таки, когда придёт время, охотно вернёшься домой. И твои здешние обязанности не окажутся тебе в тягость. Ты ведь меня не подведёшь?